Например, если какая-то функция социальной
группы отделяется от нее в виде функции особой самостоятельной группы, то
число лиц, реализующих ее с необходимостью возрастает в определенном
отношении. Установить это отношение несложно. Как с этим бороться?
Установить, какие функции социальных групп допускаются для отделения и
обособления и какие нет. Это можно сделать путем эмпирического пересмотра.
Например, есть смысл сделать функцию власти по руководству молодежью
принципиально неотделимой от функций братийных органов. Тогда отпадет
громоздкий аппарат молодежных организаций, а дело руководства молодежью
улучшится. Для обособляемых функций можно установить строгие нормы.
Например, не просто дробление данных организаций, а отделение функции в
сочетании с централизацией мелких организаций такого рода. Чтобы процент
руководства и паразитов не увеличивался. У нас пока рост числа социальных
групп ведет к увеличению этого процента. А можно его стабилизировать. Можно
ввести также правило компенсации: образование одних социальных групп
уничтожает другие.
Чем далее Почвоед читал замечания Учителя, тем более убеждался в том,
что он может влипнуть (если уже не влип!) с ним в неприятную историю. Пока
не поздно, думал он, надо с этим кончать. Недавно он присутствовал на
заседании комиссии по подготовке проекта новой конституции и был потрясен до
глубины души. Почти все члены комиссии, за редким исключением, молодые люди.
Наверняка ни один из них не был на фронте. Судя по бесконечным ссылкам на
западных авторов, все знают минимум по два языка. Что это за люди? Откуда
они? Учитель говорит, сынки. Второе и третье поколение начальства. Из
привилегированных институтов. Референты, помощники, соавторы, обозреватели,
консультанты. Ладно, черт с ними. Пусть так. Но что они говорят? Они с
удивительной легкостью как о чем-то крайне второстепенном творят о том, что
он, Почвоед, годами вынашивал в своей душе. Еще в окопах. В госпитале. На
стройках вдали от Ибанска. Они говорят все то же самое, что мог бы сказать и
Почвоед. И вместе с тем -- это что-то совсем другое. В чем же эта
противоположность? В манере речи? В развязности? В том месте, какое его
идеям отводится в системе прочих идей? Неужели Учитель прав, и действительно
нельзя придумать ничего такого, что не смогли бы придумать десятки других
людей? И дело действительно в умении отобрать главное, в установлении
необходимых связей и пропорций, в отыскании таких точек приложения сил,
нажим на которые заставит всю машину заработать в определенном направлении?
А в каком? Как будет после этого выглядеть весь строй общества? Без Учителя
ему в этом не разобраться. А мальчики из комиссии просто болтуны.
Нахватавшиеся верхушек благополучные преуспевающие болтуны. Учитель один
стоит их всех вместе взятых. Но он гнет куда-то не в ту сторону. Он
становится опасен. С ним надо кончать. Пора...
Главное, самое главное в реализации общей идеи экономизации и
прогрессивизации общества, читал он далее замечания Учителя, -- это система
средств самозащиты управляемых от управляющих, граждан от своей собственной
власти, индивида от своей среды, от массы. Без организации такой самозащиты
любые мероприятия по улучшению общества в желаемом направлении обречены на
провал. Такая самозащита есть единственная реальная обратная связь, без
которой немыслимо существование и развитие самоорганизующейся социальной
системы ибанского типа. Обратную связь здесь образуют не сводки, рапорты,
доклады, отчеты и т.п., -- они идут совсем в ином плане жизни (не говоря уж
о их ненадежности), а именно способность граждан отстаивать свои интересы в
борьбе с властями и коллективами.
Вон ты куда гнешь, подумал Почвоед. Нет, это не пойдет. Надо все это
уничтожить. А то с такими штучками можно напороться на крупные неприятности.
Зря я с ним связался. Зря. Так можно загубить важное дело.
СВОЙ ГОЛОС
Что Вы скажете о поэзии Певца, спросил Журналист у Распашонки. Поэзия
непереводима, сказал Распашонка. Меня, например, невозможно перевести даже
на ибанский язык. А на каком же языке Вы творите, удивился Журналист. Каждый
крупный поэт имеет свой язык, сказал Распашонка. У меня свой голос и свой
язык. Попридержи свой язык, сказал Начальник. А не то останешься без голоса.
Собирайся-ка в Америку. Вот тебе задание: покажешь всему миру, что у нас в
Ибанске полная свобода творчества. Только с тряпками поосторожнее. Знай
меру. А то сигналы поступили. Не больше десяти шуб, понял?
Приехав в Америку, Распашонка прочитал стихи.
Не боюсь никого,
Ни царей, ни богов.
Я боюсь одного --
Боюсь острых углов.
Где бы я ни шагал,
Где бы ни выступал,
Во весь голос взывал:
Обожаю овал!
Как он смел, кричали американцы. И как талантлив! Ах, уж эти ибанцы!
Они вечно что-нибудь выдадут такое! Мы так уже не можем. Мы зажрались. Как
видите, я здесь, сказал Распашонка журналистам. А я, как известно, самый
интеллектуальный интеллектуал Ибанска. Когда я собрался ехать сюда, мой друг
Правдец сказал мне: пропой, друг Распашонка, им всю правду про нас, а то у
них превратное представление. А мой старый друг с детских яслей Мазила...
А ведь в самом деле смел, сказал Учитель. Цари и боги -- это вам не
какие-то пустячки вроде Органов. Тут ба-а-а-льшое мужество нужно.
Сослуживец, завидовавший мировой славе Распашонки, сказал, что это вшивое
стихотворение надо исправить так:
Где бы я ни стучал,
Чей бы зад ни лобзал,
С умиленьем мычал:
Обожаю овал!
Вернувшись из Америки, Распашонка по просьбе Сотрудника написал
обстоятельную докладную записку о творчестве Певца. Для Самого, сказал
Сотрудник. Так что будь объективен. И Распашонка написал, что с точки зрения
современной поэзии Певец есть весьма посредственный поэт, но как гражданин
заслуживает уважения, и он, Распашонка, верит в его искренность и ручается
за него... Граждан у нас и без всяких там певцов навалом, сказал Заместитель
номер один, а посредственные поэты нам не нужны. Посадить! Либерально
настроенный Заведующий предложил более гуманную меру: выгнать его в шею!
Зачем нам держать плохих поэтов? У нас хороших сколько угодно!
ИСХОДНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ
Двурушник прав, сказал Болтун. Правдец сделал великое дело. Самое
великое, может быть, за всю историю Ибанска дело такого рода. Но позитивная
его программа смехотворна. А роль пастыря выглядит довольно неприглядно,
если не сказать большего. Надо исходить из позитивных предпосылок. Из
отрицательных ничего, кроме озлобления и разочарования, не получишь. Надо
признать как бесспорные факты следующее. Для ибанского народа революция была
величайшим благом. Народ фактически получил все, о чем мечтал. Он получил
еще кое-что сверх того, но это уже другой вопрос. Прогресс страны за эти
десятилетия был ошеломляющим. Народ свободен и в общем доволен.
Правительство выражает интересы народа. Братия -- единственная сила,
способная сохранить порядок в стране, предохранить в какой-то мере от
разгула насилия, обеспечить какой-то прогресс. Недовольство в большинстве
случаев не глубоко и не принципиально. Оно еще не затрагивает самые основы
жизни населения. Я готов признать почти все, что об ибанском образе жизни
говорит официальная доктрина и пропаганда. Отрицать все это бессмысленно. Но
суть дела не в этом. Все то, о чем наша официальная пропаганда молчит и
разговоры о чем у нас считаются клеветой, есть также законный продукт всех
позитивных достижений ибанской жизни. Из благ, расписываемых и рекламируемых
у нас на все лады, с неотвратимостью вырастают и все наши замалчиваемые и
отрицаемые всеми методами мерзости. Они имеют тот же самый источник. Из
народной свободы вырастает насилие над личностью и затем над самим же
насилующим народом. Из коллективизма вырастает индивидуализм. Из фанатизма
-- цинизм и неверие... Есть естественные законы социального бытия, над
которыми не властны народы и правительства. Когда Двурушник собрался уехать,
ему сулили златые горы, чтобы остался. Сам Заведующий обещал свое
покровительство. Думаю, что искренне. Говорят, он в принципе неплохой мужик.
Двурушник пытался пояснить ему, что не во власти Заведующего реализовать
свое обещание. Откуда он возьмет ему способных студентов, увлеченных наукой
как таковой? Для этого надо, по меньшей мере, изменить всю систему школьного
образования и приема в институты. Как он их заставит учиться ради науки, а
не ради устройства мелких житейских делишек? Для этого, как минимум, надо
радикально изменить систему ценностей в обществе и возможностей реализации
способностей. Как установить другую программу обучения, другой способ
оценок, отбора в аспирантуру, устройства на работу, публикацию статей,
защиту диссертаций и т.д.? Кто этим всем будет заниматься? Те же самые люди
и организации, которые создали и поддерживают существующую систему жизни и
сделали его, Двурушника, чужеродным элементом в ней. Бороться? Он боролся
тридцать лет. Итог? Полный разгром всех его усилий. Короче говоря,
Заведующий ничего этого понять не смог, разгневался и велел выгнать
Двурушника, но оформить как добровольное бегство отщепенца. Прогресс,
конечно-Раньше расстреляли бы. Заведующий все-таки проводит демократическую
линию, антихозяинскую. Страшно, сказал Мазила. Страшно, сказал Болтун. Мы
тут прикасаемся к типу истории, в которой время отсчитывают тысячелетиями, а
людей миллионами. Тут есть другой разрез бытия, о котором молчит Правдец. И
все прочие. Ибанский народ переживает трагедию нереализовавшихся
возможностей. А это -- самая страшная трагедия для цивилизованного народа.
Двурушник идет в этом разрезе, и Правдец понять его не сможет никогда.
РЕПЛИКА НЕВРАСТЕНИКА
Правдец все-таки бьет в самое больное место ибанского общества. В самое
главное. В самый нерв его. Дело в том, что ибанский народ пока еще живет с
сознанием совершенного преступления. Еще немного, и это сознание исчезнет.
Одно поколение, и Правдеца перестанут понимать. А пока еще есть какой-то
шанс заставить народ признаться в совершенном преступлении и очиститься от
недавнего прошлого. Если это не произойдет сейчас, то через
десять-пятнадцать лет будет поздно. Тогда это не произойдет никогда. И тогда
народ будет обречен жить с чистой совестью, но с натурой преступника. Я
боюсь, что признание и раскаяние не наступят. Почему? Потому что события
недавнего прошлого не есть случайность для ибанского народа. Они коренятся в
его сущности, в его фундаментальной природе. Правдец этого не понимает. И
хорошо, что не понимает, говорит Болтун. Пока есть малейший шанс очиститься,
его надо использовать.
ВТОРОЕ ИНТЕРВЬЮ ДВУРУШНИКА
Ибанский народ обречен влачить счастливое существование под мудрым
руководством своего любимого начальства, сказал Двурушник. Народ прекрасен.
Начальство еще лучше. Пусть плох я сам. Но я не хочу быть таким же хорошим,
как они, и быть счастливым вместе с ними. Я не совершал никаких моральных и
правовых преступлений, и за это был справедливо наказан. Меня долго не
хотели выпускать. И поделом. Чтобы выехать за границу, это надо еще
заслужить. При этом говорили, чтобы я убирался вон. И тоже поделом. А если
бы Вас не выпустили, спросили Двурушника, что бы Вы сделали? Дальнейшая
жизнь для меня в этом распрекраснейшем их обществе стала принципиально
невозможной, сказал Двурушник. Бороться за его изменение я не хочу. И считаю
это дело бесперспективным. Я устал.
ЧАС ДВЕНАДЦАТЫЙ
Ранним солнечным утром Крикун, сверкая орденами и погонами, вышел на
привокзальную площадь Ибанска. И его тут же забрали в комендатуру за
пластмассовые пуговицы, которые успели запретить, пока эшелон
демобилизованных дотащился до Ибанска. В комендатуре таких набралось больше
сотни. Добродушный комендант приказал погонять нарушителей час-другой
строевой и отпустить с миром. Крикун шагать отказался, снял погоны и
выбросил их в мусорную урну. Его примеру последовали многие другие. Один
капитан отвинтил свои ордена и медали и сунул их небрежно в карман. Бляди,
сказал Капитан. Кто, спросил Крикун. Ясно, кто, сказал Капитан. Сам знаешь.
Их продержали до глубокой ночи. Но все-таки отпустили. Раньше за это
посадили бы, сказал Капитан. Пойдем ко мне, тут рядом. Отметим наше славное
возвращение домой. И то хлеб, что живы и целы. И пока на свободе, сказал
Крикун.
ТРУДНОСТИ ПРОФЕССИИ
Наша работа тоже не сахар, сказал Сотрудник. Когда мы установили
наблюдение за Нытиком, знаешь, что отчебучил этот подонок? Что, спросил
Мазила. Он стал в свои черновики завертывать объедки, сказал Сотрудник, стал
плевать в них и даже, представь себе, мочиться и какать. Культурный человек,
называется! А мы изволь все это дерьмо чистить, склеивать, реставрировать. И
это нас злило больше, чем содержание его паршивой книжонки. И если его не
выпустят еще год, то этим он обязан исключительно себе. Почему, спросил
Мазила. Он нарушил правила игры, сказал Сотрудник. Он обязан был даже виду
не подавать, что заметил слежку. Это же для нас как-никак работа, а не
развлечение. У нас же есть профессиональное самолюбие. А насчет содержания
книги у нас к нему претензий нет. Книга полунаучная, и никакого успеха на
Западе иметь не будет. Они не поймут. Книга слишком умна для этих
зажравшихся дегенератов. И без внешних эффектов. Сенсации, одним словом, не
будет,
ТОЧКИ ЗРЕНИЯ
В оценке Хозяина мы перегибаем палку, говорит Супруга. Он же не только
расстреливал. Кое-что положительное он тоже делал. И не мало. Верно, говорит
Сотрудник. Были плотины, перелеты, победы. Верно говорит Певец.
Мы по-разному видим Мир.
Каждый в точку свою глядит
Этот тип для тебя -- кумир,
Для меня же он просто бандит.
Для тебя он -- мудейший вождь,
Для меня он -- убийца и вор,
Для меня он -- гнуснейшая вошь.
И бессмысленен этот спор,
И бессмысленно рыпаться мне.
Правды слов результаты -- шиш.
Ты поставишь меня к стене:
Одним звуком наш спор решишь.
Ты перегибаешь палку, сказал Сотрудник. Теперь не то время.
СТРАНИЧКА ГЕРОИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Хозяин был выдающимся ученым во всех областях науки, пока за них не
брался. Однажды он высказался по проблемам происхождения человека на
конгрессе антропологов. Сагласна ызму, сказал он, абызяна сначала жыла на
дэрэва, а патом слэзыла на зэмлу, и кыругазор ые рашшырылся. А сверху-то
виднее, шепнул один академик другому, лично наблюдавшему в свое время
происхождение человека и досконально знающему, как это делалось на самом
деле. Академика посадили. Потом другого. Потом всех остальных. Когда Хозяину
сказали, что академик пошутил, он ответил: шутыка -- вэшч сырыозная, а эслы
шутыка нэ сырыозна, ана просыта смышна.
СИМПОЗИУМ ПО МАТУ
Три года прогрессивные силы пробивали в верхах идею всеибанского
симпозиума по проблемам теории и практики ибанского мата. Сначала не знали,
по какому ведомству проводить симпозиум. Лингвистическое начальство
сваливало на математическое, математическое -- на философское, философское
-- на педагогическое, педагогическое -- на психологическое. Лингвистические
же низы тянули к себе, математические -- к себе, философские -- к себе... И
не было никакой возможности договориться. Органы предупреждали, что к
симпозиуму примажутся сомнительные личности и пойдут неправильные разговоры.
После речи Заведующего о тесной связи передовой науки с передовой практикой
строительства изма Заместитель по Науке как-то заметил, что о симпозиуме по
мату стоило бы подумать. Замечание приняли как руководство к действию
Создали Оргкомитет под руководством Секретаря. Через год Оргкомитет
выработал программу симпозиума. Еще через год наметил список докладчиков
общим числом пятьсот человек, разбив их по секциям. По философской секции
наметили такие основные темы: 1) мат и диамат; 2] классики о мате; 3) мат в
трудах классиков; 4) матореализм как высшая стадия материализма до
возникновения диамата. По математической секции: 1) формализация матологии
квазиупорядоченных полуструктур;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48