А мастерская Мазилы -- передний край мирового искусства.
Но передний край совершенно безопасный для посетителей. За общение с ним еще
никого не посадили, не понизили в должности и даже не застопорили дальнейшее
продвижение. Недаром же у Помощника в квартире висят гравюры Мазилы. Ходит
слух, что даже будто бы у Самого в кабинете кое-что висит такое... Одним
словом, в мастерской -- как на приличном книжном или киношном фронте: и пули
свистят, и никого не убивают. Здесь бывают и убиваемые, но их убивают не
здесь и не за это.
Когда все это кончится, орал Брат, размахивая бутылкой и стараясь
привлечь к себе внимание собравшихся. Мы что -- крепостные что ли?! Рабы?!
Во всех цивилизованных странах поездки деятелей культуры за границу суть
элементарные нормы жизни. А у нас до сих пор это привилегия начальства, их
блядей и стукачей,... твою мать! Кто-то пил стаканами растворимый кофе,
купленный в наборе с нагрузкой в виде тухлых несъедобных яблок и не имеющего
спроса одеревеневшего печенья. Стаканы ставили на книги и рисунки, и по ним
растекались светло-коричневые лужицы. Кто-то пил коньяк. Тоже стаканами,
закусывая вареной колбасой с зеленоватыми оттенками и пирожными и
разбрасывая вокруг сладкие крошки. Кто-то сосал недозревший импортный
виноград, выплевывая косточки на пол и на свежеотпечатанные гравюры. Все
курили, обсыпая себя и соседей пеплом, туша сигареты о распятия и бросая
окурки в разорванный живот Пророка, Мыслитель выколачивал трубку о голову
Орфея. Нет, подумал Болтун, это все-таки Париж. Правда, после присоединения
к Ибанску.
Группа иностранцев пробиралась к выходу, уверяя друг друга и окружающих
в том, что они были потрясены виденным. Все они держали в руках маленькие
рулончики -- подаренные Мазилой гравюры. Какое безобразие, сказал Сотрудник
Мыслителю. Все они -- состоятельные люди. Купить могли. А они унесли минимум
на тысячу долларов. И даже глазом не моргнули. Другая группа иностранцев
разглядывала огромного деревянного болвана, начатого много лет назад одним
рехнувшимся помощником Мазилы и не выброшенного из мастерской на дрова по
причинам, не известным даже стукачам и Отделу Культуры. Иностранцы
фотографировал болвана, качали от восторга головами и уверяли друг друга и
окружающих в том, что они тоже потрясены. Все вроде бы то же самое, подумал
Болтун, но все уже другое. Зачем я здесь? А где же тебе еще быть? Твое тело
вернулось, и ты -- дух -- должен вернуться в свое тело. Только тело, судя по
всему, не торопится вернуть свой дух обратно.
Мазила, одетый во все иностранное, сильно похудевший, но не
помолодевший, лепил какой-то гигантский бюст. Привет, старик, кивнул он
Болтуну, не прерывая работы и продолжая что-то рассказывать о Париже
девицам, глядевшим ему в рот. Привет, сказал Мыслитель Болтуну. Уже
выпустили? Дешево отделался. Учитель еще сидит? Мы так и не поняли, за что
вас. Такая глупая и смешная липа. Это Бульдозер раздул, чтобы на этом
карьеру сделать. Но он погорел. Не слыхал? Анекдот!...
Собравшиеся время от времени подходили к Мазиле, разглядывали с видом
знатоков и ценителей кусок глины, отдаленно напоминавший голову Заведующего
Ибанска (Заибана, как теперь стали говорить), и высказывали глубокомысленные
суждения. Ты здорово продвинулся вперед, сказал Социолог. Вот что значит
несколько лет пожить на Западе. Я только что вернулся из Англии. Ездил с
делегацией. Встречался с самим... Потрясающе, завопил Неврастеник. Ну и
урод! Левый глаз оставь так. У меня недавно книжечка вышла. Хорошая книжка,
честно признаюсь. Я обязательно тебе подарю. Мне удалось кое-что сказать. Ты
здорово передаешь его духовное убожество и мелкое тщеславие, сказал
Сотрудник. Не хотел бы я, чтобы меня изобразили в таком виде. Только так не
пропустят. Ни за что! Наши вожди -- по постановлению красавцы. Так что лоб
надо немного повыше, а подбородок подать вперед. Иди сюда, заорал Брат,
разливая коньяк в кофейные стаканы. Брось ты этих м.....в!
А ты что скажешь, спросил Мазила Болтуна. Когда-то один человек,
считал, что нельзя написать гениальную передовицу в газету, сказал Болтун. А
где...? Болтун осмотрел мастерскую и с трудом разглядел в углу, заваленном
ящиками и обломками старых работ. Великий Замысел. Мазила уловил взгляд
Болтуна. Заходи как-нибудь в другой раз, потолкуем. А то видишь -- народ.
Что нового, сказал он, обернувшись к Крысу. Двурушник погиб в автомобильной
катастрофе. Его наши убрали, сказал Крыс. Не думаю, сказал Мазила. Там
автомобильные катастрофы -- обычное дело. Последнее время он здорово пил. К
тому же он живой был выгоднее тем, кого Вы называете словом Наши. Как
пример, к чему ведет дурное поведение. Певец покончил с собой. Почему?
Трудно сказать. Он там имел успех, пока был здесь. А там к нему быстро
утратили интерес. Полная изоляция. Что делает Правдец? Книги пишет. Сразу
три. Одна -- подлинная история Ибанска. Другая -- ложность идеологии
ибанизма Третья -- куда и как должен идти ибанский народ. Это несерьезно,
сказал Мыслитель. Полная потеря чувства реальности. Что он берется не за
свои дела? А где установлено, какие дела свои, а какие -- не свои, спросил
Посетитель. Но мы живем в двадцатом веке, сказал Социолог. Должно же быть
чувство гражданской ответственности! Вы упрекаете Правдеца в отсутствии
такого чувства, спросил Посетитель. Странно. Я имею в виду другое, сказал
Социолог. О какой, например, подлинной истории может идти речь? Такой вообще
не бывает. Историю пишут лишь для того, чтобы исказить прошлое в интересах
какой-то предвзятой идеи. Все искажают. Важно лишь то, в каком направлении и
с какой целью это делается. Это же азбучные истины, Я в своей статье в
Журнале писал... Направление Правдеца известно, сказал Мазила, увеличивая
лоб Заибана еще на четыре сантиметра. Направление это -- антисоцизм. А цель
-- благо народа. А что такое народ, заорал Брат. Пошли вы все в ж...у со
своим народом! Плюнь ты на этих м.....в! Иди сюда, выпьем! Это будет та же
официальная история, только наизнанку, сказал Мыслитель. Поменять местами
охранников и заключенных, -- вот вся философия Правдеца, сказал Тля. Только
будет ли от этого лучше? Будет хуже, сказал Мыслитель, обдумывая, под каким
соусом он попросит у Тли в долг крупную сумму на длительное время. А что он
смыслит в ибанизме, сказал Мазила. Вот Мыслитель, например, мог бы,
действительно, разоблачить его. Если бы захотел, конечно. Он специалист.
Вряд ли, сказал Неврастеник. Он мог бы защитить лучше, чем другие. Но это
очень опасно. Опаснее, чем разоблачение. Для этого нужно большое мужество.
Ты шутишь, сказал Мазила. Никак нет, сказал Неврастеник. Конкуренция.
Хорошая книга по ибанизму сразу дает положение, славу, звания, средства. Они
легче простят плохую книгу против, чем хорошую за. Он, конечно, шутит,
захихикал Крыс. Ну как, спросил Мазила у Болтуна. Так лучше? Ха-ха! Ну и
рыло получается! Наполеон! Ха-ха! Римский патриций! Ха-ха-ха! Это не имеет
значения, сказал Болтун. А что имеет значение, спросил Мазила. То, что ты
лепишь Его, сказал Болтун. И то, что его лепишь Ты. Это суть эпохи.
Потрясающе, услыхал Болтун уже в дверях возглас Неврастеника. Нос! Не трогай
больше нос! Вот это нос! Вот это морда!! Вот это рыло!!
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Никто не заметил, когда возвратился Болтун. Да и он сам не заметил, что
вернулся, настолько образ жизни там и здесь, на свободе, были похожи. Выйдя
от Мазилы, он решил сочинить новый трактат о нем. Но так как время стало по
некоторым причинам еще более либеральным, чем ранее, написать трактат так,
чтобы об этом не узнали другие и не приняли меры, стало практически
невозможно. И он решил сочинить его в уме. Сидя там, он сочинил таким
образом буквально десятки таких трактатов, научился держать их в голове и
при желании воспроизводить их. Надо достать магнитофон, подумал он, и я за
неделю надиктую целую книгу. Хотя бы от нечего делать. От одуряющей скуки,
напавшей на него после встречи с Мазилой. И назвал он свой трактат
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Сначала я хотел сочинить поэму о победе сильного человека над косными
обстоятельствами и враждебной средой, вольного духа над скованным телом,
гения над серостью, думал Болтун. И вроде бы это соответствовало фактам.
Победа вроде бы налицо. О такой судьбе можно только мечтать. Мировая
известность, признание, делай, что хочешь говори, что хочешь, езжай, куда
хочешь. Что еще? Но это была бы ложь. Сильный побеждает только одним путем
-- становясь слабее. Гений побеждает, становясь серее. Свободный побеждает,
сковывая себя. Но чья это победа?
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Учитель вышел на привокзальную площадь. Прохожие при виде его начинали
ощупывать свои карманы. Ну и бандит, говорили они. Гляди, какая рожа. Сажать
их надо! Вешать! Постовой решительно направился к нему и потребовал
документы, ощупав на всякий случай пистолет. Ясно, сказал он, поглядев
бумаги. А ну, топай отсюда живей! Здесь иностранцы ходят. Сфотографируют --
пеняй на себя. Пошел ты в ж..у, лениво сказал Учитель и не спеша запихнул
бумаги за пазуху. За эти годы тут произошли действительно огромные перемены,
подумал он. Ого какие махины понастроили! Что твой Нью-Йорк! И все-таки тут
что-то осталось незыблемым. Какая-то глубинная безвкусица и серость. Ну
конечно, вон улицу перерыли на самом видном месте. Наверно канализацию
забыли провести. А этот небоскребик уже ремонтируют? Ибанск есть Ибанск.
Провинциализм с претензией на столичность. Столица столиц, как выразился
Заибан. Захудалая периферия, вообразившая себя центром мироздания. Чего тебе
еще, спросил он перепугавшегося постового. Сказано, пошел вон! Пушку оставь
себе. А я, может быть, тут ночевать останусь.
И в самом деле, куда идти, подумал он. Дома нет. Жена сразу же
расторгла брак, как торжественно сообщили ему, и добилась лишения его прав
отцовства. Квартиру поменяла. Где теперь прописываться? Друзей никого не
осталось. Он вышел на обезлюдевший проспект Претендентов. Странно, подумал
он. Еще так рано, а людей никого не видно. Ах да, сегодня же матч. Наши
встречаются с гренландскими профессионалами. Матч века! Победа принципов
ибанизма в спорте нам нужна во что бы то ни стало. Если наши проиграют,
кое-кого могут посадить.
Дойдя до Продуктового Ларька, Учитель присел на сваленные как попало
пустые ящики из-под каких-то неведомых ныне фруктов. Если мне память не
изменяет, подумал Учитель, эти ящики валяются здесь с тех самых пор. Итак, я
опять на свободе, сказал он вслух. На свободе! И он рассмеялся. И рядом с
ним рассмеялся кто-то еще. Кто ты, спросил Учитель. Никто, ответил голос. А
ты? Я тоже, ответил Учитель. Откуда ты, спросил голос. Из прошлого, ответил
Учитель. А ты? Я хуже ответил голос. Я из будущего.
Обычно я живу здесь, сказал Хмырь. У меня есть местечко, где можно
переночевать. Берлога. Но моя Сожительница сегодня спит с Участковым.
Сегодня его очередь. Можно было бы пойти к Спекулянтке. Но она сегодня спит
с Ревизором. У них в магазине крупно проворовались. Идет ревизия. Так что
сам понимаешь. Пойдем пока в Забегаловку. А потом что-нибудь придумаем.
ПОЦЕЛУЙ ИБАНЦА
Ибанцы много всего внесли в мировую культуру. Радио, самовар, матрешки,
-- всего не перечесть. Ибанский землепроходимец Хмырь раньше Колумба ходил в
Америку. И не раз. Возьмет, бывало, краюху хлеба и пару запасных лаптей, и
пошел. Далече ли собрался, спрашивают соседи по квартире. В Америку, говорит
Хмырь. Ишь, Колумб какой нашелся, шипят соседи от зависти. Может, подарочки
принесешь? Бутылочку ихней какой-колы? Пиджак замшевый? Или шубку
нейлоновую? Ха-ха! Я бы принес, говорит Хмырь. Да валюты, сами понимаете, в
обрез. И пошел. На работу пошел. Прямо в братийное бюро. Характеристику,
говорит, дайте. А далече ли ты собрался, спрашивает Браторг. В Америку,
говорит Хмырь. Ишь, Колумб какой нашелся, говорит Браторг. Чего ты там не
видал, в этой Америке? Думаешь, без нас, сопливых, не обойдутся? Они и без
нас Америку-то откроют! Они -- не то, что мы. Европа! У меня родственник
там, говорит Хмырь. Чингачгук. Может, слыхали? Приглашение вот прислал. А
кто он такой, твой Чинначхать, спрашивает Браторг. Может, миллионер какой?
Реакционер? Расист небось? Из ЦРУ? Нет, говорит Хмырь. Он -- вождь. Красный.
И голый весь. Как ибанец. Не отличишь. Раз так, говорит Браторг, иди О
ткрывай Америку! И Хмырь пошел. Прямо в специальную комиссию
маразматиков-пенсионеров. А скажи-ка, спрашивает Маразматик, какой
политический строй в этой твоей... как ее... Америке? Дикость и варварство,
говорит Хмырь. И никакой семьи, частной собственности и государства. Угадал,
говорит Маразматик. А как относится король одной иностранной державы к
событиям на Ближнем Востоке? Отрицательно, говорит Хмырь. Верно, говорит
Маразматик. А сколько картошки в этом году собрали хлеборобы Заибанья?
Вдвое, говорит Хмырь. Молодец, говорит Маразматик. Политически ты подкован.
Можно доверить. Иди! И Хмырь пошел. Прямо в Органы Охраны Народа (ООН). В
Америку собрался, спрашивает Сотрудник. Прекрасно. Давно пора. Только вот
ответь, что ты говорил своему собутыльнику Балде в Забегаловке? А анекдотики
кто рассказывал во время пьянки у Лаптя? А известно ли тебе, что твой
Чинначкак пренебрежительно отзывался о наших мероприятиях по воспитанию
интеллектуалов с испорченной анкетой? И Сотрудник нажал кнопку. Из окошечка
прямо в рожу Хмырю со свистом выскочила автоматическая фига и поставила на
лбу у Хмыря штампик: ОТКАЗАТЬ. Иди, сказал Сотрудник. Раньше, чем через год,
не появляйся. И помни... И Хмырь пошел. Прямо домой. Далече ли ходил,
спрашивают довольные соседи. В Америку, говорит Хмырь. Скажите, пожалуйста,
Колумб какой объявился, перемигиваются соседи. Может подарочки какие принес?
Сувенирчики? Бутылочку коки-колы? Дал бы попробовать, давненько не едали. А
как там поживает твой родственничек Хемингуей? Может литературку какую
разоблачительную дашь почитать? Мы ведь необразованные! А пошли вы все куда
подальше, говорит Хмырь. Пока вы мне тут палки в колеса суете, Колумб на
всех парусах в Америку шпарит за приоритетом. И он был прав. Колумб перед
отплытием в Америку приезжал в Ибанск под видом иностранного туриста и
встречался с Хмырем. И тот дал ему кое-какие адресочки. Сотрудники ООН
своевременно разоблачили Хмыря. Но было уже поздно. Колумб уплыл.
Однако самый грандиозный вклад ибанцев в мировую культуру -- это обычай
троекратного целования. Историки считают, что повсеместное его
распространение сыграло в судьбах человечества не менее важную роль, чем
изобретение огня и открытие книгопечатания. Не случайно же год принятия
Декларации Целования на чрезвычайной международной ассамблее всех стран и
народов стал началом нового летоисчисления. Все исторические события стали
отсчитывать годами до или после Поцелуя Ибанца (ПИ).
Согласно упомянутой Декларации процедура целования производится так.
Лица предназначенные для целования, движутся навстречу друг другу, изображая
на лице нечто такое, что в великой ибанской литературе передается возгласом:
ба, кого я вижу! сколько лет, сколько зим!! Вот не чаял встретиться!!!
Сблизившись на такое расстояние, чтобы нижние части животов плотно прижались
друг к другу, целовальщики останавливаются и разводят руки в стороны под
углом шестьдесят градусов ладонями вперед. Одновременно они приоткрывают
пасти ровно настолько, чтобы не вывалились искусственные челюсти, но чтобы
началось обильное слюноотделение, и выпячивают губы как можно дальше вперед.
Затем резким движением они хватают друг друга крест-накрест, причем
встречающий слегка сгибается влево, поскольку правая его рука идет вверх, на
левое плечо встречаемого, а левая -- вниз, на правый тазобедренный сустав
встречаемого, тогда как встречаемый слегка сгибается вправо, кладя левую
руку на правое плечо встречающего, а правую -- на его левый тазобедренный
сустав. Раньше целующиеся часто путали правое и левое у стоящего напротив
партнера и сцеплялись таким фантастическим образом, что их с большим трудом
разнимали. Иногда их даже разрезали автогеном. Потом разработали специальную
инструкцию в дополнение к Декларации и под расписку разослали королям,
президентам, председателям, шахам и прочим лицам, допускаемым к обряду
целования на высшем уровне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48