Намек барона был обидным, но не лишенным оснований,— тяжелые времена царанистскую партию покинули многие, который обычно ложился очень рано, на этот раз отпустил гостей только после полуночи. Уходя, он распорядился уложить Пику в одной из комнат, а Спинанциу предложил с самого утра в кабинет.
На следующее утро в «Патриотул» появилась новая статья, и Спинанциу застал барона за газетой. Всю ночь адвокат ломал себе голову в поисках выхода и пришел' к выводу, что барону следует пойти на попятную. Выступить против реформы с принципиальных позиций было невозможно, а попытки сорвать ее скомпрометировали бы многих лиц и самую царанистскую партию, что было особенно рискованно теперь, накануне выборов. Вся трудность состояла в том, как высказать все это Паппу и, не ущемив его гордости, намекнуть, что пора уступить дорогу молодежи. Старая политика кабинетных интриг и комбинаций была обречена на провал. Конечно, разногласия между русскими и Западом обострятся, но не так скоро, как надеется барон.
— Итак, что вы решили?—осторожно спросил Спинаициу.
— Дорогой друг, собирайтесь, мы поедем в имение.— Старик постучал длинным, костлявым пальцем по газете.— Вы понимаете, дорогой, мы не можем в данном случае пожертвовать своим авторитетом. Я поставлю все село на службу нашему делу. Через полчаса мы выезжаем.
Спинанциу согласился, не зная, как отказать старику. Кроме того, он надеялся разгадать по пути намерения барона, но, как только они выехали за пределы города, надежда его угасла: старик закрыл глаза и преспокойно уснул.
Два часа машина мчалась по шоссе, затем свернула на узкую, но хорошую дорогу, посыпанную мелким щебнем и обсаженную молодыми тополями. Барон открыл глаза, бодро улыбнулся и толкнул в спину шофера, чтобы тот прибавил скорость.
— Не знаете ли вы, дорогой Спинанциу, православное это село или униатское?
— Понятия не имею,— раздраженно пожал плечами Спинанциу.
Новая затея барона. Словно разделение церквей имеет сегодня такое же значение, как и в 1700 году. Чепуха!
— Послушайте, Спинанциу,—- ткнул его Папп в бок пальцем,— вы помните латынь?
— Нет... то есть постольку, поскольку...
-— Красивый язык!
1 Вся Галлия делится на три части..» (лат.) (Цезарь, Записки о галльской войне), Уткнувшись носом в стекло, Пику пожирал глазами прямую дорогу, деревья, поля. Он не представлял себе, что поместье барона так велико, и теперь встревожился: конечно, старик не захочет расстаться с таким богатством.
Невольно в глубине души Пику стал на сторону крестьян. С какой стати у этой развалины столько земли? По мысль эта вскоре сменилась другой, и он ухмыльнулся: «Хорошо, что я не растерялся».
В конце дороги показалась усадьба — массивное красное здание с приземистой башней, увенчанной чем-то вроде зубцов. Когда машина подкатила к высоким, покрытым ржавчиной воротам, они распахнулись, и на подножку автомобиля, пробормотав что-то неразборчивое, ловко вскочил кругленький рыжий человечек — управляющий Пииця. Его смятый грубошерстный костюм был весь усеян соломинками и соринками. Проголодавшийся Спинанциу приветственно помахал ему рукой. Имение все равно потеряно, так что следует хотя бы хорошенько отдохнуть, выпить и поесть. Кто знает, может быть, подвернется и какая-нибудь пухлая, краснощекая крестьяночка, ведь в окрестностях поместья был, кажется, какой-то хутор горцев. Этот Пииця, как видно, любит хорошо пожить и, наверно, уже отобрал, что получше. Спинанциу отогнал все беспокойные мысли о планах Паппа и последствиях задуманных им действий...
Машина остановилась перед широкой желтой лестницей. Спинанциу соскочил на землю, быстро обежал машину и с тысячью предосторожностей помог Паппу сойти, прихватив его плед и желтый портфель, который барон тут же вырвал у него из рук. Папп сделал несколько шагов, кряхтя и держась за поясницу, потом выпрямился и окинул усадьбу хозяйским взором. Все вокруг носило следы спешки: камни, окружавшие цветочные клумбы, были неровные, трава не подстрижена, солнце, бившее прямо в окна, обнаруживало на стеклах полосы грязи, < и та пленные при поспешной мойке.
Пинця смиренно стоял в сторонке.
— М-да,— сказал барон. — Довольно...
И этот момент высокая дверь из мореного дуба отворилась и навстречу барону поспешно вышел высокий худощавый человек, одетый по-крестьянски. Длинные светик полосы напоминали солому. Спинанциу испуганно |'прогнул. Это был Баничиу. Вот уже несколько месяцев, как он исчез из города, и барон отмалчивался, когда его спрашивали, куда тот девался. По правде говоря, его исчезновение мало кого огорчило. Этот известный железно-гвардеец, бывший эсэсовский офицер, принятый с восторгом в царанистскую партию, как считали многие, причинил ей больше вреда, чем сто ударов, нанесенных коммунистами.
— Сервус, хомо руралис,— восторженно засмеялся барон. — Сервус, кариссиме!2
Баничиу, пожимая руку барону, коротко, по-немецки, кивнул головой. «Кто мог предупредить его о нашем приезде? Или, быть может, он прячется здесь. Не хватает, чтобы об этом узнали, не миновать тогда каторги»,— забеспокоился Спинанциу. Однако Баничиу не удостоил его даже взглядом. Зато, заметив Пику, он поздоровался с ним жестом, напоминавшим приветствие римлян.
— Здравия желаю, здравия желаю,— обрадовался Пику. Огг подошел к Баничиу, схватил его за руки, осторожно встряхнул их и почтительно поклонился. — Здравия желаю! Ну и рад же я видеть вас.
Барон взял Баничиу под руку и поднялся с ним по ступенькам. Спинанциу показалось, что в маленьких глазках Пинци мелькнуло что-то вроде сочувствия, и, взбешенный, он поспешил вслед за ушедшими.
Усадьба барона Паппа — бывший охотничий замок эрцгерцога Франца-Фердинанда — представляла собой нечто среднее между охотничьим замком, домом немецкого кулака и романтической хмельницей. Повсюду гуляли сквозняки, печи дымили, матрацы были твердыми, как, доски, с пологов кроватей свисала паутина, и при малейшем движении сыпалась пыль. Пахло плесенью и мышами, темные, закопченые картины на стенах — венгерская живопись прошлого века — производили угнетающее впечатление.
Несмотря на досаду, Спинанциу почувствовал приятное волнение, он привык к просторным, светлым комнатам, обставленным современной мебелью, а здесь все казалось перенесенным из прошлого века.
Папп и Баничиу шли сквозь анфиладу комнат, в глубине которой находился кабинет с пробковыми стенами,
1 Здравствуйте, сельский житель (лат.).
2 Здравствуй, дорогой! (итал.) I барон удалялся для самых ответственных разговоров. Увидев, что они собираются войти именно туда, Спи-аанциу ускорил шаг.
— Я вам нужен?— спросил он укоризненным тоном.
— Нет, дорогой,— ответил барон, бросив на него лайковый взгляд. — Пойдите выберите себе комнату и отдыхайте. Мне нужно поговорить с другом Баничиу, обдумать некоторые вопросы. Распорядитесь, милый, и о завтраке. Вы, как мне известно, большой гурман. Да, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы накормили и Маркиша, он нам вскоре очень понадобится. Скажите ему, чтобы не уезжал. Я позову его к себе.
Спинанциу приказал Пинце отвести ему комнату с камином и разжечь огонь. Толстяк низко кланялся, стараясь не дышать винным перегаром в лицо гостя.
— Какое на сегодня меню?— строго спросил Спинанциу.
—- Суп, жареные цыплята, салат, поросенок, пироги и, конечно, все необходимое, чтобы промочить горло.
—- Вкусно и просто,—одобрил Спинанциу. И вдруг, наклонившись к уху дворецкого, зашептал:—А какую-нибудь служаночку не раздобудешь?
— Найдется,—оживился Пинця,— найдется...
Спинанциу устроился в комнате, обставленной в крестьянском стиле тяжелой мебелью из мореного дуба, с камином, облицованным фаянсовыми плитками. Кровать напоминала катафалк.
Он уселся на жесткий стул с высокой, как у трона, спинкой, вытащил бутылку виски, сифон, стакан, положил рядом пачку «Пэл-Мэл и комната сразу приобрела обжитой, внушительный вид, так, по крайней мере, ему казалось. Дверь отворилась, и вошла девушка лет восемнадцати, с большими грустными глазами. Спинанциу стал с удовольствием разглядывать ее: крепкие, упругие груди, белые зубы, полная круглая шея, руки великоваты и красные, но в конце концов это не важно...
— Как тебя зовут?
— Луца... (Луца, неплохо... даже пикантно... Луца.)
— Распакуй, Луца, этот чемодан.
Девушка нагнулась. Юбка из красного ситца поползла вверх, обнажив белые полные икры.
«Пэл-Мэл» — американские сигареты.
— Подожди, дорогая, я помогу тебе,— подскочил Спинанциу и запутался руками в ее юбках.
Девушка быстро обернулась и с силой оттолкнула его.
— Оставьте меня! Ведите себя как положено,— сухо сказала она.
— Да что ты говоришь,—попытался Спиианциу отшутиться, но вся охота возиться с девчонкой у него пропала.
Баничиу за последнее время мало изменился, только светлые, сухие, как солома, волосы немного поредели.
Хотя все годы хозяйничания Железной гвардии он не снимал национального костюма и черной сермяги, теперь, в простой крестьянской одежде, оп казался ряженым. В начале весны, после сговора Мапиу с Комаиичиу, коммунисты развернули на национал-цараиистскую партию настоящее наступление. Когда в Араде была арестована группа «Черные сермяги» Баничиу решил, что самое лучшее для него — это скрыться. Папп посоветовал ему спрятаться в колонии моцев2, рядом с усадьбой, полагая, что в этом забытом всеми уголке Баничиу никто не обнаружит и, главное, не выдаст.
«Колония» была всего лишь жалкой деревушкой, состоящей из десятка мазанок с прогнившими крышами из дранки, разбросанных по сторонам улочки, изрытой глубокими — по пояс — ямами. Эта заброшенная деревушка имела свою необычную историю. Еще во времена Марии-Терезы было решено создать здесь пограничную зону, как в Банате или Иэсэуде. Поэтому с западных гор для начала переселили на равнину шесть семей, выделив им участки для хижин и по клочку пахотной земли. Однако, по неизвестным причинам, плану заселения не дано было осуществиться.
Горцы, заброшенные волей судеб в степные просторы, застряли на новом месте, сохранив, однако, все свои обычаи. Они мастерили свирели, ушаты, подойники и жили в ужасающей нищете — без скота и сельскохозяйственных орудий, превращаясь постепенно в дикарей.
1 Фашистская террористическая организация.
2 Горцы, населяющие один из округов Трансильвании.
Прежде равнину еще не пересекла железная дорога, «колонию» считали проклятым местом. Пешеходы и крестьянские вовы делали большой крюк только ради того, чтобы проезжать вблизи деревушки, откуда всегда слышался СПрехшй лай огромных серых псов, издалека чуявших чужого человека. В деревушке по-прежнему бытовали многие старинные обычаи, передававшиеся от отца к сыну во все более измененном, неузнаваемом виде. Если в семье оказывалось несколько сыновей, то по достижении пятнадцатилетнего возраста родители сажали их в поезд и отправляли на заработки, и домой они уже никогда не возвращались. В деревушке оставался лишь старший сын. До школы в Лунке было несколько километров, и дети моцев не учились, так как зимой не могли туда добраться из-за волков, стаи которых рыскали по заснеженной степи.
Моцы появлялись в Лунке раза два в году на праздниках. Приходили они в церковь, а потом напивались и устраивали поножовщину. Своих покойников хоронили чаще всего сами, без священника. После первой мировой войны моцам выделили земельные наделы, но они тут же продали их Паппу, так как им нечем было обрабатывать землю. Замкнутые и озлобленные, они довольствовались малым и работали, как каторжники, от зари до зари круглый год. Искусные резчики по дереву, моцы украшали великолепной резьбой ворота, столбы крылечек и карнизы своих грязных полуразвалившихся домишек. Столь же старательно украшали моцы кресты на родных могилах.
Баничиу поселился в хижине Гозару —высокого, кривого и диковатого моца, преданного, как собака, Паппу, который спас горца от тюрьмы, когда того заподозрили в убийстве жены. «Барон хочет, чтобы я жил у тебя. Коммунисты решили меня прикончить»,— коротко заявил ему Баничиу.
Гозару пожал плечами, буркнул: «Ладно»,— и гостю логовище из сена на чердаке. Потом он в груде кукурузной листвы, извлек оттуда ручной Пулемет и отдал его Баничиу, предупредив, что у него остался от венгров еще один, в случае нужды им будет им защищаться.
Баничиу целыми днями лежал на сене и, подложив под голову руки, разглядывал подгнившие балки. Он приучил себя ни о чем не думать, ничего не вспоминать и, одурманенный пряным запахом сена, почти все время спал. Ночью он выходил в степь, часами делал гимнастические упражнения — один под бездонным куполом неба.
Баничиу знал, что у Гозару есть дочь. Уж несколько раз ему приходилось слышать ее приятный грудной голос, непохожий на грубый говор горцев. Однажды ночью, возвращаясь из степи, он столкнулся с девушкой в заросшем сорняками огороде.
— Ты дочь Гозару?
— Да.
Баничиу схватил девушку за плечи и хотел повалить, но она оказалась сильной, и они долго, молча боролись в темноте. Лишь с трудом удалось Баничиу схватить в правую ладонь обе ее руки, грубо заломить их за спину и бросить девушку на землю. Едва Баничиу выпустил руки девушки, как она начала царапать ему затылок, лицо, потом тихо и устало заплакала.
— Какого черта, ведь я не убиваю тебя,— задыхаясь, шепнул он, а позднее, когда они поднялись, добавил:
— Ну что? Ведь не убил? Тебе тоже понравилось... Как тебя зовут?
— Луца... —- Хорошо.
Баничиу уснул, удовлетворенный. На другой день он дал Гозару немного денег и спросил, где дочь.
— Прислуга она в усадьбе... Приходит только ночью,— ответил горец.
— Ладно.
На следующий вечер Баничиу поджидал Луцу на краю деревушки, где ему пришлось выдержать настоящее сражение с собаками. Дождавшись девушку, он стал уверять ее в своих добрых намерениях и уговаривать приходить к нему ночью на чердак. Луца молча шла рядом, опустив голову.
— Сколько тебе лет?—поинтересовался Баничиу,
— Восемнадцать.
— Ну как, придешь?
— А если останусь тяжелой?
— Не останешься...
С этого дня Баничиу стал чувствовать себя почти пытливым. Днем он спал, а всю ночь до зари проводил С Лудой, потом снова засыпал, с опустошенной головой. Не раа ИМ овладевало беспокойство—не следовало связываться с девчонкой, благополучие порождает трусость. С Лудой он почти не разговаривал, лишь раз спьяну стал рассказывать ей о Германии, но девушка ничего не поняла. Она не могла представить, что на свете существуют еще другие страны. Иногда Луца, набравшись смелости, робко гладила его лоб большой мозолистой ладонью. Гозару относился к железногвардейцу по-прежнему, лишь раз, пьяный, как-то странно посмотрел на него единственным здоровым глазом.
— Эх, барин, испортили вы мне дочку, — сказал он.
— Ну и что же?
После событий на ярмарке Баничиу стал еще осторожнее. Он предупредил Луду, что убьет ее, если она обмолвится о нем хоть словечком, и поинтересовался у Гозару, что за люди остальные горцы.
— Люди как люди,— удивился тот. — С двумя руками, двумя ногами... Какие же еще?
Приезд барона придал Баничиу новые силы. Он не был честолюбив, и поэтому внимание и подчеркнутая любезность старика совсем его не трогали. Политические убеждения Паппа его не интересовали — он его даже не слушал; для него все кончилось с поражением Германии. Пока сопротивлялся хоть один гитлеровский солдат, Баничиу мог еще надеяться, а теперь придется ждать долгие годы, прежде чем появится новый Гитлер. Этот старый болван, барон, путается с англичанами и американцами. Там плутократия, масонство и разложение. Но Баничиу получил приказ перейти в полное распоряжение барона, и он с точностью выполняет его.
— Коммунистов необходимо призвать к порядку,— говорил барон. — Я считаю, что в этой области вы эксперт и не нуждаетесь в моих наставлениях. Я намерен действовать с вами рука об руку — я политически, а вы свои-ми особыми методами. Главное, не дать коммунистам победить. Речь идет не о моем имуществе, которым я в любой момент готов пожертвовать родине, а о принципе и о... я надеюсь, вы понимаете. Если грабеж состоится, проиграем на выборах. У вас есть свои люди в Лунке?
— Есть один — Блотор. Болван, каких мало. Прячется в сторожке у лесника. Я использовал его в драке на ярмарке. Остальные трое скрылись.
Они вызвали Пику и приказали ему составить список людей, на которых могли бы рассчитывать в Лунке.
— Господин поедет в Лунку. Но никто не должен об этом знать,— сказал барон, указывая на Баничиу.
— Понял, ваше благородие! Они могут остановиться у меня...
— Дети есть?
— Есть... дочка.
—- Тогда лучше в другом месте,-— отказался Баничиу.
— Можно у Клоамбеша... Люди состоятельные, дом большой. Единственного сына у них русские застрелили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
На следующее утро в «Патриотул» появилась новая статья, и Спинанциу застал барона за газетой. Всю ночь адвокат ломал себе голову в поисках выхода и пришел' к выводу, что барону следует пойти на попятную. Выступить против реформы с принципиальных позиций было невозможно, а попытки сорвать ее скомпрометировали бы многих лиц и самую царанистскую партию, что было особенно рискованно теперь, накануне выборов. Вся трудность состояла в том, как высказать все это Паппу и, не ущемив его гордости, намекнуть, что пора уступить дорогу молодежи. Старая политика кабинетных интриг и комбинаций была обречена на провал. Конечно, разногласия между русскими и Западом обострятся, но не так скоро, как надеется барон.
— Итак, что вы решили?—осторожно спросил Спинаициу.
— Дорогой друг, собирайтесь, мы поедем в имение.— Старик постучал длинным, костлявым пальцем по газете.— Вы понимаете, дорогой, мы не можем в данном случае пожертвовать своим авторитетом. Я поставлю все село на службу нашему делу. Через полчаса мы выезжаем.
Спинанциу согласился, не зная, как отказать старику. Кроме того, он надеялся разгадать по пути намерения барона, но, как только они выехали за пределы города, надежда его угасла: старик закрыл глаза и преспокойно уснул.
Два часа машина мчалась по шоссе, затем свернула на узкую, но хорошую дорогу, посыпанную мелким щебнем и обсаженную молодыми тополями. Барон открыл глаза, бодро улыбнулся и толкнул в спину шофера, чтобы тот прибавил скорость.
— Не знаете ли вы, дорогой Спинанциу, православное это село или униатское?
— Понятия не имею,— раздраженно пожал плечами Спинанциу.
Новая затея барона. Словно разделение церквей имеет сегодня такое же значение, как и в 1700 году. Чепуха!
— Послушайте, Спинанциу,—- ткнул его Папп в бок пальцем,— вы помните латынь?
— Нет... то есть постольку, поскольку...
-— Красивый язык!
1 Вся Галлия делится на три части..» (лат.) (Цезарь, Записки о галльской войне), Уткнувшись носом в стекло, Пику пожирал глазами прямую дорогу, деревья, поля. Он не представлял себе, что поместье барона так велико, и теперь встревожился: конечно, старик не захочет расстаться с таким богатством.
Невольно в глубине души Пику стал на сторону крестьян. С какой стати у этой развалины столько земли? По мысль эта вскоре сменилась другой, и он ухмыльнулся: «Хорошо, что я не растерялся».
В конце дороги показалась усадьба — массивное красное здание с приземистой башней, увенчанной чем-то вроде зубцов. Когда машина подкатила к высоким, покрытым ржавчиной воротам, они распахнулись, и на подножку автомобиля, пробормотав что-то неразборчивое, ловко вскочил кругленький рыжий человечек — управляющий Пииця. Его смятый грубошерстный костюм был весь усеян соломинками и соринками. Проголодавшийся Спинанциу приветственно помахал ему рукой. Имение все равно потеряно, так что следует хотя бы хорошенько отдохнуть, выпить и поесть. Кто знает, может быть, подвернется и какая-нибудь пухлая, краснощекая крестьяночка, ведь в окрестностях поместья был, кажется, какой-то хутор горцев. Этот Пииця, как видно, любит хорошо пожить и, наверно, уже отобрал, что получше. Спинанциу отогнал все беспокойные мысли о планах Паппа и последствиях задуманных им действий...
Машина остановилась перед широкой желтой лестницей. Спинанциу соскочил на землю, быстро обежал машину и с тысячью предосторожностей помог Паппу сойти, прихватив его плед и желтый портфель, который барон тут же вырвал у него из рук. Папп сделал несколько шагов, кряхтя и держась за поясницу, потом выпрямился и окинул усадьбу хозяйским взором. Все вокруг носило следы спешки: камни, окружавшие цветочные клумбы, были неровные, трава не подстрижена, солнце, бившее прямо в окна, обнаруживало на стеклах полосы грязи, < и та пленные при поспешной мойке.
Пинця смиренно стоял в сторонке.
— М-да,— сказал барон. — Довольно...
И этот момент высокая дверь из мореного дуба отворилась и навстречу барону поспешно вышел высокий худощавый человек, одетый по-крестьянски. Длинные светик полосы напоминали солому. Спинанциу испуганно |'прогнул. Это был Баничиу. Вот уже несколько месяцев, как он исчез из города, и барон отмалчивался, когда его спрашивали, куда тот девался. По правде говоря, его исчезновение мало кого огорчило. Этот известный железно-гвардеец, бывший эсэсовский офицер, принятый с восторгом в царанистскую партию, как считали многие, причинил ей больше вреда, чем сто ударов, нанесенных коммунистами.
— Сервус, хомо руралис,— восторженно засмеялся барон. — Сервус, кариссиме!2
Баничиу, пожимая руку барону, коротко, по-немецки, кивнул головой. «Кто мог предупредить его о нашем приезде? Или, быть может, он прячется здесь. Не хватает, чтобы об этом узнали, не миновать тогда каторги»,— забеспокоился Спинанциу. Однако Баничиу не удостоил его даже взглядом. Зато, заметив Пику, он поздоровался с ним жестом, напоминавшим приветствие римлян.
— Здравия желаю, здравия желаю,— обрадовался Пику. Огг подошел к Баничиу, схватил его за руки, осторожно встряхнул их и почтительно поклонился. — Здравия желаю! Ну и рад же я видеть вас.
Барон взял Баничиу под руку и поднялся с ним по ступенькам. Спинанциу показалось, что в маленьких глазках Пинци мелькнуло что-то вроде сочувствия, и, взбешенный, он поспешил вслед за ушедшими.
Усадьба барона Паппа — бывший охотничий замок эрцгерцога Франца-Фердинанда — представляла собой нечто среднее между охотничьим замком, домом немецкого кулака и романтической хмельницей. Повсюду гуляли сквозняки, печи дымили, матрацы были твердыми, как, доски, с пологов кроватей свисала паутина, и при малейшем движении сыпалась пыль. Пахло плесенью и мышами, темные, закопченые картины на стенах — венгерская живопись прошлого века — производили угнетающее впечатление.
Несмотря на досаду, Спинанциу почувствовал приятное волнение, он привык к просторным, светлым комнатам, обставленным современной мебелью, а здесь все казалось перенесенным из прошлого века.
Папп и Баничиу шли сквозь анфиладу комнат, в глубине которой находился кабинет с пробковыми стенами,
1 Здравствуйте, сельский житель (лат.).
2 Здравствуй, дорогой! (итал.) I барон удалялся для самых ответственных разговоров. Увидев, что они собираются войти именно туда, Спи-аанциу ускорил шаг.
— Я вам нужен?— спросил он укоризненным тоном.
— Нет, дорогой,— ответил барон, бросив на него лайковый взгляд. — Пойдите выберите себе комнату и отдыхайте. Мне нужно поговорить с другом Баничиу, обдумать некоторые вопросы. Распорядитесь, милый, и о завтраке. Вы, как мне известно, большой гурман. Да, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы накормили и Маркиша, он нам вскоре очень понадобится. Скажите ему, чтобы не уезжал. Я позову его к себе.
Спинанциу приказал Пинце отвести ему комнату с камином и разжечь огонь. Толстяк низко кланялся, стараясь не дышать винным перегаром в лицо гостя.
— Какое на сегодня меню?— строго спросил Спинанциу.
—- Суп, жареные цыплята, салат, поросенок, пироги и, конечно, все необходимое, чтобы промочить горло.
—- Вкусно и просто,—одобрил Спинанциу. И вдруг, наклонившись к уху дворецкого, зашептал:—А какую-нибудь служаночку не раздобудешь?
— Найдется,—оживился Пинця,— найдется...
Спинанциу устроился в комнате, обставленной в крестьянском стиле тяжелой мебелью из мореного дуба, с камином, облицованным фаянсовыми плитками. Кровать напоминала катафалк.
Он уселся на жесткий стул с высокой, как у трона, спинкой, вытащил бутылку виски, сифон, стакан, положил рядом пачку «Пэл-Мэл и комната сразу приобрела обжитой, внушительный вид, так, по крайней мере, ему казалось. Дверь отворилась, и вошла девушка лет восемнадцати, с большими грустными глазами. Спинанциу стал с удовольствием разглядывать ее: крепкие, упругие груди, белые зубы, полная круглая шея, руки великоваты и красные, но в конце концов это не важно...
— Как тебя зовут?
— Луца... (Луца, неплохо... даже пикантно... Луца.)
— Распакуй, Луца, этот чемодан.
Девушка нагнулась. Юбка из красного ситца поползла вверх, обнажив белые полные икры.
«Пэл-Мэл» — американские сигареты.
— Подожди, дорогая, я помогу тебе,— подскочил Спинанциу и запутался руками в ее юбках.
Девушка быстро обернулась и с силой оттолкнула его.
— Оставьте меня! Ведите себя как положено,— сухо сказала она.
— Да что ты говоришь,—попытался Спиианциу отшутиться, но вся охота возиться с девчонкой у него пропала.
Баничиу за последнее время мало изменился, только светлые, сухие, как солома, волосы немного поредели.
Хотя все годы хозяйничания Железной гвардии он не снимал национального костюма и черной сермяги, теперь, в простой крестьянской одежде, оп казался ряженым. В начале весны, после сговора Мапиу с Комаиичиу, коммунисты развернули на национал-цараиистскую партию настоящее наступление. Когда в Араде была арестована группа «Черные сермяги» Баничиу решил, что самое лучшее для него — это скрыться. Папп посоветовал ему спрятаться в колонии моцев2, рядом с усадьбой, полагая, что в этом забытом всеми уголке Баничиу никто не обнаружит и, главное, не выдаст.
«Колония» была всего лишь жалкой деревушкой, состоящей из десятка мазанок с прогнившими крышами из дранки, разбросанных по сторонам улочки, изрытой глубокими — по пояс — ямами. Эта заброшенная деревушка имела свою необычную историю. Еще во времена Марии-Терезы было решено создать здесь пограничную зону, как в Банате или Иэсэуде. Поэтому с западных гор для начала переселили на равнину шесть семей, выделив им участки для хижин и по клочку пахотной земли. Однако, по неизвестным причинам, плану заселения не дано было осуществиться.
Горцы, заброшенные волей судеб в степные просторы, застряли на новом месте, сохранив, однако, все свои обычаи. Они мастерили свирели, ушаты, подойники и жили в ужасающей нищете — без скота и сельскохозяйственных орудий, превращаясь постепенно в дикарей.
1 Фашистская террористическая организация.
2 Горцы, населяющие один из округов Трансильвании.
Прежде равнину еще не пересекла железная дорога, «колонию» считали проклятым местом. Пешеходы и крестьянские вовы делали большой крюк только ради того, чтобы проезжать вблизи деревушки, откуда всегда слышался СПрехшй лай огромных серых псов, издалека чуявших чужого человека. В деревушке по-прежнему бытовали многие старинные обычаи, передававшиеся от отца к сыну во все более измененном, неузнаваемом виде. Если в семье оказывалось несколько сыновей, то по достижении пятнадцатилетнего возраста родители сажали их в поезд и отправляли на заработки, и домой они уже никогда не возвращались. В деревушке оставался лишь старший сын. До школы в Лунке было несколько километров, и дети моцев не учились, так как зимой не могли туда добраться из-за волков, стаи которых рыскали по заснеженной степи.
Моцы появлялись в Лунке раза два в году на праздниках. Приходили они в церковь, а потом напивались и устраивали поножовщину. Своих покойников хоронили чаще всего сами, без священника. После первой мировой войны моцам выделили земельные наделы, но они тут же продали их Паппу, так как им нечем было обрабатывать землю. Замкнутые и озлобленные, они довольствовались малым и работали, как каторжники, от зари до зари круглый год. Искусные резчики по дереву, моцы украшали великолепной резьбой ворота, столбы крылечек и карнизы своих грязных полуразвалившихся домишек. Столь же старательно украшали моцы кресты на родных могилах.
Баничиу поселился в хижине Гозару —высокого, кривого и диковатого моца, преданного, как собака, Паппу, который спас горца от тюрьмы, когда того заподозрили в убийстве жены. «Барон хочет, чтобы я жил у тебя. Коммунисты решили меня прикончить»,— коротко заявил ему Баничиу.
Гозару пожал плечами, буркнул: «Ладно»,— и гостю логовище из сена на чердаке. Потом он в груде кукурузной листвы, извлек оттуда ручной Пулемет и отдал его Баничиу, предупредив, что у него остался от венгров еще один, в случае нужды им будет им защищаться.
Баничиу целыми днями лежал на сене и, подложив под голову руки, разглядывал подгнившие балки. Он приучил себя ни о чем не думать, ничего не вспоминать и, одурманенный пряным запахом сена, почти все время спал. Ночью он выходил в степь, часами делал гимнастические упражнения — один под бездонным куполом неба.
Баничиу знал, что у Гозару есть дочь. Уж несколько раз ему приходилось слышать ее приятный грудной голос, непохожий на грубый говор горцев. Однажды ночью, возвращаясь из степи, он столкнулся с девушкой в заросшем сорняками огороде.
— Ты дочь Гозару?
— Да.
Баничиу схватил девушку за плечи и хотел повалить, но она оказалась сильной, и они долго, молча боролись в темноте. Лишь с трудом удалось Баничиу схватить в правую ладонь обе ее руки, грубо заломить их за спину и бросить девушку на землю. Едва Баничиу выпустил руки девушки, как она начала царапать ему затылок, лицо, потом тихо и устало заплакала.
— Какого черта, ведь я не убиваю тебя,— задыхаясь, шепнул он, а позднее, когда они поднялись, добавил:
— Ну что? Ведь не убил? Тебе тоже понравилось... Как тебя зовут?
— Луца... —- Хорошо.
Баничиу уснул, удовлетворенный. На другой день он дал Гозару немного денег и спросил, где дочь.
— Прислуга она в усадьбе... Приходит только ночью,— ответил горец.
— Ладно.
На следующий вечер Баничиу поджидал Луцу на краю деревушки, где ему пришлось выдержать настоящее сражение с собаками. Дождавшись девушку, он стал уверять ее в своих добрых намерениях и уговаривать приходить к нему ночью на чердак. Луца молча шла рядом, опустив голову.
— Сколько тебе лет?—поинтересовался Баничиу,
— Восемнадцать.
— Ну как, придешь?
— А если останусь тяжелой?
— Не останешься...
С этого дня Баничиу стал чувствовать себя почти пытливым. Днем он спал, а всю ночь до зари проводил С Лудой, потом снова засыпал, с опустошенной головой. Не раа ИМ овладевало беспокойство—не следовало связываться с девчонкой, благополучие порождает трусость. С Лудой он почти не разговаривал, лишь раз спьяну стал рассказывать ей о Германии, но девушка ничего не поняла. Она не могла представить, что на свете существуют еще другие страны. Иногда Луца, набравшись смелости, робко гладила его лоб большой мозолистой ладонью. Гозару относился к железногвардейцу по-прежнему, лишь раз, пьяный, как-то странно посмотрел на него единственным здоровым глазом.
— Эх, барин, испортили вы мне дочку, — сказал он.
— Ну и что же?
После событий на ярмарке Баничиу стал еще осторожнее. Он предупредил Луду, что убьет ее, если она обмолвится о нем хоть словечком, и поинтересовался у Гозару, что за люди остальные горцы.
— Люди как люди,— удивился тот. — С двумя руками, двумя ногами... Какие же еще?
Приезд барона придал Баничиу новые силы. Он не был честолюбив, и поэтому внимание и подчеркнутая любезность старика совсем его не трогали. Политические убеждения Паппа его не интересовали — он его даже не слушал; для него все кончилось с поражением Германии. Пока сопротивлялся хоть один гитлеровский солдат, Баничиу мог еще надеяться, а теперь придется ждать долгие годы, прежде чем появится новый Гитлер. Этот старый болван, барон, путается с англичанами и американцами. Там плутократия, масонство и разложение. Но Баничиу получил приказ перейти в полное распоряжение барона, и он с точностью выполняет его.
— Коммунистов необходимо призвать к порядку,— говорил барон. — Я считаю, что в этой области вы эксперт и не нуждаетесь в моих наставлениях. Я намерен действовать с вами рука об руку — я политически, а вы свои-ми особыми методами. Главное, не дать коммунистам победить. Речь идет не о моем имуществе, которым я в любой момент готов пожертвовать родине, а о принципе и о... я надеюсь, вы понимаете. Если грабеж состоится, проиграем на выборах. У вас есть свои люди в Лунке?
— Есть один — Блотор. Болван, каких мало. Прячется в сторожке у лесника. Я использовал его в драке на ярмарке. Остальные трое скрылись.
Они вызвали Пику и приказали ему составить список людей, на которых могли бы рассчитывать в Лунке.
— Господин поедет в Лунку. Но никто не должен об этом знать,— сказал барон, указывая на Баничиу.
— Понял, ваше благородие! Они могут остановиться у меня...
— Дети есть?
— Есть... дочка.
—- Тогда лучше в другом месте,-— отказался Баничиу.
— Можно у Клоамбеша... Люди состоятельные, дом большой. Единственного сына у них русские застрелили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64