– Прости, что огорчила тебя. Я люблю тебя. Я хочу только помочь тебе.
– Этого хочет и Туту. Он верный сын Атона, а Нефертити – моя скала, земля, на которой прочно стоят мои царственные ноги! Ее дыхание сладостно, как лотос, ее улыбка божественна. Ее прикосновения – сама чистота! Вот, мне опять плохо!
Он стряхнул ее руки и зарыдал. От этого хриплого, скрипучего звука у Тейе по телу побежали мурашки. Двери открылись, Пареннефер быстро заглянул в комнату и снова исчез. Она подвела Эхнатона к столу и заставила выпить вина, поднеся чашу к его накрашенным губам. Весь дрожа, он выпил вино большими глотками.
– Фараон, может быть, все действительно так, как ты думаешь, – настойчиво сказала она, – но факт остается фактом, Нефертити не следует так часто появляться в обществе скульптора. Она царица. Это неприлично.
Вино потекло у него по подбородку. Он прислонился к ней, покачнувшись, и закрыл глаза.
– Как трудно быть богом, – невнятным шепотом произнес он. – Они не любят меня, они все. Я осыпаю их золотом и ласковыми словами, но за их улыбками прячется тьма. Только Нефертити. Только ее…
Он обмяк, и Тейе, не в состоянии удержать его, помогла ему опуститься в кресло. У нее самой ладони сделались влажными, колени дрожали. Дверь отворилась, повернувшись, она увидела Хоремхеба, который угрюмо поклонился ей и обратился к фараону.
– Мой дорогой владыка, – сказал он, опускаясь на колени перед фараоном и несколько раз поцеловав судорожно подергивающиеся пальцы его рук. – Ты помнишь наше путешествие в Мемфис, когда ты впервые покинул гарем? Как мы молились вместе вечерами в твоей прекрасной палатке, а снаружи плескалась река и на болотах пели птицы? Мы пили вино, и ты расспрашивал меня о Мемфисе. Я по-прежнему с тобой, Эхнатон.
Он говорил успокаивающим тоном, потирая при этом схваченные серебром запястья фараона и осторожно массируя зажатые плечи. Личные слуги фараона и Пареннефера наблюдали, не шевелясь.
– Я не ребенок, Хоремхеб, – устало пробормотал Эхнатон. – Пареннефер здесь? Я хочу спать. Прости меня, матушка. Я не могу больше говорить. Может быть, завтра…
Дворецкий помог ему подняться на ноги, и слуга, поддерживая, повел его к ложу.
Тейе схватила Хоремхеба за руку.
– Ты не предупредил меня! – гневно прошептала она, вся дрожа.
– Богиня не поверила бы мне, – тихо ответил он. – Теперь, должно быть, ты поймешь, почему тогда у тебя в саду я говорил так. Возможно, я единственный друг твоего сына. Не могу сказать, бог ли насылает на него эти припадки, или это приступы безумия. Я люблю человека, которого знаю так давно. Но я хочу свергнуть правителя.
В этот момент они оба отбросили условности и заговорили начистоту.
Тейе сильнее впилась ногтями в его руку.
– Ты прекрасно знаешь, что фараона-человека нельзя отделить от фараона-бога! – быстро ответила она. – Не заставляй меня убивать тебя, Хоремхеб! Ты нужен мне!
– Я знаю это, но Египту я нужен тоже. – Он наклонился и поцеловал ее пальцы, вцепившиеся в его руку. – Императрица, делай, что можешь. Я подожду.
Она отпустила его, хладнокровно глядя на следы, оставленные ее ногтями.
– Как давно он уже такой… такой непредсказуемый?
– Такое с ним случается все чаще и чаще. Он никогда никому не причиняет вреда, но мы все научились следить за тем, что говорим, иначе слова могут вызвать то, что ты видела. Я не могу отойти от него далеко. Он мне доверяет, и я умею успокаивать его.
– О боги! – горько рассмеялась она. – Значит, он сказал правду. Вы все не любите его. Придется добиваться бесчестья Нефертити, но никакой фимиам не очистит меня от содеянного. Возьми Сменхару под свое крыло, военачальник. Настало время ему прекратить порхать золотистым мотыльком и научиться мужским искусствам.
Он коротко поклонился и повернулся, чтобы уйти. Тейе стояла неподвижно, слушая, как сопят и почесываются мартышки, снова глядя назад сквозь годы, к источнику ее растущей с каждым днем вины, к тому моменту в саду Мемфиса, когда она согласилась стать женой собственного сына, пока перед ее мысленным взором не встало надменное лицо сына Хапу. Ее чаша было полупуста. Она быстро допила вино и вышла.
19
Употребив всю силу убеждения, Тейе снова попыталась уговорить Нефертити. Она отчаянно старалась избежать необходимости очернить имя царицы, но в ответ слышала все те же избитые обвинения в ревности и злобе, Нефертити твердила их еще в Малкатте. В конце концов, Тейе сдалась. Поговорив с Хайей один на один, она в мельчайших подробностях изложила ему историю, которую следовало распространить в гареме, среди личных слуг фараона и – в более цветистых выражениях – на рынках города. Будь она моложе, она могла бы быстро и ловко втереться между супругами своим телом и чувствовала бы себя намного чище, чем теперь, когда ей пришлось использовать обходные пути. Но поскольку Нефертити лениво попустительствовала гибельной политике фараона, вместо того чтобы пытаться повлиять на него, Хоремхеб, по-прежнему преданный, все сильнее беспокоился за судьбу страны, а Эйе испытывал глубокое разочарование, ни на что другое у Тейе не было времени.
Хайя хорошо выполнил свою работу. Он знал, что слухи питаются ничем более, как вовремя оброненным невзначай словом, легким подъемом брови, затаенной улыбкой. Он имел репутацию немногословного и деловитого человека и был достаточно мудр, чтобы не рисковать ею. Его вкрадчивый голос быстро забылся, когда волна возбужденных домыслов захлестнула сначала дворец, а потом и весь город. Фигурки обезьянок по-прежнему пользовались спросом, но теперь царица представала в новом облике, поскольку репутация неверной супруги приятно возбуждала всеобщий интерес. Все знают, что царица сама просила фараона позволить Тутмосу поселиться у реки, тогда как более достойные мужи довольствовались домами, обнесенными стенами, на задворках дворца. Разве не удалялась она почти ежедневно в Мару-Атон, где позировала скульптору, который лепил с нее одну скульптуру за другой? В то время как сплетня распространялась все шире, царица, казалось, проявляла на людях еще большую любовь к своему супругу, приникая к нему в двойных носилках, лаская его во время пиршеств, но ни от кого не ускользнуло, что с ними вместе теперь всюду появлялась императрица – маленькая, державшаяся очень прямо, надменная женщина, всегда роскошно и официально одетая, всегда со сверкающим диском, рогатой короной с двойным пером, подобающими ее священному сану. Были такие, кто, глядя в бесстрастное лицо с проницательными голубыми глазами, полными губами и глубоко прорезанными складками недовольства, благоговейно кланялись, втайне задумываясь над совпадением: слухи поползли одновременно с приездом императрицы. Но для большинства Тейе была тенью старых времен, напоминанием о том стиле правления, который исчез так внезапно, что они и не заметили. Чем ближе были роды Нефертити, тем больше грядущее событие становилось источником развлечения: все гадали, кто отец ее будущего ребенка, и когда царица наконец возлегла на ложе, лихорадочное напряжение толпы достигло пика. Хайя рассказывал Тейе, что, хотя он сам не видел этого, ему стало известно, что придворные заключали пари, будет ли это еще одна девочка, и, значит, скорее всего, она дочь фараона, или это будет мальчик. Такая возможность не приходила в голову Тейе. Теперь она оказалась в ловушке собственной лжи и инсинуаций. Она не хотела смириться с возможностью того, что Нефертити носит сына. Было необходимо убедить Эхнатона объявить Сменхару своим наследником, ибо она была уверена, что, если Нефертити произведет на свет мальчика, ее собственный сын от Осириса Аменхотепа может лишиться права наследовать трон. Какая была бы насмешка, – мрачно размышляла она бессонными ночами – если бы в конце концов двойную корону получил сын простого скульптора. Но я не верю, что Нефертити зашла дальше романтических мечтаний о своем каменотесе. И можно ли корить ее за это? Тело моего бедного сына становится все менее и менее привлекательным.
Но, опровергая слухи, Нефертити разрешилась от бремени еще одной девочкой, шестой по счету, и те придворные, которые заносились в своих фантазиях слишком далеко, лишились немалой доли золота. Фараон был трогательно счастлив, как и после рождения Мериатон, и назвал ребенка Сотпе-эн-Ра – Избранная Ра. Слухи быстро утихли, но Тейе, пристально наблюдая за фараоном, была уверена, что они сделали свое дело. Она не знала, что произошло между царственной парой в уединении опочивальни Эхнатона, но Нефертити не один раз появлялась на людях с красными, опухшими глазами, тогда как ее супруг стоял отдельно от нее, обнимая хрупкую, уродливо раздувшуюся Мекетатон.
Азиру еще оставался при дворе, тихо проживая в посольских покоях дворца и настороженно следя за мельчайшими сдвигами равновесия власти. Миссия Хеттского царства вернулась в Богаз-Кёй ни с чем: фараон не предпринял ни одной попытки договориться с Суппилулиумасом – царевичем, который сделался теперь таким же могущественным, как сам фараон. Тейе едва не поддалась искушению отправить ему письмо с предостережениями, но решила, что, если она, в конечном счете, не сумеет добиться своего при дворе, такой ход послужит только дальнейшему разрушению давно пошатнувшегося престижа Египта среди азиатов.
Новый год начался с недели хвалебных песнопений Атону. Песни, написанные Эхнатоном, постоянно распевались по всему городу, а царская семья четырежды в день отправляла ритуалы в храме. Фараон постился и молился. Тейе, часами выстаивая в святилище, беззащитная, как и все, перед немилосердным, слепящим жаром солнца, думала о Ра в облике сфинкса, вечно бодрствующего и настороженного бога, чья доброта могла в любое время обернуться кровавой мстительностью. Тебе следует остерегаться, сын мой, – думала она, когда смотрела, как он поднимает лицо к солнцу, закрывая глаза. – Ра – Зримый Диск – действительно бог добра и красоты, но теперь, в такой день, как сегодня, разве можешь ты не замечать, что он может явиться в облике разрушителя? Я знаю, что солнце, как и Хатхор, в своих иных воплощениях способно убивать. Было бы мудро не навлекать на себя его ревность, возвеличивая одну его ипостась как Атона за счет других его воплощений.
В конце первого месяца нового года, месяца тота, Мекетатон уложили на ложе. Ранним душным утром Хайя разбудил Тейе, зажег лампу и принес холодной воды, пока она пыталась проснуться.
– Фараон прислал сообщение императрице, он приглашает тебя на роды, если пожелаешь, – объяснял он, пока Пиха промокала прохладной салфеткой ее лицо и причесывала гребнем волосы. – Они с царицей уже там.
– Далеко до рассвета? – Тейе стояла, пока Пиха надевала на нее тонкий халат, потом села, давая ей надеть на свои ноги сандалии.
– Не больше двух часов.
– Где Тадухеппа? Она с царевной?
– Нет. Фараон не пустит ее туда. Он позволяет присутствовать только особам истинно царской крови и независимым свидетелям родов.
Тейе поджала губы.
– А кто же тогда митаннийская царевна, как не особа истинно царской крови? Прикажи привести ее из гарема, Хайя. Я желаю, чтобы ей позволили присутствовать. Если мой эскорт здесь, я готова идти.
Ее проводили не в гарем, в покои Мекетатон, а через калитку на территорию дворца. Стояла густая и душная тьма. Тейе обрадовалась бы дыханию даже самого горячего ветра, но деревья стояли недвижно, сгустки черноты на фоне чернильно-синего неба, на котором виднелись несколько бледных звезд. Плиты под ногами были теплыми, трава ломкой. Во дворце, куда воздух поступал из ветроловушек, было хоть немного свежее, а высокие потолки создавали иллюзию прохлады. В сопровождении эскорта Тейе дошла до самых покоев фараона. Дверь в опочивальню была приоткрыта, и легкий дым благовоний струился в коридор. Тейе отпустила стражу и вошла.
Мекетатон лежала, обложенная подушками, рядом с ней на ложе Тейе увидела доску для игры в сенет. С одной стороны у ложа сидел Эхнатон, на нем были только гофрированная юбка и белый шарф. Нефертити сидела рядом в кресле, держа в одной руке игральный конус. Тут же, у ночного столика, суетилась повитуха. Тейе поклонилась и подошла ближе. Девочка подняла к ней бледное, испуганное личико и попыталась улыбнуться, но в ее миндалевидных глазах читались смятение и страх. Тейе взяла холодную руку внучки и поцеловала ее.
– Я смотрю, ты приятно проводишь время, – сказала она, быстро взглянув на открытый жертвенник Атона, из которого над ложем струился удушающий дым. – Если ты выиграешь в сенет у матушки, я подарю тебе пару золотых сережек. Как тебе нравится мое предложение?
Окно было плотно занавешено, и в комнате было очень душно. Тейе поискала глазами амулеты, но не увидела их. Было бы лучше, – подумала она, – отвлечь девочку игрой в собаку и шакала. Сенет – магическая игра, зловещая своими предзнаменованиями, магическими формулами и проклятиями. Надеюсь, у Нефертити хватит здравого смысла позволить Мекетатон выиграть. Она поклонилась фараону.
– Сын мой, я желаю поговорить с тобой наедине. Выйдем за дверь.
Эхнатон согласно кивнул, широко улыбнулся дочери и направился в коридор, Тейе последовала за ним.
– Это великий день, – сказал он. – Ты согласна?
– Эхнатон, почему вокруг ложа нет амулетов, нет жрецов, чтобы читали заклинания? И ты полагаешь, это правильно – воскурять перед царевной столько фимиама, когда ей и без того трудно дышать?
– Ты говоришь, что читаешь учение, а сама задаешь такие глупые вопросы! – Он снисходительно погладил ее по голове. – Атон дарит свое благословение просто так, его не нужно приманивать заклинаниями или песнопениями жрецов. Между богом и людьми – только я. Все молитвы воздаются мне, а я передаю их богу. Мекетатон понимает это.
– Тогда хотя бы подними занавеси на окнах.
Он слегка пожал плечами.
– Хорошо.
– И я послала за Тадухеппой. Умоляю тебя, божественный, позволь ей прийти. Царевна любит ее и доверяет ей, ее присутствие подбодрит девочку.
– Но моя малышка Киа так мягкосердечна, – возразил он. – Она станет плакать.
– Я так не думаю, и даже если станет, Мекетатон будет приятно просто увидеть ее. Пожалуйста, Эхнатон.
– Ну, хорошо. Пусть Апи внесет ее в список свидетелей.
Внезапно раздался крик, и Тейе, взглянув в дверь, увидела, как доска для сенета свалилась на пол, а Нефертити схватила взметнувшиеся руки Мекетатон, удерживая их.
– Роды будут долгими и трудными, – сказала она, на мгновение рассердившись на Эхнатона, который безмятежно смотрел, как мечется его дочь. – Сейчас я вернусь к себе, но пришли за мной, если она будет меня звать, и постоянно сообщайте, как идут дела. А вот и Тадухеппа.
Царевна робко поклонилась несколько раз, ее нерешительный взгляд перебегал с фараона на императрицу, пока Эхнатон жестом не пригласил ее войти. Тейе посмотрела, как она прошла в опочивальню, выполнила ритуальный поклон перед царицей и присела у ложа на табурет, принесенный слугой. – Киа! – воскликнула Мекетатон, схватка уже миновала. Тадухеппа взяла ее руку. – Ты останешься со мной? Мне хочется спать. Я закрою глаза, а ты расскажи мне еще о Митанни.
Тадухеппа взглянула на Нефертити – та кивнула. Тейе отвернулась. В коридоре стали появляться заспанные придворные, вокруг них, зевая, сновали слуги. Они тащили свитки, игральные доски, кувшины с вином, косметические ящички – все необходимое, чтобы занять время, которое им предстояло провести в комнате в ожидании исхода царственных родов. Один за другим они опускались на колени, прикладывались губами к босым ступням фараона и исчезали внутри. Тейе коротко поклонилась ему и ушла.
Она вернулась в постель, велела погасить лампы и попыталась уснуть, но сон не шел. Наступил рассвет, гимн Атону прозвучал как-то вымученно и нелепо для утомленного слуха Тейе. В доме началось движение: раздавалось шлепанье босых ног, дребезжание посуды, тихое бормотание слуг, возносивших утренние молитвы. Было еще слишком рано ждать каких-нибудь новостей, поэтому Тейе оделась и вышла в сад. Солнце уже невыносимо пекло непокрытую голову. Она примостилась в тени, поела немного фруктов и велела писцу читать ей «Воскрешение в Абидосе», но не смогла сосредоточиться. Пиха помогла ей войти в воду, Тейе погрузилась в see до подбородка и стояла так в тени балдахина, который стоически держали над ней слуги.
В полдень пришел посыльный с сообщением, что роды продвигаются медленно, царевна в хорошем настроении, а фараон с царицей ушли в храм на полуденную службу. Посыльный заверил ее, что с малышкой осталась царевна Тадухеппа. Тейе безучастно отпустила его. Остаток дня она провела, лежа на подушках под сикоморами, истекавшие потом слуги беспрерывно обмахивали ее, а Пиха время от времени поливала ее водой и подавала свежее платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Этого хочет и Туту. Он верный сын Атона, а Нефертити – моя скала, земля, на которой прочно стоят мои царственные ноги! Ее дыхание сладостно, как лотос, ее улыбка божественна. Ее прикосновения – сама чистота! Вот, мне опять плохо!
Он стряхнул ее руки и зарыдал. От этого хриплого, скрипучего звука у Тейе по телу побежали мурашки. Двери открылись, Пареннефер быстро заглянул в комнату и снова исчез. Она подвела Эхнатона к столу и заставила выпить вина, поднеся чашу к его накрашенным губам. Весь дрожа, он выпил вино большими глотками.
– Фараон, может быть, все действительно так, как ты думаешь, – настойчиво сказала она, – но факт остается фактом, Нефертити не следует так часто появляться в обществе скульптора. Она царица. Это неприлично.
Вино потекло у него по подбородку. Он прислонился к ней, покачнувшись, и закрыл глаза.
– Как трудно быть богом, – невнятным шепотом произнес он. – Они не любят меня, они все. Я осыпаю их золотом и ласковыми словами, но за их улыбками прячется тьма. Только Нефертити. Только ее…
Он обмяк, и Тейе, не в состоянии удержать его, помогла ему опуститься в кресло. У нее самой ладони сделались влажными, колени дрожали. Дверь отворилась, повернувшись, она увидела Хоремхеба, который угрюмо поклонился ей и обратился к фараону.
– Мой дорогой владыка, – сказал он, опускаясь на колени перед фараоном и несколько раз поцеловав судорожно подергивающиеся пальцы его рук. – Ты помнишь наше путешествие в Мемфис, когда ты впервые покинул гарем? Как мы молились вместе вечерами в твоей прекрасной палатке, а снаружи плескалась река и на болотах пели птицы? Мы пили вино, и ты расспрашивал меня о Мемфисе. Я по-прежнему с тобой, Эхнатон.
Он говорил успокаивающим тоном, потирая при этом схваченные серебром запястья фараона и осторожно массируя зажатые плечи. Личные слуги фараона и Пареннефера наблюдали, не шевелясь.
– Я не ребенок, Хоремхеб, – устало пробормотал Эхнатон. – Пареннефер здесь? Я хочу спать. Прости меня, матушка. Я не могу больше говорить. Может быть, завтра…
Дворецкий помог ему подняться на ноги, и слуга, поддерживая, повел его к ложу.
Тейе схватила Хоремхеба за руку.
– Ты не предупредил меня! – гневно прошептала она, вся дрожа.
– Богиня не поверила бы мне, – тихо ответил он. – Теперь, должно быть, ты поймешь, почему тогда у тебя в саду я говорил так. Возможно, я единственный друг твоего сына. Не могу сказать, бог ли насылает на него эти припадки, или это приступы безумия. Я люблю человека, которого знаю так давно. Но я хочу свергнуть правителя.
В этот момент они оба отбросили условности и заговорили начистоту.
Тейе сильнее впилась ногтями в его руку.
– Ты прекрасно знаешь, что фараона-человека нельзя отделить от фараона-бога! – быстро ответила она. – Не заставляй меня убивать тебя, Хоремхеб! Ты нужен мне!
– Я знаю это, но Египту я нужен тоже. – Он наклонился и поцеловал ее пальцы, вцепившиеся в его руку. – Императрица, делай, что можешь. Я подожду.
Она отпустила его, хладнокровно глядя на следы, оставленные ее ногтями.
– Как давно он уже такой… такой непредсказуемый?
– Такое с ним случается все чаще и чаще. Он никогда никому не причиняет вреда, но мы все научились следить за тем, что говорим, иначе слова могут вызвать то, что ты видела. Я не могу отойти от него далеко. Он мне доверяет, и я умею успокаивать его.
– О боги! – горько рассмеялась она. – Значит, он сказал правду. Вы все не любите его. Придется добиваться бесчестья Нефертити, но никакой фимиам не очистит меня от содеянного. Возьми Сменхару под свое крыло, военачальник. Настало время ему прекратить порхать золотистым мотыльком и научиться мужским искусствам.
Он коротко поклонился и повернулся, чтобы уйти. Тейе стояла неподвижно, слушая, как сопят и почесываются мартышки, снова глядя назад сквозь годы, к источнику ее растущей с каждым днем вины, к тому моменту в саду Мемфиса, когда она согласилась стать женой собственного сына, пока перед ее мысленным взором не встало надменное лицо сына Хапу. Ее чаша было полупуста. Она быстро допила вино и вышла.
19
Употребив всю силу убеждения, Тейе снова попыталась уговорить Нефертити. Она отчаянно старалась избежать необходимости очернить имя царицы, но в ответ слышала все те же избитые обвинения в ревности и злобе, Нефертити твердила их еще в Малкатте. В конце концов, Тейе сдалась. Поговорив с Хайей один на один, она в мельчайших подробностях изложила ему историю, которую следовало распространить в гареме, среди личных слуг фараона и – в более цветистых выражениях – на рынках города. Будь она моложе, она могла бы быстро и ловко втереться между супругами своим телом и чувствовала бы себя намного чище, чем теперь, когда ей пришлось использовать обходные пути. Но поскольку Нефертити лениво попустительствовала гибельной политике фараона, вместо того чтобы пытаться повлиять на него, Хоремхеб, по-прежнему преданный, все сильнее беспокоился за судьбу страны, а Эйе испытывал глубокое разочарование, ни на что другое у Тейе не было времени.
Хайя хорошо выполнил свою работу. Он знал, что слухи питаются ничем более, как вовремя оброненным невзначай словом, легким подъемом брови, затаенной улыбкой. Он имел репутацию немногословного и деловитого человека и был достаточно мудр, чтобы не рисковать ею. Его вкрадчивый голос быстро забылся, когда волна возбужденных домыслов захлестнула сначала дворец, а потом и весь город. Фигурки обезьянок по-прежнему пользовались спросом, но теперь царица представала в новом облике, поскольку репутация неверной супруги приятно возбуждала всеобщий интерес. Все знают, что царица сама просила фараона позволить Тутмосу поселиться у реки, тогда как более достойные мужи довольствовались домами, обнесенными стенами, на задворках дворца. Разве не удалялась она почти ежедневно в Мару-Атон, где позировала скульптору, который лепил с нее одну скульптуру за другой? В то время как сплетня распространялась все шире, царица, казалось, проявляла на людях еще большую любовь к своему супругу, приникая к нему в двойных носилках, лаская его во время пиршеств, но ни от кого не ускользнуло, что с ними вместе теперь всюду появлялась императрица – маленькая, державшаяся очень прямо, надменная женщина, всегда роскошно и официально одетая, всегда со сверкающим диском, рогатой короной с двойным пером, подобающими ее священному сану. Были такие, кто, глядя в бесстрастное лицо с проницательными голубыми глазами, полными губами и глубоко прорезанными складками недовольства, благоговейно кланялись, втайне задумываясь над совпадением: слухи поползли одновременно с приездом императрицы. Но для большинства Тейе была тенью старых времен, напоминанием о том стиле правления, который исчез так внезапно, что они и не заметили. Чем ближе были роды Нефертити, тем больше грядущее событие становилось источником развлечения: все гадали, кто отец ее будущего ребенка, и когда царица наконец возлегла на ложе, лихорадочное напряжение толпы достигло пика. Хайя рассказывал Тейе, что, хотя он сам не видел этого, ему стало известно, что придворные заключали пари, будет ли это еще одна девочка, и, значит, скорее всего, она дочь фараона, или это будет мальчик. Такая возможность не приходила в голову Тейе. Теперь она оказалась в ловушке собственной лжи и инсинуаций. Она не хотела смириться с возможностью того, что Нефертити носит сына. Было необходимо убедить Эхнатона объявить Сменхару своим наследником, ибо она была уверена, что, если Нефертити произведет на свет мальчика, ее собственный сын от Осириса Аменхотепа может лишиться права наследовать трон. Какая была бы насмешка, – мрачно размышляла она бессонными ночами – если бы в конце концов двойную корону получил сын простого скульптора. Но я не верю, что Нефертити зашла дальше романтических мечтаний о своем каменотесе. И можно ли корить ее за это? Тело моего бедного сына становится все менее и менее привлекательным.
Но, опровергая слухи, Нефертити разрешилась от бремени еще одной девочкой, шестой по счету, и те придворные, которые заносились в своих фантазиях слишком далеко, лишились немалой доли золота. Фараон был трогательно счастлив, как и после рождения Мериатон, и назвал ребенка Сотпе-эн-Ра – Избранная Ра. Слухи быстро утихли, но Тейе, пристально наблюдая за фараоном, была уверена, что они сделали свое дело. Она не знала, что произошло между царственной парой в уединении опочивальни Эхнатона, но Нефертити не один раз появлялась на людях с красными, опухшими глазами, тогда как ее супруг стоял отдельно от нее, обнимая хрупкую, уродливо раздувшуюся Мекетатон.
Азиру еще оставался при дворе, тихо проживая в посольских покоях дворца и настороженно следя за мельчайшими сдвигами равновесия власти. Миссия Хеттского царства вернулась в Богаз-Кёй ни с чем: фараон не предпринял ни одной попытки договориться с Суппилулиумасом – царевичем, который сделался теперь таким же могущественным, как сам фараон. Тейе едва не поддалась искушению отправить ему письмо с предостережениями, но решила, что, если она, в конечном счете, не сумеет добиться своего при дворе, такой ход послужит только дальнейшему разрушению давно пошатнувшегося престижа Египта среди азиатов.
Новый год начался с недели хвалебных песнопений Атону. Песни, написанные Эхнатоном, постоянно распевались по всему городу, а царская семья четырежды в день отправляла ритуалы в храме. Фараон постился и молился. Тейе, часами выстаивая в святилище, беззащитная, как и все, перед немилосердным, слепящим жаром солнца, думала о Ра в облике сфинкса, вечно бодрствующего и настороженного бога, чья доброта могла в любое время обернуться кровавой мстительностью. Тебе следует остерегаться, сын мой, – думала она, когда смотрела, как он поднимает лицо к солнцу, закрывая глаза. – Ра – Зримый Диск – действительно бог добра и красоты, но теперь, в такой день, как сегодня, разве можешь ты не замечать, что он может явиться в облике разрушителя? Я знаю, что солнце, как и Хатхор, в своих иных воплощениях способно убивать. Было бы мудро не навлекать на себя его ревность, возвеличивая одну его ипостась как Атона за счет других его воплощений.
В конце первого месяца нового года, месяца тота, Мекетатон уложили на ложе. Ранним душным утром Хайя разбудил Тейе, зажег лампу и принес холодной воды, пока она пыталась проснуться.
– Фараон прислал сообщение императрице, он приглашает тебя на роды, если пожелаешь, – объяснял он, пока Пиха промокала прохладной салфеткой ее лицо и причесывала гребнем волосы. – Они с царицей уже там.
– Далеко до рассвета? – Тейе стояла, пока Пиха надевала на нее тонкий халат, потом села, давая ей надеть на свои ноги сандалии.
– Не больше двух часов.
– Где Тадухеппа? Она с царевной?
– Нет. Фараон не пустит ее туда. Он позволяет присутствовать только особам истинно царской крови и независимым свидетелям родов.
Тейе поджала губы.
– А кто же тогда митаннийская царевна, как не особа истинно царской крови? Прикажи привести ее из гарема, Хайя. Я желаю, чтобы ей позволили присутствовать. Если мой эскорт здесь, я готова идти.
Ее проводили не в гарем, в покои Мекетатон, а через калитку на территорию дворца. Стояла густая и душная тьма. Тейе обрадовалась бы дыханию даже самого горячего ветра, но деревья стояли недвижно, сгустки черноты на фоне чернильно-синего неба, на котором виднелись несколько бледных звезд. Плиты под ногами были теплыми, трава ломкой. Во дворце, куда воздух поступал из ветроловушек, было хоть немного свежее, а высокие потолки создавали иллюзию прохлады. В сопровождении эскорта Тейе дошла до самых покоев фараона. Дверь в опочивальню была приоткрыта, и легкий дым благовоний струился в коридор. Тейе отпустила стражу и вошла.
Мекетатон лежала, обложенная подушками, рядом с ней на ложе Тейе увидела доску для игры в сенет. С одной стороны у ложа сидел Эхнатон, на нем были только гофрированная юбка и белый шарф. Нефертити сидела рядом в кресле, держа в одной руке игральный конус. Тут же, у ночного столика, суетилась повитуха. Тейе поклонилась и подошла ближе. Девочка подняла к ней бледное, испуганное личико и попыталась улыбнуться, но в ее миндалевидных глазах читались смятение и страх. Тейе взяла холодную руку внучки и поцеловала ее.
– Я смотрю, ты приятно проводишь время, – сказала она, быстро взглянув на открытый жертвенник Атона, из которого над ложем струился удушающий дым. – Если ты выиграешь в сенет у матушки, я подарю тебе пару золотых сережек. Как тебе нравится мое предложение?
Окно было плотно занавешено, и в комнате было очень душно. Тейе поискала глазами амулеты, но не увидела их. Было бы лучше, – подумала она, – отвлечь девочку игрой в собаку и шакала. Сенет – магическая игра, зловещая своими предзнаменованиями, магическими формулами и проклятиями. Надеюсь, у Нефертити хватит здравого смысла позволить Мекетатон выиграть. Она поклонилась фараону.
– Сын мой, я желаю поговорить с тобой наедине. Выйдем за дверь.
Эхнатон согласно кивнул, широко улыбнулся дочери и направился в коридор, Тейе последовала за ним.
– Это великий день, – сказал он. – Ты согласна?
– Эхнатон, почему вокруг ложа нет амулетов, нет жрецов, чтобы читали заклинания? И ты полагаешь, это правильно – воскурять перед царевной столько фимиама, когда ей и без того трудно дышать?
– Ты говоришь, что читаешь учение, а сама задаешь такие глупые вопросы! – Он снисходительно погладил ее по голове. – Атон дарит свое благословение просто так, его не нужно приманивать заклинаниями или песнопениями жрецов. Между богом и людьми – только я. Все молитвы воздаются мне, а я передаю их богу. Мекетатон понимает это.
– Тогда хотя бы подними занавеси на окнах.
Он слегка пожал плечами.
– Хорошо.
– И я послала за Тадухеппой. Умоляю тебя, божественный, позволь ей прийти. Царевна любит ее и доверяет ей, ее присутствие подбодрит девочку.
– Но моя малышка Киа так мягкосердечна, – возразил он. – Она станет плакать.
– Я так не думаю, и даже если станет, Мекетатон будет приятно просто увидеть ее. Пожалуйста, Эхнатон.
– Ну, хорошо. Пусть Апи внесет ее в список свидетелей.
Внезапно раздался крик, и Тейе, взглянув в дверь, увидела, как доска для сенета свалилась на пол, а Нефертити схватила взметнувшиеся руки Мекетатон, удерживая их.
– Роды будут долгими и трудными, – сказала она, на мгновение рассердившись на Эхнатона, который безмятежно смотрел, как мечется его дочь. – Сейчас я вернусь к себе, но пришли за мной, если она будет меня звать, и постоянно сообщайте, как идут дела. А вот и Тадухеппа.
Царевна робко поклонилась несколько раз, ее нерешительный взгляд перебегал с фараона на императрицу, пока Эхнатон жестом не пригласил ее войти. Тейе посмотрела, как она прошла в опочивальню, выполнила ритуальный поклон перед царицей и присела у ложа на табурет, принесенный слугой. – Киа! – воскликнула Мекетатон, схватка уже миновала. Тадухеппа взяла ее руку. – Ты останешься со мной? Мне хочется спать. Я закрою глаза, а ты расскажи мне еще о Митанни.
Тадухеппа взглянула на Нефертити – та кивнула. Тейе отвернулась. В коридоре стали появляться заспанные придворные, вокруг них, зевая, сновали слуги. Они тащили свитки, игральные доски, кувшины с вином, косметические ящички – все необходимое, чтобы занять время, которое им предстояло провести в комнате в ожидании исхода царственных родов. Один за другим они опускались на колени, прикладывались губами к босым ступням фараона и исчезали внутри. Тейе коротко поклонилась ему и ушла.
Она вернулась в постель, велела погасить лампы и попыталась уснуть, но сон не шел. Наступил рассвет, гимн Атону прозвучал как-то вымученно и нелепо для утомленного слуха Тейе. В доме началось движение: раздавалось шлепанье босых ног, дребезжание посуды, тихое бормотание слуг, возносивших утренние молитвы. Было еще слишком рано ждать каких-нибудь новостей, поэтому Тейе оделась и вышла в сад. Солнце уже невыносимо пекло непокрытую голову. Она примостилась в тени, поела немного фруктов и велела писцу читать ей «Воскрешение в Абидосе», но не смогла сосредоточиться. Пиха помогла ей войти в воду, Тейе погрузилась в see до подбородка и стояла так в тени балдахина, который стоически держали над ней слуги.
В полдень пришел посыльный с сообщением, что роды продвигаются медленно, царевна в хорошем настроении, а фараон с царицей ушли в храм на полуденную службу. Посыльный заверил ее, что с малышкой осталась царевна Тадухеппа. Тейе безучастно отпустила его. Остаток дня она провела, лежа на подушках под сикоморами, истекавшие потом слуги беспрерывно обмахивали ее, а Пиха время от времени поливала ее водой и подавала свежее платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67