Он не потерял рассудок, и отчетливо сознавал, что оказался в беде,
без вещей, которые так опрометчиво оставил, и все и меньше был уверен в
том, что знает дорогу назад, туда, где оставались Саша и старик, но имел
полную уверенность в том, что Ивешка направилась прямо к Черневогу.
Одна.
После чего...
После чего, учитывая наличие Черневога, удерживающего ее залог,
учитывая и то, что они сами заблудились в этом проклятом лесу, нельзя было
уже и помышлять о спасении любого из них, коль скоро дело дошло до
открытого столкновения колдовских сил в форме, которую больше всего
предпочитает их враг, которому, может быть, помог даже сам Петр, да еще
при содействии водяного и Бог знает кого еще.
Дела начали оборачиваться все хуже и хуже для Ууламетса и с каждым
промахом Петр все больше и больше чувствовал неудобство в его обществе,
хотя и надеялся, что старик, по крайней мере, имел некоторый запас сил,
хотя бы для того, чтобы защитить самого себя и Сашу, если считать что Саша
находился всегда рядом с ним и во всем помогал ему. В то время такой
обычный человек, как он сам...
Петр начал бы чего доброго очень жалеть себя, если бы продолжал и
дальше думать подобным образом, очень жалеть себя и чувствовать зло и
обиду по отношению к Илье Ууламетсу. Но в его симпатиях и антипатиях было
слишком много своенравия и глупости, чтобы он мог тратить время на досаду
и раздражение. Приняв угрюмый и мрачный вид, он убеждал сам себя, что,
возможно, это будет очень импонировать колдунам, и ему вообще следует
отказаться от чувства юмора, но самому это очень не нравилось, несмотря на
то, что он всегда чувствовал комок в горле, когда думал про мальчика, и
когда часто представлял себе, что лучше всего, если бы он расстался со
всем этим раз и навсегда.
Он подумал о том, чтобы вернуться, сразу же, как только потерпел
неудачу в попытках вернуть Ивешку назад. Но потом вспомнил об отношениях
со стариком и решил, что тот еще никому не принес добра, и если старик и
будет искать следы Ивешки, то он, Петр Кочевиков, в этом случае имеет свое
собственное предчувствие, где именно она может быть, и он, к тому же, мог,
вполне возможно, полагаться на более спокойный и менее подверженный
влиянию рассудок на вражеской территории.
Итак, он обладал своим собственным волшебством, которое представляло
нечто, возможно еще незнакомое Черневогу, и нечто такое, чего, он
сомневался, может избежать даже сама Ивешка, если только он сможет
сохранить свой разум в этом месте: он должен либо сохранить его, либо
потерять...
...потерять то, в чем до самого последнего момента ошибался, подменяя
это золотом и сказочными местами: одной частью этого был тот самый
мальчик, оставшийся там, а другой - давным-давно умершая дочь Ууламетса.
Он мог их потерять, подумал он, но он не мог оставить их Черневогу.
Во всяком случае, до тех пор, пока он мог что-то делать. Несмотря на
плохую подготовку к такому походу, у него был меч, Бог свидетель, что не
было никакого недостатка в питьевой воде, и, к тому же, он научился, как
устроить себе теплый ночлег в лесу и отыскать там же хоть какую-то пищу,
чтобы быть в состоянии продолжать свой путь.
Черневог должен был обеспокоить колдунов. Может быть, водяной сообщил
ему, что их слабое место и заключалось именно в присутствии среди них
самого обычного человека. А поскольку оба, и Саша и Ууламетс, клялись, что
он вообще не податлив к колдовству, то, согласно сашиным соображениям,
удар должен быть нанесен прямо туда, где было самое слабое место...
А именно, Петр Ильич Кочевиков.
Вот так должны были бы развиваться события по представлениям Петра,
которым в немалой степени помогали его воспоминания о мальчике, во всяком
случае его обещания, что Саша никогда не хотел держать зла на него, и что
именно Саша в этот самый момент, напрягая свою волю, желает изо всех сил
вернуть его обратно...
Желает ли?
Петр подумал об этом и тут же захотел почувствовать это, словно в
ощущениях и был заключен весь смысл его переживаний: он, на самом деле,
хотел почувствовать на себе сашину волю, даже если бы это и могло как-то
повредить ему. Это было бы гораздо лучше, чем досаждать самому себе
мыслями о том, что Саша все еще зол на него.
Разумеется нет, убеждал он сам себя. Саша не должен быть зол на него,
во всяком случае не до такой степени. И тогда он, охваченный этой
беспокойной мыслью, постарался прочувствовать каждый отклик в своем
сердце, пытаясь отыскать среди них то единственное волнение, которое могло
быть навязано ему колдовской волей. Но он не отыскал внутри себя никаких
противоречий, которые так или иначе касались бы его собственного спасения,
которое должно было быть сашиной наипервейшей заботой.
Может быть, колдовство Ивешки брало над ним верх, и поэтому Саша
просто-напросто не мог пробиться через него. Но кроме этого, были и многие
другие ответы, один из которых особенно беспокоил его так, что едва ли не
вынуждал повернуть назад и броситься на поиски мальчика.
Нет, сказал он себе, нет, нет и нет, хотя бы по тем причинам, которые
занесли его в эту даль. Он уже успел узнать многое насчет колдунов, и даже
насчет Саши, что человек, который пытается глубоко вникнуть в причину
своих поступков, может лишь лишиться разума и обрести дополнительный
страх.
Итак, тот, кого однажды посетили сомненья, должен выбрать единственно
благоразумный для себя путь и оставить развилку, попавшуюся ему, как можно
скорее позади, отбросив все второстепенные мысли, кроме той, которая
послана колдовским желанием и является истинной.
Только продолжай идти, говорил он себе всякий раз, когда сомнения
посещали его. Если мальчик попал в беду, ты уже не сможешь ничем ему
помочь, даже если и повернешь назад.
Сколько Саша ни вглядывался в окружающий их лес и берег, сколько
зарослей они не обшарили вместе со стариком, нигде не было видно никаких
признаков людей.
Ууламетс настоял, чтобы они не разделялись в поисках, и это было его
главным правилом, с которым Саше пришлось согласиться, учитывая постоянное
присутствие призраков, вконец измучивших их, и неизвестно где
притаившегося водяного. Не обращая внимания на прикосновения, назойливый
шепот и леденящие брызги, он пробирался вдоль берега ручья, то и дело
бросая озабоченный взгляд на воду.
Но он не хотел верить, не упуская из виду тем не менее и этот шанс,
что Петр мог оказаться в этой темной медленно текущей воде. Он не хотел
думать об этом. Он был непреклонен. Он отказывался думать о таком.
Но и это его желание работало не больше, чем все остальные. Он
старался сохранять спокойствие и быть все время настороже, пробираясь за
стариком под раскидистыми ветками, обходя торчащие корни, разглядывая
каждый след, все, что ни попадалось, будь то хоть клочок нитки на кусте
терна. Он пытался поддерживать ясность мысли, когда холодные капли
неожиданно падали на него, пытался определить, целиком ли его разум
принадлежал ему самому, или он был жертвой чьей-то воли и чьих-то желаний,
которые должны были заставить его терять нить рассуждений и делать ошибки.
И он пытался непременно узнать, кто бы это мог быть.
Неожиданно он споткнулся о корень и зацепился своей заплечной кладью
за ветку, которая согнулась, но и распрямившись продолжала удерживать его,
и он, тяжело дыша, ухватился рукой, чтобы не упасть, за вторую низко
висящую ветку и, вытаращив глаза, уставился на Ууламетса, с одной
единственной мыслью: "Это ты?"

29
Не останавливаясь на поиски пищи, не отдыхая с самой середины дня,
только сделав случайный глоток воды из ручья, чтобы смочить пересохшее от
тяжелого дыханья горло, он шел вперед и вперед, чувствуя, как слабее и
слабее становится ощущение присутствия Ивешки. И он не мог понять, почему:
то ли от расстояния, то ли от того, что сила ее начинает иссякать, то ли
здесь была какая-то другая причина. И он наблюдал за приближением ночи с
возрастающим мрачным предчувствием.
- Вешка, - еле слышно позвал он ее, - Вешка, ведь, на самом деле, ты
не хочешь бросить меня здесь...
Возможно ему не удалось сделать это так, как он мог. А возможно, ни у
кого из них никогда и не было никаких шансов с самого начала...
Однако это опять были вторичные мысли, которые следовало отбросить.
Нет, сказал он сам себе, нет, нет и нет.
С наступлением темноты должны будут вернуться и призраки. А она
намеревалась продолжать путь.
- Вешка, будь ты проклята!
Но по-прежнему было только лишь это слабое затухающее ощущение
присутствия ее где-то впереди, будто под действием волшебства она
уносилась от него, оставляя ему единственное направление - берег ручья.
Нет, в очередной раз сказал он себе. Это всего лишь еще один обман:
это или Ивешка, или Черневог пытаются обескуражить его. Но он знал так же
и то, что должен идти, идти не останавливаясь вдоль берега ручья, потому
что был уверен: у нее есть сердце, даже если оно и находится у Черневога.
- Ивешка! - закричал он, и почувствовал, каким хриплым был его голос.
- Наступает ночь! И что же ты собираешься делать? Хочешь оставить меня с
этими разбойниками?
Он застыл на мгновенье, будто не мог вспомнить, куда следует
направить свои ноги или в каком направлении они только что были
направлены.
Затем вновь пришел в себя и с большим трудом смог вспомнить, почему
находился здесь, в этом лесу, но где именно, и в каком направлении ему
следовало идти, этого он не знал.
- Вешка!
Она только что была, вон там, а теперь вновь исчезла. Он же
подумал... он подумал, что это и было то самое направление, в котором
только что шел. И тогда он пошел, время от времени посасывая тыльную
сторону ладони и раздумывая над тем, что само по себе это было угрожающим
признаком.
- Вешка, - позвал он в отчаянии. В темнеющем лесу его голос прозвучал
особенно слабо и одиноко, а боль в руке стала сильнее. - Вешка, ради Бога,
сделай хоть что-нибудь. Я не переношу змей, Вешка, я, на самом деле, не
переношу их...
Затем он почувствовал внутренний толчок, вынуждавший его остановиться
и взглянуть налево. Встав ногами на огромный выпирающий из земли корень и
ухватившись руками за согнутую ветку, он замер, с опасениями глядя на
затененную деревьями воду.
- Это ты? - спросил он.
Он чувствовал, что это было. Он вновь ощущал слева легкое
притягивающее напряжение, тогда как прямо перед собой не ощущал ничего.
- Вешка?
Она явно хотела, чтобы он спустился вниз, к самой воде.
- Разве ты не можешь, - спросил он, - хоть как-то показать мне, что
это все-таки ты?
"Иди сюда", вот все, что он почувствовал в ответ. Он нащупал свой
меч, продолжая думать о змеях, и наконец услышал, как она, хотя, скорее
всего, это вообще не было похоже на звук голоса, заговорила:
- Петр, Петр, ты должен прислушиваться к моим словам, а не к моим
желаниям. А теперь, уходи, возвращайся, уже слишком поздно... ах, Боже
мой, тебе следовало бы оставаться с моим отцом...
Она притягивала, словно диковинная редкость. Нет, говорила она, но в
тот же самый момент напряжение, исходящее от нее, постоянно повторяло: да.
И от этого ему еще сильнее хотелось увидеть ее, так что он был готов
спуститься вниз, к самому краю...
- Только... покажись мне хоть раз, - сказал он, продолжая стоять на
месте. Он вдруг почувствовал холод и слабую дрожь во всем теле, а руки и
ноги отказывались слушаться его. - Прямо оттуда, Вешка. Иначе как я поверю
тебе.
- Не смотри на меня! Уходи! Пожалуйста, прошу тебя!
Что-то было с ней неладно, и он знал, что бы это могло быть. Сейчас
он даже не представлял, что он должен был увидеть, если вообще можно было
еще хоть что-то увидеть, кроме как нечто, похожее на то, что однажды было
рядом с Ууламетсом: кости да речную траву...
- Вешка, я помогу тебе...
- Нет!
- Но послушай меня. - Дрожь усиливалась и охватывала одну ногу за
другой. - Ты направляешься к Черневогу. Туда же иду и я. Но если ты так
быстро многое забываешь, тебе не много удастся добиться. Ни твоему отцу,
ни Саше. Зато у меня есть вот это... - Он дотронулся до своего меча.
- Он не поможет!
- Все окажется бесполезным, если не пытаться им воспользоваться.
Сейчас я спущусь вниз. Тебя устраивает это?
Ответа он не услышал. Дрожь иногда прерывалась, затем вновь
возникала.
- Вешка?
- Я должна умереть. Я должна умереть. Я наверняка постараюсь умереть,
Петр, если не смогу чего-нибудь добиться! Не приближайся ко мне!
- Тебе лучше следовало бы прийти в себя, - сказал он, пытаясь подойти
к берегу. Он по-прежнему держался рукой за ветку, чтобы сохранить
равновесие, когда вглядывался вниз, в окаймленную камышом воду.
Легкий туман стелился над поверхностью ручья, такой легкий и слабый,
что кружился в устремленном вверх, похожем на водоворот, вихре, состоящем
из множества прозрачных нитей, которые сплетались между собой в очертания
Ивешки, которая, будто желая остановить его, поднимала вверх прозрачные
нити рук, тянущиеся в его сторону и тающие в прозрачном воздухе. Ему
казалось, что все его существо, часть за частью, точно так же устремляется
к ней, и больше всего на свете ему хотелось приблизиться к ней хотя бы еще
на один шаг.
- Тебе не справиться ним, - сказал он, - без меня. Обыкновенный дурак
и меч, Вешка, каждый из которых достаточно тяжело поддается волшебству.
Разве не так?
Ему уже ничего не хотелось делать с Черневогом, он не хотел ничего,
кроме как только быть поближе к ней, и ничего не желал, кроме нее. Но он
упорно продолжал держаться руками за свисающую между ними ветку, будто это
был последний барьер, на который он мог положиться, и сказал, когда
прозрачные потоки, срывающиеся с ее рук, стали касаться его, и от этого
прикосновенья слабые толчки распространялись вдоль его рук и спины:
- Вешка, бери столько, сколько тебе нужно, столько, сколько нужно,
пока ты сможешь остановиться...
Потоки едва видимых нитей все сильнее и сильнее охватывали его,
легкие сотрясения пронизывали все его тело от головы до ног, вызывая
волнение сердца, которое билось все чаще и чаще, пока эти внешние толчки
не перегнали его ритм, и оно замедлилось, перетрудившись. Прикосновение
невидимых дрожащих потоков наполнило его своим напряжением, заставляя
пережить самое сильное ощущение, какое ему хоть когда-нибудь приходилось
испытывать, и которое, если бы вдруг прервалось в этот момент, казалось,
уже никогда бы не вернулось назад...
Все окружающее приобрело мерцающий мягкий цвет, невыразительный,
словно при зимнем освещении, который становился все более и более зеленым,
словно перед взором Петра раскинулся прозрачный, но с зеленоватым оттенком
занавес.
Зеленого цвета, напоминающего первые весенние листья, свет, свет,
лился теперь сквозь него, не вызывая ни боли, ни каких-то других
ощущений...

Солнце только зашло, а леденящие прикосновения призраков уже начали
окружать их беспорядочным хороводом, сопровождаемым злобным шепотом,
предупреждающим об опасности.
- Мы знаем, где он... - прошипел один из них около сашиного уха. - Но
уже слишком поздно, вам не найти его...
Другой вторил ему:
- Надвигается ночь...
- Слишком поздно, теперь слишком поздно...
- Учитель Ууламетс! - сказал Саша, пробираясь между торчащих из земли
корней и низко свисающих веток. Он удержал равновесие, когда кувшин едва
не свалился с его плеча. Он вовремя ухватил его, прижимая к стволу, в тот
самый момент, когда уже ухватился рукой за рукав Ууламетса. - Учитель
Ууламетс, сделайте что-нибудь!
Старик нахмурился, взглянув на него и пожевал губу.
- Если они уже вместе... - Голос Ууламетса на мгновенье унесся
куда-то в сторону, когда он взглянул на ручей и повернул голову обратно. -
Водяной, - сказал он. - Вот проклятое созданье.
Саша вздрогнул, когда на него в очередной раз пахнуло холодом, а
назойливый голос прошептал:
- Слишком поздно, слишком поздно, она уже нашла его...
Тогда он уткнул лицо в ладони и собрав всю свою волю, пожелал,
отбросив все лишнее, спасения Петру, но даже и сейчас у него не обошлось
без сомнений: а разве быть мертвым не означает спастись?
- Боже, - воскликнул он и опустился на землю, прямо на том месте, где
стоял, теряя уверенность в Ууламетсе, в себе и в надежде на то, что можно
рассчитывать на чью-то помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56