Даже при том, что Саша был по-прежнему
здесь рядом. Это испугало его. Наконец учитель Ууламетс отложил книгу в
сторону и начал рыться в своем мешке с какой-то определенной целью.
Петр положил руку Саше на плечо.
- Давай лучше немного поспим, - сказал он, и ему вдруг захотелось,
чтобы Малыш вернулся к ним. Но в окружающем их лесу было тихо, нигде не
было слышно ничего, похожего на борьбу.
Тем временем, Ууламетс разложил прямо перед собой на земле маленькие
горшочки.
- При случае, - сказал он, - я могу использовать мальчишку.
Петру не очень-то пришлись по нраву эти слова.
Итак, пока Саша, сидя на корточках, помогал старику, пока Ивешка
беззвучно парила, сдерживая раздражение по другую сторону костра, Петр
прилег и завернулся в одеяло, расположившись как раз между костром и
Ивешкой, откуда он мог наблюдать за происходящим.
Маленькие горшочки. Угли, собранные прямо из огня.
- Зачем понадобился вам этот огонь? - пробормотал Петр, когда Саша
подошел к костру, чтобы собрать угли.
Саша взглянул на него с выражением страданья в глазах и, ухватив угли
с помощью двух палочек, понес их к куче мха, которую уже приготовил
Ууламетс, после чего вверх взметнулся огромный столб дыма, порыв которого
слегка ударил Петра прямо в лицо.
Нарочно, подумал он с оттенком жестокости, и посмотрел на Ууламетса,
раздумывая в нерешительности, поменять ли ему свое место, или упорно
продолжать нюхать дым.
Наконец он сел, вытер нос краем ладони и подумал, если только Ивешка
могла бы услышать его, что не могло быть никакой разумной связи между этим
дымом, призраками и странными действиями Ууламетса, но когда он подумал о
том, что если все это, тем не менее, все-таки относится к волшебству, ему
было уже поздно сомневаться, потому что теперь его сомнения уже ничему не
могли помочь, и, особенно, они не могли уберечь от вреда Ивешку и ее
благополучие, которое он не отделял от себя. И, возможно, то же самое
можно было сказать и по поводу их возвращения из этого леса, что также
весьма интересовало его.
Итак, он вытер нос, подложил руку под подбородок и закрыл глаза,
терпеливо ожидая в надежде, что во всех действиях старика большого вреда
для Саши не будет.
Так что же все-таки он делает? Он мысленно расспрашивал об этом
Ивешку, но она посылала ему, если вообще что-то посылала, только ощущения,
которые окончательно расстроили его желудок.
Но ведь опасность всегда возможна. Малыш так до сих пор и не
вернулся. Вокруг них бродят и водяные, и лешие, и он на себе испытал
дыхание смерти, когда был уже почти в могиле, из которой его вытащил
Ууламетс, как божился Саша...
Вот таким образом он намеревался поступить и с Ивешкой.
Во всяком случае, это, возможно, и ободряло. Ему было интересно,
знала ли об этом что-нибудь Ивешка. Он все еще сопротивлялся верить этому,
с одной стороны, но при этом, с другой стороны, хотел верить ради Ивешки.
Теперь Ууламетс приступил к своему дьявольскому монотонному пению,
негромко подыгрывая на трубке, в результате чего рождался звук, который по
крайней мере должен был бросить в дрожь даже мертвые кости. Петр время от
времени чуть приоткрывал глаза, чтобы проверить, как продвигались дела,
иногда ему даже хотелось спросить, что именно здесь предполагается
сделать, и с еще более жгучим интересом он задал бы вопрос о том, есть ли
хоть один шанс, что это немедленно поможет Ивешке...
Но старик никогда не был расположен отвечать на вежливые вопросы, и
вполне определенно, что сейчас он вряд ли был способен на вежливый ответ.
Сам же он, припомнив последний похожий случай, где были задействованы и
горшок с солью, и водяной, и Ууламетс, в полузабытье проклинающий себя на
берегу реки, очень осторожно передвинул меч около себя, чтобы тот лежал
поудобней, поклявшись себе, что если вновь произойдет подобный случай и в
результате Саше окажется в беде, то старик сполна ответит за это.
Он ненавидел это пенье, которое напомнило ему о той лихорадке,
которая заставляла метаться его мысли, когда Ууламетс проделывал какие-то
трюки с ножами... Боже мой! От этого дыма у него разболелась голова, и он
начал припоминать многое...
Он протер глаза, которые разъедало дымом, и подумал, что довольно
глупо сидеть в дыму со слезящимися глазами и испытывать жжение в носу, и
интересно знать, что было бы, попробуй он лишь двинуться, но...
Он собирался чихнуть.
Он безнадежно крепился, едва не задыхаясь. Но что-то внезапно
случилось: огонь сзади него резко полыхнул во все стороны, поднимая
ужасающий вихрь их мелких углей и золы, вместе с которым поднялись даже
отдельные листы из книги, а затем все это рухнуло вниз, на Ууламетса и
Сашу, обдавая их кусочками горящего мха. Он успел разглядеть это, пока
поворачивался, придерживая рукой меч и пытаясь подняться на ноги, чтобы
посмотреть, что именно случилось...
Чтобы увидеть незваного гостя, напоминавшего скорее призрака,
стоящего прямо перед Ивешкой, принимавшего то облик женщины, то похожего
на полусгнивший женский скелет с остатками земли на почерневших костях.
- Вот так, так, - произнесло загадочное виденье, если можно было
подумать, что оно может говорить, потому что в каждое очередное мгновенье
каждый мог видеть перед собой лишь одни кости, и взглянуло на них, хотя в
его мерцающем каждое мгновенье облике и не было никаких глаз, - вот так,
так, мой любимый муж... Я подумала, что это был твой голос.
26
Саша смотрел во все глаза на ужасное существо, которое они подняли из
земли, и был не в состоянии понять, в чем именно заключалась ошибка. Ему
лишь было ясно, что все вышло не так, что дело приняло до смертельного
опасный и неправильный оборот, о чем он мог судить и по проносившимся в
воздухе, холодным как стальной клинок, напряжениям злой воли.
Восставшее из праха существо назвало Ууламетса мужем. И с точно таким
же смертельным скрежетом добавило:
- А это должно быть, моя дочь.
Ивешка в ужасе взглянула на призрак, а Петр...
- То-то и оно, - сказал Петр. - То-то и оно. Может быть, хватит с нас
этих слепых попыток и блужданий в темноте? Сделайте вы, ради Бога,
что-нибудь с этими горшочками, и отправьте этого идола туда, откуда он
явился...
- Теперь уже слишком поздно, - проскрипело существо, видимо
недовольное тем, что на костях не видна дьявольская усмешка, и посмотрело
на Петра с таким вниманием, что Саше пришлось выпустить весь запас
внутренних сил для того, чтобы уберечь его...
Но в результате все внимание призрака теперь было обращено в его
сторону, куда был обращен и неторопливый, осторожный взгляд, напоминающий
взгляд змеи. Он чувствовал этот взгляд, чувствовал, как по коже ползли
мурашки, как от этого путались и сбивались мысли.
- Драга! - очень резко произнес Ууламетс, а ворон взлетел вверх с
пронзительным криком, а затем будто раненый опустился вниз, в то время как
Ивешка стояла все на том же месте, теряя одну за одной нити воздушной
паутины, уносимой ветром, который словно вырвался из подземелья.
- Испугался? - спросил призрак. - Чувствуешь вину?.. Что он наговорил
тебе, дочь моя? Что я просто-напросто бросила тебя? У меня не было выбора.
- Ни чувства меры, ни угрызений совести! - сказал Ууламетс, поднимая
свой посох, отгоняя ее прочь. - Ивешка, не верь ничему, что бы ни говорила
эта воровка, эта змея...
- Эта твоя мать, - произнес призрак. - Иди ко мне, Ивешка. Я знаю
все, что произошло. Мертвые знают все. И они не чувствуют больше боли, не
чувствуют обид. И тогда уже никто не сможет в очередной раз причинить тебе
никакого вреда...
- Стой на месте! - будто выстрел прозвучали слова Ууламетса, и в
воздухе смешалось лед и пламя, отчего он пришел в яростное движение.
Некоторое время Саша ничего не мог видеть, его голова безвольно болталась,
он потерял внутренний контроль над происходящим, не забывая лишь только
про Петра, сознавая лишь то, что Ууламетс был доведен до безумия, а Петр
был полностью зависим от него, и если вдруг он потеряет контроль над
происходящим, то им никогда не удастся увидеть следующий рассвет...
- ...Твоя мать обыкновенная воровка, - ледяным голосом произнес
Ууламетс. - Когда ты появилась на свет, она не испытывала к тебе никакого
интереса, кроме как желания получить за тебя выкуп...
- Ты врешь! - прошипел призрак. - Он никогда не собирался обзавестись
потомством, и в дочери не видел ничего, кроме угрозы для себя, вот почему
он отнял ее у меня, вот почему я была вынуждена спасать свою жизнь, вот
почему он охранял тебя все эти годы...
Прозвучало столько ненависти и столько боли, что Ивешка неожиданно
бросилась к Петру и ухватилась за него, приговаривая:
- Здесь каждый лжец, каждый лжец, а до меня никому нет дела...
- Поэтому ты и взял к себе Кави Черневога, - продолжал призрак, будто
поднимая ледяной ветер. - И ты позволил ему влиять на мою дочь. Будь ты
проклят за свою ложь и вероломство... Он убил мою дочь, а ты был настолько
глуп, чтобы учить его тому, чему ты отказался учить мою дочь. О, я знаю,
знаю, что ты никогда не доверял ничему, что разбавлено моей кровью, Илья
Ууламетс, и меньше всего тому, что было смешано с твоей. Более же всего ты
не хотел, чтобы на нее влияли другие колдуны. К чему ты готовил ее?
- Ты все врешь! - воскликнул Ууламетс. - Убирайся! Отправляйся назад
в свою могилу! Возвращайся к своим червям вместе со своей злобой и злым
языком, ей незачем дышать твоим ядом, Драга!
- Безнравственная свинья. Я еще увижу тебя мертвым.
- Не забудь взглянуть на себя в тот день! Боже мой, да что же я мог
найти в тебе?
- Мне досталось самое худшее от этой сделки, я получила тебя. Бог ты
мой, да взгляни на себя, ты, тупоголовый засохший пень. Я сама не знаю,
что нашла в тебе.
- И вот это твоя мать, - сказал Ууламетс, выбрасывая руку, и
поворачиваясь к призраку плечом. - Это твоя мать, девочка. Боже мой, какое
животное...
Он напряг свою волю так неожиданно, и с таким холодным неистовством,
что Саша разом растерял все свои силы, чувствуя внутреннее опустошение, но
уже через мгновенье, с тяжело бьющимся сердцем, вновь ощутил себя на
поляне, где по-прежнему был только один призрак, один-единственный,
сотканный из клочков воздушной паутины испуганный призрак, который тут же
повернулся и бросился в лес.
- Ивешка! - произнес Ууламетс, все с той же силой, и она замерла на
самой опушке леса, продолжая терять с себя легкие шелковистые нити.
- Ивешка! - окликнул ее Петр, и новые облачка паутины взметнулись от
порывов ветра, исчезая в темноте.
- Что случилось с моей матерью? - спросила она.
- Не могу даже представить себе, - ответил Ууламетс.
- Так как же она умерла?
- Уверяю тебя, что не знаю. Я не имею к этому никакого отношения.
Ивешка смотрела на него не отрываясь, и в глубине ее темных глаз была
лишь ярость.
- Ты не можешь не знать.
- Я не знаю, как это случилось. Она исчезла после того, как пыталась
украсть мою книгу, она оставила тебя, что, видимо, было пределом ее
материнских возможностей. Ведь она была колдунья. Да, да, несомненно была.
Ты, может быть, думаешь, что у нее было сердце? - Он протянул руку, и
ворон, взмахнув крыльями, тяжело опустился ему на запястье, прежде чем он
успел отпугнуть его. - Ее наверняка находилось у змеи, у одного из тех
гадов, которые скрываются в выгребных ямах. Никогда не слушай ее. Она тебя
не растила, ты не ее созданье, никогда не была и никогда не будешь. - Он
сделал движение рукой в сторону Саши. - Затуши костер и собирай вещи.
- Что? Прямо сейчас? - воскликнул Петр. - Да ведь кругом такая
темень, хоть глаз выколи! Один только Бог знает, что поджидает нас здесь
за каждым кустом. Ведь мы шли всю прошлую ночь, да и этой ночью фактически
так и не спали...
- Ты же хотел что-то делать, - отрезал Ууламетс, пристукивая посохом
о землю. - Так вот, теперь шевелись!
Петр почувствовал, как старик упрекнул его: после того как сам провел
не одну бессонную ночь, после того как получил столько тяжких потрясений,
он все еще был готов продолжать свой путь.
- Черт возьми...
- Попридержи свой язык! - сказал Ууламетс. - Не проклинай ничего и не
пытайся называть какие-то имена, а больше всего смотри не ошибись в своем
противостоянии волшебству. Я скажу тебе еще раз: ты почти не подвержен его
действию, ты не можешь вовремя заметить его присутствие, ты плохо видишь,
плохо чувствуешь и тупо воспринимаешь все, что происходит вокруг тебя, но
когда что-то понятное тебе, что-то знакомое по материальному миру вдруг
накладывает на тебя свои руки, или ты хоть один раз оказываешься в
непосредственной близости от колдуна, помни, что ты всегда находишься в
смертельной опасности, сынок. Расстояние всегда играет большую роль.
- Не надо... - Но он лишь хотел убедить Ивешку, чтобы она не
враждовала со стариком. Он проглотил свое полезное, но горькое лекарство,
и сказал спокойно и как можно почтительнее: - А могли бы вы починить
порванный парус два-три дня назад?
- Ты! - произнес Ууламетс, выставляя вперед подбородок. - Ты
проклятый, надменный и невежественный негодяй, ты, представляющий себя не
иначе как пупом земли, ты, тупоумный всезнайка, путающийся под ногами, ты,
открытая настежь дверь для любой зловредной помехи, сиди в дыму, пока не
начнешь чихать, чертов дурак: иди, помогай нашему врагу, почему ты не
идешь? В этом все наше спасенье!
Петр чувствовал, как у него горит лицо: ведь все сказанное было сущей
правдой, подумал он, и старик был прав в этом. Старик мог бы и не
выговаривать ему этого перед Сашей и Ивешкой, хотя если бы он не выразил
своего недовольства, то подвергал бы их опасности.
Но все это не могло остановить тот вопрос, который он собирался
задать.
- Но я по-прежнему хочу знать, - сказал Петр, - неужели это самое
лучшее, что нам остается делать? Если расстояние так важно в нашей
ситуации, то не будет ли для нас более подходящим вернуться на лодку...
- Почему бы тебе не поучить собственную бабушку, как пить сырые яйца?
- Я хотел лишь сказать, что, возможно, я здесь единственный, кто
может иметь правильное представление о его образе мыслей, и единственный,
кто сомневается в этом мероприятии: я спрашиваю вас, можете ли вы
превзойти этого человека? Разве лучший выход для нас поступать именно
таким образом?
Ууламетс внимательно смотрел на него, опершись на свой посох, не
слишком угрюмо, но чуть сдвинув брови.
- Собирайтесь, - сказал он, и его челюсти захлопнулись, напомнив
чем-то черепаху. - Ты думаешь, что я очень грубый, так ведь? И моя дочь
считает так же. Но ведь я сейчас просто говорю с вами и объясняю вам
словами, словами, что именно я хочу заставить вас делать. А это весьма
вежливо с моей стороны, понятно? И это говорит о большом терпенье. Теперь
ты понял?
Петр уже вздохнул, чтобы сказать очередную грубость, но, помня
наставления, решил, что гордость может постоять и на втором месте, и
поэтому сказал, с легким поклоном:
- Понял, - и пошел к одеялам, чтобы начать сборы. Ивешка тут же
оказалась на его пути. Он остановился, взглянул на нее и сказал: - Мы
собираемся уходить...
Но Ууламетс тотчас же закричал в их сторону:
- Держись подальше от моей дочери!
Поэтому он отошел от нее, запомнив это разбитое горем испуганное
лицо, переживая и за себя, и за Сашу, не имея никакого представления о
происходящем и не в силах обрести здравый смысл в таком месте, где простая
куча старых листьев может попытаться сбежать вместе с твоими вещами, а
девушка, которую ты уже едва ли не полюбил, стояла, непрерывно то теряя,
то вновь обретая свои черты, и терпела настоящее бедствие от своего отца,
единственным доказательством добродетели которого были его собственные
спокойно сказанные слова о том, что он не убивал ее мать.
Саша подошел, чтобы помочь ему, и, усевшись на корточки, начал
собирать разбросанные горшки и кастрюли.
- А где Малыш? - едва слышно спросил его Петр. - Ты не можешь
пожелать, чтобы он вернулся обратно?
- Это...
- ...очень глупое желание. Человек в таком окружении очень часто
оказывался неправ.
- Опасное, - прошептал Саша, поднимаясь с земли. - Петр, не подходи
близко к ней, пожалуйста, не подходи к ней! Я не знаю, я не вполне уверен,
но мне не нравится то, что я слышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
здесь рядом. Это испугало его. Наконец учитель Ууламетс отложил книгу в
сторону и начал рыться в своем мешке с какой-то определенной целью.
Петр положил руку Саше на плечо.
- Давай лучше немного поспим, - сказал он, и ему вдруг захотелось,
чтобы Малыш вернулся к ним. Но в окружающем их лесу было тихо, нигде не
было слышно ничего, похожего на борьбу.
Тем временем, Ууламетс разложил прямо перед собой на земле маленькие
горшочки.
- При случае, - сказал он, - я могу использовать мальчишку.
Петру не очень-то пришлись по нраву эти слова.
Итак, пока Саша, сидя на корточках, помогал старику, пока Ивешка
беззвучно парила, сдерживая раздражение по другую сторону костра, Петр
прилег и завернулся в одеяло, расположившись как раз между костром и
Ивешкой, откуда он мог наблюдать за происходящим.
Маленькие горшочки. Угли, собранные прямо из огня.
- Зачем понадобился вам этот огонь? - пробормотал Петр, когда Саша
подошел к костру, чтобы собрать угли.
Саша взглянул на него с выражением страданья в глазах и, ухватив угли
с помощью двух палочек, понес их к куче мха, которую уже приготовил
Ууламетс, после чего вверх взметнулся огромный столб дыма, порыв которого
слегка ударил Петра прямо в лицо.
Нарочно, подумал он с оттенком жестокости, и посмотрел на Ууламетса,
раздумывая в нерешительности, поменять ли ему свое место, или упорно
продолжать нюхать дым.
Наконец он сел, вытер нос краем ладони и подумал, если только Ивешка
могла бы услышать его, что не могло быть никакой разумной связи между этим
дымом, призраками и странными действиями Ууламетса, но когда он подумал о
том, что если все это, тем не менее, все-таки относится к волшебству, ему
было уже поздно сомневаться, потому что теперь его сомнения уже ничему не
могли помочь, и, особенно, они не могли уберечь от вреда Ивешку и ее
благополучие, которое он не отделял от себя. И, возможно, то же самое
можно было сказать и по поводу их возвращения из этого леса, что также
весьма интересовало его.
Итак, он вытер нос, подложил руку под подбородок и закрыл глаза,
терпеливо ожидая в надежде, что во всех действиях старика большого вреда
для Саши не будет.
Так что же все-таки он делает? Он мысленно расспрашивал об этом
Ивешку, но она посылала ему, если вообще что-то посылала, только ощущения,
которые окончательно расстроили его желудок.
Но ведь опасность всегда возможна. Малыш так до сих пор и не
вернулся. Вокруг них бродят и водяные, и лешие, и он на себе испытал
дыхание смерти, когда был уже почти в могиле, из которой его вытащил
Ууламетс, как божился Саша...
Вот таким образом он намеревался поступить и с Ивешкой.
Во всяком случае, это, возможно, и ободряло. Ему было интересно,
знала ли об этом что-нибудь Ивешка. Он все еще сопротивлялся верить этому,
с одной стороны, но при этом, с другой стороны, хотел верить ради Ивешки.
Теперь Ууламетс приступил к своему дьявольскому монотонному пению,
негромко подыгрывая на трубке, в результате чего рождался звук, который по
крайней мере должен был бросить в дрожь даже мертвые кости. Петр время от
времени чуть приоткрывал глаза, чтобы проверить, как продвигались дела,
иногда ему даже хотелось спросить, что именно здесь предполагается
сделать, и с еще более жгучим интересом он задал бы вопрос о том, есть ли
хоть один шанс, что это немедленно поможет Ивешке...
Но старик никогда не был расположен отвечать на вежливые вопросы, и
вполне определенно, что сейчас он вряд ли был способен на вежливый ответ.
Сам же он, припомнив последний похожий случай, где были задействованы и
горшок с солью, и водяной, и Ууламетс, в полузабытье проклинающий себя на
берегу реки, очень осторожно передвинул меч около себя, чтобы тот лежал
поудобней, поклявшись себе, что если вновь произойдет подобный случай и в
результате Саше окажется в беде, то старик сполна ответит за это.
Он ненавидел это пенье, которое напомнило ему о той лихорадке,
которая заставляла метаться его мысли, когда Ууламетс проделывал какие-то
трюки с ножами... Боже мой! От этого дыма у него разболелась голова, и он
начал припоминать многое...
Он протер глаза, которые разъедало дымом, и подумал, что довольно
глупо сидеть в дыму со слезящимися глазами и испытывать жжение в носу, и
интересно знать, что было бы, попробуй он лишь двинуться, но...
Он собирался чихнуть.
Он безнадежно крепился, едва не задыхаясь. Но что-то внезапно
случилось: огонь сзади него резко полыхнул во все стороны, поднимая
ужасающий вихрь их мелких углей и золы, вместе с которым поднялись даже
отдельные листы из книги, а затем все это рухнуло вниз, на Ууламетса и
Сашу, обдавая их кусочками горящего мха. Он успел разглядеть это, пока
поворачивался, придерживая рукой меч и пытаясь подняться на ноги, чтобы
посмотреть, что именно случилось...
Чтобы увидеть незваного гостя, напоминавшего скорее призрака,
стоящего прямо перед Ивешкой, принимавшего то облик женщины, то похожего
на полусгнивший женский скелет с остатками земли на почерневших костях.
- Вот так, так, - произнесло загадочное виденье, если можно было
подумать, что оно может говорить, потому что в каждое очередное мгновенье
каждый мог видеть перед собой лишь одни кости, и взглянуло на них, хотя в
его мерцающем каждое мгновенье облике и не было никаких глаз, - вот так,
так, мой любимый муж... Я подумала, что это был твой голос.
26
Саша смотрел во все глаза на ужасное существо, которое они подняли из
земли, и был не в состоянии понять, в чем именно заключалась ошибка. Ему
лишь было ясно, что все вышло не так, что дело приняло до смертельного
опасный и неправильный оборот, о чем он мог судить и по проносившимся в
воздухе, холодным как стальной клинок, напряжениям злой воли.
Восставшее из праха существо назвало Ууламетса мужем. И с точно таким
же смертельным скрежетом добавило:
- А это должно быть, моя дочь.
Ивешка в ужасе взглянула на призрак, а Петр...
- То-то и оно, - сказал Петр. - То-то и оно. Может быть, хватит с нас
этих слепых попыток и блужданий в темноте? Сделайте вы, ради Бога,
что-нибудь с этими горшочками, и отправьте этого идола туда, откуда он
явился...
- Теперь уже слишком поздно, - проскрипело существо, видимо
недовольное тем, что на костях не видна дьявольская усмешка, и посмотрело
на Петра с таким вниманием, что Саше пришлось выпустить весь запас
внутренних сил для того, чтобы уберечь его...
Но в результате все внимание призрака теперь было обращено в его
сторону, куда был обращен и неторопливый, осторожный взгляд, напоминающий
взгляд змеи. Он чувствовал этот взгляд, чувствовал, как по коже ползли
мурашки, как от этого путались и сбивались мысли.
- Драга! - очень резко произнес Ууламетс, а ворон взлетел вверх с
пронзительным криком, а затем будто раненый опустился вниз, в то время как
Ивешка стояла все на том же месте, теряя одну за одной нити воздушной
паутины, уносимой ветром, который словно вырвался из подземелья.
- Испугался? - спросил призрак. - Чувствуешь вину?.. Что он наговорил
тебе, дочь моя? Что я просто-напросто бросила тебя? У меня не было выбора.
- Ни чувства меры, ни угрызений совести! - сказал Ууламетс, поднимая
свой посох, отгоняя ее прочь. - Ивешка, не верь ничему, что бы ни говорила
эта воровка, эта змея...
- Эта твоя мать, - произнес призрак. - Иди ко мне, Ивешка. Я знаю
все, что произошло. Мертвые знают все. И они не чувствуют больше боли, не
чувствуют обид. И тогда уже никто не сможет в очередной раз причинить тебе
никакого вреда...
- Стой на месте! - будто выстрел прозвучали слова Ууламетса, и в
воздухе смешалось лед и пламя, отчего он пришел в яростное движение.
Некоторое время Саша ничего не мог видеть, его голова безвольно болталась,
он потерял внутренний контроль над происходящим, не забывая лишь только
про Петра, сознавая лишь то, что Ууламетс был доведен до безумия, а Петр
был полностью зависим от него, и если вдруг он потеряет контроль над
происходящим, то им никогда не удастся увидеть следующий рассвет...
- ...Твоя мать обыкновенная воровка, - ледяным голосом произнес
Ууламетс. - Когда ты появилась на свет, она не испытывала к тебе никакого
интереса, кроме как желания получить за тебя выкуп...
- Ты врешь! - прошипел призрак. - Он никогда не собирался обзавестись
потомством, и в дочери не видел ничего, кроме угрозы для себя, вот почему
он отнял ее у меня, вот почему я была вынуждена спасать свою жизнь, вот
почему он охранял тебя все эти годы...
Прозвучало столько ненависти и столько боли, что Ивешка неожиданно
бросилась к Петру и ухватилась за него, приговаривая:
- Здесь каждый лжец, каждый лжец, а до меня никому нет дела...
- Поэтому ты и взял к себе Кави Черневога, - продолжал призрак, будто
поднимая ледяной ветер. - И ты позволил ему влиять на мою дочь. Будь ты
проклят за свою ложь и вероломство... Он убил мою дочь, а ты был настолько
глуп, чтобы учить его тому, чему ты отказался учить мою дочь. О, я знаю,
знаю, что ты никогда не доверял ничему, что разбавлено моей кровью, Илья
Ууламетс, и меньше всего тому, что было смешано с твоей. Более же всего ты
не хотел, чтобы на нее влияли другие колдуны. К чему ты готовил ее?
- Ты все врешь! - воскликнул Ууламетс. - Убирайся! Отправляйся назад
в свою могилу! Возвращайся к своим червям вместе со своей злобой и злым
языком, ей незачем дышать твоим ядом, Драга!
- Безнравственная свинья. Я еще увижу тебя мертвым.
- Не забудь взглянуть на себя в тот день! Боже мой, да что же я мог
найти в тебе?
- Мне досталось самое худшее от этой сделки, я получила тебя. Бог ты
мой, да взгляни на себя, ты, тупоголовый засохший пень. Я сама не знаю,
что нашла в тебе.
- И вот это твоя мать, - сказал Ууламетс, выбрасывая руку, и
поворачиваясь к призраку плечом. - Это твоя мать, девочка. Боже мой, какое
животное...
Он напряг свою волю так неожиданно, и с таким холодным неистовством,
что Саша разом растерял все свои силы, чувствуя внутреннее опустошение, но
уже через мгновенье, с тяжело бьющимся сердцем, вновь ощутил себя на
поляне, где по-прежнему был только один призрак, один-единственный,
сотканный из клочков воздушной паутины испуганный призрак, который тут же
повернулся и бросился в лес.
- Ивешка! - произнес Ууламетс, все с той же силой, и она замерла на
самой опушке леса, продолжая терять с себя легкие шелковистые нити.
- Ивешка! - окликнул ее Петр, и новые облачка паутины взметнулись от
порывов ветра, исчезая в темноте.
- Что случилось с моей матерью? - спросила она.
- Не могу даже представить себе, - ответил Ууламетс.
- Так как же она умерла?
- Уверяю тебя, что не знаю. Я не имею к этому никакого отношения.
Ивешка смотрела на него не отрываясь, и в глубине ее темных глаз была
лишь ярость.
- Ты не можешь не знать.
- Я не знаю, как это случилось. Она исчезла после того, как пыталась
украсть мою книгу, она оставила тебя, что, видимо, было пределом ее
материнских возможностей. Ведь она была колдунья. Да, да, несомненно была.
Ты, может быть, думаешь, что у нее было сердце? - Он протянул руку, и
ворон, взмахнув крыльями, тяжело опустился ему на запястье, прежде чем он
успел отпугнуть его. - Ее наверняка находилось у змеи, у одного из тех
гадов, которые скрываются в выгребных ямах. Никогда не слушай ее. Она тебя
не растила, ты не ее созданье, никогда не была и никогда не будешь. - Он
сделал движение рукой в сторону Саши. - Затуши костер и собирай вещи.
- Что? Прямо сейчас? - воскликнул Петр. - Да ведь кругом такая
темень, хоть глаз выколи! Один только Бог знает, что поджидает нас здесь
за каждым кустом. Ведь мы шли всю прошлую ночь, да и этой ночью фактически
так и не спали...
- Ты же хотел что-то делать, - отрезал Ууламетс, пристукивая посохом
о землю. - Так вот, теперь шевелись!
Петр почувствовал, как старик упрекнул его: после того как сам провел
не одну бессонную ночь, после того как получил столько тяжких потрясений,
он все еще был готов продолжать свой путь.
- Черт возьми...
- Попридержи свой язык! - сказал Ууламетс. - Не проклинай ничего и не
пытайся называть какие-то имена, а больше всего смотри не ошибись в своем
противостоянии волшебству. Я скажу тебе еще раз: ты почти не подвержен его
действию, ты не можешь вовремя заметить его присутствие, ты плохо видишь,
плохо чувствуешь и тупо воспринимаешь все, что происходит вокруг тебя, но
когда что-то понятное тебе, что-то знакомое по материальному миру вдруг
накладывает на тебя свои руки, или ты хоть один раз оказываешься в
непосредственной близости от колдуна, помни, что ты всегда находишься в
смертельной опасности, сынок. Расстояние всегда играет большую роль.
- Не надо... - Но он лишь хотел убедить Ивешку, чтобы она не
враждовала со стариком. Он проглотил свое полезное, но горькое лекарство,
и сказал спокойно и как можно почтительнее: - А могли бы вы починить
порванный парус два-три дня назад?
- Ты! - произнес Ууламетс, выставляя вперед подбородок. - Ты
проклятый, надменный и невежественный негодяй, ты, представляющий себя не
иначе как пупом земли, ты, тупоумный всезнайка, путающийся под ногами, ты,
открытая настежь дверь для любой зловредной помехи, сиди в дыму, пока не
начнешь чихать, чертов дурак: иди, помогай нашему врагу, почему ты не
идешь? В этом все наше спасенье!
Петр чувствовал, как у него горит лицо: ведь все сказанное было сущей
правдой, подумал он, и старик был прав в этом. Старик мог бы и не
выговаривать ему этого перед Сашей и Ивешкой, хотя если бы он не выразил
своего недовольства, то подвергал бы их опасности.
Но все это не могло остановить тот вопрос, который он собирался
задать.
- Но я по-прежнему хочу знать, - сказал Петр, - неужели это самое
лучшее, что нам остается делать? Если расстояние так важно в нашей
ситуации, то не будет ли для нас более подходящим вернуться на лодку...
- Почему бы тебе не поучить собственную бабушку, как пить сырые яйца?
- Я хотел лишь сказать, что, возможно, я здесь единственный, кто
может иметь правильное представление о его образе мыслей, и единственный,
кто сомневается в этом мероприятии: я спрашиваю вас, можете ли вы
превзойти этого человека? Разве лучший выход для нас поступать именно
таким образом?
Ууламетс внимательно смотрел на него, опершись на свой посох, не
слишком угрюмо, но чуть сдвинув брови.
- Собирайтесь, - сказал он, и его челюсти захлопнулись, напомнив
чем-то черепаху. - Ты думаешь, что я очень грубый, так ведь? И моя дочь
считает так же. Но ведь я сейчас просто говорю с вами и объясняю вам
словами, словами, что именно я хочу заставить вас делать. А это весьма
вежливо с моей стороны, понятно? И это говорит о большом терпенье. Теперь
ты понял?
Петр уже вздохнул, чтобы сказать очередную грубость, но, помня
наставления, решил, что гордость может постоять и на втором месте, и
поэтому сказал, с легким поклоном:
- Понял, - и пошел к одеялам, чтобы начать сборы. Ивешка тут же
оказалась на его пути. Он остановился, взглянул на нее и сказал: - Мы
собираемся уходить...
Но Ууламетс тотчас же закричал в их сторону:
- Держись подальше от моей дочери!
Поэтому он отошел от нее, запомнив это разбитое горем испуганное
лицо, переживая и за себя, и за Сашу, не имея никакого представления о
происходящем и не в силах обрести здравый смысл в таком месте, где простая
куча старых листьев может попытаться сбежать вместе с твоими вещами, а
девушка, которую ты уже едва ли не полюбил, стояла, непрерывно то теряя,
то вновь обретая свои черты, и терпела настоящее бедствие от своего отца,
единственным доказательством добродетели которого были его собственные
спокойно сказанные слова о том, что он не убивал ее мать.
Саша подошел, чтобы помочь ему, и, усевшись на корточки, начал
собирать разбросанные горшки и кастрюли.
- А где Малыш? - едва слышно спросил его Петр. - Ты не можешь
пожелать, чтобы он вернулся обратно?
- Это...
- ...очень глупое желание. Человек в таком окружении очень часто
оказывался неправ.
- Опасное, - прошептал Саша, поднимаясь с земли. - Петр, не подходи
близко к ней, пожалуйста, не подходи к ней! Я не знаю, я не вполне уверен,
но мне не нравится то, что я слышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56