В результате общество приобретает тенденцию к снижению своего
творческого потенциала. Я думаю, что это общество вообще глубоко враждебно
всяким видам творческих проявлений и по другим аспектам его
жизнедеятельности.
Принцип распределения, о котором я вам говорил, не есть проявление
некоей природной справедливости или результат произвольного
законодательства, Он есть результат совокупного действия массы волевых
поступков людей и постоянно воспроизводится как таковой, закрепляясь в
обычаях, законах, привычках и т.п. Просто, люди, занимающие то или иное
социальное положение, урывают для себя от общего пирога тот кусок, который
максимально доступен их силе. Каждый стремится урвать максимум, доступный
ему по его положению. Максимальный кусок с минимальными затратами, -- вот
святая святых этого общества, рядящегося в одежды заботы, великодушия,
доброты, справедливости и т.п.
Итак, ибанское общество есть весьма сложная, дифференцированная и
иерархически структурированная система привилегий. Сложная система власти
призвана сохранять в воспроизводить эту систему привилегий. Ибанская
культура со своей стороны создает систему лжи, маскирующую эту весьма
прозаическую жизнь и изображающую ее как всеобщее равенство, справедливость,
процветание.
Я намеренно ничего не говорил о первой части рассматриваемого принципа
(от каждого по его способностям), поскольку он двусмысленен. Если имеются в
виду способности устраиваться в жизни, то он справедлив. Тут людей
уговаривать не надо. А если имеются в виду прирожденные способности к
производству духовных и материальных ценностей, то они не являются
социальными привилегиями и допускаются лишь в той мере, в какой не
затрагивают последние существенным образом.
ЦЕНА ОПЫТА
Книга окончена, сказал Правдец. Что дальше? Надо экземпляр спрятать
здесь, сказал Друг, а другой переправить туда. Лучше по два, сказал другой
Друг. Для перестраховки. Один экземпляр спрячу я, сказал Друг. Другой
экземпляр я могу спрятать, сказал Брат, А как переправить, спросил Правдец.
Брат упомянул о Крикуне. Правда, сказал он, есть что-то в нем такое, что мне
не нравится. А что ты скажешь, спросил Правдец у Друга. Годы тюрьмы научили
нас разбираться в людях. Тут ошибки не должно быть. Я тоже в нем сомневаюсь,
сказал Друг. Ну что же, значит отпадает, сказал Правдец. А может быть, стоит
с ними поиграть? У меня есть идея, засмеялся он. Перепечатаем последний
роман Литератора. Пусть переправляет! Идея всем понравилась. Все весело
смеялись, представляя, как вытянутся физиономии у сотрудников Органов, когда
они...
Так и порешили. Взяв один экземпляр Книги, Брат побежал к друзьям из
Органов. Потрясающая Книга, сказал он. Правдецу надо помочь. Поможем, сказал
Сотрудник. Оставь почитать. Не могу, сказал Брат. Единственный экземпляр.
Лично мне доверил. Тогда снимем несколько копий, сказал Сотрудник. Мы
оплатим. Идет, сказал Брат. Сделав несколько копий, Брат один экземпляр
загнал Журналисту, еще один кому-то еще, еще один потерял по пьянке.
Остальные принес Сотруднику. Тот был занят и отослал Брата к Инструктору.
Инструктор уезжал в отпуск и отложил дело до своего возвращения. Когда он
вернулся из отпуска и начал читать Книгу, она ему показалась скучной и
неудобной. Он не знал, за что зацепиться и к чему придраться. И направил
Книгу на отзыв штатным экспертам по этим вопросам -- Социологу и Мыслителю.
Социолог, высоко ценивший свои высококвалифицированные заключения, никогда
не торопился с ними, набивая себе цену. И он отложил Книгу подальше,
намереваясь заняться ею где-нибудь через месяц. Он даже не посмотрел, кто
автор Книги. Мыслитель остро ненавидевший Правдеца за свою собственную
бездарность, полистал Книгу и написал краткое заключение, в котором заметил
между прочим (среди массы прочих бессмысленных фраз о мировой литературе),
что это типичная болтовня на лагерную тематику. Началась обычная рутина,
благодаря которой Книга как-то ухитрилась проскользнуть на Запад. И только
Брат, зачастивший в гости к Сотруднику, с увлечением растолковывал ему смысл
новой книги Правдеца. Сын Сотрудника выпросил ее у него почитать до утра.
Собрав своих друзей, он попотчевал их новой книгой о лагерях. Ловко мы их
обвели вокруг пальца, говорил Правдец своему Другу. Да, говорил Друг, это у
нас не отнимешь! Тюремный опыт не пропал даром.
ГИМН СОБРАНИЮ
Представь себе, говорит Он, Двурушника прорабатывали на собрании. И
чего там только про него не наговорили! В основном -- друзья и коллеги,
знавшие его не один десяток лет. Плюнул бы он на собрание и не пошел,
говорит Она. Нельзя, говорит Он. Характеристику не дали бы. Плюнул бы на
характеристику, говорит Она. Нельзя, говорит Он. Без характеристики не
выпустили бы. Или, в крайнем случае, задержали бы еще на год. Чудовищная
нелепость, говорит Она. Что такое, в конце концов, наше собрание? Ничто,
говорит Он. Но -- всесильное ничто в таких случаях.
Эх, собрание, братание,
Давней юности мечта.
Взгляд соседки. Щебетание.
Сигареты теплота.
Звенит звонок. Сотрудник мчится
По учреждению родному.
Перед собраньем помочиться,
А этот -- сделать по-большому.
А тот бежит, разинув рот,
Купить от язвы бутерброд.
Эх, собрание, старание,
Ранней старости красота.
Бесконечное орание.
Пота вонь и теснота.
А зал гудит. Народ резвится.
Орет. Толкается к проходу.
Призвать к порядку кто-то тщится.
В графин, кричат, налейте воду.
И вдруг в почтенье стих народ.
Мелькнул директорский живот.
Эх, собрание, наказание,
Предынфарктная маета.
Выступальщиков кривляние.
И доносчиков клевета.
Уселся зал. Пора открыться.
Избрать президиум по штату.
Холуй с бумажкою вертится
С готовым списком кандидатов.
В президиум из года в год,
Сияя, прет активных род.
Эх, собрание, зевание,
Беспросветная скукота.
Демагогов завывание.
В мыслях полная пустота.
Ползала спит. Доклад струится.
Смакует фронда анекдотик.
Лишь бдит стукач. Ему не спится.
Пометки делает в блокнотик.
И трепачей привычный сброд
Для прений тренирует рот.
Эх, собрание, назидание,
Возвышающий момент.
Одобрение воззвания.
Обличающий документ.
Проснулся зал. Народ ярится,
За пунктом пункт тасуя ловко,
И резолюции стремится
Придать свою формулировку.
Надсмотрщиков надежных взвод
Следит, чтоб правилен был ход.
Эх, собрание, пропадание
Не минут, не дней, а лет.
Добровольное страдание.
Демократии расцвет.
Зато теперь, говорит Она, ему там хорошо без собраний. Да, говорит Он.
Пишет, что без собраний скучно.
ЧАС ДВАДЦАТЫЙ
По слухам, Органы с самого начала держали деятельность Срамиздата под
своим контролем и на пятьдесят процентов это вообще их затея. Но зачем,
спрашивается, Органам такая затея? Дальний прицел? Но они способны целиться
только в упор, да к тому же в беззащитную жертву. Были стукачи? А где их не
бывает? Доносы стукачей о первых шагах Срамиздата в Органах прочитали только
после того, как на него завели дело, т.е. через год как минимум. А что они
смогли выудить из моря доносов и показаний деятелей Срамиздата? Смех.
Явление в высшей степени любопытное. Мало того. Органы -- типичное ибанское
учреждение, работающее по общим законам ибанских официальных учреждений,
т.е. поразительно плохо и непродуктивно. Сам материал, с которым им
приходилось иметь дело, являл собою ту же картину. Оказывается, даже
оппозиционная организация Ибанска может существовать только по общим законам
ибанского общества. На это обстоятельство обращали внимание даже
представители некоторых иностранных посольств и иностранные журналисты. Они
незаметно усваивали стиль и дух работы ибанских учреждений и граждан.
Наконец, весь огромный материал, собранный Органами, не стоил выеденного
яйца по той причине, что отсутствовала внутренняя необходимая связь между
характером документально подтверждаемых действий срамиздатовцев и
содержанием опубликованных ими материалов, а каждый из этих двух элементов
их деятельности не содержал в себе абсолютно ничего, подлежащего юридической
оценке. Несмотря на обилие материала, не было материала для юридического
дела. Был в избытке материал для нормальной практики наказания в системе
ибанского общества. Этого материала хватило бы не на одну тысячу людей. Но
этот материал был совершенно непригоден с юридической точки зрения. Из него
трудно было выжать даже хилое дело на нескольких человек. Неужели Лодер и
его группа не поймут этого, думал Крикун. Тут одно спасение: держаться в
рамках закона, настаивать на рамках закона. Но эти рамки покупаются дорогой
ценой: ценой признания вины и раскаяния. Но без этого можно было обойтись.
Не могли же они со всеми расправиться так, как со мной. Процесс все равно
должен быть. Они совершили ошибку, обычную ошибку. Они уступили, оправдывая
уступку возможностью суда. Но эта возможность была и без уступки. Наоборот,
тогда она была бы еще сильнее. Нет, уступка тут -- не расчет. А натура.
Просто расслабленность. Впрочем, зачем их судить? Они же сделали все-таки
дело. Настоящее дело. И пусть им простятся их слабости. Они же люди. Да к
тому же ибанцы.
ВЫБОР ТОЧКИ ЗРЕНИЯ
Все, в конце концов, зависит от выбора точки зрения, говорит Почвоед.
Верно, говорит Учитель. Но выбор точки зрения не сводится к признанию или
отрицанию каких-то заданных суждений. Это может быть также и выбор явлений,
подлежащих рассмотрению. Возьмем, например, историю с Коновалом,
Селекционером и Генетиком. Послушать тебя, дело обстояло так. Невероятно
злобный и глупый Хозяин жаждет разрушить сельское хозяйство и науку и потому
возвеличивает шарлатана Коновала и уничтожает выдающихся ученых Селекционера
и Генетика.
Я так не думаю, говорит Почвоед. Ты вульгаризируешь мою точку зрения. Я
лишь утверждаю, что объективно получается так. Что значит, объективно,
говорит Учитель. Давай лучше без оценок. Вот тебе только кусочек реальности.
Хозяин знал, что положение с сельским хозяйством трудное. На это много ума
не нужно. И знал, что Селекционер и Генетик крупные ученые. Но что давала их
наука тогда? Она и сейчас-то только сулит, но практических массовых выходов
не имеет. А по тем временам предполагалось, что наука Селекционера даст
эффект лет через двадцать-тридцать, а наука Генетика -- лет через пятьдесят
минимум. А делать нужно было что-то сейчас же. Нужно было чудо. И народ
жаждал чуда. И правительство могло рассчитывать лишь на чудо. И это чудо
приходит в образе Коновала. Выходец из народа. Сулит златые горы. И к тому
же в ближайшие сроки. Шарлатан? А кто его знает? В кругах специалистов в
кулуарах об этом говорили. Вслух -- нет. Боялись? Да. Но не только. Не было
полной уверенности в своей науке. Не было полной уверенности в его лженауке.
А чем черт не шутит? Вдруг и получится! А слухи-то ходили, что получается. А
Хозяин? Да что бы он ни думал о Коновале, другого выхода не было. Он был
удобен как явление социальное. Хозяин -- вождь. Это не агитка. Вождь --
особое социальное явление в сфере власти. Он действительно был вождь. Он, во
всяком случае, чуял, что главное -- руководство умонастроениями людей. И
независимо от того, что есть Коновал, он нужен был как ход в этом деле.
Коновал чудотворец. Его возвеличили. Народ в него поверил, т.е. поверил в
то, что все будет в порядке. Это было правильное социальное решение
экономически неразрешимой задачи. А остальное -- обычный спектакль.
Селекционер, Генетик и иже с ними презирали режим Хозяина и его самого. Они,
на самом деле, были его врагами. Они многим мешали. На них можно было
свалить голод и развал сельского хозяйства. Их убрали вполне в духе времени.
Это апологетика, говорит Почвоед. Нет, говорит Учитель. Апологет ты. Ты
говоришь: вся мразь есть отклонение от норм этого общества, и с ней надо
бороться, укрепляя это общество. Я говорю: вся эта мразь есть здоровое
проявление норм этого общества, надо расшатывать самые основы этого
общества, чтобы сложились силы, способные сопротивляться этой мрази. Ты
опасен, сказал Почвоед. Самое время писать донос, сказал Учитель.
ПОСЛЕДУЮЩАЯ ИСТОРИЯ
При Заведуне XIV отменили деньги. И они стали величайшим дефицитом. За
какую-нибудь паршивую трешку приходилось платить бешеные деньги. А за валюту
буквально дрались, поскольку за нее можно было купить хоть что-то
мало-мальски приличное. Черт их побери, сказал один сверхсознательный ибанец
в интервью своему не менее сознательному собутыльнику. Раньше хоть какие-то
гроши получали. А теперь и этого не будет. Оставили бы пока хотя бы на
выпивку и курево. Без закуски мы как-нибудь обошлись бы.
При Заведуне XV процвела медицина. Жизнь Заведунам научились продлевать
до пятисот лет, Заместителям -- до трехсот. Поставили задачу -- продлить до
тысячи. Етот задачъка, сказал Заведун, нам уполне по плечику типерича. В
целом по стране продолжительность жизни среднего ибанца, как установили
путем наблюдений с искусственных спутников Земли, увеличилась на 0,00001
миллисекунды в год. За такую неслыханную доселе точность измерения большую
группу сотрудников Академии Наук наградили орденами и премиями. Наша наука,
сказал Президент в ответном слове от имени награжденных, вышла благодаря
этому открытию века на первое место в мире. И наша задача теперь -- догнать
и перегнать НБДР и в области науки.
Установили шкалу болезней и сексуальной мощи. В зависимости от ранга
руководителей стали освобождать от болезней той или иной категории и
присваивать тот или иной уровень сексуальности. Заведун был избавлен от всех
болезней, за исключением одной, о которой речь пойдет ниже, и награжден
абсолютной сексуальной мощью. Аналогично поступили с едой и выпивкой. Так
что, начиная с директора крупного учреждения, руководитель мог целый день
совокупляться с женщинами (до пятидесяти штук), лакать без передыха вино (до
ста бутылок коньяка Сто Звездочек) и жрать пудами дефицитные продукты,
которые стали редкостью даже в закрытых распределителях. Стало модно ходить
с расстегнутой ширинкой и с вымазанным красной икрой рылом. Только одна
болезнь упорно не поддавалась лечению -- слабоумие. Причем, оно усиливалось
с повышением ранга руководителей и возраста, достигая на высших уровнях
таких масштабов, что даже два на два стали умножать с помощью вычислительных
машин. Это было бы еще полбеды. Все-таки научно-техническая революция! Но
машины с такой задачей справиться уже не могли без посторонней помощи и
систематически делали ошибки, как перезревшие второгодники. Тогда за дело
взялись философы. Со ссылками на первоисточники они доказали, что это вовсе
не слабоумие, а развитие сверхгениальности, начавшееся еще с классиков и
достигшее в лице нашего любимого сверхсверхсверхсверхгениального Заведуна
поистине махрового расцвета.
ТРЕТЬЕ ПИСЬМО ПЕВЦА
Вплоть до самой гробовой доски
Мне в изгнании отныне суждено
Сохнуть-дохнуть, изнывая от тоски,
Пить их слабенькое кислое вино.
Тут жратвы и разных тряпок, верно, воз.
От свобод демократичных не вздохнуть.
Только, честно говоря, сплошной навоз.
Это выдумали видом обмануть.
Я мечтаю, свою душу бередя,
Испытать хоть раз забытое волнение,
Хоть часочек постоять в очередях.
Прочитать про перевыполнение.
Чтобы вызвали в собрание меня
Для серьезного глобального внушения.
Правосудие, бог весть за что виня,
Закатило лет пяток для исправления.
ЧАС ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
После того, как о Срамиздате заговорили во всем мире, и чтение его
стало признаком хорошего тона в среде либеральной интеллигенции,
студенчества, грамотных сотрудников ответственнейших учреждений и членов
семей самого высокого начальства. Генерал явился к Министру и доложил, что
есть некоторые сведения, позволяющие судить о том, ч "о что-то
подозрительное имеет место. Так, по обмену с западными Органами получены
материалы, из коих видно, что на территории Ибанска функционирует некий
Срамиздат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48