1
— А ну, что ты на это скажешь? — пронзительно завопил он и, не дожидаясь ответа, повернулся к другим.
Из храброго горного стрелка Русские превратили меня в пандура *.
В ответ раздался дружный хохот: большинство смеялось над самим Мокану, другие смаковали положение, в которое попал Джеордже. Он и в самом деле смутился и покраснел. Это еще больше развеселило Мокану. На глазах у него выступили слезы, нос и лысина покрылись потом, и он поминутно вытирал их носовым платком. Выпуклый животик, стянутый ремнем, подпрыгивал, стремясь вырваться из своего плена.
— Превосходно! — воскликнул молодой блондин в наброшенной на плечи овчинной шубе. — Как удачно у вас получилось, господин инспектор!
Вся компания хохотала до упаду, подстрекая Мокану на новые шутки. Кто-то, уже не стесняясь, извлек из корзины для мусора большую бутылку цуйки и пустил ее по кругу. Старый Мареш, хотя и сам был не прочь развлечься, стоял, не снимая руки со спинки стула Джеордже,— он давал этим понять, что гость находится под его покровительством. Однако от Джеордже не ускользнуло сожаление, с каким Мареш не сводил глаз с быстро пустевшей бутылки. Все присутствующие изощрялись в остротах по адресу коммунистов, а Мокану то и дело, вспоминая о Джеордже, подбегал к его стулу и, раскачиваясь из стороны в сторону, размахивая руками, отпускал новую шутку.
Вначале эти остроты вызывали у Джеордже недоумение, и он спрашивал себя, откуда эти господа могли накопить столько ненависти к коммунистам, но оно сменилось негодованием, когда он заметил, что весь этот поток остроумия направлен против него, с явной целью спровоцировать скандал. Тогда он встал и резким движением отодвинул от себя стул. В ожидании скандала все постепенно умолкли, а Мокану скорчил мину, какую делал всегда, когда чувствовал, что назревает взрыв. Он уставился в угол пустыми, лишенными всякого выражения глазами и зашевелил губами, подражая звукам лопающихся пузырей.
1 Пандуры — румынские добровольцы, вступившие в дивизию «Тудор Владимиреску», организованную на территории СССР из румынских военнопленных и воевавшую против гитлеровцев,
— Прошу извинения,— отчеканил Джеордже, застегивая шинель. — Мне хотелось бы поговорить с Мокану. Через несколько часов я уезжаю и очень спешу.
— Мокану, ты слышишь? — тряхнул того за плечо Мареш.
— Да, да,— опомнился Мокану,-— но госпоже Теодореску все известно... Она руководила школой очень хорошо, хе-хе-хе... Власти довольны... благодарности... поощрения... кто знает, может быть, и орденишко подкинут... В «Школьных ведомостях»...
— Скажи, пожалуйста, каково положение с учителями в Лунке?
Повелительный, по-военному сухой голос Джеордже произвел впечатление. Мокану открыл шкаф, откуда вывалилась целая груда папок и бумаг, порылся вслепую на полках, извлек наконец нужную папку и, не глядя на Джеордже, стал перелистывать подшитые документы.
— Так вот,— снова затрещал он,— там госпожа Теодореску, Кордиш... и все... Одно время им помогала еще акушерка; Хе-хе-хе... Ей было чему научить детей, хе-хе-хе.
Мокану восхищенно фыркнул и стыдливо прикрыл рот грязной ладонью.
— До чего обрадуется Кордиш, — иронически ухмыльнулся Мареш, покашливая в усы.— На прошлой неделе он снова прислал нам докладную. Она у тебя, Мокану? Кордиш считает, что его усердие, самоотверженность, демократический дух, а также тот факт, что он ни разу не был на -передовой и не причинил советским солдатам физического ущерба, дают ему право занять место директора школы в Лунке хотя бы до возвращения Теодореску. Тебе придется там с ним повоевать.
Джеордже пожал плечами. Тогда Мареш, который, по-видимому, руководил делами инспекции, обратился к Мокану и сказал нарочито медленно:
— Послушай, Мокану, а что ты скажешь об этом, как его?.. Знаешь... который хочет... в деревню. Черт его знает, что там у него? Сегодня он опять надоедал мне.
— Хе-хе-хе, — засмеялся Мокану. — Лунка — село большое, румынское, оно заслуживает особого внимания.
Теодореску не плохо бы отдохнуть, к тому же работа директора не по плечу женщине, несмотря на все ее способности... Теперь у нас демократия, регулярное обучение, повышение культурного уровня народа, не так ли?
— Не забывайте только, что и мы здесь,— заорал рыжеватый учитель, одетый как венгерский помещик.
— Так дадим ему, что ли? — сморщил лоб Мокану..
— О чем речь? — поинтересовался Джеордже, но Ма-реш покровительственно взял его под руку и, обращаясь к остальным, сделал широкий жест.
— Господа! Инспекция закрывается. К «Мирче».
— Эйн, цвей, дрей! — скомандовал какой-то старичок и двинулся к двери гусиным шагом. Джеордже хотел было протестовать, но Мареш, не дав ему вымолвить ни слова, вцепился в него еще крепче и потащил по лестнице вниз.
— Брось свои военные строгости,— приговаривал он* « не выпуская Джеордже из рук. — С ними покончено.
Веселая компания ввалилась в зал когда-то роскошного ресторана «Мирча», представлявшего теперь жалкое зрелище. Зеркала были разбиты, столы и стулья разваливались. Джеордже усадили между Марешем и рыжим юношей с прыщеватым лицом. Знакомый кельнер с улыбкой расставил по столам батарею пивных бутылок, повторив, очевидно, у них же подхваченную фразу: «Для господ обучающих».
— «С голоду умирающих»,— хором пропели учителя. В бутылках оказалось не пиво, а все та же крепкая
кукурузная водка. Спор вспыхнул с прежней силой, хотя, судя по отрывкам фраз, Джеордже казалось, что собравшиеся не расходятся во мнениях.
— Видишь ли, дорогой,— склонился к нему Мареш. Глаза его наполнились слезами от внезапно нахлынувшего умиления, и он даже всхлипнул, положив седой висок на мягкий полевой погон Джеордже. — Сколько мы испытали, господи! А ведь это только начало. Только начало нашего хождения по мукам.
— Вы думаете? — улыбнулся Джеордже, и Мареш долго смотрел на него с пьяным изумлением.
По правде сказать, возвращение с фронта Джеордже или еще кого-нибудь было для него совершеннно безразлично. О Теодореску и других ему подобных в последние годы говорили с официальным сочувствием: «Погиб под Ростовом... Под Сталинградом... Ты слышал про этого беднягу? Попал в плен... Что поделаешь?.. Подождем, придет еще время Гитлера...» — или: «К следующему лету с русскими будет покончено». И все же Мареш не прочь был склонить голову ему на плечо, растрогать его своим сочувствием, хотя бы деланным, и поволноваться вместе с ним.
— Дело вот в чем,— вспомнил наконец старик. —* Речь идет об одном молодом педагоге... Талант! Талант! Блестящие способности! Подвергается гонениям! Большие моральные и личные затруднения. Он в отчаянии. Хочет поехать в деревню на один-два года... До тех пор, пока с божьей помощью не прекратятся эти зверства. Он хочет поехать в село, где директором школы будет культурный, интеллигентный человек с определенным образом мыслей и, конечно, румын. Ты подходишь по всем статьям... Что скажешь? Ни ты, ни он не пожалеете об этом. Я уверен...
— Естественно, я могу быть только согласен... Действительно, я должен немного отдохнуть... Кроме того...— смущенно улыбнулся Джеордже,— я должен научиться писать левой рукой...
— О, конечно. В таком случае бегу наверх позвонить, и вы договоритесь о встрече...
— Постойте... Если возможно, то сегодня же, часа в два. Я не хочу задерживаться...
— Хорошо. Я очень благодарен. Ты благородный человек.
После ухода Мареша Джеордже внимательно прислушался к разговорам учителей, их образ мыслей заинтересовал его, хотя он чувствовал, что не сможет сдержаться, если побудет среди них еще хоть немного. Тем временем Борош, директор школы из Тальпеша, забравшись на стул, заканчивал рассказывать очередной глу-* пый анекдот.
— Я не имею чести быть с вами знакомым,— обратился к Джеордже сосед по столику, который до этого долго и пристально рассматривал его.— Меня зовут Гаврииш, с двумя «и». Мне кажется, вам не по душе эти шутки.
— Уж очень они плоские,— согласился Джеордже ему.
— Напротив, они очень остры. Они сдобрены нашими!— патетически воскликнул Гаврииш, почти
ложась грудью на стол. — Вы не имеете понятия о том, что происходит в стране. Нищета, страх, голод, холод, торжество и хозяйничанье иноземцев. Антонеску совершил большую ошибку. Он должен был либо идти до конца, либо уступить место другому, более достойному. Нашу войну он должен был продолжать до конца.
— А сами вы были на фронте?
— Ваши намеки мне понятны. Не был. Я болен туберкулезом (название своей болезни он произнес резко и даже запальчиво). Последствия нищенской студенческой жизни. — Гаврииш глубоко вздохнул и быстро выпил большой стакан цуйки.— Хочу вас по-дружески предупредить: у вас ничего не получится! — добавил он и потряс кулаками над столом, словно подчеркивая свое заявление.
Джеордже старательно затушил окурок о каблук, по фронтовому сплюнул на него и, искоса взглянув на соседа, мягко сказал:
— Если вы в самом деле страдаете труберкулезом, вам бы не следовало столько пить,— и негромко, но с ударением на каждом слове, добавил: — А я считаю, что получится. Должно получиться.
В этот момент в дверях появился Мареш.
— Дело в шляпе. В два тридцать перед церковью,— крикнул он, словно, кроме него и Джеордже, никого в зале не было.
Джеордже встал и сделал общий поклон, на который никто не обратил внимания. В зале вновь звенел пронзительный голос Мокану, но Джеордже не мог разобрать его слов.
Когда кельнер услужливо раскрыл перед Джеордже стеклянные двери ресторана, он еще раз взглянул на оставшихся. Сгрудившись вокруг грязного, засаленного стола, сдвинув головы над пустыми бутылками, потные, пьяные, неряшливо одетые, они бессмысленно хохотали, одурев от выпитой цуйки.
5
Несколько удивленный вопросом, прохожий не только объяснил Джеордже, где находится уездный комитет партии, но предложил даже проводить его часть пути. Прежде чем войти в помещение, Джеордже несколько раз прошелся по узкой боковой улочке, обсаженной хилыми, оголенными кленами. Одним концом улочка выходила на бульвар, откуда временами налетали волны городского шума.
На окнах одноэтажного, но довольно обширного здания комитета партии сохранились еще со времени войны бумажные полоски. Джеордже остановился и напряг слух, но наружу не проникало ни одного звука. Кроваво-красные серп и молот на огромных, пожелтевших от ржавчины чугунных воротах казались новехонькими и не вязались с этой тихой улочкой, готическим шпилем церкви, который упирался в серое небо за передней линией домов. Джеордже почему-то показалось, что он слишком рано явился на свидание. Он попытался еще раз мысленно подвести итог этих лет, но с раздражением подумал, что сейчас не время для этого, и, нажав изо всех сил на тяжелую заржавленную щеколду, вошел внутрь. В коридоре, таком широком, что по нему мог бы проехать грузовик, у соснового стола смеялись и разговаривали несколько рабочих. Заметив Джеордже, один из них подошел к нему.
— В военный отдел?
— Нет. Я хотел бы поговорить с секретарем.
— Петре, не знаешь — Журка здесь?
— Да.
— Тогда проводи товарища капитана.
Они прошли несколько длинных, строгих, очень чистых коридоров и остановились перед огромной дверью, над которой на свежевыбеленной стене проступало, как тень, изображение фашистского орла. Человек исчез за дверью и через несколько секунд пригласил Джеордже войти. Они прошли через комнату, где оживленно разговаривала группа молодых людей, окружавших высокого человека в черном кожаном пальто, отчаянно жестикулирующего.
В дверях кабинета Джеордже встретил плотный, несколько тяжеловесный человек с давно не стриженными вьющимися седыми волосами и удивительно молодым, но утомленным лицом. Джеордже почувствовал робость затуманенным взглядом его глаз, которые тот, казалось, с трудом держал открытыми. Голос его, низкий и медлительный, не удивил Джеордже.
— Я Георге Журка... Что вам угодно, господин капитан? — медленно, с трудом спросил он, словно едва сдерживая зевок.
В огромной комнате с большими окнами и удивительно белыми, словно излучавшими свет стенами голос этот показался Джеордже знакомым и близким.
— Я принес заявление о вступлении в партию,— по-военному коротко ответил Джеордже и непослушными пальцами левой руки стал расстегивать портупею, шинель и китель.
Журка молча подошел к нему и спокойно принялся ему помогать.
— Где вас ранили?
— Под Дебреценом.
Джеордже протянул свои бумаги: заявление, рекомендации. Журка поднес их близко к глазам и стал быстро читать, бормоча про себя:
— Учитель... Лунка. Лунка,— повторил он, пытаясь что-то припомнить. — Сталинград... добровольческая дивизия «Тудор Владимиреску»... «Сознание исторической необходимости»...
Журка положил документы на письменный стол и некоторое время задумчиво поглаживал их ладонью. Когда он обернулся к Джеордже, глаза его уже не были мутными от усталости. Маленькие и черные, глубоко посаженные, они блестели весело, и только теперь Джеордже заметил, что Журка, очевидно, моложе его.
— Завтра на заседании рассмотрим, но я думаю, что уже могу пожать вашу руку, товарищ капитан. Билет получите у секретаря волостного комитета — у Мындрока.
Журка наморщил лоб и снова повторил:
— Лунка? Мне кажется, у нас есть там один коммунист... забыл вот только имя. Он железнодорожник. Нет, ничего не поделашь... Забыл. Глупею...
— А какое будет задание?..
Журка рассмеялся, откинувшись назад и обнажив ряд белых, крупных, как у волка, зубов.
— Как вы сказали? Задание? Это звучит по-военному и вместе с тем правильно. Мы еще вооружены, говорим о заданиях...
Он умолк и протянул руку к револьверу на поясе Джеордже.
— Ваш или...
— Мой, подарок одного советского офицера.
— И у меня есть где-то. Не помню где... Это вы хо-хорошо сказали — задание... Позднее у нас будут поручения, и, возможно, мы помолодеем. Иногда эти военные термины очень уместны. Сам я не умею ими пользоваться. В армии мне не доверили даже винтовки, считали подозрительным бунтовщиком. Я чистил картошку и уборные... Вашим основным заданием, капитан, будут люди,— продолжал он, снова став серьезным. — Люди, партийная ячейка. Вы сейчас прибыли из Венгрии, не* так ли? Приходилось с кем-нибудь говорить?
— Только... с несколькими коллегами здесь в городе,— скривился Джеордже.
Журка понял. Упершись локтями в колени, он наклонился к собеседнику.
— Многие нас ругают теперь... Я говорю, конечно, не о тех, кого мы уничтожим. — Он произнес это слово просто, как будто речь шла об уборке квартиры. — Многие прикрываются теперь картонным щитом, на котором большими буквами написано: «Демократия». Они, также как и мы, знают, что щит из картона, но считают, что у нас не хватит храбрости разорвать его из-за этих в спешке написанных букв. А вокруг них собираются слабые или те, кто не знает, где правда.
— К правде нелегко прийти,—прошептал Джеордже.
— Знаю. Но нужно. Итак, Мындрок сообщит вам, когда надо будет приехать за партбилетом. С ним поговорите подробнее, он знает обстановку.
Журка проводил Джеордже до двери и, пожимая руку, сказал так неожиданно и чистосердечно, что Джеордже вздрогнул от удивления:
— Возможно, что мой прием вас немного разочаровал... В конце пути, пройденного с таким трудом, требовалось бы что-нибудь возвышенное... — Открыв дверь и наклонившись к уху Джеордже, Журка добавил] великие дела начинаются всегда просто. 1А И это хорошо.
6
Еще не было двух часов, когда Джеордже оказался у церкви, где должен был встретиться с учителем, о котором ему говорил Мареш. Вся история казалась ему довольно путаной и неясной, и он почти сожалел, что так легко согласился на встречу. Вместе с тем он считал, что лишний человек в школе не помешает, особенно первое время, когда на него самого навалится столько дел.
Дождь продолжал моросить, но небо посветлело и стало таким же матово-серым, как асфальт, покрывавший площадь. Джеордже прогуливался перед церковью и думал о семье. Воспоминания об уютном тепле домашней кухни, большой белой постели, на матраце которой за много лет отпечаталась форма его тела, вызвали у него растроганную улыбку.
Джеордже собирался уже уходить, когда из-за угла появился молодой человек в черном длинном старомодном пальто с вытертым меховым воротником. Молодой человек смущенно остановился перед Джеордже. Он весь взмок от спешки, на носу блестели запотевшие очки.
— Господин директор Теодореску? — спросил он почему-то заискивающим (Джеордже не понял почему) тоном.
— Да, это я.
— Позвольте представиться... преподаватель Суслэнеску.
Джеордже пожал маленькую, почти детскую руку — горячую и потную. Оба смущенно замолчали, не зная, что сказать.
— Я надеюсь... господин Мареш говорил вам обо мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64