К сентябрю 1941 года мы вернулись в Москву и я увидела как разворотило б
омбой угол Арсенала, построенного Баженовым, Ц как раз напротив наших о
кон. Перед нашим домом спешно заканчивали строить бомбоубежище для прав
ительства, с ходом из нашей квартиры. Я потом бывала там несколько раз вме
сте с отцом. Было страшно все, Ц жизнь перевернулась и распалась, надо бы
ло уезжать из Москвы, чтобы учиться. В нашу школу попала бомба, и это тоже б
ыло страшно. Затем, опять же неожиданно, нас собрали и отправили в Куйбыше
в: долго грузили вещи в специальный вагон… Поедет ли отец из Москвы Ц был
о неизвестно; на всякий случай грузили и его библиотеку. В Куйбышеве нам в
сем отвели особнячок на Пионерской улице, с двориком. Здесь был какой-то м
узей. Дом был наспех отремонтирован, пахло краской, а в коридорах Ц мышам
и. С нами приехала вся домашняя «свита» Ц Александра Николаевна Накашид
зе со всеми поварами, подавальщицами, охраной, «дядькой» моим, Михаилом Н
икитичем Климовым, и няней. Ехала с нами и первая жена Василия Ц молодень
кая, беременная Галя, и в октябре 1941 года она родила в Куйбышеве сына Сашу. К
ое-как все разместились в особнячке; не обошлось без склок бабушки с Алек
сандрой Николаевной. Лишь дедушка захотел остаться в Тбилиси Ц он уехал
туда из Сочи и прекрасно провел там два года. Дом наш был полон. Я ходила в ш
колу в девятый класс, все мы слушали каждый день сводки радио. Осень 1941 года
была очень тревожной. В конце октября 1941 года я поехала в Москву Ц повидат
ь отца. Он не писал мне, говорить с ним по телефону было трудно Ц он нервни
чал, сердился и отвечал лишь, что ему некогда со мной разговаривать. В Моск
ву я приехала 28 октября Ц в тот самый день, когда бомбы попали в Большой те
атр, в университет на Моховой, и в здание ЦК на Старой площади. Отец был в уб
ежище, в Кремле, и я спустилась туда. Такие же комнаты, отделанные деревянн
ыми панелями, тот же большой стол с приборами, как и у него в Кунцево, точно
такая же мебель. Коменданты гордились тем, как они здорово копировали Бл
ижнюю дачу, считая, что угождают этим отцу. Пришли те же лица, что и всегда, т
олько все теперь в военной форме. Все были возбуждены Ц только что сообщ
или, что разведчик, пролетев над Москвой, всюду набросал небольших бомб…
Отец не замечал меня, я мешала ему. Кругом лежали и висели карты, ему докла
дывали обстановку на фронтах. Наконец, он заметил меня, надо было что-то с
казать… «Ну, как ты там, подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев?» Ц спро
сил он, не очень думая о своем вопросе. «Нет», Ц ответила я, Ц «там органи
зовали специальную школу из эвакуированных детей, их много очень», Ц ск
азала я, не предполагая, какова будет на это реакция. Отец вдруг поднял на
меня быстрые глаза, как он делал всегда, когда что-либо его задевало: «Как?
Специальную школу?» Ц я видела, что он приходит постепенно в ярость. «Ах в
ы!» Ц он искал слова поприличнее, Ц «ах вы, каста проклятая! Ишь, правител
ьство, москвичи приехали, школу им отдельную подавай! Власик Ц подлец, эт
о его все рук дело!…» Он был уже в гневе, и только неотложные дела и присутс
твие других отвлекли его от этой темы. Он был прав, Ц приехала каста, прие
хала столичная верхушка в город, наполовину выселенный, чтобы разместит
ь все эти семьи, привыкшие к комфортабельной жизни и «теснившиеся» здесь
в скромных провинциальных квартирках… Но поздно было говорить о касте,
она уже успела возникнуть и теперь, конечно, жила по своим кастовым закон
ам. В Куйбышеве, где москвичи варились в собственном соку, это было особен
но видно. В нашей Ц «эмигрантской» школе все московские знатные детки, с
обранные вместе, являли столь ужасающее зрелище, что некоторые местные п
едагоги отказывались идти в классы вести урок. Слава Богу, я училась там л
ишь одну зиму и уже в июне вернулась в Москву. Я ездила в Москву и з Куйбыше
ва еще в ноябре 1941 года и в январе 1942, тоже на день-два, повидать отца. Он был, ка
к и в первый раз, занят и раздражен, Ц ему было абсолютно не до меня и вообщ
е не до наших глупых домашних дел… Я чувствовала себя в ту зиму страшно од
инокой. Может быть, возраст уже подходил такой, Ц шестнадцать лет, пора м
ечтаний, исканий, сомнений, которых я не знала раньше. В Куйбышеве я стала
впервые ходить слушать серьезную музыку, Ц туда была эвакуирована фила
рмония. Там впервые исполнили и седьмую симфонию Шостаковича. У нас вниз
у, в длинном темном коридоре возле кухни крутили кинопередвижку Ц мы см
отрели хронику с фронтов, осажденный Ленинград, осень под Москвой… Хрони
ка тех военных лет незабываема Ц ее тогда снимали прямо в боях, в окопах,
под надвигающимися танками… Приехал ненадолго Василий повидать сына. О
н лишь перед войной окончил авиационное училище в Липецке, Ц тогда еще с
ам летал на истребителях, Ц но уже был майор и назначен Начальником Инсп
екции ВВС, Ц какая-то непонятная должность непосредственно в подчинен
ии у отца. Недолго Василий был под Орлом, потом штаб-квартира его была в Мо
скве, на Пироговской Ц там он заседал в колоссальном своем кабинете. В Ку
йбышеве возле него толпилось много незнакомых летчиков, все были подобо
страстны перед молоденьким начальником, которому едва исполнилось два
дцать лет. Это подхалимничание и погубило его потом. Возле него не было ни
кого из старых друзей, которые были с ним наравне… Эти же все заискивали, ж
ены их навещали Галю и тоже искали с ней дружбы. В доме нашем была толчея. К
ругом была неразбериха, Ц и в головах наших тоже. И не было никого с кем бы
душу отвести, кто бы научил, кто бы сказал умное, твердое, честное слово… В
ту зиму обрушилось на меня страшное открытие. Я читала английские и амер
иканские журналы, просто из интереса к информации и к языку Ц «Life», «Fortune», «
The Illustrated London News». И вдруг наткнулась на статью об отце, где, как давно известный фа
кт упоминалось, что «жена его, Надежда Сергеевна Аллилуева покончила с с
обой в ночь на 9 ноября 1932 года». Я была потрясена, я не верила своим глазам, н
о ужасно, что я верила этому сердцем. В самом деле, все произошло так неожи
данно тогда… Я ринулась к бабушке и сказала, что «я все знаю, почему от мен
я скрывали?» Бабушка очень удивилась, и тут же стала подробно рассказыва
ть, как это на самом деле произошло. «Ну кто бы мог подумать?» Ц повторяла
она без конца, Ц «ну, кто бы мог подумать, что она это сделает?» С тех пор мн
е не было покоя. Я вспоминала то, что могла помнить. Я думала об отце, о его х
арактере, о том, как в самом деле, трудно с ним; я искала причин, но никто не х
отел мне толком объяснить… Да и потом Анна Сергеевна и бабушка не так уж х
орошо понимали маму, событие это уже было заслонено для них новыми несча
стиями, (смертью Павлуши, гибелью Реденса, обоих Сванидзе), острота его со
временем для них притупилась. А я не находила себе места. Что-то рухнуло в
о мне самой и в моем беспрекословном подчинении воле, слову, мнениям отца
… Все связанное с недавним арестом Юли теперь начинало казаться мне стра
нным Ц почему отец сказал тогда по телефону: «Только не говори пока ниче
го Яшиной жене!» Я начинала думать о том, о чем никогда раньше не думала: а т
ак ли уж всегда бывает прав мой отец? Думать так тогда, в то время, было кощу
нственно, потому что в глазах всех, кто окружал меня, имя отца было соедине
но с волей к победе, с надеждой на победу и на окончание войны. И сам отец бы
л так далеко, так невероятно далеко от меня… Это были лишь попытки сомнен
ий. Осенью 1941 года в Куйбышеве было подготовлено жилье и для отца. Ждали, чт
о он сюда приедет. Отремонтировали несколько дач на берегу Волги, выстро
или под землей колоссальные бомбоубежища. В городе для него отвели бывше
е здание обкома, устроили там такие же пустынные комнаты со столами и див
анами, какие были у него в Москве. Все это ожидало его напрасно целую зиму.
Наконец, в июне 1942 года, Галя с ребенком, Александра Николаевна, няня и я вер
нулись в Москву, откуда я решила ни за что больше не уезжать. В Москве нас о
горчили: осень ю было взорвано наше дорогое Зубалово, так как ждали, что во
т-вот подойдут немцы. Мы поехали посмотреть. Стояли ужасные глыбы толсты
х, старых стен, но строили уже новый, упрощенный вариант дома, непохожий на
старый, Ц что-то было безвозвратно утрачено. Мы поселились пока что во ф
лигеле, а к октябрю перебрались в только что отстроенный, несуразный, вык
рашенный «для маскировки» в темно-зеленый цвет, дом. Бог знает, как он теп
ерь выглядел: уродливый, с наполовину усеченной башней, с обрезанными те
ррасами. Там мы все и разместились: Галя с ребенком, Василий, Гуля Ц Яшина
дочка со своей няней, я Ц со своей, Анна Сергеевна с сыновьями. Жизнь в Зуб
алове была в ту зиму 1942 и 1943 года необычной и неприятной… В дом вошел неведом
ый ему до этой поры дух пьяного разгула. К Василию приезжали гости: спортс
мены, актеры, его друзья-летчики, и постоянно устраивались обильные возл
ияния, гремела радиола. Шло веселье, как будто не было войны. И вместе с тем
было предельно скучно, Ц ни одного лица, с кем бы всерьез поговорить, ну х
отя бы о том, что происходит в мире, в стране, и у себя в душе… В нашем доме вс
егда было скучно, я привыкла к изоляции, к одиночеству. Но если раньше было
скучно и тихо, теперь было скучно и шумно. Осенью 1942 года в Москву приезжал
Уинстон Черчилль. Как-то раз Александра Николаевна Накашидзе, позвонила
мне и сказала, что надо приехать в город, потому что вечером Черчилль буде
т у нас обедать и отец велел мне быть дома. Я поехала, думая о том, прилично л
и сказать несколько слов по-английски Ц или уж лучше помалкивать. Кварт
ира наша была пуста и неуютна, В столовой у отца стояли пустые книжные шка
фы, Ц библиотеку вывезли в Куйбышев. Домашние суетились, кто-то звонил и
з МИД'а с рекомендациями, как надо принять иностранцев. Наконец, все гости
прошли по коридору в столовую, и я отправилась туда же. Отец был чрезвычай
но радушен. Он был в том самом гостеприимном и любезном расположении дух
а, которое очаровывало всех. Он сказал: «Это моя дочь!» и добавил, потрепав
меня рукой по голове: «Рыжая!». Уинстон Черчилль заулыбался и заметил, что
он тоже в молодости был рыжим, а теперь вот Ц он ткнул сигарой себе в голо
ву… Потом он сказал, что его дочь служит в королевских военно-воздушных с
илах. Я понимала его, но смущалась что-либо произносить. Со мной было поко
нчено, разговор пошел по другому руслу Ц о пушках, самолетах… Я почти все
понимала еще до того, как переводчик В. Н. Павлов стал переводить. Но мне не
дали слушать долго, Ц отец меня поцеловал и сказал, что я могу идти заним
аться своими делами. Почему ему захотелось показать меня Черчиллю, мне т
огда не было понятно. А, впрочем, теперь мне это понятно, Ц ему хотелось, хо
ть немного выглядеть обыкновенным человеком. Черчилль был ему симпатич
ен, это было заметно. С октября я начала учиться в десятом классе. Учителя
были наши старые, довоенные; ученики наполовину разъехались, было много
незнакомых. В школе было холодно. Но уроки Анны Алексеевны Яснопольской,
Ц лучшей в Москве преподавательницы литературы, Ц согревали и сердце
и ум. В ту зиму программа у нас была обширна: сначала Гете и Шиллер, потом Ц
Чехов, Горький, и поэзия Ц от акмеистов до Маяковского и Есенина, советск
ая литература… Я жила тогда в мире искусства Ц музыки, литературы, живоп
иси Ц которой только начала интересоваться и о которой Анна Алексеевна
тоже нам рассказывала. Мы все тогда упивались стихами и героикой… «Как э
то было! Как совпало, Ц Война, беда, мечта и юность… Как это все во мне запа
ло И только позже лишь очнулось!» Ц говорил о том времени Давид Самойлов,
в чудном своем стихотворении «Сороковые, роковые….» В ту же зиму 1942-43 года я
познакомилась с человеком, из-за которого навсегда испортились мои отно
шения с отцом, Ц с Алексеем Яковлевичем Каплером.

16

Алексей Яковлевич Каплер живет сейчас в Москве, учит молодых специалист
ов в Институте кинематографии, пишет киносценарии, проводит семинары, он
Ц признанный старый мастер кинематографа… Жизнь его после десяти лет с
сылки и лагерей вошла в свою нормальную колею, как жизнь многих, уцелевши
х и выживших после ударов судьбы. Всего лишь какие-то считанные часы пров
ели мы вместе зимой 1942-43 года, да потом, через одиннадцать лет, такие же счит
анные часы в 1956 году Ц вот и все… Мимолетные встречи сорокалетнего челов
ека с «гимназисткой» и недолгое их продолжение потом Ц стоит ли вообще
много говорить и думать об этом? Василий привез Каплера к нам в Зубалово в
конце октября 1942 года. Был задуман новый фильм о летчиках, и Василий взялся
его консультировать. Он познакомился тогда для этой цели также с Р. Карме
ном, М. Слуцким, К. Симоновым, Б. Войтеховым, но, кажется, дальше шумных засто
лий дело не двинулось. В первый момент мы оба, кажется, не произвели друг н
а друга никакого впечатления. Но потом Ц нас всех пригласили на просмот
ры фильмов в Гнездниковском переулке, и тут мы впервые заговорили о кино.
Люся Каплер Ц как все его звали Ц был очень удивлен, что я что-то вообще п
онимаю, и доволен, что мне не понравился американский боевик с герлс и чеч
еткой. Тогда он предложил показать мне «хорошие фильмы» по своему выбору
, и в следующий раз привез к нам в Зубалово «Королеву Христину» с Гретой Га
рбо. Я была совершенно потрясена тогда фильмом, а Люся был очень доволен м
ной… Вскоре были Ноябрьские праздники. Приехало много народа. К. Симонов
был с Валей Серовой, Б. Войтехов с Л. Целиковской, Р. Кармен с женой, известно
й московской красавицей Ниной, летчики Ц уж не помню, кто еще. После шумно
го застолья начались танцы. Люся спросил меня неуверенно: «Вы танцуете ф
окстрот?»… Мне сшили тогда мое первое хорошее платье у хорошей портнихи.
Я приколола к нему старую мамину гранатовую брошь, а на ногах были полубо
тинки без каблуков. Должно быть, я была смешным цыпленком, но Люся заверил
меня, что я танцую очень легко, и мне стало так хорошо, так тепло и спокойно
с ним рядом! Я чувствовала какое-то необычайное доверие к этому толстому
дружелюбному человеку, мне захотелось вдруг положить голову к нему на гр
удь и закрыть глаза… «Что вы невеселая сегодня?» Ц спросил он, не задумыв
аясь о том, что услышит в ответ. И тут я стала, не выпуская его рук и продолжа
я переступать ногами, говорить обо всем Ц как мне скучно дома, как неинте
ресно с братом и с родственниками; о том, что сегодня десять лет со дня сме
рти мамы, а никто не помнит об этом и говорить об этом не с кем, Ц все полил
ось вдруг из сердца, а мы все танцевали, все ставили новые пластинки, и ник
то не обращал на нас внимания… Крепкие нити протянулись между нами в это
т вечер Ц мы уже были не чужие, мы были друзья. Люся был удивлен, растроган.
У него был дар легкого непринужденного общения с самыми разными людьми.
Он был дружелюбен, весел, ему было все интересно. В то время он был как-то од
инок сам, и может быть, тоже искал чьей-то поддержки… Незадолго до этого о
н возвратился из партизанского края Белоруссии, где собрал интересный м
атериал для фильма. Он жил в нетопленой гостинице «Савой», куда приходил
и к нему его многочисленные друзья, военные корреспонденты. Нас потянуло
друг к другу неудержимо. После праздников Люся еще несколько дней остав
ался в Москве, потом ему предстояла поездка в Сталинград. В эти несколько
дней мы старались видеться как можно чаще, хотя при моем образе жизни это
было невообразимо трудно. Но Люся приходил к моей школе и стоял в подъезд
е соседнего дома, наблюдая за мной. А у меня радостно сжималось сердце, так
как я знала, что он там… Мы ходили в холодную военную Третьяковку, смотрел
и выставку о войне. Мы бродили там долго, пока не отзвонили все звонки, Ц н
ам некуда было деваться. Потом ходили в театры. Тогда только что пошел «Фр
онт» Корнейчука, о котором Люся сказал, что «искусство там и не ночевало».
Смотрели «Синюю птицу», потом «Пиковую даму»; Люся признался, что терпет
ь не может оперу, но нам хорошо было гулять по фойе. В просмотровом зале К о
митета кинематографии на Гнездниковском Люся показал мне тогда «Белос
нежку и семь гномов» Диснея, и чудесный фильм «Молодой Линкольн». В небол
ьшом зале мы сидели одни… Люся приносил мне книги: «Иметь и не иметь», «По
ком звонит колокол» Хемингуэя
«По ком звонит колокол» он мне достал в пер
еводе, который уже тогда ходил по рукам, но до сих пор не опубликован!
, «Все люди Ц враги» Олдингтона. Он давал мне «взрослые» книги о люб
ви, совершенно уверенный, что я все пойму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23