VadikV


2
Светлана Иосифовна Алли
луева: «Двадцать писем к другу»



Светлана Иосифовна Аллилуева
Двадцать писем к другу



OCR: А.Панфилов (palva@mail.ru)
«20 писем к другу»: Книга; Москва; 1989
ISBN 5-212-00487-X

Аннотация

«Двадцать писем к другу» Светл
аны Иосифовны Аллилуевой (но в сущности, к тем, кто прочтет и поймет ее) Ц э
то скорее всего не письма, но воспоминания об отце и Отце народов Ц Иосиф
е Сталине.

Светлана Аллилуева
20 писем к другу

ПАМЯТИ МОЕЙ МАМЫ

Эти письма были написаны летом 1963 года в деревне Жуковке, недалеко от Моск
вы, в течение тридцати пяти дней. Свободная форма писем позволила мне быт
ь абсолютно искренней, и я считаю то, что написано Ц исповедью. Тогда мне
не представлялось возможным даже думать об опубликовании книги. Сейчас,
когда такая возможность появилась, я не стала ничего изменять в ней, хотя
с тех пор прошло четыре года, и я уже теперь далеко от России. Кроме необхо
димой правки в процессе подготовки рукописи к печати, несущественных ку
пюр и добавления подстрочных примечаний, книга осталась в том виде, в как
ом ее читали мои друзья в Москве. Мне бы хотелось сейчас, чтобы каждый, кто
будет читать эти письма, считал, что они адресованы к нему лично.
Светлана Аллилуева. Май, 1967 г. Локуст Валлей.

16 июля 1963 г. Как тихо здесь. Всего лишь в тридцати километрах Ц Москва, огнед
ышащий человеческий вулкан, раскаленная лава страстей, честолюбий, поли
тики, развлечений, встреч, горя, суеты, Ц Всемирный Женский Конгресс, Все
мирный кинофестиваль, переговоры с Китаем, новости, новости со всего мир
а утром, днем и вечером… Приехали венгры, по улицам расхаживают киноакте
ры со всего света, негритянки выбирают сувениры в ГУМ'е… Красная площадь
Ц когда ни придешь туда Ц полна людей всех цветов кожи, и каждый человек
принес сюда свою неповторимую судьбу, свой характер, свою душу. Москва ки
пит, бурлит, задыхается, и без конца жаждет нового Ц событий, новостей, се
нсаций, и каждый хочет первым узнать последнюю новость, Ц каждый в Москв
е. Это и есть ритм современной жизни. А здесь тихо. Вечернее солнце золотит
лес, траву. Этот лес Ц небольшой оазис между Одинцовым, Барвихой и Ромашк
ово, Ц оазис, где не строят больше дач, не проводят дорог, а лес чистят, кос
ят траву на полянках, вырубают сухостой. Здесь гуляют москвичи. «Лучший о
тдых в выходной день», как утверждают радио и телевидение, Ц это пройти с
рюкзаком за плечами и с палочкой в руках от станции Одинцово до станции У
сово, или до Ильинского, через наш благословенный лес, чудесными просека
ми, через овражки, полянки, березовые рощи. Три-четыре часа бредет москвич
лесом, дышит кислородом, и Ц кажется ему, что он воскрес, окреп, выздорове
л, отдохнул от всех забот, Ц и он устремляется снова в кипящую Москву, зат
кнув увядший букет луговых цветов на полку дачной электрички. Но потом о
н долго будет советовать вам, своим знакомым, провести воскресенье, гуля
я в лесу, и все они пойдут тропинками как раз мимо забора, мимо дома, где жив
у я. А я живу в этом лесу, в этих краях, все мои тридцать семь лет. Неважно, что
менялась моя жизнь и менялись эти дома Ц лес все тот же, и Усово на месте, и
деревня Кольчуга, и холм над ней, откуда видна вся окрестность. И все те же
деревеньки, где берут воду из колодцев и готовят на керосинках, где в доме
за стеной мычит корова и квох чут куры, но на серых убогих крышах торчат те
перь антенны телевизоров, а девчонки носят нейлоновые блузки и венгерск
ие босоножки. Многое меняется и здесь, но все так же пахнет травой и березо
й лес Ц только сойдешь с поезда Ц все те же стоят знакомые мои золотые со
сны, те же проселки убегают к Петровскому, к Знаменскому. Здесь моя родина
. Здесь, не в городе, не в Кремле, которого не переношу, и где я прожила двадц
ать пять лет, Ц а здесь. И когда умру, пусть меня здесь в землю положат, в Ро
машково, на кладбище возле станции, на горке Ц там просторно, все вокруг в
идно, поля кругом, небо… И церковь на горке, старая, хорошая Ц правда, она н
е работает и обветшала, но деревья в ограде возле нее так буйно разрослис
ь, и так славно она стоит вся в густой зелени, и все равно продолжает служи
ть Вечному Добру на Земле. Только там пускай меня и схоронят, в город не хо
чу ни за что, задыхаться там… Это я тебе говорю, несравненный мой друг, теб
е Ц чтобы ты знал. Ты все хочешь знать про меня, все тебе интересно, Ц так
знай и это. Ты говоришь, что тебе все интересно, что касается меня, моей жиз
ни, всего того, что я знала и видела вокруг себя. Я думаю, что много интересн
ого было вокруг, конечно, много. И даже не то важно, что было, Ц а что об этом
думаешь теперь. Хочешь думать вместе со мной? Я буду писать тебе обо всем.
Единственная польза разлуки Ц можно писать письма. Я напишу тебе все, чт
о и как сумею, Ц у меня впереди пять недель разлуки с тобой, с другом, котор
ый все понимает, и который хочет все знать. Это будет одно длинное-длинное
письмо к тебе. Ты найдешь здесь все, что угодно, Ц портреты, зарисовки, био
графии, любовь, природу, события общеизвестные, выдающиеся, и маленькие, р
азмышления, речи и суждения друзей, знакомых, Ц всех, кого я знала. Все это
будет пестро, неупорядоченно, все будет валиться на тебя неожиданно Ц к
ак это и было в жизни со мной. Не думай, ради Бога не думай, что я считаю собс
твенную жизнь очень интересной. Напротив, для моего поколения, моя жизнь
чрезвычайно однообразна и скучна. Быть может, когда я напишу все это, с пле
ч моих свалится, наконец, некий непосильный груз, и тогда только начнется
моя жизнь… Я тайно надеюсь на это, я лелею в глубине души эту надежду. Я так
устала от этого камня на спине; быть может, я столкну его, наконец, с себя. Да
, поколение моих сверстников жило куда интереснее, чем я. А те, кто лет на пя
ть-шесть постарше меня Ц вот самый чудесный народ; это те, кто из студенч
еских аудиторий ушел на Отечественную войну с горячей головой, с пылающи
м сердцем. Мало кто уцелел и возвратился, но те, кто возвратился, Ц это и ес
ть самый цвет современности. Это наши будущие декабристы, Ц они еще науч
ат нас всех, как надо жить. Они еще скажут свое слово, Ц я уверена в этом, Ц
Россия так жаждет умного слова, так истосковалась по нему, Ц по слову и д
елу. Мне не угнаться за ними. У меня не было подвигов, я не действовала на сц
ене. Вся жизнь моя проходила за кулисами. А разве там не интересно? Там пол
умрак; оттуда видишь публику, рукоплескающую, разинув рот от восторга, вн
имающую речам, ослепленную бенгальскими огнями и декорациями; оттуда ви
дны и актеры, играющие царей, богов, слуг, статистов; видно когда они играю
т, когда разговаривают между собой, как люди. За кулисами полумрак; пахнет
мышами и клеем, и старой рухлядью декораций, но как там интересно наблюда
ть! Там проходит жизнь гримеров, суфлеров, костюмерш, которые ни на что не
променяют свою жизнь и судьбу, Ц и уж кто как не они знают, что вся жизнь
Ц это огромный театр, где далеко не всегда человеку достается именно та
роль, для которой он предназначен. А спектакль идет, страсти кипят, герои м
ашут мечами, поэты читают оды, венчаются цари, бутафорские замки рушатся
и вырастают в мгновение ока, Ярославна плачет кукушкой на стене, летают ф
еи и злые духи, является тень Короля, томится Гамлет, и Ц безмолствует Нар
од…

1

Рассказ будет долгим. Письма будут длинными. Я буду забегать вперед и воз
вращаться к самому началу. Упаси Бог Ц это не роман, не биография и не мем
уары; последовательного изложения не будет. Сегодня такое чудное утро. Л
есное утро: свистят птицы, сквозит солнце сквозь зеленый лесной полумрак
. Сегодня я хочу рассказать тебе о самом конце, о тех днях марта 1953 года, кото
рые я провела в доме отца, глядя, как он умирает. Был ли это, действительно, к
онец какой-то эпохи и начало новой, Ц как утверждают теперь? Не мне судит
ь. Увидим, Мое дело не эпоха, а человек. Это были тогда страшные дни. Ощущени
е, что что-то привычное, устойчивое и прочное сдвинулось, пошатнулось, нач
алось для меня с того момента, когда 2-го марта меня разыскали на уроке фра
нцузского языка в Академии общественных наук и передали, что «Маленков п
росит приехать на Ближнюю». (Ближней называлась дача отца в Кунцеве, в отл
ичие от других, дальних дач). Это было уже невероятно Ц чтобы кто-то иной, а
не отец, приглашал приехать к нему на дачу… Я ехала туда со странным чувст
вом смятения, Когда мы въехали в ворота и на дорожке возле дома машину ост
ановили Н. С. Хрущев и Н. А. Булганин, я решила, что все кончено… Я вышла, они вз
яли меня под руки. Лица обоих были заплаканы. «Идем в дом, Ц сказали они,
Ц там Берия и Маленков тебе все расскажут». В доме, Ц уже в передней, Ц б
ыло все не как обычно; вместо привычной тишины, глубокой тишины, кто-то бе
гал и суетился. Когда мне сказали, наконец, что у отца был ночью удар и что о
н без сознания Ц я почувствовала даже облегчение, потому что мне казало
сь, что его уже нет. Мне рассказали, что, по-видимому, удар случился ночью, е
го нашли часа в три ночи лежащим вот в этой комнате, вот здесь, на ковре, воз
ле дивана, и решили перенести в другую комнату на диван, где он обычно спал
. Там он сейчас, там врачи, Ц ты можешь идти туда. Я слушала, как в тумане, ок
аменев. Все подробности уже не имели значения. Я чувствовала только одно
Ц что он умрет. В этом я не сомневалась ни минуты, хотя еще не говорила с вр
ачами, Ц просто я видела, что все вокруг, весь этот дом, все уже умирает у ме
ня на глазах. И все три дня, проведенные там, я только это одно и видела, и мн
е было ясно, что иного исхода быть не может. В большом зале, где лежал отец, т
олпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (ака
демик В. Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме) ужасно с
уетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, д
елали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, оди
н из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Все делалось, как
надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти. Где-то з
аседала специальная сессия Академии медицинских наук, решая, что бы еще
предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то е
ще медицинский совет, тоже решавший как быть. Привезли установку для иск
усственного дыхания из какого-то НИИ, и с ней молодых специалистов, Ц кр
оме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агр
егат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, со
вершенно подавленные происходящим. Я вдруг сообразила, что вот эту молод
ую женщину-врача я знаю, Ц где я ее видела?… Мы кивнули друг другу, но не ра
зговаривали. Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о постор
онних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое
, Ц это чувствовали все Ц и вели себя подобающим образом. Только один че
ловек вел себя почти неприлично Ц это был Берия. Он был возбужден до край
ности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распира
вших его страстей. А страсти его были Ц честолюбие, жестокость, хитрость,
власть, власть… Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не пер
ехитрить, и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подход
ил к постели, и подолгу всматривался в лицо больного, Ц отец иногда откры
вал глаза, но, по-видимому, это было без сознания, или в затуманенном созна
нии. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуман енные глаза; он желал и тут
быть «самым верным, самым преданным» Ц каковым он изо всех сил старался
казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал… В последние
минуты, когда все уже кончалось, Берия вдруг заметил меня и распорядился:
«Уведите Светлану!» На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто и не
подумал пошевелиться. А когда все было кончено, он первым выскочил в кори
дор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громк
ий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев! Машину!» Это был великолеп
ный современный тип лукавого царедворца, воплощение восточного коварс
тва, лести, лицемерия, опутавшего даже отца Ц которого вообще-то трудно б
ыло обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на
имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел
хитро провести отца, и посмеивался при этом в кулак, Ц для меня несомненн
о. И это понимали все «наверху»… Сейчас все его гадкое нутро перло из него
наружу, ему трудно было сдерживаться. Не я одна, Ц многие понимали, что эт
о так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает отец, ни у
кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного ч
еловека. Отец был без сознания, как констатировали врачи. Инсульт был оче
нь сильный; речь была потеряна, правая половина тела парализована. Неско
лько раз он открывал глаза Ц взгляд был затуманен, кто знает, узнавал ли о
н кого-нибудь. Тогда все кидались к нему, стараясь уловить слово или хотя
бы желание в глазах. Я сидела возле, держала его за руку, он смотрел на меня,
Ц вряд ли он видел. Я поцеловала его и поцеловала руку, Ц больше мне уже
ничего не оставалось. Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда перед
о мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни проща
ния в Колонном зале, Ц я любила отца сильнее и нежнее, чем за всю свою жизн
ь. Он был очень далек от меня, от нас, детей, от всех своих ближних. На стенах
комнат у него на даче в последние годы появились огромные, увеличенные ф
от о детей, Ц мальчик на лыжах, мальчик у цветущей вишни, Ц а пятерых из с
воих восьми внуков он так и не удосужился ни разу повидать. И все-таки его
любили, Ц и любят сейчас, эти внуки, не видавшие его никогда. А в те дни, ког
да он успокоился, наконец, на своем одре, и лицо стало красивым и спокойным
, я чувствовала, как сердце мое разрывается от печали и от любви. Такого си
льного наплыва чувств, столь противоречивых и столь сильных я не испытыв
ала ни раньше, ни после. Когда в Колонном зале я стояла почти все дни (я букв
ально стояла, потому что сколько меня ни заставляли сесть и ни подсовыва
ли мне стул, я не могла сидеть, я могла только стоять при том, что происходи
ло), окаменевшая, без слов, я понимала, что наступило некое освобождение. Я
еще не знала и не осознавала Ц какое, в чем оно выразится, но я понимала, чт
о это Ц освобождение для всех и для меня тоже, от какого-то гнета, давивше
го все души, сердца и умы единой, общей глыбой. И вместе с тем, я смотрела в к
расивое лицо, спокойное и даже печальное, слушала траурную музыку (стари
нную грузинскую колыбельную, народную песню с выразительной, грустной м
елодией), и меня всю раздирало от печали. Я чувствовала, что я Ц никуда не г
одная дочь, что я никогда не была хорошей дочерью, что я жила в доме как чуж
ой человек, что я ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, боль
ному, всеми отринутому и одинокому на своем Олимпе человеку, который все-
таки мой отец, который любил меня, Ц как умел и как мог, Ц и которому я обя
зана не одним лишь злом, но и добром… Я ничего не ела все те дни, я не могла п
лакать, меня сдавило каменное спокойствие и каменная печаль. Отец умирал
страшно и трудно. И это была первая Ц и единственная пока что Ц смерть, к
оторую я видела. Бог дает легкую смерть праведникам… Кровоизлияние в моз
г распространяется постепенно на все центры, и при здоровом и сильном се
рдце оно медленно захватывает центры дыхания и человек умирает от удушь
я. Дыхание все учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже был
о ясно, что кислородное голодан ие увеличивалось. Лицо потемнело и измен
илось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. П
оследние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была стра
шной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент Ц не знаю, так ли на
самом деле, но так казалось Ц очевидно в последнюю уже минуту, он вдруг от
крыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли
безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми
лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то до
лю минуты. И тут, Ц это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но
не могу забыть Ц тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалас
ь) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непоня
тен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23