В следующий мо
мент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела. Я думала, что сама з
адохнусь, я впилась руками в стоявшую возле молодую знакомую докторшу,
Ц она застонала от боли, мы держались с ней друг за друга. Душа отлетела. Т
ело успокоилось, лицо побледнело и приняло свой знакомый облик; через не
сколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стоя
ли вокруг, окаменев, в молчании, несколько минут, Ц не знаю сколько, Ц каж
ется, что долго. Потом члены правительства устремились к выходу, Ц надо б
ыло ехать в Москву, в ЦК, где все сидели и ждали вестей. Они поехали сообщит
ь весть, которую тайно все ожидали. Не будем грешить друг против друга Ц и
х раздирали те же противоречивые чувства, что и меня Ц скорбь и облегчен
ие… Все они (и не говорю о Берия, который был единственным в своем роде выр
одком) суетились тут все эти дни, старались помочь и, вместе с тем, страшил
ись Ц чем все окончится? Но искренние слезы были в те дни у многих Ц я вид
ела там в слезах и К. Е. Ворошилова, и Л. М. Кагановича, и Г. М. Маленкова, и Н. А. Бу
лганина и Н. С. Хрущева. Что говорить, помимо общего дела, объединявшего их
с отцом, слишком велико было очарование его одаре нной натуры, оно захват
ывало людей, увлекало, ему невозможно было сопротивляться. Это испытали
и знали многие, Ц и те, кто теперь делает вид, что никогда этого не испытыв
ал, и те, кто не делает подобного вида. Все разошлись. Осталось на одре тело,
которое должно было лежать здесь еще несколько часов, Ц таков порядок. О
стались в зале Н. А. Булганин и А. И. Микоян, осталась я, сидя на диване у проти
воположной стены. Погасили половину всех огней, ушли врачи. Осталась тол
ько медсестра, старая сиделка, знакомая мне давно по кремлевской больниц
е. Она тихо прибирала что-то на огромном обеденном столе, стоявшем в серед
ине зала. Это был зал, где собирались большие застолья, и где съезжался узк
ий круг Политбюро. За этим столом, Ц за обедом или ужином, Ц решались и ве
ршились дела. «Приехать обедать» к отцу Ц это и означало приехать решит
ь какой-то вопрос. Пол был устлан колоссальным ковром. По стенам стояли кр
есла и диваны; в углу был камин, отец всегда любил зимой огонь. В другом угл
у была радиола с пластинками, у отца была хорошая коллекция народных пес
ен, Ц русских, грузинских, украинских. Иной музыки он не признавал. В этой
комнате прошли все последние годы, почти двадцать лет. Она сейчас прощал
ась со своим хозяином. Пришли проститься прислуга, охрана. Вот где было ис
тинное чувство, искренняя печаль. Повара, шоферы, дежурные диспетчеры из
охраны, подавальщицы, садовники, Ц все они тихо входили, подходили молча
к постели, и все плакали. Утирали слезы как дети, руками, рукавами, платкам
и. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача. А я-то
, каменная, сидела, стояла, смотрела, и хоть бы слезинка выкатилась… И уйти
не могла, а все смотрела, смотрела, оторваться не могла. Пришла проститься
Валентина Васильевна Истомина, Ц Валечка, как ее все звали, Ц экономка,
работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колен
и возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в
деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей. Все эти люди,
служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту, Ц наоборот, он был
непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то тольк
о «начальников» Ц генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга
же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, Ц наоборот
, часто просили у него помочь в чем-либо, и никогда не получали отказа. А Вал
ечка Ц как и все они Ц за последние годы знала о нем куда больше и видела
больше, чем я, жившая далеко и отчужденно. И за этим большим столом, где она
всегда прислуживала при больших застольях, повидала она людей со всего с
вета. Очень много видела она интересного, Ц конечно, в рамках своего круг
озора, Ц но рассказывает мне теперь, когда мы видимся, очень живо, ярко, с ю
мором. И как вся прислуга, до последних дней своих, она будет убеждена, что
не было на свете человека лучше, чем мой отец. И не переубедить их всех ник
огда и ничем. Поздно ночью, Ц или, вернее, под утро уже, Ц приехали, чтобы у
везти тело на вскрытие. Тут меня начала колотить какая-то нервная дрожь,
Ц ну, хоть бы слезы, хоть бы заплакать. Нет, колотит только. Принесли носил
ки, положили на них тело. Впервые увидела я отца нагим, Ц красивое тело, со
всем не дряхлое, не стариковское. И меня охватила, кольнула ножом в сердце
странная боль Ц и я ощутила и поняла, что значит быть «плоть от плоти». И п
оняла я, что перестало жить и дышать тело, от которого дарована мне жизнь,
и вот я буду жить еще и жить на этой земле. Всего этого нельзя понять, пока н
е увидишь своими глазами смерть родителя. И чтобы понять вообще, что тако
е смерть, надо хоть раз увидеть ее, увидеть как «душа отлетает», и остается
бренное тело. Все это я не то, чтобы поняла тогда, но ощутила, все это прошло
через мое сердце, оставив там след. И тело увезли. Подъехал белый автомоби
ль к самым дверям дачи, Ц все вышли. Сняли шапки и те, кто стоял на улице, у к
рыльца. Я стояла в дверях, кто-то накинул на меня пальто, меня всю колотило.
Кто-то обнял за плечи, Ц это оказался Н. А. Булганин. Машина захлопнула две
рцы и поехала. Я утк нулась лицом в грудь Николаю Александровичу и, наконе
ц, разревелась. Он тоже плакал и гладил меня по голове. Все постояли еще в д
верях, потом стали расходиться. Я пошла в служебный флигель, соединенный
с домом длинным коридором, по которому носили еду из кухни. Все кто осталс
я, сошлись сюда, Ц медсестры, прислуга, охрана. Сидели в столовой, большой
комнате с буфетом и радиоприемником. Снова и снова обсуждали как все слу
чилось, как произошло. Заставили меня поесть что-то: «Сегодня трудный ден
ь будет, а вы и не спали, и скоро опять ехать в Колонный зал, надо набраться с
ил!» Я съела что-то, и села в кресло. Было часов 5 утра, Я пошла в кухню. В корид
оре послышались громкие рыдания, Ц это сестра, проявлявшая здесь же, в ва
нной комнате, кардиограмму, громко плакала, Ц она так плакала, как будто
погибла сразу вся ее семья… «Вот, заперлась и плачет Ц уже давно», сказал
и мне. Все как-то неосознанно ждали, сидя в столовой, одного: скоро, в шесть
часов утра по радио объявят весть о том, что мы уже знали. Но всем нужно был
о это услышать, как будто бы без этого мы не могли поверить. И вот, наконец, ш
есть часов. И медленный, медленный голос Левитана, или кого-то другого, по
хожего на Левитана, Ц голос, который всегда сообщал нечто важное, И тут в
се поняли: да, это правда, это случилось. И все снова заплакали Ц мужчины, ж
енщины, все… И я ревела, и мне было хорошо, что я не одна, и что все эти люди по
нимают, что случилось, и плачут со мной вместе. Здесь все было неподдельно
и искренне, и никто ни перед кем не демонстрировал ни своей скорби, ни свое
й верности. Все знали друг друга много лет. Все знали и меня, и то, что я была
плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом, и то, что отец все-таки л
юбил меня, а я любила его. Никто здесь не считал его ни богом, ни сверхчелов
еком, ни гением, ни злодеем, Ц его любили и уважали за самые обыкновенные
человеческие качества, о которых прислуга судит всегда безошибочно.

2

Почему я написала тебе сегодня именно об этом? Почему именно с этого захо
телось все начать? С тех дней прошло десять лет, Ц немало для нашего бурн
ого, сверхскоростного века. Я больше не была с тех пор в мрачной Кунцевско
й даче, я не хожу в Кремль. Ничто не тянет меня повидать те места. Отец не люб
ил вещей, его быт был пуританским, он не выражал себя в вещах и оставшиеся
дома, комнаты, квартиры, не выражают его. Я люблю вспоминать только о доме,
где жила мама Ц о нашей прежней (до 1932 года) квартире в Кремле, о даче «Зубал
ово» возле Усова, где на всем была рука мамы. Об этом позже. Прошло десять л
ет. В моей жизни мало что изменилось. Я, как и раньше, существую под сенью им
ени моего отца. Как при нем, у меня и моих детей сравнительно обеспеченная
жизнь. Не изменилось и другое: внимание одних, злоба других, любопытство в
сех без исключения, огорчения и потрясения заслуженные и незаслуженные,
столь же незаслуженные изъявления любви и верности Ц все это продолжае
т давить и теснить меня со всех сторон, как и при жизни отца. Из этих рамок м
не не вырваться. Его нет, Ц но его тень продолжает стоять над всеми нами, и
еще очень часто продолжает диктовать нам, и еще очень часто мы действуем
по ее указу… А жизнь кипит кругом. Выросло целое поколение для которых по
чти не существует имени «Сталин», Ц как не существует для них и многого д
ругого, связанного с этим именем, Ц ни дурного, ни хорошего. Это поколени
е принесет с собой какую-то неведомую для нас жизнь, Ц посмотрим, какова
она будет. Людям хочется счастья, эгоистического счастья, ярких красок, з
вуков, фейерверков, страстей, Ц хочется не только этого, я знаю: хочется к
ультуры, знаний; хочется, чтобы жизнь стала европейской наконец-то и для Р
оссии; хочется говорить на всех языках мира, хочется повидать все страны
мира, жадно, скорей, скорей! Хочется комфорта, изящной мебели и одежды вмес
то деревенских сундуков и зипунов. Хочется перенимать все иноземное, Ц
платье, теории, искусство, философские направления, прически, все, Ц безж
алостно откидывая свои собственны е достижения, свою российскую традиц
ию. Разве осудишь все это, когда это все так естественно после стольких ле
т пуританства и поста, замкнутости и отгороженности от всего мира?… Нет, н
е мне осуждать все это. Даже если я сама чужда абстракционизма, то все равн
о я понимаю, почему это искусство завладевает умами совсем неглупых люде
й (а не только невежественных мальчишек) и не мне спорить с ними. И я не буду
спорить, Ц я знаю, что эти люди живее меня чувствуют современность и буду
щее. Зачем мешать им думать, как они хотят? Ведь страшно не это; страшны не в
се эти безобидные увлечения. Страшно невежество, не знающее ничего, не ув
лекающееся ничем, ни старым, ни новым, ни своим, ни иностранным. Страшно не
вежество, полагающее, что на сегодняшний день уже все достигнуто, и что еж
ели будет в пять раз больше чугуна, в три раза больше яиц и в четыре раза бо
льше молока, Ц то вот, собственно, и будет тот рай на земле, о котором мечта
ет это бестолковое человечество… Прости меня, я ушла куда-то в сторону… Э
то все пошло с той мысли, что моя собственная жизнь мало изменилась за пос
ледние десять лет. Я все время усиленно занимаюсь только тем, что перевар
иваю события и осмысливаю их. Право, от этого можно совсем обалдеть. Не тем
же ли занимался бедный Гамлет и презирал за это самого себя? Моя странная
, бестолковая двойная жизнь продолжается. Я продолжаю жить, как и десять л
ет назад, внешне Ц одной жизнью, внутренне Ц совсем иной. Внешне Ц это о
беспеченная жизнь где-то по-прежнему возле правительственных верхушек
и кормушек, а внутренне Ц это по-прежнему (и еще сильнее, чем раньше) полно
е отъединение от этого круга людей, от их интересов, обычаев, от их духа и д
ела, и слова и буквы. Когда я расскажу тебе, как постепенно сложилась такая
жизнь, ты увидишь, что иначе не могло и быть, ни раньше, ни теперь. Я не умею и
не могу писать о том, чего не знаю и не видела своими глазами. Я не публицис
т. Написать биографию отца, охватывающую двадцать лет прошлого века и по
ловину этого века, я бы никогда не взялась. Я в состоянии судит ь лишь о том,
что видела и пережила сама или что, во всяком случае, находится в пределах
моего понимания. Я могу написать о своей жизни в доме с отцом в течение два
дцати семи лет; о людях, которые были в этом доме, или были к нему близки; о в
сем том, что нас окружало и составляло уклад жизни; о том, какие разные люд
и и какие разные стремления боролись в этом укладе; может быть, о чем-то ещ
е… Все это составит небольшой кусочек жизни моего отца Ц около одной ее
трети Ц и совсем небольшой кусочек жизни вообще. Быть может, это микроск
опически мало. Но ведь жизнь надо разглядывать и в микроскоп, Ц мы слишко
м привыкли судить «в основном», «в общих чертах»; не отсюда ли весь этот по
верхностный догматизм и нетерпимость? А ведь жизнь нашей семьи, этого кр
ошечного кусочка общества, очень характерна, или, как говорят в литерату
рной критике, типична. Двадцатый век, революция, все перемешали и сдвинул
и со своих мест. Все переменилось местами Ц богатство и бедность, знать и
нищета. И как все ни перетасовалось и сместилось, как ни обнищало и перера
спределилось, но Россия осталась Россией. И жить, строиться, стремиться в
перед, завоевывать что-то новое, и поспевать за остальными нужно было все
ей же Ц а хотелось догонять и перегонять… Быть может, в этом общем устрем
лении, в этом общем потоке, который и есть жизнь, что-то можно найти интере
сное и в семейных хрониках, в эпизодах, портретах людей близких и никому н
е известных. Ты говоришь, что все интересно. Это тебе все интересно. Я совс
ем не убеждена, что это будет глубоко интересно еще кому-нибудь. А любопыт
но, конечно, всем. Сейчас стоит недалеко от Кунцева мрачный пустой дом, где
отец жил последние двадцать лет, после смерти мамы. Я сказала, что вещи не
выражают отца, потому что он не придавал им никакого значения. Быть может,
я не права? Дом этот, во всяком случае, как-то похож на жизнь этих последних
двадцати лет. У меня ничего не связано с ним. я его не любила никогда. Дом по
строил в 1934 году архитектор Мирон Иванович Мержанов, построивший для отца
еще несколько да ч на юге. Первоначально дом был сделан очень славно Ц со
временная, легкая одноэтажная дача, распластанная среди сада, леса, цвет
ов. Наверху, во всю крышу был огромный солярий Ц там мне так нравилось гул
ять и бегать. Я помню, как все, кто принадлежал еще тогда к нашей семье, прие
зжали смотреть новый дом. Было весело и шумно. Были тогда моя тетка Анна Се
ргеевна (мамина сестра) с мужем, дядей Стахом Реденсом, был дядюшка мой Пав
луша (мамин брат) с женой Евгенией Александровной; были Сванидзе, Ц дядя
Алеша и тетя Маруся. Были братья мои, Яков и Василий. Еще все происходило т
огда по инерции и по традиции, как при маме Ц в доме было весело и многолю
дно. Все привозили с собой детей, дети возились и галдели, и отец это очень
любил. Были бабушка с дедушкой Ц мамины родители. Никак нельзя было бы ск
азать, что после маминой смерти все родственники отвернулись от отца; на
оборот, его старались развлечь, отвлечь, к нему были все внимательны, и он
был радушен со всеми. Но уже поблескивало где-то в углу комнаты пенсне Лав
рентия, Ц такого тихонького еще тогда, скромненького… Он приезжал врем
енами из Грузии, «припасть к стопам». И дачу новую приехал смотреть. Все, к
то тогда был близок к нашему дому, его ненавидели Ц начиная с Реденса и Св
анидзе, знавших его еще по работе в ЧК Грузии. Отвращение к этому человеку
и смутный страх перед ним были единодушными у нас в кругу близких. Мама ещ
е давно (году в 29-м), как говорил мне сам отец, «устраивала сцены, требуя, чтоб
ы ноги этого человека не было у нас в доме». Отец говорил мне это позже, ког
да я была уже взрослой, и пояснял: «Я спрашивал ее Ц в чем дело? Приведи фак
ты! Ты меня не убеждаешь, я не вижу фактов! А она только кричала: я не знаю, ка
кие тебе факты, я же вижу, что он негодяй! Я не сяду с ним за один стол! Ну, Ц г
оворил я ей тогда, Ц убирайся вон! Это мой товарищ, он хороший чекист, он по
мог нам в Грузии предусмотреть восстание мингрельцев, я ему верю. Факты, ф
акты мне надо!» Бедная моя, умная мама! Факты были позже… Так вот, тогда Ц в
Кунцево, на Ближней, бывал о много народу, и было весело… Сейчас дом стоит
неузнаваемый. Его много раз перестраивали, по плану отца. Должно быть, он п
росто не находил себе покоя, потому что так случалось каждый раз: куда бы о
н ни приезжал отдыхать на юг, к следующему сезону дом весь перестраивали.
То ему не хватало солнца, то нужна была тенистая терраса; если был один эта
ж Ц пристраивали второй, а если их было два Ц то один сносили… Так и на Бл
ижней. Сейчас там два этажа, причем во втором этаже никогда никто не жил,
Ц ведь отец был один в доме. Быть может, ему хотелось поселить там меня, бр
ата, внуков? Не знаю, он никогда не говорил нам об этом. Второй этаж был прис
троен в 1948 году. Позже, в 1949-м, там, в большом зале, был огромный прием в честь ки
тайской делегации. Это был единственный раз, когда второй этаж был испол
ьзован. Потом он стоял без дела. Отец жил всегда внизу, и по существу, в одно
й комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23