Весь месяц они с сыном занимались каждый своими делами. Фараон проводил большую часть времени, посещая бесчисленные храмы иноземцев, которые теперь называли Мемфис своим домом. Он принял миссию из храма Птаха, однако не нанес им официального визита. Тейе встречалась с управителем Мемфиса и военачальниками пограничных дозоров, чьи солдаты, сменяясь со службы, размещались в городе. Она принимала состоятельных торговцев и иноземных посланников, которым по роду деятельности приходилось жить в Мемфисе, устраивала праздники в гостеприимной зале, которую ее муж так любил украшать. Она посетила гарем, найдя его хорошо обустроенным, но мрачноватым местом, полупустым и безмолвным.
Когда все их дела были закончены, Тейе с Аменхотепом стали просто наслаждаться жизнью, бродя по прохладным комнатам пустого дворца или бесцельно прогуливаясь по продуваемым ветрами дорожкам сада. В жаркие полуденные часы они расходились по своим покоям, убаюканные шуршанием опахал и тихим звоном струн арфы. Они провели день на болотах, пробираясь в лодке сквозь высокие, почти в человеческий рост, шелестящие заросли папируса. Аменхотеп хорошо управлял колесницей и немного умел стрелять из лука, но решительно отказался охотиться. У Тейе же чесались руки метнуть палицу, когда вокруг них поднимались тучи непуганых гусей, уток и других водоплавающих птиц, но тем не менее, было приятно просто лежать в маленькой плоскодонной лодочке, глядя, как перистые листья папируса смыкаются над головой на фоне глубокой небесной синевы, в которой не было и намека на яростный бронзовый оттенок летнего неба юга.
Время текло так же восхитительно, как вино в их чаши. Тейе не знала, были тому виной ее сладостно-горькие воспоминания, украдкой выскальзывавшие из каждого уголка дворца, или беззаботное течение дней, стиравших с ее лица следы напряжения.
Однажды в сумерках, когда они сидели на террасе, глядя на раскинувшиеся внизу благоухающие сады, Аменхотеп повернулся в кресле и тихо отдал приказание слуге, стоявшему у него за спиной. Слуга удалился и вернулся вместе с хранителем царских регалий. В руках у хранителя был тяжелый сундучок, слишком хорошо знакомый Тейе.
– Приветствую тебя, Хана! – поздоровалась она удивленно. – Не знала, что ты путешествовал вместе с нами.
Он поклонился, смущенно ответив на ее приветствие. Аменхотеп приказал ему поставить сундучок на стол и удалиться. Дворецкого, который тоже был на террасе, он также отослал. Они остались вдвоем.
Аменхотеп наклонился и сам налил Тейе вина. Она не сводила глаз с сундучка, сердце ее вдруг заколотилось, во рту пересохло. Она взяла чашу и быстро выпила, чтобы скрыть свое волнение. Фараон заговорил, сначала сбивчиво, потом, когда ночная тьма стала сгущаться и скрыла его лицо, он все больше распалялся.
– У подножия храма Осириса Аменхотепа я сказал тебе, что смерть Ситамон – моя вина, – начал он, и Тейе, не веря своим ушам, осознала, что впервые слышит, как он произносит имя отца. – Теперь я скажу тебе, почему я так считаю. В глубине души я знал, что бог не хочет, чтобы я сделал ее императрицей. Мне следовало жениться на ней и позволить ей остаться только царицей. Она была моей сестрой, и я имел право и должен был жениться на ней, но зов другой крови оказался сильнее. Бог наказал меня за мою трусость тем, что лишил ее жизни. Если бы я поступил в соответствии с тем, что, знаю, было правильно, она была бы жива. Нет, – мягко сказал он, когда она попыталась заговорить, – я говорю сейчас не о моей дорогой Нефертити.
Он потянулся к сундучку и, откинув крышку, вынул оттуда корону императрицы. Большой полированный диск тускло блестел, и серебряные рога Хатхор, изогнутые вокруг него, сверкали в свете звезд. Двойное перо подрагивало в его нервных руках, когда он положил корону на свои голые колени.
– Я знал, что должен был предложить корону тебе, а не Ситамон, – продолжал он, – но я подверг сомнению волю богов. Больше я не сделаю этого. Корона твоя.
Тейе оцепенела в кресле, впившись руками в подлокотники.
– Сын мой, – с трудом произнесла она, вновь обретая способность говорить, – Ситамон умерла, соперничая за корону с Нефертити. В этом нет твоей вины. Ты предпочел одну женщину другой по праву фараона.
– Я слышал, что говорили об этом, – перебил он. – Ситамон лишили жизни человеческие руки, но приговор ей вынес бог. Ты должна быть моей, Тейе.
Тейе задрожала и еще сильнее вжалась в кресло.
– Правильно ли я понимаю тебя, – сказала она. – Ты хочешь, чтобы мы с тобой заключили брачный договор? Ты хочешь, чтобы я была старшей женой и императрицей Египта?
– Да. Документ может быть составлен и заверен печатью здесь, до того как мы вернемся в Малкатту.
– Эти титулы должна носить Нефертити, – прохрипела она, дыхание перехватило, в горле стоял ком.
– Нет. Я люблю свою сестру, но в ее жилах течет другая кровь.
Он осторожно положил корону на стол между ними. Тейе смотрела на темный сад внизу, но все ее внимание было приковано к этому тяжелому предмету. Это был вызов, награда, знак судьбы.
– Разумеется, ты имеешь в виду только формальный брачный договор. – Она с усилием оторвала руки от подлокотников, сложила их на коленях и повернулась к нему.
– Нет. – Он стремительно повернулся к ней, обхватывая руками корону. Лампа, стоявшая на столе, освещала только половину его лица, оставляя другую половину погруженной в тень. – Мне так много было неясно с тех пор, как я сделался достаточно взрослым, чтобы управлять своими мыслями, – тихо проговорил он. – Я не знал, зачем я родился, зачем сын Хапу делал порочащие меня предсказания, зачем меня оставили на попечение женщин гарема. Когда я был ребенком, я часто плакал. Мне снились странные сны. Я стал старше и сидел в саду гарема, глядя, как раскрываются чашечки цветов, будто крылья бабочек, а бабочки порхали над травой, похожие на взлетевшие цветы. – Он провел руками по лицу, и, хотя Тейе никогда прежде не слышала, чтобы он говорил с такой спокойной рассудительностью, его бледные пальцы дрожали. – Я бродил по галереям женских покоев, слушая молитвы иноземных жен, распростертых на полу перед жертвенниками богов, которых они привезли с собой из разных уголков империи. Я начал понимать, что, хоть и под разными именами – Саврити, Решеп, Баал, – они поклоняются единому богу. Я попросил принести мне свитки из дворца и храма и начал читать, но до первого юбилея фараона не понимал ничего. – Его голос вдруг надломился, и он замолчал, сглатывая и подбирая слова. – Много тысяч хенти назад цари Египта не были воплощением Амона. Они были сынами солнца. Они правили на земле, как Ра правит на небе. После того как фиванские царевичи изгнали правителей-гиксосов из Египта, они сделали местное божество – Амона – своим идолом, и когда Фивы достигли власти и богатства, с ними возвысился и Амон. Но с тех пор они забыли, что только Ра дает жизнь всему и власть Амона ограничивается Фивами. Твой муж частично узрел истину, но это было как слабый проблеск света в темной комнате. Он пытался возвысить Атона, но это было показное. – Он склонился ближе, глядя ей в глаза. – Матушка, я – воплощение Ра. Я рожден для того, чтобы восстановить могущество солнца в Египте. Мой отец – Ра-Харахти, бог рассветного горизонта. Выбирая твое тело, чтобы выносить меня, он вел Египет в новую, славную эру.
– Твоим отцом был Осирис Аменхотеп, воплощение Амона земле! – почти закричала Тейе.
Он вежливо, почти снисходительно улыбнулся.
– Нет, он был всего лишь человеком, как и мой брат Тутмос. Так было нужно, чтобы Тутмос погиб. Мое предназначение – стать фараоном вопреки всем случайностям, потому что солнце должно быть возвеличено.
Тейе не могла думать. В ней боролись противоречивые чувства: потрясение, страх, робость, благоговение. Удары сердца причиняли боль, и она прижала к груди непослушную руку.
– Я не вижу необходимости делать меня твоей женой, – сдавленно произнесла она.
Он наклонился к ней поверх короны, в свете лампы его глаза меняли цвет от коричневого до желтого.
– Амон сделался сильным и могущественным, – прошептал он. – Моя магия должна быть сильнее его. Они все собираются вокруг меня, эти злые силы, демоны, они переполняют мои сны ночью, толпятся со всех сторон днем. Я многое узнал от женщин, которые устанавливали жертвенники для иноземных богов. Я могу использовать заклинания и магические формулы, чтобы защитить себя. Но величайшая защита от всего – это соединение тела сына с телом матери. Такой союз считается священным людьми солнца за великой излучиной Нахарина, в стране хеттов, в Кардуниаше. Я говорил с иноземными женщинами. Я знаю. Это не только и не просто святое дело; для меня, воплощения солнца, это – долг. Я вышел из твоего тела. Именно твоим телом я должен обладать.
Внутрь горящей лампы влетел мотылек. Тейе слышала, как он бьется там, с обгорелыми крылышками, с ослепшими черными глазками, бьется, колотится о твердый алебастр, охваченный убийственным опьянением. Всходила луна – холодный серебряный диск, свет которого запивал террасу. Тейе смотрела, как он ложился бледным невесомым покрывалом на ее ноги. – Думай! – яростно приказывала она себе. – Думай же! Эйе, что мы наделали? Этот ребенок, за спасение которого я так отчаянно и тайно боролась, чье право рождения я отстаивала, рискуя навлечь на себя гнев фараона, этот фанатик, этот человек теперь утвердился во власти. Можно ли сдерживать или управлять этим безумием? – Но где-то очень глубоко сознание нашептывало ей: – Что если сын Хапу предсказал именно это, но чудовищность предсказания была слишком велика, чтобы быть понятной фараону, которого не интересовали религиозные вопросы? Сын Хапу хотел погубить моего сына. Он был оракулом Амона. Не поэтому ли он предсказал, что мальчик вырастет и убьет своего отца? Он имел в виду, убьет своего отца Амона? Что мне теперь делать?
Она попыталась заговорить, но голос отказывался повиноваться ей. Подождав немного, она повторила попытку, стараясь говорить успокаивающим тоном.
– Аменхотеп, – сказала она, – для царевича женитьба на своей сестре – это правильное и законное дело, потому что семя бога не должно прорасти в простолюдинах. По той же причине для фараона приемлемо жениться на своих дочерях. Такие союзы сочли необходимыми, когда царственные женщины получили право наследования по крови. Но в наши дни вопросы преемственности – дело оракулов, и Амон дарует божественность согласно их утверждениям. Брачные союзы между братом и сестрой или между отцом и дочерью теперь устраивают только по династическим причинам или для очищения царственной крови. – Она возвысила голос. – По закону Маат есть два союза, которые навлекают проклятия и кару богов, и они запрещены. Первый – между двумя мужчинами, второй – между мужчиной и его матерью. То, что ты предлагаешь мне, может потрясти основы Маат в Египте и навлечь неодобрение каждого – от придворного и жреца до последнего из феллахов.
– Ра всемогущ, – напомнил он ей, – он выше не только Амона, но и Маат. Маат должна быть возвращена к своей древней простоте. Семья Ра мала, а его власть должна быть сохранена и разделена внутри семьи, чтобы сделать ее более сильной, чтобы обеспечить магию, которую не мог бы разрушить ни бог, ни человек. Как воплощение Ра я слежу за соблюдением его законов, которые превыше законов Маат, ставших извращенными. Твой муж ложился в постель с мальчишкой, а твои придворные попирают Маат каждый день. Но те, кто повинуется мне, избранники солнца, не могут заблуждаться, и семья святого может только усилить Маат. – Он резко пододвинул к ней корону. – Ты уже стала избранной. Мне нужна ты.
– А если я откажусь?
– Ты не откажешься. Как ты посмеешь? Кольцо власти вокруг меня еще не замкнулось, и темнота проникает сквозь него ко мне. Ты можешь замкнуть его, Тейе. Мы с тобой будем рождать детей солнца.
Она поднялась, напряженная и измученная, и ей пришлось обеими руками схватиться за подлокотники кресла, чтобы не упасть.
– Я подумаю о том, что ты сказал, – пробормотала она, – но сейчас мне пора спать.
– Ты вся дрожишь. Пиха! Принеси богине плащ! – Он тоже поднялся, и, обойдя вокруг стола, со своей обычной кротостью поцеловал ее в шею. – Спокойной ночи, императрица. С рассветом Ра рассеет все твои сомнения.
Фараон, ликующий, возбужденный, бодро прошагал через залитую лунным светом террасу, будто с него свалилась огромная тяжесть.
Тейе шла в свою опочивальню, едва осознавая, что происходит. Она стояла, молчаливо и отстраненно, пока Пиха со служанками раздела ее, смыла краску с лица, ладоней и ступней, погасила лампы, оставив только ночник у ложа, и откинула покрывало на постели. Она безразлично скользнула под него, служанки поклонились и вышли. Пиха свернулась на циновке в углу и вскоре уже глубоко задышала во сне. За дверью прошаркал телохранитель, случайно кашлянув. Тейе села и уронила голову в колени. Очень хорошо, – подумала она. – Какой у меня есть выбор? Сдается мне, от моего сына вреда Египту не будет, потому что он говорит только о возвращении его к некоему прежнему изначальному величию. Если он безумен, тогда это безумие, которое не угрожает военному или дипломатическому превосходству империи. Я правлю страной. Я контролирую это превосходство, и, если я становлюсь императрицей, я могу и дальше продолжать контролировать его. Он не особо интересуется правлением и может свободно предаваться своему религиозному безумию, не нанося никакого вреда, пока я буду охранять спокойствие этой страны. Конечно, будет неодобрение. Все жрецы будут проклинать меня, все граждане возопят. Как долго это продлится? Как долго Фивы и двор возмущались мальчишкой, которого приблизил мой супруг? Недолго. Но здесь будет иначе. Это не будет выглядеть как царское неблагоразумие, скрытое во мраке царских покоев. Я буду щеголять попиранием законов Маат в залах для приемов, с короной на голове, каждый день. Иноземные миссии ничего не подумают. То, что он сказал, правда – иноземная знать и члены царской семьи часто берут в жены собственных матерей. Но Египет вскипит. Может, лучше отказаться, настоять, чтобы Нефертити надела эту корону. Но что если он прав? Как много времени прошло с тех пор, как фараон действительно верил всем сердцем, что он есть Амон, бог Фив? Сколько раз мы с Осирисом Аменхотепом посмеивались над своей божественностью, веруя только в свою власть делать себя богами. Жизнь моего сына была странной даже по его словам. Возможно ли, что Тутмос погиб от руки Ра? Что сын Хапу был напуган тем, что он увидел в чаше Анубиса? Возможно, это не только шанс продолжать обладать властью, которой мой муж наделил меня, но что-то более ужасающее. Если я решу неверно, не обрушит ли на меня Ра свой гнев?
Она завернулась в покрывало, соскользнула с ложа и тихо подошла к окну. В лицо повеяло прохладным воздухом. Сад, затихший и темный, иногда озаряли факелы солдат или слуг, спешащих с какими-нибудь поручениями. Она обдумывала слова сына снова и снова, пока чистое белое пламя его убежденности не воспламенило в ней ответную искру мрачного света, загоревшегося где-то глубоко. Тейе знала, что она – пресыщенная женщина, что ее чувства притуплены целой жизнью интриг, распада и порочности – неотъемлемых спутников безграничной власти. Ей никогда не доводилось слышать, чтобы о духовных материях говорили с таким искренним убеждением, и под слоями цинизма и ржавеющей броней сомнительных решений, принятых из соображений политической необходимости или общественной стабильности, настойчивая убежденность Аменхотепа задела в ней чувствительную струну. Что если он и вправду предвестник ревностного бога, пришедшего восстановить равновесие Маат, искаженное веками заблуждений?
Она уснула, стоя на коленях перед окном, положив голову на подоконник. В какой-то момент под утро она проснулась, вздрогнула, почувствовав заботливую руку Пихи на своем плече, и, шатаясь, пошла к своему ложу, чтобы снова погрузиться в сон без сновидений.
Все три дня, пока в ее душе шла внутренняя борьба, Аменхотеп не заговаривал с ней. В одиночестве отправившись в Он, чтобы поклониться своему богу в храме солнца, царь по возвращении много времени проводил на коленях перед своим переносным жертвенником, а также играя с обезьянками и кошками. Когда он присоединился к Тейе для официальной вечерней трапезы, то появился при полных регалиях: с двойной короной на голове, с крюком и цепом, лежащими у ног, с леопардовым хвостом и фараонской бородой. Он говорил мало, и Тейе тоже не пыталась поддерживать разговор. Она искоса поглядывала на сына, отмечая, как он медленно ест, изящно поднося фрукты и овощи к своему большому рту. Его прозрачные глаза были задумчивы, впалая грудь ровно вздымалась, и соколиноголовый бог солнца Ра-Харахти, которого j он всегда носил на своей тонкой шее, отбрасывал на его лицо скользящие лучи отраженного света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67