В Малкатте убитые горем придворные разошлись по своим покоям. Только Эйе, с тревогой, причину которой он не мог четко определить, расспрашивал врачевателя, который благоговейно осматривал тело.
– Его со страшной силой швырнуло на острый камень, – отвечал тот на расспросы Эйе. – Об этом говорит глубокая дыра у основания черепа. Как ужасно, что удар пришелся именно в это место, хотя я не могу взять в толк, почему Гор умер так быстро. Немедленную смерть обычно вызывает удар в висок.
Поскольку фараон был уже мертв, когда его принесли во дворец, было очевидно, что врачеватель не осмотрел тело с такой тщательностью, как он сделал бы это, если бы Тутанхамон выжил после ранения, и его ответ не удовлетворил Эйе. Он продолжал возвращать в памяти картину, как Хоремхеб склоняется над фараоном, заслоняя собой его тело, но говорил себе, что его подозрение невероятно. Эйе видел этот момент даже во сне, терзался им в своих мыслях на протяжении всех дней траура, и чем дольше он обдумывал этот вопрос, тем чаще возникало одно любопытное предположение: если бы Тутанхамон не шлепнул военачальника метелкой в тот день, он бы не погиб.
Но внимания Эйе требовали более неотложные вопросы. Тутанхамон, с самонадеянностью молодости, не подумал о наследнике. Эйе и Мэйя проводили долгие, беспокойные часы, совещаясь друг с другом и с визирями Юга и Севера.
– Не имеет значения, кого мы выберем, – говорил он. – Мы все знаем, что над всеми нами маячит фигура Хоремхеба. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы корона досталась ему. Амон не хочет, чтобы его новое богатство тратилось на войну, как не хочет этого и народ. Под началом Хоремхеба армия, и я боюсь, что он воспользуется ею, чтобы занять трон, если мы не примем решения. Но что если он поступит так же, если у нас будет новый фараон? Это вопрос.
Ни один фараон не пожелает править с помощью силы, без поддержки Карнака, – думал Эйе. – Не теперь, когда ужасные воспоминания о том, как Амон отвернулся от нас, еще столь свежи. Любое божественное воплощение, не получившее благословления Мэйи, будет пребывать под страхом проклятия, обвинительного перста оракула, мятежа, поддержанного жрецами. Этого не захочет даже Хоремхеб. Эйе откашлялся.
– Предлагаю возложить корону на мою голову, – проговорил он. – Вы все знаете, что под моей рукой Египет процветал. Амону нечего опасаться меня. Я старый человек, и мне недолго осталось, и в мою пользу говорит то, что я всегда был предан правителям Египта с тех пор, как моя сестра сделалась супругой великого Аменхотепа. – Он намеренно решил напомнить им о своем близком родстве с фараоном. Он внимательно наблюдал за ними, пока они обдумывали его предложение. Он знал, о чем они думают. Он гордо вскинул голову. – По крайней мере, это даст вам время подыскать подходящего наследника, – сказал он. – Ты сам немолод, Мэйя. Ты хорошо помнишь императрицу. Жить и тебе и мне осталось недолго. Ветер, который принес столько горя Египту, почти затих. Мы стоим на пороге нового времени. Мы должны сохранить все, что сможем. Поддержи меня и позволь мне принять вызов.
Мэйя скользнул по нему встревоженным, усталым взглядом и отвел глаза, потом, наконец, он встал на колени и поцеловал ноги Эйе. Но этот жест почитания не наполнил ликованием сердце Эйе. Перед его мысленным взором вставало ясное лицо Тутанхамона, он думал об угрюмой беспомощности Сменхары, о безумных поисках Эхнатоном его истины. Он наследовал корону, которая придавит его незримым грузом разрушенных надежд и упадка.
В этот вечер, после нескольких часов, проведенных над составлением брачного договора в обществе своего писца и двух визирей, Эйе прошел через тихий дворец в покои Анхесенамон. Он не мог объяснить появившегося у него чувства, что теперь, когда решение уже принято, нужно срочно воплотить его в жизнь. Он знал только, что этой ночью его внучка должна стать его женой; печати уже поставлены, и вестники разосланы. Обитатели Малкатты уже знали, что должно произойти, и те, кого он встречал по дороге в темных коридорах, кланялись ему с излишним подобострастием. Исполненный внезапного отвращения, он не стал отвечать на поклоны.
У кедровых дверей Анхесенамон ее управляющий учтиво приветствовал его, предупредив, что царица никого не принимала, и исчез в комнате. Возвратившись, он с поклоном проводил Эйе внутрь. Анхесенамон поднялась с кресла около ложа и чуть склонила голову в ответ на его поклон. Она стояла перед ним, очень прямая, свободно опустив руки вдоль тела, ее белое одеяние изящно спадало на пол. Она была ненакрашена, волосы неубраны, руки и пальцы без украшений. Она плакала, и глаза у нее опухли, но слез уже не было. Она взглянула на свиток в его руках, потом ему в лицо.
– Говори, что у тебя за дело, и уходи, – безжизненным голосом произнесла она. – Ты регент, Эйе. Не мог бы ты избавить меня от государственных дел?
– Боюсь, только не от этого, моя дорогая госпожа, – ответил он, шагнув к ней сквозь дым курящегося в жертвеннике ладана. – Видишь ли, я больше не регент.
В ее глазах не было удивления. Так мягко, как только мог, Эйе рассказал ей о том, какое принято решение и с какой целью. Потом он протянул ей свиток.
– Мне нужна твоя печать на этом брачном договоре, а также твои титулы и подпись. Это будет, конечно, формальное бракосочетание, Анхесенамон, только чтобы я был признан законным правителем. Я слишком стар, чтобы думать о постели с двадцатидвухлетней женщиной.
Она равнодушно взяла свиток, развернула и прочитала.
– Ты знаешь так же, как и я, что в этом случае у меня нет выбора, – сказала она без всякого выражения. – Меня это не очень заботит. Всю жизнь меня, как игрушку, передают из рук в руки. Твои ничем не отличаются от остальных. Мне не следовало ожидать, что боги позволят мне испытать хоть немного счастья с Тутанхамоном.
При упоминании имени мужа голос у нее дрогнул, но она быстро справилась с собой. Подойдя к столу, она взяла перо, обмакнула его в чернила и старательно вписала свое имя и титулы. Разогрев воск и накапав немного на папирус, она взяла кольцо, лежащее рядом с лампой, и прижала его к свитку.
– Вот. – Она бросила его Эйе. – Надеюсь, Египет будет доволен. Тии, наверное, не очень.
– Это не будет иметь большого значения ни для нее, ни для тебя. Обещаю тебе.
– Прошу тебя, уходи, великий царь. – И она повернулась к нему спиной.
Царь, – изумленно подумал он. – Да, теперь я великий царь. От чувства абсурдности происходящего, оттого, что царственным титулом так легко наградили старика, кровь прилила к его лицу. Он поклонился ее сведенным лопаткам и вышел.
Завернув за угол, он почти налетел на Хоремхеба.
– Куда это ты направляешься? – выпалил он от неожиданности.
Хоремхеб поднял брови под черно-белым полосатым шлемом.
– Я собираюсь выразить свои соболезнования царице, разумеется.
Чудовищное подозрение овладело Эйе.
– Она виделась только со мной и больше никого не примет сегодня. Наверняка Мутноджимет больше подойдет для излияния твоей скорби.
– Возможно. – В темных глазах промелькнуло мимолетное изумление. – Так или иначе, дорогой тесть, я вижу, ты достиг цели раньше меня. Я только что услышал новость о том, что ты станешь богом. Мои поздравления.
Теперь в лице Хоремхеба не было ничего, кроме доброжелательности и теплоты, и подозрения Эйе вдруг обернулись уверенностью. Он прислонился к стене, почувствовав дурноту.
– Конечно, конечно, – невнятно бормотал он. – Ты перехитрил меня, военачальник. Ты и в самом деле убил Тутанхамона там, в пустыне.
Хоремхеб быстро огляделся вокруг. Коридор был пуст. Он шагнул ближе к Эйе.
– Ты прав, я убил, и хорошо, что ты об этом знаешь, великий царь. Хорошенько это запомни. И не думай, что сможешь тихо избавиться от меня. Ты ничего не можешь предъявить мне. И нет руки в Египте, которая поднимется на меня сейчас. Подумай. – Его палец потянулся к шраму на квадратном подбородке. Его беспокойные черные глаза разглядывали лицо Эйе почти с сочувствием. – Только я теперь стою между твоим правлением и хаосом, который последует за твоей смертью. Каждый, кто любит эту страну, знает об этом. Я даже в большей безопасности, чем ты.
– И ты не тронешь меня, не так ли? – медленно проговорил Эйе. – Тебе это не нужно. Я умру с миром, в этом ли году, в следующем ли, и ты свободно взойдешь на трон. – Его губы презрительно скривились. – Солдафон!
Хоремхеб натянуто улыбнулся прямо в слезящиеся глаза Эйе.
– Я оправдан перед богами. Все нечестивцы мертвы, и я жду, чтобы вымести из Египта остатки их ненавистного присутствия. Долгой жизни и процветания тебе, великий царь.
Он поклонился, развернулся и медленно зашагал прочь. Он выражал желание двора, утомленного безответственным правлением, смертями и бедствиями, и Эйе знал это. Это была горькая истина, горчайшая из всех, которые он когда-либо осознавал.
Когда Хоремхеб вернулся в свой дом, Мутноджимет спала. Он не стал будить ее. Опустившись в кресло у ложа, он то прислушивался к ее спокойному дыханию, то погружался в дрему. На рассвете дом начал просыпаться. Захлопали двери, загорелись огни в кухнях, послышалось пение жреца на утренней молитве в домашней часовне Хоремхеба. Но Мутноджимет продолжала крепко спать, пока управляющий не постучал в дверь и не вошел с подносом, полным фруктов и хлеба. Хоремхеб сам взял у него поднос, дождался, пока жена неуверенно села в постели, потом поставил поднос ей на колени и вернулся в кресло.
Мутноджимет зевнула, сонно уставившись в пространство перед собой, провела языком по зубам и состроила гримасу. Она глотнула холодной воды, которую ей налили из большого кувшина, всегда стоявшего в коридоре. Хоремхеб ждал. Наконец она кивнула, он встал и поднял занавеси на окнах. В комнату полился стремительный поток чистого утреннего воздуха, наполненный сверкающим светом и птичьими криками. Мутноджимет зажмурилась и отвернулась.
– Я уснула, пока тебя ждала, – сказала она. – Прости.
– Ничего.
Он снова сел в кресло, сложив на груди руки, глядя, как она рассеянным изящным жестом, так хорошо ему знакомым, отщипывает ягоды. Мутноджимет на глазах оживала, как оживает поникший цветок под брызгами воды. Он знал, что недавно напугал ее и вывел из себя, однако с характерным терпением и бесстрашием она отказалась пугаться. Он не знал, почему он еще любил ее. Не только за эту ее разнеживающую, почти животную чувственность, которая сквозила в каждом ее движении. Возможно, за ее погруженность в себя, безразличие ко всему на свете, кроме собственных желаний, что создавало вокруг нее ореол независимости, который и мужчины, и женщины ошибочно принимали за надменность.
– Мутноджимет, ты теперь совсем проснулась? – спросил он. – Сможешь воспринять то, что я скажу?
– Надо же, так серьезно в такую рань? – Она отпихнула поднос и откинулась, наградив его кривой улыбкой. – Я предпочитаю обсуждать дела по вечерам.
– Это не дела. Я хочу, чтобы ты сообщила слугам, что нужно паковать вещи. После похорон Тутанхамона мы уезжаем в наше поместье в Мемфис.
– Почему?
– По двум причинам. Эйе будет фараоном, и я хочу исчезнуть из его поля зрения. Прошлой ночью он назвал меня солдафоном. Да я и есть солдафон, невзирая на мое богатство и титулы, и я буду вести себя соответственно. Я буду объезжать границу, обучать солдат в северных частях, а в свободное время присматривать за своими полями и стадами и развлекать местных царьков. В конце концов, Дельта – это земля, где жили мои предки.
– Все это звучит ужасно скучно. – Она испытующе посмотрела на него. – Ты боишься отца?
– Нет. Если он государственный человек, каковым я его и считаю, он понимает, что не следует идти на ненужный риск. Он не тронет меня.
– Значит, ты решил активно добиваться поддержки офицеров, которые редко видят тебя. Ты замышляешь развязать гражданскую войну, Хоремхеб?
Он рассмеялся, удивленный.
– И опять мимо. Это правда – я хочу, чтобы армия знала не только как зовут военачальника, и вместе с тем пришло время ненадолго оставить свой пост при дворе. Мутноджимет, ты бы хотела стать царицей?
Она изумленно уставилась на него, потом разразилась хриплым смехом.
– Нет, благодарю тебя, дражайший братец! Корона царицы будет криво сидеть на моем детском локоне, и, кроме того, цариц за неверность наказывают слишком сурово. Хотя сомневаюсь, что в провинции найдутся занимательные любовники. Ты собираешься объявить наши поместья независимым царством?
Он невольно улыбнулся ее веселью.
– Мне не следовало говорить – царицей, – исправился он. – Я имел в виду – императрицей. Я говорю очень серьезно, Мутноджимет.
Ее смех затих.
– Я поняла, почему ты убил беднягу Сменхару, – спокойно сказала она, – хотя последствия этого были ужасны. Я знаю, что на твоих руках и кровь Тутанхамона тоже, хотя я никогда не спрошу тебя прямо, был ли ты виновен в его смерти. Ты дважды богоубийца, Хоремхеб. Если ты убьешь снова, я вынуждена буду оставить тебя, забрать все свое имущество и уехать в Ахмин или Джаруху. Эйе – мой отец. Я не смогу закрыть глаза на его убийство.
– Я всегда был жестоким человеком, – ответил он, – но я не был безрассудно жестоким. Клянусь Амоном, я не причиню вреда твоему отцу. В этом нет необходимости.
– Да, я надеюсь, что нет. Но если бы она была, ты бы не колебался, правда?
Он осторожно покачал головой.
– Если бы мне пришлось выбирать, не знаю, как бы я поступил. Но думаю, что важнее всего для меня было бы удержать тебя.
– Мне хорошо знаком этот твой обманчиво невинный взгляд, – резко сказала она. – Как бы то ни было, ты избавлен от этого выбора, потому что отец очень стар. Тебе не нужно больше ничего объяснять. Я все поняла.
Он поднялся, быстро поцеловал ее в лоб и подошел к двери. Помедлив, он обернулся, его лицо светилось озорством, которого она не видела в нем вот уже столько лет.
– В любом случае, пора тебе уже сбрить свой детский локон, – поддразнил он. – В нем слишком много седины.
– А ты, мой тщеславный военачальник, должен прекратить растрачивать состояние на краску для лица и смириться со своими морщинами! Пожалуйста, прикажи слугам согреть воду, я буду мыться.
Он знал, что может доверять ей, знал это еще до того, как начал задавать свои двусмысленные вопросы, но на сердце у него почему-то вдруг стало легче, и он вышел между забрызганными солнцем колоннами портика в свежесть утра. Они могли бы поехать на север и поселиться в том запущенном, беспорядочно выстроенном доме за Мемфисом, который он принялся строить, когда только принял командный пост. Он мог бы уделить внимание своей незаконченной гробнице в Саккаре, обходить каналы, питающие его поля, прохладными, благоухающими мемфисскими вечерами, спорить со своими офицерами по вопросам тактики, возможно, даже вновь открыть для себя некоторые простые радости жизни, которыми он наслаждался прежде, пока его честолюбивые устремления не стали для него важнее всего. Но всего этого ему было бы мало, он знал это. Ему всегда хотелось большего. Но пока что он бы довольствовался этим.
30
Хранитель царских регалий встал на колени, чтобы принять крюк, цеп и скимитар и благоговейно поцеловать их, прежде чем осторожно положить в золотой сундучок. Согнувшись почти вдвое, слуга поднялся по ступеням трона и, бормоча извинения, промокнул пот с лица бога и аккуратно подправил черную сурьму вокруг его глаз. Огромная зала медленно наполнялась пышно разодетыми придворными, посланниками и управителями, утомленными церемониями, длившимися все утро. У подножия помоста застыли воины отряда личной стражи, настороженно оглядывая зал, и вестники с белыми жезлами в руках терпеливо ждали, когда нужно будет призвать собравшихся пасть ниц. Носитель сандалий стоял на коленях рядом с пустым ящичком. Справа и слева от трона носители опахал держали подрагивающие белые символы неотъемлемого права фараона на защиту, а перед троном великолепный в своей жреческой леопардовой шкуре, ворчливый и постаревший Мэйя воскурял ладан.
В зале слышались обрывки разговоров, накрашенные глаза в ожидании часто устремлялись к помосту. Хоремхеб заставлял всех ждать. Повернувшись, он улыбнулся Мутноджимет, движения которой сковывало одеяние из льняной ткани с золотыми нитями и множеством драгоценностей; рогатый диск короны императрицы тускло поблескивал над ее головой. Ладонью, выкрашенной рыжей хной, он взял ее за подбородок, на руке вспыхнули кольца, и губы ее растянулись в ответной улыбке. Он настоял, чтобы она приняла корону императрицы во время церемонии, не потому, что империя была уже отвоевана, – корона была знаком, обещанием привилегированным собравшимся, что это непременно случится. Он уронил руку и поманил пальцем Нахт-Мина. Носитель опахала склонился к нему.
– Что желает великий царь?
– Сегодня время начинаний, – сказал Хоремхеб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Его со страшной силой швырнуло на острый камень, – отвечал тот на расспросы Эйе. – Об этом говорит глубокая дыра у основания черепа. Как ужасно, что удар пришелся именно в это место, хотя я не могу взять в толк, почему Гор умер так быстро. Немедленную смерть обычно вызывает удар в висок.
Поскольку фараон был уже мертв, когда его принесли во дворец, было очевидно, что врачеватель не осмотрел тело с такой тщательностью, как он сделал бы это, если бы Тутанхамон выжил после ранения, и его ответ не удовлетворил Эйе. Он продолжал возвращать в памяти картину, как Хоремхеб склоняется над фараоном, заслоняя собой его тело, но говорил себе, что его подозрение невероятно. Эйе видел этот момент даже во сне, терзался им в своих мыслях на протяжении всех дней траура, и чем дольше он обдумывал этот вопрос, тем чаще возникало одно любопытное предположение: если бы Тутанхамон не шлепнул военачальника метелкой в тот день, он бы не погиб.
Но внимания Эйе требовали более неотложные вопросы. Тутанхамон, с самонадеянностью молодости, не подумал о наследнике. Эйе и Мэйя проводили долгие, беспокойные часы, совещаясь друг с другом и с визирями Юга и Севера.
– Не имеет значения, кого мы выберем, – говорил он. – Мы все знаем, что над всеми нами маячит фигура Хоремхеба. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы корона досталась ему. Амон не хочет, чтобы его новое богатство тратилось на войну, как не хочет этого и народ. Под началом Хоремхеба армия, и я боюсь, что он воспользуется ею, чтобы занять трон, если мы не примем решения. Но что если он поступит так же, если у нас будет новый фараон? Это вопрос.
Ни один фараон не пожелает править с помощью силы, без поддержки Карнака, – думал Эйе. – Не теперь, когда ужасные воспоминания о том, как Амон отвернулся от нас, еще столь свежи. Любое божественное воплощение, не получившее благословления Мэйи, будет пребывать под страхом проклятия, обвинительного перста оракула, мятежа, поддержанного жрецами. Этого не захочет даже Хоремхеб. Эйе откашлялся.
– Предлагаю возложить корону на мою голову, – проговорил он. – Вы все знаете, что под моей рукой Египет процветал. Амону нечего опасаться меня. Я старый человек, и мне недолго осталось, и в мою пользу говорит то, что я всегда был предан правителям Египта с тех пор, как моя сестра сделалась супругой великого Аменхотепа. – Он намеренно решил напомнить им о своем близком родстве с фараоном. Он внимательно наблюдал за ними, пока они обдумывали его предложение. Он знал, о чем они думают. Он гордо вскинул голову. – По крайней мере, это даст вам время подыскать подходящего наследника, – сказал он. – Ты сам немолод, Мэйя. Ты хорошо помнишь императрицу. Жить и тебе и мне осталось недолго. Ветер, который принес столько горя Египту, почти затих. Мы стоим на пороге нового времени. Мы должны сохранить все, что сможем. Поддержи меня и позволь мне принять вызов.
Мэйя скользнул по нему встревоженным, усталым взглядом и отвел глаза, потом, наконец, он встал на колени и поцеловал ноги Эйе. Но этот жест почитания не наполнил ликованием сердце Эйе. Перед его мысленным взором вставало ясное лицо Тутанхамона, он думал об угрюмой беспомощности Сменхары, о безумных поисках Эхнатоном его истины. Он наследовал корону, которая придавит его незримым грузом разрушенных надежд и упадка.
В этот вечер, после нескольких часов, проведенных над составлением брачного договора в обществе своего писца и двух визирей, Эйе прошел через тихий дворец в покои Анхесенамон. Он не мог объяснить появившегося у него чувства, что теперь, когда решение уже принято, нужно срочно воплотить его в жизнь. Он знал только, что этой ночью его внучка должна стать его женой; печати уже поставлены, и вестники разосланы. Обитатели Малкатты уже знали, что должно произойти, и те, кого он встречал по дороге в темных коридорах, кланялись ему с излишним подобострастием. Исполненный внезапного отвращения, он не стал отвечать на поклоны.
У кедровых дверей Анхесенамон ее управляющий учтиво приветствовал его, предупредив, что царица никого не принимала, и исчез в комнате. Возвратившись, он с поклоном проводил Эйе внутрь. Анхесенамон поднялась с кресла около ложа и чуть склонила голову в ответ на его поклон. Она стояла перед ним, очень прямая, свободно опустив руки вдоль тела, ее белое одеяние изящно спадало на пол. Она была ненакрашена, волосы неубраны, руки и пальцы без украшений. Она плакала, и глаза у нее опухли, но слез уже не было. Она взглянула на свиток в его руках, потом ему в лицо.
– Говори, что у тебя за дело, и уходи, – безжизненным голосом произнесла она. – Ты регент, Эйе. Не мог бы ты избавить меня от государственных дел?
– Боюсь, только не от этого, моя дорогая госпожа, – ответил он, шагнув к ней сквозь дым курящегося в жертвеннике ладана. – Видишь ли, я больше не регент.
В ее глазах не было удивления. Так мягко, как только мог, Эйе рассказал ей о том, какое принято решение и с какой целью. Потом он протянул ей свиток.
– Мне нужна твоя печать на этом брачном договоре, а также твои титулы и подпись. Это будет, конечно, формальное бракосочетание, Анхесенамон, только чтобы я был признан законным правителем. Я слишком стар, чтобы думать о постели с двадцатидвухлетней женщиной.
Она равнодушно взяла свиток, развернула и прочитала.
– Ты знаешь так же, как и я, что в этом случае у меня нет выбора, – сказала она без всякого выражения. – Меня это не очень заботит. Всю жизнь меня, как игрушку, передают из рук в руки. Твои ничем не отличаются от остальных. Мне не следовало ожидать, что боги позволят мне испытать хоть немного счастья с Тутанхамоном.
При упоминании имени мужа голос у нее дрогнул, но она быстро справилась с собой. Подойдя к столу, она взяла перо, обмакнула его в чернила и старательно вписала свое имя и титулы. Разогрев воск и накапав немного на папирус, она взяла кольцо, лежащее рядом с лампой, и прижала его к свитку.
– Вот. – Она бросила его Эйе. – Надеюсь, Египет будет доволен. Тии, наверное, не очень.
– Это не будет иметь большого значения ни для нее, ни для тебя. Обещаю тебе.
– Прошу тебя, уходи, великий царь. – И она повернулась к нему спиной.
Царь, – изумленно подумал он. – Да, теперь я великий царь. От чувства абсурдности происходящего, оттого, что царственным титулом так легко наградили старика, кровь прилила к его лицу. Он поклонился ее сведенным лопаткам и вышел.
Завернув за угол, он почти налетел на Хоремхеба.
– Куда это ты направляешься? – выпалил он от неожиданности.
Хоремхеб поднял брови под черно-белым полосатым шлемом.
– Я собираюсь выразить свои соболезнования царице, разумеется.
Чудовищное подозрение овладело Эйе.
– Она виделась только со мной и больше никого не примет сегодня. Наверняка Мутноджимет больше подойдет для излияния твоей скорби.
– Возможно. – В темных глазах промелькнуло мимолетное изумление. – Так или иначе, дорогой тесть, я вижу, ты достиг цели раньше меня. Я только что услышал новость о том, что ты станешь богом. Мои поздравления.
Теперь в лице Хоремхеба не было ничего, кроме доброжелательности и теплоты, и подозрения Эйе вдруг обернулись уверенностью. Он прислонился к стене, почувствовав дурноту.
– Конечно, конечно, – невнятно бормотал он. – Ты перехитрил меня, военачальник. Ты и в самом деле убил Тутанхамона там, в пустыне.
Хоремхеб быстро огляделся вокруг. Коридор был пуст. Он шагнул ближе к Эйе.
– Ты прав, я убил, и хорошо, что ты об этом знаешь, великий царь. Хорошенько это запомни. И не думай, что сможешь тихо избавиться от меня. Ты ничего не можешь предъявить мне. И нет руки в Египте, которая поднимется на меня сейчас. Подумай. – Его палец потянулся к шраму на квадратном подбородке. Его беспокойные черные глаза разглядывали лицо Эйе почти с сочувствием. – Только я теперь стою между твоим правлением и хаосом, который последует за твоей смертью. Каждый, кто любит эту страну, знает об этом. Я даже в большей безопасности, чем ты.
– И ты не тронешь меня, не так ли? – медленно проговорил Эйе. – Тебе это не нужно. Я умру с миром, в этом ли году, в следующем ли, и ты свободно взойдешь на трон. – Его губы презрительно скривились. – Солдафон!
Хоремхеб натянуто улыбнулся прямо в слезящиеся глаза Эйе.
– Я оправдан перед богами. Все нечестивцы мертвы, и я жду, чтобы вымести из Египта остатки их ненавистного присутствия. Долгой жизни и процветания тебе, великий царь.
Он поклонился, развернулся и медленно зашагал прочь. Он выражал желание двора, утомленного безответственным правлением, смертями и бедствиями, и Эйе знал это. Это была горькая истина, горчайшая из всех, которые он когда-либо осознавал.
Когда Хоремхеб вернулся в свой дом, Мутноджимет спала. Он не стал будить ее. Опустившись в кресло у ложа, он то прислушивался к ее спокойному дыханию, то погружался в дрему. На рассвете дом начал просыпаться. Захлопали двери, загорелись огни в кухнях, послышалось пение жреца на утренней молитве в домашней часовне Хоремхеба. Но Мутноджимет продолжала крепко спать, пока управляющий не постучал в дверь и не вошел с подносом, полным фруктов и хлеба. Хоремхеб сам взял у него поднос, дождался, пока жена неуверенно села в постели, потом поставил поднос ей на колени и вернулся в кресло.
Мутноджимет зевнула, сонно уставившись в пространство перед собой, провела языком по зубам и состроила гримасу. Она глотнула холодной воды, которую ей налили из большого кувшина, всегда стоявшего в коридоре. Хоремхеб ждал. Наконец она кивнула, он встал и поднял занавеси на окнах. В комнату полился стремительный поток чистого утреннего воздуха, наполненный сверкающим светом и птичьими криками. Мутноджимет зажмурилась и отвернулась.
– Я уснула, пока тебя ждала, – сказала она. – Прости.
– Ничего.
Он снова сел в кресло, сложив на груди руки, глядя, как она рассеянным изящным жестом, так хорошо ему знакомым, отщипывает ягоды. Мутноджимет на глазах оживала, как оживает поникший цветок под брызгами воды. Он знал, что недавно напугал ее и вывел из себя, однако с характерным терпением и бесстрашием она отказалась пугаться. Он не знал, почему он еще любил ее. Не только за эту ее разнеживающую, почти животную чувственность, которая сквозила в каждом ее движении. Возможно, за ее погруженность в себя, безразличие ко всему на свете, кроме собственных желаний, что создавало вокруг нее ореол независимости, который и мужчины, и женщины ошибочно принимали за надменность.
– Мутноджимет, ты теперь совсем проснулась? – спросил он. – Сможешь воспринять то, что я скажу?
– Надо же, так серьезно в такую рань? – Она отпихнула поднос и откинулась, наградив его кривой улыбкой. – Я предпочитаю обсуждать дела по вечерам.
– Это не дела. Я хочу, чтобы ты сообщила слугам, что нужно паковать вещи. После похорон Тутанхамона мы уезжаем в наше поместье в Мемфис.
– Почему?
– По двум причинам. Эйе будет фараоном, и я хочу исчезнуть из его поля зрения. Прошлой ночью он назвал меня солдафоном. Да я и есть солдафон, невзирая на мое богатство и титулы, и я буду вести себя соответственно. Я буду объезжать границу, обучать солдат в северных частях, а в свободное время присматривать за своими полями и стадами и развлекать местных царьков. В конце концов, Дельта – это земля, где жили мои предки.
– Все это звучит ужасно скучно. – Она испытующе посмотрела на него. – Ты боишься отца?
– Нет. Если он государственный человек, каковым я его и считаю, он понимает, что не следует идти на ненужный риск. Он не тронет меня.
– Значит, ты решил активно добиваться поддержки офицеров, которые редко видят тебя. Ты замышляешь развязать гражданскую войну, Хоремхеб?
Он рассмеялся, удивленный.
– И опять мимо. Это правда – я хочу, чтобы армия знала не только как зовут военачальника, и вместе с тем пришло время ненадолго оставить свой пост при дворе. Мутноджимет, ты бы хотела стать царицей?
Она изумленно уставилась на него, потом разразилась хриплым смехом.
– Нет, благодарю тебя, дражайший братец! Корона царицы будет криво сидеть на моем детском локоне, и, кроме того, цариц за неверность наказывают слишком сурово. Хотя сомневаюсь, что в провинции найдутся занимательные любовники. Ты собираешься объявить наши поместья независимым царством?
Он невольно улыбнулся ее веселью.
– Мне не следовало говорить – царицей, – исправился он. – Я имел в виду – императрицей. Я говорю очень серьезно, Мутноджимет.
Ее смех затих.
– Я поняла, почему ты убил беднягу Сменхару, – спокойно сказала она, – хотя последствия этого были ужасны. Я знаю, что на твоих руках и кровь Тутанхамона тоже, хотя я никогда не спрошу тебя прямо, был ли ты виновен в его смерти. Ты дважды богоубийца, Хоремхеб. Если ты убьешь снова, я вынуждена буду оставить тебя, забрать все свое имущество и уехать в Ахмин или Джаруху. Эйе – мой отец. Я не смогу закрыть глаза на его убийство.
– Я всегда был жестоким человеком, – ответил он, – но я не был безрассудно жестоким. Клянусь Амоном, я не причиню вреда твоему отцу. В этом нет необходимости.
– Да, я надеюсь, что нет. Но если бы она была, ты бы не колебался, правда?
Он осторожно покачал головой.
– Если бы мне пришлось выбирать, не знаю, как бы я поступил. Но думаю, что важнее всего для меня было бы удержать тебя.
– Мне хорошо знаком этот твой обманчиво невинный взгляд, – резко сказала она. – Как бы то ни было, ты избавлен от этого выбора, потому что отец очень стар. Тебе не нужно больше ничего объяснять. Я все поняла.
Он поднялся, быстро поцеловал ее в лоб и подошел к двери. Помедлив, он обернулся, его лицо светилось озорством, которого она не видела в нем вот уже столько лет.
– В любом случае, пора тебе уже сбрить свой детский локон, – поддразнил он. – В нем слишком много седины.
– А ты, мой тщеславный военачальник, должен прекратить растрачивать состояние на краску для лица и смириться со своими морщинами! Пожалуйста, прикажи слугам согреть воду, я буду мыться.
Он знал, что может доверять ей, знал это еще до того, как начал задавать свои двусмысленные вопросы, но на сердце у него почему-то вдруг стало легче, и он вышел между забрызганными солнцем колоннами портика в свежесть утра. Они могли бы поехать на север и поселиться в том запущенном, беспорядочно выстроенном доме за Мемфисом, который он принялся строить, когда только принял командный пост. Он мог бы уделить внимание своей незаконченной гробнице в Саккаре, обходить каналы, питающие его поля, прохладными, благоухающими мемфисскими вечерами, спорить со своими офицерами по вопросам тактики, возможно, даже вновь открыть для себя некоторые простые радости жизни, которыми он наслаждался прежде, пока его честолюбивые устремления не стали для него важнее всего. Но всего этого ему было бы мало, он знал это. Ему всегда хотелось большего. Но пока что он бы довольствовался этим.
30
Хранитель царских регалий встал на колени, чтобы принять крюк, цеп и скимитар и благоговейно поцеловать их, прежде чем осторожно положить в золотой сундучок. Согнувшись почти вдвое, слуга поднялся по ступеням трона и, бормоча извинения, промокнул пот с лица бога и аккуратно подправил черную сурьму вокруг его глаз. Огромная зала медленно наполнялась пышно разодетыми придворными, посланниками и управителями, утомленными церемониями, длившимися все утро. У подножия помоста застыли воины отряда личной стражи, настороженно оглядывая зал, и вестники с белыми жезлами в руках терпеливо ждали, когда нужно будет призвать собравшихся пасть ниц. Носитель сандалий стоял на коленях рядом с пустым ящичком. Справа и слева от трона носители опахал держали подрагивающие белые символы неотъемлемого права фараона на защиту, а перед троном великолепный в своей жреческой леопардовой шкуре, ворчливый и постаревший Мэйя воскурял ладан.
В зале слышались обрывки разговоров, накрашенные глаза в ожидании часто устремлялись к помосту. Хоремхеб заставлял всех ждать. Повернувшись, он улыбнулся Мутноджимет, движения которой сковывало одеяние из льняной ткани с золотыми нитями и множеством драгоценностей; рогатый диск короны императрицы тускло поблескивал над ее головой. Ладонью, выкрашенной рыжей хной, он взял ее за подбородок, на руке вспыхнули кольца, и губы ее растянулись в ответной улыбке. Он настоял, чтобы она приняла корону императрицы во время церемонии, не потому, что империя была уже отвоевана, – корона была знаком, обещанием привилегированным собравшимся, что это непременно случится. Он уронил руку и поманил пальцем Нахт-Мина. Носитель опахала склонился к нему.
– Что желает великий царь?
– Сегодня время начинаний, – сказал Хоремхеб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67