Видишь, небо пожаром объято.
Слышишь, там начинается бой.
Умирать улетают ребята.
Только ты остаешься живой.
Жизнь пройдет, пронесется на бреющем,
Будешь время, не деньги, сорить.
Молодой, пожилой и стареющий
Одну мысль про себя говорить.
Помнишь, небо пожаром объято?
Помнишь, тот твой пропущенный бой?
Помнишь, там погорели ребята?
Для чего ты остался живой?
Но ничего подобного на самом деле не было. Это был лишь бред в ночь
перед боем. Перед рассветом на губу прибежал связной и махнул без слов
рукой. Человек затянул ремень, надел шлемофон и пошел на КП. На обратном
пути его сбили. Через несколько дней он добрался до полка. Где ордена,
спросил Особняк. Где документы? Где стрелок? А пошел ты на..., ответил он.
Ему было все равно. Он знал, что все равно посадят. Но время было трудное.
Летчики были нужны. И его выпустили. И он опять летал. И не раз был бит и
сбит.
Помнишь, как погибали ребята?
Для чего ты остался живой?
Ты начинаешь раскисать, сказал он себе. Хватит сентиментов!
ПОЛЕМИКА О СУДЬБЕ
Если бы Крикун в детстве ел досыта и спал на простынях, сказал
Мыслитель он не стал бы заниматься всякой ерундой. Он стал бы крупным
ученым. Крикун не мог стать ученым вообще, сказал Болтун, так как был для
этого слишком умен и талантлив. Он сделал нечто большее, чем научное
открытие. Он совершил историческую глупость. Какую, спросил Мыслитель. Не
знаю, сказал Болтун. Мы этого, судя по всему, никогда не узнаем.
ЕДИНСТВО
Ты не любишь наш изм, сказал Кис, кидая похотливые взгляды под грязную
и мятую юбку Жабы, из-под которой кокетливо торчала поролоновая комбинация.
А изм все-таки есть воплощение чаяний. Чаяний идиотов, сказал Сотрудник. А
если и не любит, так разве это преступление, сказал Мыслитель. Заткните
этому кретину пасть Жабиной сиськой, сказал Супруга. Мальчик растерялся,
решил переписать всех без разбора. И пусть потом сами разбираются.
Сослуживец, обняв Претендента, затянул:
Коллективные умы
Дегенератов многих,
Это -- хор глухонемых
И балет безногих.
Силен, бродяга, сказал Сотрудник. Какой талант гибнет. А Сослуживец,
отбивая такт о череп Претендента, импровизировал без передыху:
Раньше первым был агент.
А теперь -- антилигент.
Подождем еще немного,
Пошагают оба в ногу.
Захмелевший Мальчик впал в состояние откровенности и рвался кому-нибудь
излить душу. На него не обращали внимания. Меня вчера вызывали, сказал он
наконец Учителю. Туда! Ну и что, сказал Учитель. Предложили стать
осведомителем, сказал Мальчик. Поздравляю, сказал Учитель. Ну а ты? Обещал
подумать, сказал Мальчик. Учитель знал, что такая ситуация возникает лишь
после того, как человек уже дал свое согласие, и совет он спрашивает для
очистки совести. Его немного удивила лишь циничная простота проблемы. Все
равно не отвертишься, сказал он. Верно, сказал Мальчик. И лучше, если у них
будет наш человек, а не чужой. Чудак, подумал Учитель. Чужой -- это сначала
всегда свой. Но промолчал. На всякий случай лучше знать своих стукачей в
лицо, решил он. Не будет же он буквально обо всем доносить! Свой все-таки!
Но Учитель ошибался. Мальчик еще месяц назад написал обстоятельный отчет о
деятельности группы Учителя, в которую он входил и был активным деятелем.
ДОНОС
Я не знаю ни одного человека из числа своих знакомых, о котором не
говорили бы, что он -- штатный сотрудник или стукач, сказал Болтун. Когда
напечатали первую книгу Правдеца, то даже о нем говорили, что это сделано по
заданию Органов. О Мазиле и говорить нечего. Девяносто процентов ибанских
художников уверено, что он по меньшей мере полковник Органов. Иначе им
нельзя понять, почему он до сих пор на свободе. Каковы причины этого
явления? Их много. Начиная от пустяковых. Например -- модный способ унизить
человека. Зарекомендовать себя с определенной стороны. И кончая серьезными.
Назову главные из них. Во-первых, навязываемая всем идеология, согласно
которой у нас даже все оппозиционные акции совершаются с ведома Органов и
под их контролем. Органы обо всем знают с самого начала. И если что-то
произошло, то, значит, так нужно было. Это допустили с заранее намеченной
целью и вовремя пресекли. Иначе было бы хуже.
Во-вторых, колоссально раздутые штаты Органов и их постоянных
осведомителей. Их представители имеются во всех учреждениях. А стукачей
приходится минимум один на десять взрослых. Плюс к тому все граждане
регулярно выполняют функции стукачей, даже не подозревая зачастую этого и не
видя в этом ничего предосудительного. Например, вызывают порядочного
гражданина А и спрашивают, не замечал ли он чего-либо плохого за гражданином
В. Гражданин А возмущен. Он бросается защищать В. И при этом выкладывает
все, что ему известно о В.
Однако аппарат Органов и вся его грандиозная система осведомительства
есть типичное и даже сверхтипичное ибанское учреждение. Отбираются туда
наиболее социабельные индивиды, из которых вырастают обычные хапуги, лодыри,
лгуны, карьеристы. Они работают хорошо только тогда, когда нужно напустить
сотню таких сотрудников на одного беззащитного человечка. Тогда они
проявляют чудеса идиотской изобретательности и сообразительности. Бездари,
лодыри и лгуны, как правило, суть виртуозные выдумщики нелепостей. Так что
грандиозный аппарат сыска, доноса и надзора еще не определяет сам по себе
психологию стукомании ибанского общества.
Основу этого явления образует общая система взаимного доноса,
вырастающая из социальных основ общества как норма и привычная форма его
бытия. Мы к этому привыкаем с детства, живем в этом ежедневно и даже не
замечаем. А посмотрите, на нашу жизнь со стороны. Газеты, кино, журналы,
романы, собрания, симпозиумы, заседания, разговоры, отчеты и т.п. Что это
такое? Доносы. Доносы. Доносы. На себя. На соседа. На коллегу. На
начальника. На подчиненного. То, что называют системой отчета и контроля, и
есть официальная система доноса как форма нормальной жизни общества.
Информация о ходе дел, о результатах работы и т.п. в этом занимает крайне
ничтожное место. Результаты видны и без отчетов, бесед, докладов, сообщений
и т.п. Все это делается как социальная, а не познавательная и управленческая
акция. На каждого гражданина тем самым создается своего рода незримое (а во
многих случаях и зримое) досье, которое в любое время может быть пущено в
ход. Человек просвечивается насквозь по всем направлениям так, чтобы в нем
не было тайны. И человек приучается не иметь тайны и избегать ее. А человек
без тайны есть социальная штучка, и не более. Пустышка. Голая форма для
функции.
Так что аппарат Органов не есть отклонение от норм нашей жизни. Он есть
ее законное порождение и выражение. Не быть органов, общество так или иначе
выполнило бы их функцию. Может быть, даже в еще более страшных формах.
Например, завели бы свои камеры в каждом доме и учреждении. Органы даже
немного лучше, чем породившее их тело, ибо они в какой-то мере
профессиональны. И если бы не было никакой надобности ловить шпионов и
врагов народа, если бы не действовал принцип, так хорошо в свое время
выраженный Литератором:
Завсегда среди нас
Враг скрывается,
Так как классов война
Обостряется,
все равно сложились бы Органы в их теперешнем виде как подлинное
выражение одной из существенных сторон ибанского образа жизни. И, кстати
сказать, выражение все еще таинственной для Запада ибанской души.
БРАТ
Самый загадочный персонаж Ибанска -- Брат, говорит Сослуживец. Не хочу
ничего слышать про этого подонка, кричит взбешенный Мыслитель о своем друге.
Они только что посмотрели выступление Брата по телевидению. Брат излагал
новое прочтение темы Моцарта и Сальери, по которой Мыслитель считался
крупнейшим специалистом. Как его выпустили, удивился Неврастеник. Такая
одиозная фигура... Ничего особенного, говорит Социолог. После погрома
Правдеца, Двурушника, Срамиздата и прочих надо создавать видимость того, что
у нас интеллектуалы процветают. Теперь в ход пойдет Ибанка, Брат, Распашонка
и прочее подобное. Даже Мазилу сейчас начнут публично поминать. Ничего
загадочного в Брате нет, говорит Супруга. Обыкновенный стукач. А по-моему он
штатный сотрудник, говорит Мальчик. Ерунда, говорит Сотрудник. Там таких
трепачей не держат. Если он и стукач, то доброволец. А скорее всего у него
другие функции. Какие? Те самые, какие он только что выполнял. Он
провокатор, говорит Мыслитель. Очень может быть, говорит Супруга. Но он --
обаятельный и неглупый человек.
А между тем все они ошибались. Брат был действительно загадочной
фигурой на арене ибанской истории этого периода. Он был воплощением широты,
глубины, сложности и мятежности ибанской души. Он был загадочен, ибо был
типичен. Гипертрофированно типичен. Он сам не знал, кто он и что он. Когда
он, например, клялся Правдецу, что слухи о его причастности к Органам
распускают сами Органы с целью расколоть и ослабить движение, он говорил
правду, так как никто не поручал ему идти к Правдецу и выведывать, чем
сейчас тот занимается. Но он говорил и неправду, так как по выходе от
Правдеца побежал к своим друзьям из Органов и рассказал о новой потрясающей
книжке которую сейчас пишет Правдец. Мы, ребята, говорил он с жаром, должны
сделать все, чтобы книга была напечатана. Вы должны убедить Теоретика в том,
что в ней нет ничего антиибанского. Я вам принесу почитать куски. Только --
под величайшим секретом. Правдец глубоко наш человек, сами увидите. Я за
него ручаюсь. Даю слово иста, он не подведет.
ПРОГРЕСС В ТЮРЕМНОМ ДЕЛЕ
Мне предложили заведовать кафедрой в Тюремной Академии, сказал
Мыслитель. Где, удивился Болтун. Неужели такая существует? А как же, сказал
Мыслитель. Что же ты думаешь, в обществе прогресс, и чтобы он не коснулся
такой важной сферы его существования?! Тут прогресс, пожалуй, более
значительный, чем в твоей науке. Теперь надзиратель -- минимум со средним
образованием. Коридорный -- обязательно с высшим. Начальник блока --
кандидат наук, доцент. Начальник тюрьмы -- доктор, профессор. И какие же
факультеты в этой академии, спросил Мазила. Всякие, сказал Мыслитель. Им
надо отдать должное, они использовали новейшие достижения науки и поступили
весьма радикально. Например, у них такие факультеты уже во всю работают:
идеологический, строительный, кибернетический, физкультурный, медицинский,
экзекуционный, психологический... Сейчас мы, пожалуй, на первом месте в мире
по этому делу. В Академии более тысячи иностранных слушателей. Прекрасно,
сказал Болтун. Образованные тюремщики! Приходит такой на работу наниматься
где-нибудь во Франции и Америке. Какое образование? Ибанская Тюремная
Академия. Замечательно! Берем с двойным окладом! Ценные специалисты нам
нужны! А что ты иронизируешь, говорит Мыслитель. Образование никогда никому
не вредило. Кстати, они ведут большую научную работу. Читал в газетах,
выбрали в академики А и В и дали премию А, С и Д? Так это сотрудники ИТА.
Возможности у них большие. В частности, они установили, что нормы питания
уголовников были несколько занижены, так что им питание будут улучшать. А
нормы питания политических были несколько завышены. Будут снижать. Премию
как раз за эти исследования дали. Ну и как, спросил Мазила, ты согласился? А
почему бы нет, сказал Мыслитель. Народ там лучше, чем у нас. Без комплексов
по крайней мере. Работа -- не бей лежачего. В течение года квартиру дают.
Оклад -- за заведование, за звание (присваивают сразу звание), за выслугу. И
всякие спецнадбавки. Свои закрытые магазины и буфеты. Уровень образования
выше университетского. На идеологическом факультете, например, преподается в
полном объеме социология, социальная психология, психоанализ, история
религии. Два языка. Практика за границей. В конце концов, какое значение
имеют названия? Это -- первоклассное учебное заведение и научный центр. Я
думаю, что реальный прогресс Ибанска вообще пойдет по этим линиям. Это
только поначалу так, сказал Болтун. Пройдет немного времени, и превратится
твоя ИТА в обычное ибанское учреждение закрытого типа и с привилегиями, т.е.
в сборище хапуг, карьеристов, лодырей, халтурщиков, лгунов, насильников. А
мне страшно от всего этого, сказал Неврастеник. Тюремное дело, поставленное
на современную научную основу, -- это перспектива! Зачем все это нужно,
говорит Мазила. На уголовниках это все равно существенно не скажется. А
политических не так уж много. Их можно давить и без науки. Мало ли что
можно, сказал Мыслитель. Тюремщики тоже люди. Им тоже надо жить полноценной
жизнью. Им тоже нужен свой спектакль на уровне всех достижений современной
цивилизации. А заключенный им нужен как основа и материал для их
деятельности. Как генералу нужен солдат. Воспитателю -- воспитуемый. Шахтеру
-- уголь. Летчику -- самолет. Без заключенного и работы с ним все
грандиозное тюремное дело и возвышающееся над ним дело отправления
правосудия теряет смысл. Кошмар, говорит Мазила. Как можно говорить такие
вещи! А что тут особенного, сказал Мыслитель. Тут нет ни добра, ни зла. Ни
любви. Ни ненависти. Тюремщик не имеет личностного отношения к заключенному.
Это -- поле, объект и продукт его профессиональной деятельности, а не
личность. Личностные отношения возможны только между взаимно независимыми
индивидами. Что это он так разговорился, сказал Мазила, когда Мыслитель
внезапно ушел. Оправдывается, сказал Болтун. Себя уговаривает. Как ты
думаешь, спросил Мазила, он согласится? Конечно, сказал Болтун. Раз
построена теория, согласно которой Тюремная Академия прогрессивнее
Университета (и в этом он, пожалуй, прав, если иметь в виду свободу
преподавания), то не может же передовой мыслитель не последовать ей. Тем
более это крайне выгодно во всех прочих отношениях. А репутация, сказал
Мазила. Думаю, что самые рьяные его поклонницы будут приняты на работу в его
Академию, сказал Болтун. Ну в этом-то как раз ничего особенного нет, сказал
Неврастеник. А я разве говорю, что это -- нечто особенное, сказал Болтун.
Это -- обычность.
БРАТ
Когда Брат уговаривал Правдеца написать письмо Заведующему с просьбой о
помощи, он был искренен. Когда же он говорил при этом, что Заведующий
неплохо отзывался о Правдеце, он врал. Когда он говорил Мазиле, что пришел к
нему от имени Органов, он врал. Когда же Мазила гнал его вон, называя
самозванцем, а он в ответ кричал, что они выбросят Мазилу вон и не дадут ему
вывезти ни одной работы, он был искренен. И не искренен, так как бежал к
друзьям из Органов и умолял спасти ибанскую культуру, так как Мазила
уезжает. Мазила глубоко наш человек, говорил он убежденно. Я за него
ручаюсь. Он не подведет, даю слово иста. А в докладной записке для Теоретика
он писал, что известность Мазилы на Западе имеет скорее политический
характер, так как художников таких на Западе пруд пруди.
Когда нужно было спрятать оригиналы коллективных писем, Брат взялся это
сделать. Он спрятал их в старом диване своего школьного приятеля. И когда
того стали днем и ночью беспокоить какие-то темные личности с целью
сфотографировать письма или сделать из них выписки и он взмолился, чтобы
Брат их забрал, Брат был искренне потрясен неблагодарностью ибанского
народа. Эх ты, ибанский народ, говорил он, размазывая по небритой роже
пьяные слезы. Тебе в кои веки дали возможность послужить делу освобождения
народа, а ты... Ладно, черт с тобой! Выброси это дерьмо. Оно давно никому не
нужно. Вот подлец, сказал Приятель. Но Брат не обиделся и взял у Приятеля в
долг до получки. Ему плюй в глаза, а ему все божья роса, говорил потом
Приятель. Какие сволочи у нас люди, говорил Брат потом Лидеру. Я оставил ему
на одну ночь, а он снес их в Органы. Кстати, что это за мудак был у тебя,
спросил он Крикуна, с которым столкнулся в дверях. По-моему, типичный
стукач. Говорят, стукач, сказал Лидер. Но это даже забавно. Делать такое
дело руками самых Органов! Коньяк? Виски? Можно, сказал Брат. Вообще-то мне
надо на Ибанку. Худсовет. Хотя, эти говнюки могут и подождать. Все равно они
без меня ничего не сделают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48