— Как приятно... Какая честь. Прошу вас...
— Большевики двинулись со станции. Идут, чтобы выбросить нашего дражайшего Ионашку. Что вы подготовили?
— Уважаемый господин...
— Короче.
— Уважаемый господин, я... я объясню вам... Дела неважные. У нас здесь было несколько студентов-медиков из Клужа. Вчера они уехали... Это очень печально, но мы можем рассчитывать только на...
— Эх вы, кабинетные крысы.
— Так мы пойдем, — медленно поднялся Гэврилэ.— Ежели выберете время, приезжайте к нам, поговорите с людьми, объясните, что мы хотим, чтобы не поддались на обман голодранцев...
Сквозь двойные рамы в комнату проник приглушенный гул надвигавшейся толпы.
— Что же нам теперь делать, господин? — пробормотал Митран.
— Я скажу, что делать. Если все такие же идиоты, как ты, мне лучше всего смыться в Германию или Испанию. Разве так готовятся дела? Что я скажу этой развалине?
— Простите, кому?
— Да графу... У меня восемь человек. Восемь раз по Двадцать — сколько будет?..
— Сто шестьдесят,— машинально ответила Мария.
— Правильно, дорогуша. Итак, сто шестьдесят патронов. Ну?
— Господин адвокат, пришли жандармы,— крикнула вбежавшая в комнату прислуга.
— Вот видите, и у меня охрана. Они не...
Но незнакомец, казалось, не слушал его. Он вытащил из кармана тяжелый парабеллум и проверил предохранитель.
— А с тобой я еще поговорю, цыпленок, — обратился он к адвокату. — Ты, как видно, сроду такой дурак. Имею честь, дружище,— повернулся к Гэврилэ незнакомец.— Не заходи больше к этому болвану. Не стоит он этого (Гэврилэ нехотя улыбнулся.) Боишься, чай, за свою землицу, что заберут ее у тебя товарищи, а тебя пошлют прохлаждаться во Владивосток. Не так ли? А красотку эту разложат посредине дороги и натешатся с ней все по очереди, по билетам! Не водись больше с этими болванами, послушай старого, испытанного человека. Приветствую вас, как святое солнце.
И незнакомец вышел, оставив за собой широко распахнутую дверь.
— Кто это? — спросил Гэврилэ.
— Святой,— коротко ответил Митран, со страхом прислушиваясь к надвигавшемуся с улицы гулу.
Они смущенно попрощались, словно должны были еще раз когда-нибудь встретиться, но оба знали, что этого никогда не произойдет. Митран посоветовал Гэврилэ выйти через черный ход в сад и оттуда через калитку на пустырь.
Отец с дочерью пошли рядом по вымощенной тропинке среди фруктовых деревьев. Уличный гул звучал здесь приглушенно, словно боясь нарушить покой еще оголенных деревьев. Гэврилэ, не глядя, протянул руку и положил ее на плечо Марии.
— Дочь моя, скоро я тебя выдам замуж, избавлюсь и от этой заботы... Я уж стар и... — голос старика понизился до шепота,— и глуп,— закончил он, пристально взглянув в глаза дочери.
— Люди глупы, а не ты, батюшка.
— Спасибо тебе за доброе слово.
Слова из песни румынских фашистов-железногвардейцев.
Когда Гэврилэ с дочерью вышли из калитки, то с ужасом увидели, что вся базарная площадь кишит народом. Дно котловины, словно воронка, всасывало в себя людей, которые отчаянно боролись, чтобы не исчезнуть в ней, Гэврилэ остановился. Его голубые глаза выражали болезненное удивление.
— Пойдем поищем Эзекиила,— сказал он. — Да поедем домой, пока он у нас есть...
Они направились к месту, где оставили телегу, но не смогли добраться туда — человек пятьдесят во главе с Пику преградили им путь и разлучили их. Пику размахивал обрезом и что-то кричал. Увидев Гэврилэ, он схватил бго за грудь.
— Ты чего тут делаешь? Нас убивают, а ты что делаешь?
— Ты пьян, Пику,— обеспокоенно ответил Гэврилэ, думая лишь об одном: куда исчезла Мария.
Пику на мгновение задумался, потом оттолкнул локтем Гэврилэ.
— Проваливай! За мной, братцы!
По склону котловины карабкались люди с вилами, топорами и дубинами. Другие собирали камни и комья сухой земли. Они пробегали мимо, толкали Гэврилэ в грудь, бока, чуть не сбили с ног и, наконец, притиснули к какой-то стене. Гэврилэ узнал в толпе Кордиша с новым учителем, который вышагивал, как цапля, с очками на кончике носа, старого Мавэ, Кулькушу, красного и облезлого, как всегда, двух-трех женщин. Высоко над всеми возвышалась голова Глигора Хахэу, который, неизвестно почему, улыбался, как ребенок. Все дико кричали на разные голоса.
— Нас убивают венгры!
— Стойте, братцы! Что вы делаете?
— Убивают!.. Венгры!
— Какие венгры? Постойте!
— Нас! А-а!
Куда же девалась Мария? Звать ее не имело смысла. Возможно, она находится по другую сторону людского потока. Не побежала бы за толпой. Кто-то снова сильно толкнул Гэврилэ, у него перехватило дыхание и потемнело в глазах. Ему хотелось крикнуть: «Люди, братья мои, прогоните злобу из сердец ваших, бросьте ножи, иначе жизнь наша станет чернее ночи. Мир на земле, мир, мир!»
Но мимо бежали разъяренные люди с чужими, искаженными лицами. Марии нигде не было видно. Издалека доносились выстрелы. Прижатый к стене, Гэврилэ думал: «Господи, зачем ты сделал меня разумнее мне подобных?»
Пику с сообщниками клином врезался в толпу, нанося удары направо и налево. Он быстро продвигался вперед, опрокидывая на своем пути мужчин, женщин и оставляя позади странную непонятную тишину. Пику старался пробиться туда, где расположились венгерские крестьяне из Шиманда. В обрезе у него было пять патронов, но он ни разу еще не выстрелил, а только со злобой наносил удары между глаз, в затылок или низ живота всем, кто попадался ему на пути. За его спиной раздавался хриплый вой Кордиша, распевавшего: «Священники с крестом в руках, возглавьте воинство Христово» !. Суслэнеску, сжатый со всех сторон устремившимися вперед людьми, впервые в жизни ощущал в себе какую-то животную силу. Ему тоже хотелось наносить удары, кричать, но из его перехваченной волнением глотки не вырывалось ни одного звука. Он не видел ничего вокруг и весь отдался на волю толпы. В нем клокотала неудержимая радость, хотелось обнять кого-нибудь, поделиться переполнявшими его чувствами. Какая-то женщина закачалась и упала среди лункан, подхваченная потоком. Старый Мавэ кинулся к упавшей и, вцепившись костлявыми пальцами в ворот красной цветастой кофточки, разорвал ее сверху донизу, обнажив грудь. Женщина поднялась на колени, закрыла лицо руками и закричала, но слов ее не было слышно. Поравнявшись с ней, Суслэнеску протянул руку и ущипнул за шею, но толпа подхватила его и понесла дальше.
Наконец венгерские крестьяне поняли, что происходит.
— Братья, нас убивают головорезы из Лунки! — завопили они.
Пику очутился перед толстым венгром и рабочим, расчищавшим путь колонне. Лицо венгра показалось ему знакомым, и он выстрелил в упор. Венгр повалился прямо на убийцу, обрызгав его кровью. Крестьяне из Лунки задержались у лежащего на земле трупа. Пику сунул обрез в карман сермяги, нагнулся над убитым и, подхватив его под руки, поднял.
В сутолоке никто не заметил, что произошло. Крестьяне поддерживали убитого, чтобы не упал, хлопали труп по плечам, кто-то называл его по имени.
— Что с тобой, братишка, повредил что-нибудь? — с удивлением повторял Пику.
Но тут на крестьян из Лунки градом посыпались камни. Окруженные со всех сторон, они не могли двинуться дальше и бессмысленно топтались на месте. Свист пролетавших камней мгновенно отрезвил Суслэыеску. Вокруг теснились все те же красные, потные, озверевшие люди.
— Уйдем отсюда,— захныкал он, вцепившись в руку Кордита. — Я не перенесу этого. К чему все это? Зачем?
Суслэнеску повернулся, чтобы посмотреть, что произошло с женщиной, но увидел лишь бесновавшуюся толпу; какой-то парень, которому камнем выбили глаз, вопил не своим голосом, размазывая по лицу кровь. С другой стороны площади послышалось несколько отдельных выстрелов. Толпа ответила на них криками ужаса.
«Кто стреляет? Зачем стреляют? — спрашивал себя Суслэнеску. — Ив конце концов, что здесь происходит? Чего они хотят?»
Но новые толчки и удары посыпались сзади, и Суслэнеску, закрыв глаза, снова отдался на волю толпы. Он чувствовал едкий запах человеческого пота, хриплые крики вызывали в нем смесь восторга и страха, и от волнения он чуть не плакал.
Выстрелы хлопали реже, но, очевидно, стали точней, так как площадь быстро пустела. Люди бросились в боковые улочки, давили друг на друга, падали в канавы. Несколько раненых корчилось на земле, словно стараясь улечься поудобнее. На колокольне православной церкви били в набат, и над площадью плыл беспрерывный надтреснутый гул.
Суслэнеску тоже бросился бежать. Он пытался спрятаться в каком-нибудь доме, стучался в ворота, но все они оказались закрытыми, а заборы слишком высокими. Вокруг не было ни одного знакомого лица, а лишь все та же бесконечно повторяющаяся картина — бегущие в панике люди. Не в силах больше бежать, Суслэнеску прислонился к забору. Страх начал проходить — ведь война-то кончилась, смерть больше не угрожает. То, что происходило здесь, было уже иным — бессознательным и диким проявлением идеалов, в которые он верил или думал, что верит: родина, национализм, мужество румынского народа. «И все же,— думал Суслэнеску,—возможно, было бы лучше, чтобы народ безропотно принял смену общественного порядка, иначе на нас падет слишком большая ответственность и мы снова предадим».
Суслэнеску не мог перевести дух. Грудь у него горела, и под рубашкой по телу текли теплые струйки пота. Он был один. Улочка опустела. Усталый и ошеломленный, Суслэнеску собирался двинуться дальше, сам не зная куда, когда со стороны площади раздался ритмичный гул шагов. В воздухе гневно и дружно звучали слова:
— Долой фашизм! Долой фашизм!
Несколько бородатых, покрытых грязью людей с винтовками пробежали мимо Суслэнеску. Последний из них задержался, пристально посмотрел на него и злобно усмехнулся.
— Эй ты, твои идут! Можешь больше не бояться. Человек был так страшен, что Суслэнеску решил —
его застрелят раньше, чем он успеет сказать, что он румын и сочувствует тем, кто...
Бородатый человек отпустил Суслэнеску две пощечины, и учитель почувствовал, как разбитые стекла очков поцарапали ему веки.
— Ты что, Петре, очумел? Хочешь, чтобы нас сцапали?
— Я румын,— с яростью завопил Суслэнеску, готовый вцепиться в обидчика. — Слышишь, идиот! Я...
— В таком случае на здоровье, дружище,— засмеялся человек, бросившись догонять остальных.
Суслэнеску долго бродил, как слепой, держась за стены, пока кто-то не схватил его за руку.
— Господин Суслэнеску, что с тобой стряслось? В ка кую заваруху мы влипли?
Это был Кордиш — оборванный, в чужой, надвинутой до ушей шапке. Лицо его, покрытое коркой грязи и навоза, дергалось, как от нервного тика.
— Что случилось?
— Как, разве ты не знаешь? Убитые, сотни убитых и раненых. Из Арада прибыло несколько грузовиков с большевиками. Кроме того, по телефону получено известие, что сюда идет румынская армия. Король и армия! Англия и Америка! Армия идет как раз по той дороге, по которой нам ехать домой. Поэтому айда, бежим.
— Куда?
— Ты что, не слышишь? Какого черта, оглох, что ли? На них и в самом деле надвигались возгласы рабочей
колонны:
— Долой фашизм! Смерть фашистам!
— Но я ничего не вижу. Мне разбил очки один из наших.
— Это пустяки, купишь новые,— с яростью крикнул Кордиш и бросился бежать, увлекая за собой Суслэнеску,, На бегу он кричал всем встречным:
— Бегите, беда!.. Режут! Убивают! Горе нам! Наконец они добрались до церкви.
— Вот мы и на месте. Здесь, в святой обители, нас не тронут. Надеюсь, что до этого они еще не докатились...
Однако церковь оказалась закрытой. Они пробрались во двор и постучались в сторожку пономаря. Испуганный пономарь, открывший дверь, был родом из Лунки и знал Кордиша. Ни о чем не спрашивая, он провел их в заднюю комнатку и закрыл там на ключ.
— Только бы дом не подожгли, — уже снаружи успокоил он их.
Суслэнеску ощупью нашел скамейку, сел и стал вытирать лицо и глаза подолом рубашки. Голос Кордиша доносился до него словно откуда-то из тумана:
— Гром и молния, мне хочется плакать, дружище! С нами крестьянин святой. Хорошо, что я из крестьян. По-смотрел бы, что наши сделали с венграми. Ты никогда такого..
Суслэнеску вытянулся на скамье, подложив руки под голову. Он чувствовал себя беспричинно счастливым, и приятная легкость разливалась по всему его усталому телу: «Хорошо, что я приехал сюда, может быть... Нет. Мне бы сейчас большой институтский зал, сотни сверкающих глаз, ободряющих меня в первые секунды робости... Господа студенты...»
— Да, сударь... Его видели люди в окно... У коммунистов... Я же говорил — с тех пор, как он вернулся от русских... Я говорил — остерегайтесь, братцы, он нас всех слопает... Его увидел Пику, ну, тот крестьянин-мученик, которого избили венгры, он хотел стрелять, но Теодореску его узнал и... Объясни мне ты — ты образованный и из господ, за что его любят люди?
— ...Из тьмы веков, на четвереньках мрачно ползет человечество... Правда кулака, грубо отесанного камня, правда оголенной страсти. Вместе, товарищи! Изучим другую историю, историю, о существовании которой мы не подозревали. Сами не зная того, мы были историей...
— ...Как ты думаешь, назначат меня директором? Или и эти, из инспекторского отдела, тоже коммунисты? Слышь, ты играешь в покер? Разве ты поставишь хоть одну лею на битую карту?
— ...Здесь, в толпе, где назревают страсти, я предвижу ваш возмущенный ропот, но скажу вам во весь голос: «Возьмем из марксизма все хорошее: идею истории, создаваемой массами, но остановимся на той эпохе, когда эти идеи вырываются наружу, овладевают толпами. Идеи? Нет! Чувства кровного братства. Национа-лизм!» И пока я буду говорить все это — буду думать о себе, а ты, мыслящая пылинка, ты, который столько страдал, как сможешь ты победить все то, о чем говорил? Как сможешь ты победить собственные цепи?
— Долой фашизм! — доносилось с улицы. Кордиш молчал, возможно уснул.
«Кто знает, кем будет пророк,— думал Суслэнеску,— пророк, который зажжет чувства подлинного братства, очищенного от всякой фальши. Я пойду за ним, за этим пророком, и отдам себя целиком, потому что до тех пор я, конечно, выясню, кто я такой».
Город за стенами сторожки, казалось, слился в один общий крик.
Джеордже с трудом удалось пробиться к городскому комитету партии. Это было большое желтое здание, принадлежавшее ранее венгерскому коммерсанту, сбежавшему с армией Хорти. Больше половины комнат в нем пустовало.
По пути Джеордже встретился директор школы в Тырнэуци Бозга — маленький прилипчивый человечек. Всхлипывая и причитая, он полез целоваться, а потом стал рассказывать о своих военных приключениях (как спасся вплавь из Крыма, как был уволен из армии), потом перешел к «тяжелым временам» — стал говорить о кознях коммунистов и необходимости тонкого дипломатического сопротивления. Заслышав выстрелы, он окаменел, вытаращил глаза и, бросив Джеордже среди дороги, помчался домой — защищать семью. Джеордже прошел в горком беспрепятственно, очевидно благодаря военной форме, хотя и без погон. В большом свежевыбеленном кабинете секретаря ходил из угла в угол высокий плотный человек с коротко остриженными седоватыми усами. Джеордже тотчас узнал его, хотя тот сильно изменился — постарел и выглядел очень угрюмым и решительным.
— Арделяну, вы ли это?
— Господин директор!
С улицы донесся, как отдаленный взрыв, глухой и угрожающий рев толпы. Джеордже машинально рванулся к окну, но Арделяну не обратил на это внимания, его влажные глаза по-прежнему улыбались, и он не выпускал руку Джеордже из своих больших сильных ладоней.
— Я много думал о вас,— пробасил он, продолжая улыбаться. — К нам?
— Конечно,— кивнул головой Джеордже. — Куда же еще после всего пережитого?
— Это хорошо,— одобрил Арделяну. — Очень хорошо.
Дверь широко распахнулась, и в комнату вбежал маленький лысый человек с желтоватыми, как у тюленя, усами. Вид у него был испуганный, руки дрожали.
— С уважением покорно докладываю, товарищ инструктор, что я связался с Арадом, — заговорил он дрожащим голосом с сильным венгерским акцентом. — Они едут. Несколько грузовиков уже в пути.
— Все докладываешь? — пожал плечами Арделяну, — Ну, докладывай, что мне с тобой делать! Это директор школы в Лунке, член нашей партии.
— Здравия желаю, — щелкнул каблуками человечек.— Имею честь, покорно...
— Товарищ секретарь волости,— рявкнул Арделяну.— Ради бога, ты ведь не в армии Франца-Иосифа. Какого черта, с тех пор как приехал, только и слышу: «покорно докладываю», «здравия желаю»...
— Что поделаешь, все в голове перемешалось, — пробормотал человечек, вытирая лысину красным очень грязным платком.—Я — Мохай, мастер с мельницы,— представился он Теодореску. — Едут, товарищи, едут.
— Раз так, то подождем,— проворчал себе под нос Арделяну. Было видно, что все в нем кипит и он едва удерживает возмущение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64