Что если он прикажет казнить ее?
– Великий фараон, – начала она, но, услышав ее голос, он завизжал:
– Молчать! – Фараон поднялся, в каждом движении его неуклюжего тела таилась угроза. Повернувшись к Нефертити, он прошептал: – Ты потеряла право принадлежать семье бога. Убирайся с моих глаз. Забирай с собой своего любовника. Я не причиню тебе вреда, потому что Атон – великодушный бог. Ты изгнана в северный дворец.
С Нефертити мгновенно слетело все царственное величие. Рухнув на пол, она обхватила его колени и зарыдала.
– Эхнатон, я не причинила тебе зла, я родила тебе прекрасных детей, я разделяла твои видения. Не отвергай меня, заклинаю тебя! Кто будет ухаживать за гобой, когда ты заболеешь? Кто будет стоять рядом с тобой, когда ты встанешь ночью для молитвы? Я сделаю все, что ты попросишь, я посыплю голову землей, я состригу волосы и буду носить траур, я прикажу убить скульптора Тутмоса, только намекни, но не отдавай себя еще раз в лапы стервятников, которые ненавидят тебя.
При первых словах ее бурной тирады Эхнатон заметно смягчился, он слушал ее, беспрерывно сглатывая, но бестактно упомянутое ею имя Тутмоса заставило его напрячься. Его взгляд переместился к окну, и рукой, унизанной кольцами, он нетерпеливо взмахнул страже. Начальник стражи немедленно подошел, поднял царицу – почтительно, но твердо – и повел ее к двери. Оцепенелая, она не сопротивлялась, пока не поравнялась с Тейе. В этот момент она вырвалась и погрозила Тейе сжатым кулаком.
– Ты умрешь за это, – проговорила она так тихо, что Тейе пришлось напрячь слух, чтобы расслышать. – И не важно, каким способом я это сделаю. Я уже обесчещена. Мне больше нечего бояться.
Тейе, взглянув в заплаканное, перекошенное лицо, положила руку на плечо женщины.
– Я не раскаиваюсь, царица, – ответила она тихо, зная, что ее слова могут быть истолкованы по-разному. – Уходи достойно.
Нефертити трясло. Она бросилась на Тейе, но императрица плавно шагнула в сторону, стража фараона проворно встала на ее защиту, и вскоре двери за царицей закрылись. Взглянув на царя, Хоремхеб принялся выпроваживать остальных.
Эхнатон продолжал сонно смотреть в окно, приподняв брови и слегка улыбаясь, но при этом его тело конвульсивно подергивалось, волна судорог пробегала по всем его членам.
Эйе взял сестру за локоть.
– Ты победила, но цена, по-моему, слишком велика, и мне это не нравится, – выдохнул он.
Тейе повернулась к нему.
– Мне очень хочется вернуться в Малкатту, где мне вообще-то и следовало остаться, и позволить вам всем грызть здесь друг друга, – с горечью сказала она.
Она хотела продолжить, но, почувствовав спиной взгляд, обернулась и увидела, что сын смотрит на нее не мигая, неестественно блестящими глазами. Эйе поклонился ей и ушел. Хоремхеб хотел подойти к фараону, но тот неистово замахал на него, и он тоже поклонился и, поджав губы, вышел. Тейе и Эхнатон остались одни.
– Ты хищная птица? – спросил он. – Ты будешь клевать мои внутренности?
Он попытался поднести к губам чашу с вином, но рука его судорожно дернулась, и жидкость расплескалась на пол. Сделав глубокий вдох, Тейе шагнула к нему, помогла поднести чашу ко рту и усадила его в кресло. Почувствовав ее прикосновение, он вдруг обмяк и вцепился в нее, зарывшись лицом в ее колени.
– За несколько недель я потерял и дочь, и жену, – прорыдал он. – Конечно, теперь Атон успокоится! Мне больно, матушка! Обними меня. Поклянись, что всегда будешь со мной!
Тейе обняла его, пытаясь уклониться от его судорожной хватки. Он скоро перестал рыдать, и она смогла высвободиться, потом осторожно уложила его в постель и укрыла. Он натянул покрывало до подбородка и лежал с открытыми глазами. Она спросила, можно ли ей уйти, но он не ответил. Через некоторое время она коротко поклонилась и вышла.
На следующий же день Нефертити гордо переехала в северный дворец, оставив своих слуг паковать вещи. Придворные, падкие на дворцовые интриги, были разочарованы, увидев, что царица уезжает подавленная и бледная, но с высоко поднятой головой. Большинство слуг, однако, полагали, что разлад между царицей и фараоном временное дело. Вина Нефертити не воспринималась ими всерьез. Фараон действовал поспешно, впоследствии он мог пожалеть об этом, и тогда царица тихо вернулась бы в свои покои. Императрица уже слишком стара, чтобы занять место Нефертити, а никакие наложницы не могли дать фараону той близости, которая была у него с прекрасной племянницей императрицы. Двор также ждал изгнания скульптора, и некоторые управители пытались намекнуть фараону, что их преданная служба дает им право заполучить поместье на берегу реки, некогда пожалованное Тутмосу, но Эхнатон странным образом настойчиво винил в вероотступничестве только жену, а не красивого и талантливого юношу. Она была одной из просветленных учением; ей следовало знать границы дозволенного. Тутмосу даже не запретили появляться в северном дворце. Фараон просто отвернулся и от царицы, и от скульптора.
Но те придворные, что ожидали примирения по прошествии определенного времени, не понимали всех тонкостей религиозной философии Эхнатона. Один из членов священной семьи Атона изменил той привязанности, которая скрепляла защитное кольцо вокруг фараона и делала его столь прочным. Теперь же ценность Нефертити как волшебного звена в цепи была, по мнению фараона, поставлена под сомнение.
Прошел месяц азир, потом хояк. Нил разлился и превратил западный берег в спокойное озеро, в котором отражалось по-зимнему бледное небо. Императрицу, надменную и неприступную, каждый день видели в залах для приемов и в храме, она сопровождала сына всюду, куда бы он ни шел, и, хотя царственные супруги улыбались друг другу и разговаривали, они не обнаруживали тех нелепых проявлений физической любви, к которым двор уже так привык. Даже ближайшие слуги фараона не знали, насколько близки мать и сын, а Пареннефер был слишком хорошо вышколенным слугой, чтобы проболтаться о том, что фараон и императрица не разделяют ложе.
С удалением царицы Туту понял, как шатко его собственное положение, и попытался навести в своей палате некое подобие порядка, но проходили недели, и становилось очевидным, что императрица не собирается настаивать на своем. Фараон был непредсказуем, любые попытки воздействовать на него он или упорно не замечал, или отвечал на них пылкими тирадами. Эйе, Тейе и Хоремхеб, наконец, поняли, что отказ фараона от действий за пределами Египта основывался на глубокой убежденности, что бог сам наведет желанный порядок, надо только усердно молиться. И тогда они изменили свою тактику. Ни дня не проходило без упоминания при нем имени Сменхары: какой он религиозный, как предан фараону и как хорошо он подходит царственной семье солнца. Снова и снова упоминалось их кровное родство, но тщательно замалчивался тот факт, что отцом Сменхары был человек, которого Эхнатон ненавидел до сих пор. Фараон слушал, благосклонно улыбался, но ничего не говорил.
Тейе наняла новых осведомителей из числа солдат Хоремхеба, попытавшись внедрить их в северный дворец, но добывать новости там было трудно. Нефертити совершенно замкнулась в себе, и ее обслуга преданно хранила молчание. Движение через ворота в высокой двойной стене, отделявшей северное поместье от остального города, было незначительным, и стражники усердно отмечали каждого проходившего. По реке было легче пробраться туда, но даже в этом случае люди Тейе сильно рисковали, потому что западный фасад дворца возвышался над садами, которые террасами спускались к широкому причалу. Так что, стоя у окна, можно было прекрасно видеть все, что происходит на воде. Осведомители Тейе в доме Хоремхеба преуспели больше. Тайно добытая информация стекалась в ее дом, но, поскольку большая ее часть не представляла никакой важности, Тейе пришлось признать, что Хоремхеб уже раскрыл ее людей, но не стал их трогать. Более пристального внимания заслуживали две попытки покушения на жизнь Тейе. Один из ее дегустаторов скончался в агонии, а управляющий жестоко заболел после того, как тайком попробовал пиво, приготовленное для доставки в опочивальню императрицы. Несмотря на старательные поиски, Тейе не смогла выследить преступников, поэтому, хотя и любила пиво, вынужденно стала пить только вино, требуя, чтобы его распечатывали в ее присутствии.
Она не боялась умереть и все чаще ловила себя на том, что с радостью думает о смерти. Ей все тяжелее было вставать с постели по утрам, держаться прямо во время бесконечных дней официальных мероприятий, находить время просто полежать у воды и ни о чем не думать. Она знала, что стара, что уже давно должна по праву наслаждаться медленным и почтенным скольжением в объятия смерти, которое приличествует богине, императрице и матери фараона. Но вместо этого ей приходилось выносить услужение парикмахера, который регулярно приходил красить ей волосы, служанок, которые с помощью косметики умело скрывали признаки старения на ее лице, портных, которые делали все возможное, чтобы замаскировать потерявшее форму тело. В самом Египте внешняя сторона жизни теперь не имела большого значения, но иноземцы, зная, что Тейе все еще сидит на эбеновом троне, остановятся и дважды подумают, прежде чем ввязываться в новую войну. Они могли не знать или только догадываться, опираясь на какие-либо сомнительные домыслы, что она больше не обладает реальной властью, служит миру напоминанием о более счастливых временах Египта. Я буду держаться, пока не обеспечу будущее Сменхары, – говорила она себе. – Эйе слишком стар, чтобы что-нибудь сделать для него, но Хоремхеб поведет Сменхару обратно в Фивы. Испытывая почти неловкость и смущение, она принялась молиться Хатхор, богине молодости и красоты, со страстью, которой никогда не испытывала прежде при отправлении религиозных обрядов, умоляя богиню сохранить ей силу до тех пор, пока она, Тейе, еще нужна Сменхаре.
20
Сменхара каждый день ждал вызова от матери или от фараона, ждал сообщения, что договор о помолвке между ним и Мериатон одобрен, но время шло, а ни один из вестников не приносил ему слов, которые он хотел услышать больше всего на свете. Иногда он успокаивал себя тем, что потрясение от смерти Мекетатон и последующее изгнание царицы отвлекают Тейе от вопроса о помолвке, но, зная ее, сомневался в этом. Ему хотелось думать, что она просто выжидала, пока не представится подходящий момент для того, чтобы подступиться к фараону, и в своем нетерпении много раз решался отбросить осторожность и пойти к брату самому. Они с Мериатон каждый день только об этом и говорили, встречаясь в ее личных покоях, но Мериатон всякий раз старалась унять его, напоминая о том, что, если они уже прождали так долго, было бы глупо рисковать своим счастьем, предпринимая опрометчивые шаги. Его энергия искала выхода – и Сменхара хотя и без особого желания, но занимался военными искусствами под руководством Хоремхеба, довольствуясь лишь тем, что виделся с царевной так часто, как только возможно.
Но однажды, когда он шел к ней, как обычно, стража Мериатон завернула его от дверей. Изумившись этому, он попытался с ними спорить. Они молча почтительно слушали, но всякий раз, как он пытался протиснуться мимо, ему преграждали путь.
– Вы все обезумели! – наконец крикнул он, уходя. – Я хожу сюда почти ежедневно. Я потребую, чтобы царевна заменила вас!
Через час он отыскал неохраняемый участок стены, укрывавшей ее маленький садик, и через минуту уже подходил к пруду, где она сидела.
– Что случилось с твоей стражей, царевна? – сердито спросил он, потирая колени. – Они отказались впустить меня, и мне пришлось перелезать через стену. Смотри, как я оцарапался. – Он опустился на циновку рядом с ней и наткнулся на диадему, – Это корона царицы! – воскликнул он. – Твоя мать здесь? – Он быстро оглядел сад. – Изгнание отменено?
Она проворно выхватила у него корону.
– Нет, – быстро проговорила она. – Сегодня рано утром мне принес ее отец. Уходи, Сменхара.
Он подвинулся ближе, схватил ее за волосы, вгляделся в лицо.
– Что за скверное настроение у тебя! Я думал, мы пойдем на рыбалку на закате. Клев должен быть хороший, на реке будет свежо. Я заслужил свободный вечерок. Я целый день стрелял из лука с Хоремхебом. Ну же, Мериатон, в чем дело?
Она раздраженно дернула головой, и ему пришлось отпустить ее волосы.
– Ты не можешь больше обращаться ко мне по имени, – холодно произнесла она, хотя губы у нее дрожали. – Для тебя я теперь великая царская супруга. А ты еще всего лишь царевич, Сменхара.
В первый момент он ничего не понял. Потом, выругавшись, резко притянул ее к себе и проговорил прямо в лицо:
– Фараон сделал тебя царицей, так? Не могу поверить. Но ведь моя мать обещала! Скажи же, что изменился только титул!
Ее губы дрогнули.
– Нет. Не только. – Она отодвинулась. – Вчера отец повел меня в Мару-Атон. Мы гуляли там в саду. Он предложил мне корону царицы, и когда я отказалась, из-за тебя, он сказал, что у меня нет выбора. – Она говорила ровным голосом, неотрывно глядя ему в глаза. – Он сказал, что, в отличие от моей матери, я в полной мере царственная дочь солнца, и я более нее достойна носить кобру. Завтра я переезжаю в покои матери. Я повинуюсь воле Диска.
Вместо ответа он неистово впился губами в ее рот, боль предательства и гнев захлестнули его. Она сопротивлялась, пытаясь высвободиться.
– Прекрати! Ты укусил меня до крови! – воскликнула она. Он оттолкнул ее. Она осторожно потрогала губы. – Если ты сделаешь это снова, тебя могут казнить, – пригрозила она. – Я приказала солдатам не подпускать тебя ко мне. И не приходи больше.
– Какая ты спокойная! – презрительно отметил он. – Я и не знал раньше, какое честолюбие скрывалось под этой обворожительной улыбкой. Надеюсь, что сознание своего всемогущества – достойное возмещение за прикосновения дряблой плоти твоего отца. Но возможно, тебе это нравится. Царица Египта! Любым путем стать царицей – хоть женой собственного отца, хоть позже моей, если все пойдет хорошо. В своем простодушии я недооценил тебя, царевна. – В последние слова он вложил все презрение и сарказм.
Мериатон вздрогнула, опустила голову и, когда он поднялся и повернулся уходить, пронзительно вскрикнула:
– Сменхара!
Он недоверчиво обернулся, но, увидев выражение ее лица, упал на колени и широко раскрыл руки. Она упала в его объятия, и они долго стояли, крепко обнявшись и раскачиваясь из стороны в сторону, пока ее слезы не иссякли. Потом они сидели, держась за руки и не глядя друг на друга.
– Египет благословит меня, если я убью его, – прошептал Сменхара, и она сжала его руку, отрицательно мотая головой.
– Он мой отец, и я люблю его, – ответила она. – Тебе лучше уйти. Атон рассказывает ему обо всем. Может быть, бог скажет ему, что мы были здесь с тобой сегодня. Прощай, Сменхара.
Она нащупала корону и надела ее на лоб. Кобра угрожающе сверкнула на него своими хрустальными глазами. Он почтительно поклонился и ушел.
В тот же вечер Хайя, сопровождавший раба, который нес императрице запечатанный кувшин вина, увидел, как царевич выскользнул через задний вход в коридор, по которому рабы доставляли из кухни кушанья в личные покои фараона. Благополучно передав вино своей госпоже, он прошел за ним, подозвав по дороге людей из охраны Тейе, и нашел Сменхару, который стоял в тени, укрывшись от глаз стражи у дверей фараона. Он поклонился.
– Как хорошо, что я нашел тебя, – учтиво обратился он к царевичу. – Матушка желает, чтобы ты дождался в ее покоях.
Сменхара вздохнул:
– Хорошо. Но она, вероятно, еще несколько часов пробудет на празднике. Я подойду позже.
– Прошу прощения, царевич, но она не захочет ждать. Я попросил этих людей проводить тебя к ней.
На лице Сменхары появилось выражение покорного понимания.
– Ты назойливая старуха, Хайя. Вот возьми. – Он снял с пояса маленький скимитар и бросил его управляющему.
Хайя невозмутимо поймал его, и меч исчез в объемных складках его одежды.
– Царевич может скоротать время, обсуждая с солдатами текущее состояние обороны Ахетатона, – сказал он. – Императрица подойдет через некоторое время.
Хайе понадобилось всего лишь несколько осторожных слов, чтобы объяснить ситуацию Тейе, как она тут же покинула зал и устало направилась к себе. Сняв парик и драгоценности, она облачилась в ночную сорочку, велела удалиться Пихе и служанкам и приказала проводить к ней Сменхару. Сын вошел и поклонился, а потом робко стоял, держа руки за спиной. Тейе смиренно взглянула на него.
– Хорошо, что у Хайи такой зоркий глаз, иначе ты был бы уже мертв сейчас, – сказала она с раздражением. – Какое невероятное ребячество! Почему ты никогда не видишь дальше своего носа?
– Ты говорила, что Мериатон будет моей! – выпалил он гневно – Ты просила меня быть терпеливым!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Великий фараон, – начала она, но, услышав ее голос, он завизжал:
– Молчать! – Фараон поднялся, в каждом движении его неуклюжего тела таилась угроза. Повернувшись к Нефертити, он прошептал: – Ты потеряла право принадлежать семье бога. Убирайся с моих глаз. Забирай с собой своего любовника. Я не причиню тебе вреда, потому что Атон – великодушный бог. Ты изгнана в северный дворец.
С Нефертити мгновенно слетело все царственное величие. Рухнув на пол, она обхватила его колени и зарыдала.
– Эхнатон, я не причинила тебе зла, я родила тебе прекрасных детей, я разделяла твои видения. Не отвергай меня, заклинаю тебя! Кто будет ухаживать за гобой, когда ты заболеешь? Кто будет стоять рядом с тобой, когда ты встанешь ночью для молитвы? Я сделаю все, что ты попросишь, я посыплю голову землей, я состригу волосы и буду носить траур, я прикажу убить скульптора Тутмоса, только намекни, но не отдавай себя еще раз в лапы стервятников, которые ненавидят тебя.
При первых словах ее бурной тирады Эхнатон заметно смягчился, он слушал ее, беспрерывно сглатывая, но бестактно упомянутое ею имя Тутмоса заставило его напрячься. Его взгляд переместился к окну, и рукой, унизанной кольцами, он нетерпеливо взмахнул страже. Начальник стражи немедленно подошел, поднял царицу – почтительно, но твердо – и повел ее к двери. Оцепенелая, она не сопротивлялась, пока не поравнялась с Тейе. В этот момент она вырвалась и погрозила Тейе сжатым кулаком.
– Ты умрешь за это, – проговорила она так тихо, что Тейе пришлось напрячь слух, чтобы расслышать. – И не важно, каким способом я это сделаю. Я уже обесчещена. Мне больше нечего бояться.
Тейе, взглянув в заплаканное, перекошенное лицо, положила руку на плечо женщины.
– Я не раскаиваюсь, царица, – ответила она тихо, зная, что ее слова могут быть истолкованы по-разному. – Уходи достойно.
Нефертити трясло. Она бросилась на Тейе, но императрица плавно шагнула в сторону, стража фараона проворно встала на ее защиту, и вскоре двери за царицей закрылись. Взглянув на царя, Хоремхеб принялся выпроваживать остальных.
Эхнатон продолжал сонно смотреть в окно, приподняв брови и слегка улыбаясь, но при этом его тело конвульсивно подергивалось, волна судорог пробегала по всем его членам.
Эйе взял сестру за локоть.
– Ты победила, но цена, по-моему, слишком велика, и мне это не нравится, – выдохнул он.
Тейе повернулась к нему.
– Мне очень хочется вернуться в Малкатту, где мне вообще-то и следовало остаться, и позволить вам всем грызть здесь друг друга, – с горечью сказала она.
Она хотела продолжить, но, почувствовав спиной взгляд, обернулась и увидела, что сын смотрит на нее не мигая, неестественно блестящими глазами. Эйе поклонился ей и ушел. Хоремхеб хотел подойти к фараону, но тот неистово замахал на него, и он тоже поклонился и, поджав губы, вышел. Тейе и Эхнатон остались одни.
– Ты хищная птица? – спросил он. – Ты будешь клевать мои внутренности?
Он попытался поднести к губам чашу с вином, но рука его судорожно дернулась, и жидкость расплескалась на пол. Сделав глубокий вдох, Тейе шагнула к нему, помогла поднести чашу ко рту и усадила его в кресло. Почувствовав ее прикосновение, он вдруг обмяк и вцепился в нее, зарывшись лицом в ее колени.
– За несколько недель я потерял и дочь, и жену, – прорыдал он. – Конечно, теперь Атон успокоится! Мне больно, матушка! Обними меня. Поклянись, что всегда будешь со мной!
Тейе обняла его, пытаясь уклониться от его судорожной хватки. Он скоро перестал рыдать, и она смогла высвободиться, потом осторожно уложила его в постель и укрыла. Он натянул покрывало до подбородка и лежал с открытыми глазами. Она спросила, можно ли ей уйти, но он не ответил. Через некоторое время она коротко поклонилась и вышла.
На следующий же день Нефертити гордо переехала в северный дворец, оставив своих слуг паковать вещи. Придворные, падкие на дворцовые интриги, были разочарованы, увидев, что царица уезжает подавленная и бледная, но с высоко поднятой головой. Большинство слуг, однако, полагали, что разлад между царицей и фараоном временное дело. Вина Нефертити не воспринималась ими всерьез. Фараон действовал поспешно, впоследствии он мог пожалеть об этом, и тогда царица тихо вернулась бы в свои покои. Императрица уже слишком стара, чтобы занять место Нефертити, а никакие наложницы не могли дать фараону той близости, которая была у него с прекрасной племянницей императрицы. Двор также ждал изгнания скульптора, и некоторые управители пытались намекнуть фараону, что их преданная служба дает им право заполучить поместье на берегу реки, некогда пожалованное Тутмосу, но Эхнатон странным образом настойчиво винил в вероотступничестве только жену, а не красивого и талантливого юношу. Она была одной из просветленных учением; ей следовало знать границы дозволенного. Тутмосу даже не запретили появляться в северном дворце. Фараон просто отвернулся и от царицы, и от скульптора.
Но те придворные, что ожидали примирения по прошествии определенного времени, не понимали всех тонкостей религиозной философии Эхнатона. Один из членов священной семьи Атона изменил той привязанности, которая скрепляла защитное кольцо вокруг фараона и делала его столь прочным. Теперь же ценность Нефертити как волшебного звена в цепи была, по мнению фараона, поставлена под сомнение.
Прошел месяц азир, потом хояк. Нил разлился и превратил западный берег в спокойное озеро, в котором отражалось по-зимнему бледное небо. Императрицу, надменную и неприступную, каждый день видели в залах для приемов и в храме, она сопровождала сына всюду, куда бы он ни шел, и, хотя царственные супруги улыбались друг другу и разговаривали, они не обнаруживали тех нелепых проявлений физической любви, к которым двор уже так привык. Даже ближайшие слуги фараона не знали, насколько близки мать и сын, а Пареннефер был слишком хорошо вышколенным слугой, чтобы проболтаться о том, что фараон и императрица не разделяют ложе.
С удалением царицы Туту понял, как шатко его собственное положение, и попытался навести в своей палате некое подобие порядка, но проходили недели, и становилось очевидным, что императрица не собирается настаивать на своем. Фараон был непредсказуем, любые попытки воздействовать на него он или упорно не замечал, или отвечал на них пылкими тирадами. Эйе, Тейе и Хоремхеб, наконец, поняли, что отказ фараона от действий за пределами Египта основывался на глубокой убежденности, что бог сам наведет желанный порядок, надо только усердно молиться. И тогда они изменили свою тактику. Ни дня не проходило без упоминания при нем имени Сменхары: какой он религиозный, как предан фараону и как хорошо он подходит царственной семье солнца. Снова и снова упоминалось их кровное родство, но тщательно замалчивался тот факт, что отцом Сменхары был человек, которого Эхнатон ненавидел до сих пор. Фараон слушал, благосклонно улыбался, но ничего не говорил.
Тейе наняла новых осведомителей из числа солдат Хоремхеба, попытавшись внедрить их в северный дворец, но добывать новости там было трудно. Нефертити совершенно замкнулась в себе, и ее обслуга преданно хранила молчание. Движение через ворота в высокой двойной стене, отделявшей северное поместье от остального города, было незначительным, и стражники усердно отмечали каждого проходившего. По реке было легче пробраться туда, но даже в этом случае люди Тейе сильно рисковали, потому что западный фасад дворца возвышался над садами, которые террасами спускались к широкому причалу. Так что, стоя у окна, можно было прекрасно видеть все, что происходит на воде. Осведомители Тейе в доме Хоремхеба преуспели больше. Тайно добытая информация стекалась в ее дом, но, поскольку большая ее часть не представляла никакой важности, Тейе пришлось признать, что Хоремхеб уже раскрыл ее людей, но не стал их трогать. Более пристального внимания заслуживали две попытки покушения на жизнь Тейе. Один из ее дегустаторов скончался в агонии, а управляющий жестоко заболел после того, как тайком попробовал пиво, приготовленное для доставки в опочивальню императрицы. Несмотря на старательные поиски, Тейе не смогла выследить преступников, поэтому, хотя и любила пиво, вынужденно стала пить только вино, требуя, чтобы его распечатывали в ее присутствии.
Она не боялась умереть и все чаще ловила себя на том, что с радостью думает о смерти. Ей все тяжелее было вставать с постели по утрам, держаться прямо во время бесконечных дней официальных мероприятий, находить время просто полежать у воды и ни о чем не думать. Она знала, что стара, что уже давно должна по праву наслаждаться медленным и почтенным скольжением в объятия смерти, которое приличествует богине, императрице и матери фараона. Но вместо этого ей приходилось выносить услужение парикмахера, который регулярно приходил красить ей волосы, служанок, которые с помощью косметики умело скрывали признаки старения на ее лице, портных, которые делали все возможное, чтобы замаскировать потерявшее форму тело. В самом Египте внешняя сторона жизни теперь не имела большого значения, но иноземцы, зная, что Тейе все еще сидит на эбеновом троне, остановятся и дважды подумают, прежде чем ввязываться в новую войну. Они могли не знать или только догадываться, опираясь на какие-либо сомнительные домыслы, что она больше не обладает реальной властью, служит миру напоминанием о более счастливых временах Египта. Я буду держаться, пока не обеспечу будущее Сменхары, – говорила она себе. – Эйе слишком стар, чтобы что-нибудь сделать для него, но Хоремхеб поведет Сменхару обратно в Фивы. Испытывая почти неловкость и смущение, она принялась молиться Хатхор, богине молодости и красоты, со страстью, которой никогда не испытывала прежде при отправлении религиозных обрядов, умоляя богиню сохранить ей силу до тех пор, пока она, Тейе, еще нужна Сменхаре.
20
Сменхара каждый день ждал вызова от матери или от фараона, ждал сообщения, что договор о помолвке между ним и Мериатон одобрен, но время шло, а ни один из вестников не приносил ему слов, которые он хотел услышать больше всего на свете. Иногда он успокаивал себя тем, что потрясение от смерти Мекетатон и последующее изгнание царицы отвлекают Тейе от вопроса о помолвке, но, зная ее, сомневался в этом. Ему хотелось думать, что она просто выжидала, пока не представится подходящий момент для того, чтобы подступиться к фараону, и в своем нетерпении много раз решался отбросить осторожность и пойти к брату самому. Они с Мериатон каждый день только об этом и говорили, встречаясь в ее личных покоях, но Мериатон всякий раз старалась унять его, напоминая о том, что, если они уже прождали так долго, было бы глупо рисковать своим счастьем, предпринимая опрометчивые шаги. Его энергия искала выхода – и Сменхара хотя и без особого желания, но занимался военными искусствами под руководством Хоремхеба, довольствуясь лишь тем, что виделся с царевной так часто, как только возможно.
Но однажды, когда он шел к ней, как обычно, стража Мериатон завернула его от дверей. Изумившись этому, он попытался с ними спорить. Они молча почтительно слушали, но всякий раз, как он пытался протиснуться мимо, ему преграждали путь.
– Вы все обезумели! – наконец крикнул он, уходя. – Я хожу сюда почти ежедневно. Я потребую, чтобы царевна заменила вас!
Через час он отыскал неохраняемый участок стены, укрывавшей ее маленький садик, и через минуту уже подходил к пруду, где она сидела.
– Что случилось с твоей стражей, царевна? – сердито спросил он, потирая колени. – Они отказались впустить меня, и мне пришлось перелезать через стену. Смотри, как я оцарапался. – Он опустился на циновку рядом с ней и наткнулся на диадему, – Это корона царицы! – воскликнул он. – Твоя мать здесь? – Он быстро оглядел сад. – Изгнание отменено?
Она проворно выхватила у него корону.
– Нет, – быстро проговорила она. – Сегодня рано утром мне принес ее отец. Уходи, Сменхара.
Он подвинулся ближе, схватил ее за волосы, вгляделся в лицо.
– Что за скверное настроение у тебя! Я думал, мы пойдем на рыбалку на закате. Клев должен быть хороший, на реке будет свежо. Я заслужил свободный вечерок. Я целый день стрелял из лука с Хоремхебом. Ну же, Мериатон, в чем дело?
Она раздраженно дернула головой, и ему пришлось отпустить ее волосы.
– Ты не можешь больше обращаться ко мне по имени, – холодно произнесла она, хотя губы у нее дрожали. – Для тебя я теперь великая царская супруга. А ты еще всего лишь царевич, Сменхара.
В первый момент он ничего не понял. Потом, выругавшись, резко притянул ее к себе и проговорил прямо в лицо:
– Фараон сделал тебя царицей, так? Не могу поверить. Но ведь моя мать обещала! Скажи же, что изменился только титул!
Ее губы дрогнули.
– Нет. Не только. – Она отодвинулась. – Вчера отец повел меня в Мару-Атон. Мы гуляли там в саду. Он предложил мне корону царицы, и когда я отказалась, из-за тебя, он сказал, что у меня нет выбора. – Она говорила ровным голосом, неотрывно глядя ему в глаза. – Он сказал, что, в отличие от моей матери, я в полной мере царственная дочь солнца, и я более нее достойна носить кобру. Завтра я переезжаю в покои матери. Я повинуюсь воле Диска.
Вместо ответа он неистово впился губами в ее рот, боль предательства и гнев захлестнули его. Она сопротивлялась, пытаясь высвободиться.
– Прекрати! Ты укусил меня до крови! – воскликнула она. Он оттолкнул ее. Она осторожно потрогала губы. – Если ты сделаешь это снова, тебя могут казнить, – пригрозила она. – Я приказала солдатам не подпускать тебя ко мне. И не приходи больше.
– Какая ты спокойная! – презрительно отметил он. – Я и не знал раньше, какое честолюбие скрывалось под этой обворожительной улыбкой. Надеюсь, что сознание своего всемогущества – достойное возмещение за прикосновения дряблой плоти твоего отца. Но возможно, тебе это нравится. Царица Египта! Любым путем стать царицей – хоть женой собственного отца, хоть позже моей, если все пойдет хорошо. В своем простодушии я недооценил тебя, царевна. – В последние слова он вложил все презрение и сарказм.
Мериатон вздрогнула, опустила голову и, когда он поднялся и повернулся уходить, пронзительно вскрикнула:
– Сменхара!
Он недоверчиво обернулся, но, увидев выражение ее лица, упал на колени и широко раскрыл руки. Она упала в его объятия, и они долго стояли, крепко обнявшись и раскачиваясь из стороны в сторону, пока ее слезы не иссякли. Потом они сидели, держась за руки и не глядя друг на друга.
– Египет благословит меня, если я убью его, – прошептал Сменхара, и она сжала его руку, отрицательно мотая головой.
– Он мой отец, и я люблю его, – ответила она. – Тебе лучше уйти. Атон рассказывает ему обо всем. Может быть, бог скажет ему, что мы были здесь с тобой сегодня. Прощай, Сменхара.
Она нащупала корону и надела ее на лоб. Кобра угрожающе сверкнула на него своими хрустальными глазами. Он почтительно поклонился и ушел.
В тот же вечер Хайя, сопровождавший раба, который нес императрице запечатанный кувшин вина, увидел, как царевич выскользнул через задний вход в коридор, по которому рабы доставляли из кухни кушанья в личные покои фараона. Благополучно передав вино своей госпоже, он прошел за ним, подозвав по дороге людей из охраны Тейе, и нашел Сменхару, который стоял в тени, укрывшись от глаз стражи у дверей фараона. Он поклонился.
– Как хорошо, что я нашел тебя, – учтиво обратился он к царевичу. – Матушка желает, чтобы ты дождался в ее покоях.
Сменхара вздохнул:
– Хорошо. Но она, вероятно, еще несколько часов пробудет на празднике. Я подойду позже.
– Прошу прощения, царевич, но она не захочет ждать. Я попросил этих людей проводить тебя к ней.
На лице Сменхары появилось выражение покорного понимания.
– Ты назойливая старуха, Хайя. Вот возьми. – Он снял с пояса маленький скимитар и бросил его управляющему.
Хайя невозмутимо поймал его, и меч исчез в объемных складках его одежды.
– Царевич может скоротать время, обсуждая с солдатами текущее состояние обороны Ахетатона, – сказал он. – Императрица подойдет через некоторое время.
Хайе понадобилось всего лишь несколько осторожных слов, чтобы объяснить ситуацию Тейе, как она тут же покинула зал и устало направилась к себе. Сняв парик и драгоценности, она облачилась в ночную сорочку, велела удалиться Пихе и служанкам и приказала проводить к ней Сменхару. Сын вошел и поклонился, а потом робко стоял, держа руки за спиной. Тейе смиренно взглянула на него.
– Хорошо, что у Хайи такой зоркий глаз, иначе ты был бы уже мертв сейчас, – сказала она с раздражением. – Какое невероятное ребячество! Почему ты никогда не видишь дальше своего носа?
– Ты говорила, что Мериатон будет моей! – выпалил он гневно – Ты просила меня быть терпеливым!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67