Не знаю, все ли я поняла в них тогд
а, но я помню эти книги, как будто прочла их вчера… Огромная «Антология рус
ской поэзии от символизма до наших дней», которую Люся подарил мне, вся бы
ла испещрена его галочками и крестиками около его любимых стихов. И я с те
х пор знаю наизусть Ахматову, Гумилева, Ходасевича… О, что это была за анто
логия, Ц она долго хранилась у меня дома и в какие только минуты я не загл
ядывала в нее… Мы ходили вместе по улицам темной заснеженной военной Мос
квы, и все никак не могли наговориться… А за нами поодаль шествовал мой не
счастный «дядька» Михаил Никитич Климов, совершенно обескураженный сл
ожившейся ситуацией и тем, что Люся очень любезно с ним здоровался и дава
л прикурить. Мы как-то не реагировали на «дядьку», да и он беззлобно гляде
л на нас Ц до поры, до времени… Люся был для меня тогда самым умным, самым д
обрым и прекрасным человеком. От него шли свет и очарование знаний. Он рас
крывал мне мир искусства Ц незнакомый, неизведанный. А он все не переста
вал удивляться мне, ему казалось необыкновенным, что я понимаю, слушаю, вп
итываю его слова, и что они находят отзвук… Вскоре Люся уехал в Сталингра
д. Это был канун Сталинградской битвы. Люся знал, что мне будет интересно в
се знать, что он увидит там Ц и он сделал потрясающий по своему рыцарству
и легкомыслию шаг… В конце ноября, развернув «Правду», я прочла в ней стат
ью спецкора А. Каплера Ц «Письмо лейтенанта Л. из Сталинграда. Письмо пер
вое» Ц и дальше, в форме письма некоего лейтенанта к своей любимой, расск
азывалось обо всем, что происходило тогда в Сталинграде, за которым след
ил в те дни весь мир.
Увидев это, я похолодела. Я представила себе, как мой отец разворачивает г
азету… Дело в том, что ему уже было «доложено» о моем странном, очень стран
ном поведении. И он уже однажды намекнул мне очень недовольным тоном, что
я веду себя недопустимо. Я оставила этот намек без внимания, и продолжала
вести себя так же, а теперь он, несомненно, прочтет эту статью, где все так п
онятно, Ц даже наше хождение в Третьяковку описано совершенно точно… И
надо же было так закончить статью: «Сейчас в Москве, наверное, идет снег. И
з твоего окна видна зубчатая стена Кремля»… Боже мой, что теперь будет?! Лю
ся возвратился из Сталинграда под Новый, 1943-й год. Вскоре мы встретились, и
я его умоляла только об одном: больше не видеться и не звонить друг другу.
Я чувствовала, что все это может кончиться ужасно. Он и сам был обескураже
н, и говорил, что статью он посылал не для «Правды», что его «подвели друзь
я». Но, по-видимому, он и сам понимал, что мы привлекаем к себе слишком опасн
ое внимание, и он согласился, что нам надо расстаться… Мы не звонили друг д
ругу две или три недели Ц весь оставшийся январь. Но от этого только еще б
ольше думали друг о друге. Позже, через двенадцать лет, мы сопоставляли со
бытия: Люся говорил, что лежал это время на диване, никуда не ходил и тольк
о смотрел на стоявший рядом телефон. Наконец, я первая не выдержала и позв
онила ему. И все снова закрутилось. Мы говорили каждый день по Телефону не
менее часа. Мои домашние были все в ужасе. Решили как-то образумить Люсю. Е
му позвонил полковник Румянцев, ближайший помощник и правая рука генера
ла Власика Ц одна из тех же фигур, охранявших отца. Уж им то все было извес
тно про нас, Ц даже то, чего никогда не было… Румянцев дипломатично предл
ожил Люсе уехать из Москвы куда-нибудь в командировку, подальше… Люся по
слал его к черту и повесил трубку. Весь февраль мы снова ходили в кино, в те
атры, и просто гулять. Тучи сгущались над нами, мы чувствовали это. В после
дний день февраля был мой день рождения, Ц мне исполнилось тогда 17 лет; мы
хотели где-нибудь посидеть спокойно в этот день, и никак не могли придума
ть, как бы это сделать? Ни один из нас не имел возможности придти домой к др
угому, мы могли только найти нейтральное место. Но и в пустую квартиру око
ло Курского вокзала, где собирались иногда летчики Василия, мы пришли не
одни, а в сопровождении моего «дядьки» Климова; он был ужасно испуган, ког
да после уроков в школе я вдруг двинулась совсем не в обычном направлени
и… И там он сидел в смежной комнате, делая вид, что читает газету, а на самом
деле старался уловить, что же происходит в соседней комнате, дверь в кото
рую была открыта настежь. Что там происходило? Мы не могли больше беседов
ать. Мы целовались молча, стоя рядом. Мы знали, что видимся в последний раз.
Люся понимал, что добром все это не кончится, и решил уехать; у него уже был
а готова командировка в Ташкент, где должны были снимать его фильм «Она з
ащищает Родину», о белорусских партизанах. Нам было горько Ц и сладко. Мы
молчали, смотрели в глаза друг другу, и целовались. Мы были счастливы безм
ерно, хотя у обоих наворачивались слезы. Потом я пошла к себе домой, устала
я, разбитая, предчувствуя беду. А за мной плелся мой «дядька», тоже содрога
вшийся от мысли, что теперь будет ему… А Люся поехал домой собирать вещи, ч
тобы через несколько дней уехать из Москвы. 1-го марта у него была Таня Тэс
с. Он сидел грустный, подавленный, Ц это мне рассказывали они оба Ц Люся
и Таня Ц через двенадцать лет… А на следующий день, 2-го марта 1943 года, когда
он уже собрался ехать, пришли к нему домой двое, и попросили следовать за
ними. И поехали они все на Лубянку. Тут увидел Люся и знаменитого нашего ге
нерала Власика, приехавшего лично удостовериться, так ли все идет, как на
до. Все шло, как надо… Люсю обыскали, объявили ему, что он арестован. Мотивы
Ц связи с иностранцами. Он действительно бывал не раз за границей, и в Мос
кве знал едва ли не всех иностранных корреспондентов. Этого он не мог отр
ицать. И этого было уже достаточно для обвинения в чем угодно… Обо мне, раз
умеется, не было произнесено ни одно го слова. Так началась для Люси иная ж
изнь, которая продолжалась для него, начиная с этого дня, десять лет… 3-го м
арта утром, когда я собиралась в школу, неожиданно домой приехал отец, что
было совершенно необычно. Он прошел своим быстрым шагом прямо в мою комн
ату, где от одного его взгляда окаменела моя няня, да так и приросла к полу
в углу комнаты… Я никогда еще не видела отца таким. Обычно сдержанный и на
слова и на эмоции, он задыхался от гнева, он едва мог говорить: «Где, где это
все? Ц выговорил он, Ц где все эти письма твоего писателя?» Нельзя перед
ать, с каким презрением выговорил он слово «писатель»… «Мне все известно
! Все твои телефонные разговоры Ц вот они, здесь! Ц он похлопал себя руко
й по карману, Ц Ну! Давай сюда! Твой Каплер Ц английский шпион, он арестов
ан!» Я достала из своего стола все Люсины записи и фотографии с его надпис
ями, которые он привез мне из Сталинграда. Тут были и его записные книжки,
и наброски рассказов, и один новый сценарий о Шостаковиче. Тут было и длин
ное печальное прощальное письмо Люси, которое он дал мне в день рождения
Ц на память о нем. «А я люблю его!» Ц сказала, наконец, я, обретя дар речи. «Л
юбишь!» Ц выкрикнул отец с невыразимой злостью к самому этому слову Ц и
я получила две пощечины, Ц впервые в своей жизни. «Подумайте, няня, до чег
о она дошла!» Ц он не мог больше сдерживаться, Ц «Идет такая война, а она з
анята….!» и он произнес грубые мужицкие слова, Ц других слов он не находи
л… «Нет, нет, нет» Ц повторяла моя няня, стоя в углу и отмахиваясь от чего-т
о страшного пухлой своей рукой, Ц «Нет, нет, нет!» «Как так Ц нет?!» Ц не ун
имался отец, хотя после пощечин он уже выдохся и стал говорить спокойнее,
Ц «Как так нет, я все знаю!» И, взглянув на меня, произнес то, что сразило ме
ня наповал: «Ты бы посмотрела на себя Ц кому ты нужна?! У него кругом бабы, д
ура!» И ушел к себе в столовую, забрав все, чтобы прочитать своими глазами.
У меня все было сломано в душе. Последние его слова попали в точку. Можно б
ыло бы безрезультатно пытаться очернит ь в моих глазах Люсю Ц это не име
ло бы успеха. Но, когда мне сказали Ц «Посмотри на себя» Ц тут я поняла, чт
о действительно, кому могла быть я нужна? Разве мог Люся всерьез полюбить
меня? Зачем я была нужна ему? Фразу о том, что «твой Каплер Ц английский шп
ион» я даже как-то не осознала сразу. И только лишь, машинально продолжая
собираться в школу, поняла, наконец, что произошло с Люсей… Но все это было
как во сне. Как во сне я вернулась из школы. «Зайди в столовую к папе» Ц ска
зали мне. Я пошла молча. Отец рвал и бросал в корзину мои письма и фотограф
ии. «Писатель!» Ц бормотал он. Ц «Не умеет толком писать по-русски! Уж не
могла себе русского найти!» То, что Каплер Ц еврей раздражало его, кажетс
я, больше всего… Мне было все безразлично. Я молчала, потом пошла к себе. С э
того дня мы с отцом стали чужими надолго. Не разговаривали мы несколько м
есяцев; только летом встретились снова. Но никогда потом не возникало ме
жду нами прежних отношений. Я была для него уже не та любимая дочь, что пре
жде.


* * *

Люся был вскоре выслан на север на пять лет. Он жил в Воркуте, работал в теа
тре. По окончании срока он решил уехать в Киев, к своим родителям (в Москву
ему не разрешалось вернуться). Но он, все-таки, ненадолго приехал в Москву,
несмотря на всю опасность. Это был 1948 год… Он приехал. И, когда он сел в поезд
, чтобы ехать в Киев, то в вагон вошли, и со следующей станции он был увезен с
овсем в другом направлении… Теперь уж его выслали не на поселение, а в лаг
еря, в страшные лагеря под Интой, работать в шахте. Еще пять лет. За ослушан
ие… В марте 1953 года кончался его срок. Он просил, чтобы ему разрешили вернут
ься в Воркуту, где был театр, чтобы поселиться там. Но его неожиданно перев
ели снова на Лубянку в Москву… И вскоре, в июле 1953 года, ему сказали: «Вы своб
одны. Можете идти домой. Какой ваш адрес? Куда бы вы хотели позвонить?» И он
вышел, и пошел по летним улицам Москвы, которых не видал столько лет, по жа
рким июльским улицам и бульварам…


* * *

Все эти десять лет я почти ничего не знала о Люсе достоверно; образ жизни м
ой был таков, что я не смогла бы встретиться с его друзьями так, чтобы это н
е стало тут же известным. Я знала лишь, что он выслан на север «за связи с ин
остранцами». Не знала я и того, что в 1948 году он недолго был в Москве. Мне оста
валась только память о тех счастливых мгновениях, которые подарил мне Лю
ся. И вот пришел 1953 год. И пришло снова 3-е марта, через десять лет после того д
ня, когда отец вошел, разъяренный, в мою комнату и ударил меня по щекам. И во
т я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг, и
думаю о разном… И о Люсе думаю, ведь десять лет как он был арестован. Каков
а его судьба? Что с ним сейчас? А еще через год, на II-ом Съезде Советских писа
телей в Кремле, в залитом огнями Георгиевском зале я встречаю Люсю Ц чер
ез одиннадцать лет после того, как мы виделись в последний раз…

17

Весной, 1943 года, я окончила школу. С отцом мы не встречались и даже не разгов
аривали по телефону четыре месяца, с того дня 3-го марта. Лишь в июле я позво
нила к нему и сказала, что школу окончила. «Приезжай!» Ц буркнул он. Я пока
зала ему аттестат и сказала, что хочу поступать в университет, на филолог
ический. Меня тянуло к литературе, и это же советовала мне Анна Алексеевн
а, наша школьная учительница. «В литераторы хочешь! Ц недовольно прогов
орил отец, Ц так и тянет тебя в эту богему! Они же необразованные все, и ты
хочешь быть такой… Нет, ты получи хорошее образование, Ц ну хотя бы на ис
торическом. Надо знать историю общества, Ц литератору тоже это необход
имо. Изучи историю, а потом занимайся, чем хочешь…» Таково было его резюме
. И хотя оно было слишком категоричным, а я уже собралась с подругой вместе
подавать на филологический, Ц я, все-таки, еще раз поверила авторитету о
тца и поступила на исторический факультет. Я никогда не жалею об этом. Шко
ла, полученная на истфаке, оказалась полезной. Только отец не предугадал,
что из меня не получится «образованного марксиста» Ц как ему хотелось;
получилось что-то совсем наоборот, именно благодаря изучению истории об
щества. В доме стало опять тихо и скучно. Зубалово с весны 1943 года «закрыли»
: отец сказал, что мы превратили его в вертеп. Бабушку и дедушку, приехавши
х летом, поместили в дом отдыха «Сосны». Гуля, дочь Яши, вернулась к своей м
атери, которая два года пробыла в тюрьме, по страшной статье, каравшей род
ственников тех, кто сдался в плен. (Все, кто попал в плен, даже будучи ранены
ми Ц как Яша Ц считались «сдавшимися врагу». Правительство бросило на
произвол, таким образом, во время войны миллионы своих пленных солдат и о
фицеров, отказавшись от какой-либо заботы об их дальнейшей судьбе. Не муд
рено ли, что многие из них не захотели потом вернуться домой?…) Василий был
изгнан из Зубалова, Ц как и я, Ц «за разложение» и Ц по личному приказу
отца (в его качестве министра обороны!) Ц получил десять суток карцера. На
кремлевской квартире тоже был р азгром. Александра Николаевна Накашидз
е. к великой моей радости, получила «доносчику Ц первый кнут!» и была выст
авлена вон из нашей квартиры. Шпионство за мной, копанье в моих тетрадках
и письмах, подслушивание телефонных разговоров с Каплером и т. п. ее не спа
сли… Отцу надоела ее глупость, Ц к тому же она плохо справлялась со своим
и функциями и не «уберегла» меня от соблазнов… Она срочно вышла замуж за
одного ответственного грузинского товарища и навсегда отбыла из нашег
о дома, Ц чему была и сама несказанно рада… Осенью 1943 года, когда я пошла в у
ниверситет, был «отменен» и дядька мой М. Н. Климов, Ц я умолила отца упраз
днить эту «охрану», так как невозможно было срамиться перед студентами.
Отец неожиданно понял меня и согласился… Только няня моя оставалась со м
ной еще долго Ц до самой своей смерти в 1956 году. Она по-прежнему что-то шила
в своей комнате рядом с моей, стрекотала там ее швейная машинка. Иногда он
а тихонько приносила ко мне тарелку с очищенными и нарезанными яблоками
, или чай с маленькими тартинками, Ц а я сидела уткнувшись в свои книжки. С
отцом я стала видеться крайне редко. Он перестал приезжать обедать домой
, как раньше, и стал уезжать к себе в Кунцево, вместе со всеми, кто его постоя
нно окружал Ц обедали все там. Весной 1944 года я вышла замуж. Мой первый муж,
студент, как и я, был знакомый мне еще давно, Ц мы учились в одной и той же ш
коле. Он был еврей, и это не устраивало моего отца. Но он как-то смирился с э
тим, ему не хотелось опять перегибать палку, Ц и поэтому он дал мне согла
сие на этот брак. Я ездила к отцу специально для разговора об этом шаге. С н
им вообще стало трудно говорить. Он был раз и навсегда мной недоволен, он б
ыл во мне разочарован. Был май, все цвело кругом у него на даче Ц кипела че
ремуха, было тихо, пчелы жужжали… «Значит, замуж хочешь?» Ц сказал он. Пот
ом долго молчал, смотрел на деревья… «Да, весна…», Ц сказал он вдруг. И доб
авил: «Черт с тобой, делай, что хочешь…» В этой фразе было очень много. Она о
значала, что он не будет препятствоват ь, и благодаря этому мы три года про
жили безбедно, имели возможность оба спокойно учиться. Я беззаботно роди
ла ребенка и не думала о нем Ц его растили две няни Ц моя и та, которая выр
астила Яшину Гулю, мою племянницу. Только на одном отец настоял Ц чтобы м
ой муж не появлялся у него в доме. Нам дали квартиру в городе, Ц да мы были
и довольны этим… И лишь одного он нас лишил Ц своего радушия, любви, челов
еческого отношения. Он ни разу не встретился с моим первым мужем, и твердо
сказал, что этого не будет. «Слишком он расчетлив, твой молодой человек»…
Ц говорил он мне. «Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют, Ц а он,
видишь, в тылу окопался…» Я молчала и не настаивала на встрече, она плохо б
ы кончилась… Теперь я видела отца очень редко. После этой встречи только
через полгода, осенью. Я сказала, что жду ребенка. Он размягчился и разреши
л нам с мужем ездить в Зубалово Ц «тебе нужен воздух», сказал он. Мы стали
снова ездить туда, совсем одни. Там было так пусто! Василий был на фронте с
о своей дивизией, потом Ц корпусом. Он шел и шел в гору Ц генерал, ордена, м
едали, Ц и все больше пил. 9-го мая 1945 года, когда по радио объявили о конце во
йны, Ц я позвонила отцу. Было раннее утро. Я ужасно волновалась, Ц в Моск
ве было шумно, весело, уже все знали о победе… «Папа, поздравляю тебя, побе
да!» Ц смогла только сказать я, и мне захотелось плакать. «Да, победа!» Ц с
казал он. Ц «Спасибо. Поздравляю тебя! Как ты себя чувствуешь?» Я чувство
вала себя великолепно, как все в Москве в тот день!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23