Попадья Арина бросилась к Эмилии, сжала ее в объятиях и всплакнула.
— Милли, дорогая, я слышала, я слышала... Кто бы мог подумать, что вы дойдете до этого, ведь так подходили друг другу!
— Может быть, это даже лучше. Ты еще молода, красива и с положением, — вмешалась жена писаря, высокая, смуглая, очень красивая женщина с отсутствующим взглядом и медленными, ленивыми движениями.
Жена Кордиша, которую они почти насильно вытащили из дома, смущенно молчала. Ее стесняло воскресное платье и особенно присутствие Эмилии. Когда-то Эмилия была ее учительницей, и Сильвия до сих пор побаивалась ее, хотя Кордиш приказал ей говорить с директоршей на «ты» и держаться как с равной.
Сбитая с толку, Эмилия посматривала то на одну, то на другую гостью и не знала, что сказать. Она не могла себе представить, откуда женщины все узнали. Попадья попросила у нее извинения за свою воскресную выходку.
— Знаешь, дорогая, больна я, нервы никуда не годятся, хотя на мужа не жалуюсь, добрый он человек. Прости меня, я не знала, как ты мучаешься.
— Пустяки, Арина, я знаю, что ты не способна причинить мне зло.
Попадья признательно улыбнулась.
— Мы решили навестить тебя, чтобы ты не чувствовала себя такой одинокой, — добавила жена Мелиуцэ. — Мне со своим мало забот... — хихикнула она. — Он так счастлив, маленькая обезьянка, когда я позволяю ему приблизиться к себе хотя бы раз в неделю. Да кто на него позарится? Разве один черт. Твой — дело другое, обаятельный человек.
Эмилия пригласила женщин в столовую. Раздражение быстро прошло, и теперь Эмилия почти радовалась гостям, иначе она наверняка поссорилась бы с матерью, чтобы излить на ком-нибудь свою досаду.
Столовой в доме Теодореску почти никогда не пользовались, и в ней было неуютно, пахло чрезмерной чистотой, свежевыбеленными стенами и залежавшимся бельем, пересыпанным лавандой. Едва успели женщины расположиться по стульям, как попадья вытащила клубок шерсти, спицы и принялась вязать. Жена Мелиуцэ Ирина, увидела на столе пачку сигарет Джеордже и непринужденно закурила. Сильвия Кордиш вытаращила на нее глаза. Эмилия в глубине души всегда немного завидовала жене писаря и ее безразличному отношению ко всему на свете. Она отличалась большой расточительностью, и хотя примэрии принадлежало около сорока югэров земли, они с мужем почти половину года сидели без денег и занимали у всего села. Но когда Мелиуцэ удавалась какая-нибудь сделка, из города привозились ящики самых дорогих вин, всякие деликатесы, и они кутили напропалую.
Прежде Эмилия даже немного ревновала, замечая, что Ирине слишком нравится Джеордже. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, так как ее собственный муж был настоящим уродом. Несмотря ни на что, они всегда оставались в приятельских отношениях и ни разу не ссорились. Правда, поссориться с женой Мелиуцэ было почти невозможно, ничто не могло вывести ее из себя. Лишенная каких-либо намеков на самолюбие, она откровенно признавалась, что восхищается Эмилией, и рассказывала ей о всех своих любовных неудачах. Ирина путалась со всеми молодыми учителями, приезжавшими в Лунку, и всегда отпугивала их своей неуемной страстью, рабским подчинением и утомительным вниманием. Когда происходила одна из таких бурь, Мелиуцэ ходил целыми днями пьяный, мрачный. Потом в семействе наступал мир, и первое время они бывали счастливы, как молодожены.
— У меня страшно болит голова, — пожаловалась Ирина. — Не найдется ли у тебя чего-нибудь выпить?
— Конечно, найдется,— вскочила Эмилия. — Вишневая настойка собственного приготовления.
— А ты, попадья, выпьешь?
— Немножко... совсем немножко, врачи мне запретили.
— И правильно сделали, — согласилась Ирина, хитро подмигнув. Эмилия заметила это. В душе ее росло беспокойство, ведь вскоре неизбежно зайдет разговор о Джеордже. Ей захотелось рассказать все этим женщинам, хотя она их и недолюбливала.
Выпили по стаканчику, и попадья наполнила их снова. Эмилия почти не спала всю ночь, очень устала, и наливка растекалась по ее телу, как ртуть, вместе е тяжелой тоской.
— Ну, расскажи, Милли, что у вас случилось? — лениво проговорила Ирина.
Но от Эмилии не ускользнуло, что соседка горит от нетерпения поскорее узнать все подробности: в глазах Ирины сверкнул знакомый огонек, всегда появлявшийся, когда шла речь о Джеордже.
— Так, пустяки... Он хочет отдать землю, поделить ее...
— Продать землю? — поразилась попадья. — Но зачем же? Муж говорит, что наступает инфляция, как после прошлой войны.
— Нет. Он хочет отдать ее так. Бесплатно. Попадья и Ирина обменялись быстрым взглядом.
Эмилия поняла: они не верят ей. Они убеждены, что она что-то скрывает, например историю с Марией Урсу. Это недоверие еще больше рассердило ее.
— Пейте, допивайте свои стаканы... я говорю вам правду... А какое мое дело до того, что коммунисты приказали ему разориться. У нас есть ребенок, мы обязаны его вырастить.
— Ну конечно, — согласилась жена Кордиша.
— С чего это взбрело ему в голову?
— Кто знает? Наверное, не совсем нормальный.
— Ах, как ты можешь говорить так, — вмешалась попадья. — Господин директор такой тонкий, культурный человек...
— Да, — кивнула головой Сильвия Кордиш.
Все замолчали. Эмилия опьянела, и ей захотелось спать. Ирина начала не спеша рассказывать, как узнала о героической смерти учителя Джиурджиу и как была удивлена, обнаружив, что совсем не переживает его гибель... Все-таки это был близкий знакомый, тонкий, вежливый человек, проживший у них дома почти три года. Эмилия не слушала. Прямо перед ней висела фотография Дануца четырех лет. Его серьезная мордочка с высоким лбом и крепко сжатыми губами до слез растрогала ее.
— Как жаль, что у тебя нет радио, мы бы так славно повеселились,— сказала Ирина. — Очень уж редко встречаемся мы, женщины, а помните, как было в школе, в интернате?
— О, сколько времени утекло с тех пор... Трудно представить, что я когда-то училась там, — вздохнула попадья. — Прекрасная настойка. Как ты ее приготовляешь?
Эмилия пожала плечами.
— Как обычно.
— Сладкая и вкусная.
— Тебе все-таки не следовало бы допускать, чтобы Джеордже связывался с коммунистами. Ты такая энергичная, властная. Подумать только — избегает общества своих старых друзей и предпочитает им Арделяну! Вы понятия не имеете, что это за тип!
Как в тумане, Эмилия вспомнила, что несколько лет назад все село говорило о том, что Ирина сошлась с механиком и по ночам ходит к нему домой.
— Хорошо, что кончилась война, — вздохнула попадья. — Я так боялась за мужа.
— Ах, оставь, дорогая, ему совсем не помешало бы немного военной выправки. Брюшко отращивать начал,— засмеялась Ирина.
— Лучше брюшко, чем... — попадья запнулась. — Не сердись, Милли.
— Да я не сержусь. Ты совершенно права... Я разведусь. Не позволю ему разрушать будущее ребенка и мою жизнь.
— Знаешь, делай как хочешь, никто не может тебе помешать... но муж говорил, что скоро коммунистам конец, всех попрячут в тюрьму.
Женщины выпили еще и еще. У Эмилии страшно разболелась голова. Каждое слово этих вульгарных женщин, как удар, отдавалось в висках.
— Я разведусь... брошу его... — пролепетала она. Дверь отворилась, и вошла старуха. Она понюхала
воздух и ядовито засмеялась.
— Недурно устроились. Как шлюхи, с утра за вином.
— Как же быть, тетушка Анна. Молодость-то уходит, — заплетающимся языком ответила Ирина.
— Эх вы! Лучше бы шли домой, чтобы глаза мои вас не видели. А от тебя, попадья, я этого совсем не ожидала.
— Бросьте, тетушка Анна, лучше выпейте с нами рюмочку, — предложила, вставая из-за стола, Ирина.
Она взяла старуху за плечи, насильно усадила за &гол и всунула ей в руку рюмку.
— Дай бог здоровья, — чокнулась Анна.
Неожиданно Эмилия разрыдалась, шатаясь, подошла к кровати и упала на нее лицом вниз. Женщины, мешая друг другу, кинулись к ней.
Анна, сидя за столом с рюмкой в руке, недоуменно и сочувственно качала головой.
С улицы послышался глухой ропот толпы, чьи-то неясные крики.
4
Через каких-нибудь четверть часа после того, как Васалие Миллиону прошел по улицам села с барабаном, у примэрии уже шумел народ. Многие пришли с косами и вилами. Сначала в толпе царило оживление: слышались шутки по адресу барона, которого никто из крестьян никогда в глаза не видел. Но постепенно толпой овладело томительное нетерпение. Все смотрели вдоль улицы, ожидая появления моцев. У примэрии собралась почти половина села. Все, кому предстояло получить землю, привели с собой семьи, многие явились просто из любопытства. Странно и неприветливо выглядела обезлюдевшая улица и дома с плотно закрытыми воротами. Те, кто пришел «с оружием», застыдились и сложили вилы и косы вдоль красной кирпичной ограды примэрии. Можно было подумать, что крестьяне просто замешкались но пути на работу и вскоре отправятся на поле. Вдовы в сотый раз рассказывали, как ночью к ним явились люди с закутанными лицами и жестоко избили их. Слушатели недоумевали, кто мог так подло обойтись с одинокими женщинами.
В примэрии остался один Бикашу, исполнявший обязанности сторонка. Писарь Мелиуцэ бесследно исчез. Ар-деляну, Митру и Джеордже сидели у телефона, стараясь связаться с уездным комитетом партии. Рядом на облезлом кожаном диванчике лежал Суслэнеску. Учителю было очень плохо: все кости ныли, как открытая рана. Но жаловаться он не хотел и сам умилялся собственной выдержке. Как в тумане, шевелились за столом фигуры Арделяну, Джеордже и Митру; их слова скользили где-то над ним в воздухе, и понять их было свыше его сил.
Арделяну и Джеордже всю ночь о чем-то проговорили, о чем именно —- Суслэнеску не знал, но, судя по отдельным долетавшим до него словам, речь шла о чем-то очень простом и хорошем.
Через каждые пять минут Арделяну принимался яростно крутить ручку телефона, и тогда звонок весело трещал в грязной конторе примэрии. Никто не отвечал. Джеордже молча расхаживал по комнате с сигаретой во рту. Он чувствовал растерянность, как в первые дни после мобилизации, и не знал, чем себя занять. В течение ночи он несколько раз собирался рассказать все Арделяну, но в последнюю секунду передумывал. Что-то все же отделяло его от этого человека, вероятно, те самые вещи, о которых он не решался рассказать. Об Эмилии он вспоминал, как о чем-то очень далеком.
В короткие мгновения, когда к нему не обращался Арделяну, перед Джеордже вставали отдельные яркие образы: он и она — молодые, его возвращение с фронта, потом все это заволакивалось грустной дымкой. Конечно, Арделяну был хорошим, немного наивным, практически мыслящим человеком. Для него все было ясно. Когда Джеордже рассказал о Марии, он ненадолго задумался, затем откровенно сказал: «Не знаю, теперь мне не до этого... Право, мне жаль ее...» Арделяну не мог более ясно выразить свою мысль. Но Джеордже понял его — это значило, судьба отдельного человека найдет свое разрешение позднее, когда вступят в силу новые социальные законы. Довольно туманно, но по существу все сводилось именно к этому. Джеордже, однако, хотелось помочь девушке теперь же. Возможно, и его затруднения были такого же плана, но значительно более серьезные. Нет, это не так. Для него это было серьезно, а для Эмилии чудовищно непостижимо. Его мучили не ее оскорбительные слова, он считал себя выше этого, а скорее открывшаяся между ними пропасть. Противоречия. И это, конечно, можно было теоретически объяснить. Но его не удовлетворяли объяснения, которые он находил в короткие минуты свободного времени: что позиция его безнравственна и что нужна жертва. Джеордже чувствовал, что земля и «собственность» чужды ему, и теперь он убеждался, что так было всю жизнь и он, сам того не замечая, лишь выполнял ритуал! Будучи бедным, думал он, я бы не чувствовал себя несчастным и униженным. Но и в этом было что-то фальшивое. Ведь он не мог иметь полного представления о бедности, не испытав ее. Бедность Митру или других унижала Джеордже, но лишь по сравнению с его собственным благосостоянием и привилегиями. На каком-то этапе мысль Джеордже на что-то натыкалась, становилась неясной, и именно поэтому он избегал разговора с Арделяну. Он с раздражением отмахнулся бы от всяких длинных объяснений. Суслэнеску с его «драмой» был лишним оправданием этому. Джеордже был счастлив, что может с каким-то нетерпением думать о таких важных вещах, как согласие между людьми, счастье, уверенность. Возможно, все остальное и не имеет теперь значения. Ожидая митинга в помещении примэрии, где ничего не изменилось, разве что исчезло несколько портретов, следы которых еще виднелись на стенах, Джеордже чувствовал себя другим человеком. Он не испытывал нетерпения, которое сквозило в голосе и во всех движениях Арделяну, у него не было и почти детского любопытства, свойственного Митру. Все было ясно, как перед сражением, но без того нервного напряжения, одно воспоминание о котором вызывало у него чувство физического страха. Из маленького грязного окошка примэрии виднелся угол улицы, несколько куривших посреди дороги человеческих фигур. Когда Джеордже вышел во двор, с улицы донесся неясный гул толпы и отдельные возгласы.
— Вот они! Идут! Гляди, как много. С флагами! Слышишь, поют что-то!..
Джеордже вышел на улицу, и его тотчас же окружили возбужденные крестьяне. Все погасили цигарки. Многие взялись за косы и вилы. Джеордже с удивлением заметил, что те же крестьяне, которые со слепым ожесточением дрались на ярмарке с венграми, теперь явно чем-то обеспокоены. Очевидно потому, что им было теперь что защищать. Или, может быть, в их сознании?..
— Товарищи, — сухо, по-военному крикнул Джеордже. — Успокойтесь. Дядюшка Петре, слушай внимательно, у нас нет времени.
— Слушаюсь, — вытянулся перед ним крестьянин.
— Половина из вас пусть перейдет на другую сторону улицы. Так... Дядя Кулькуша, командуй...
— Есть! — гаркнул старик.
Обычно красный, как вареная свекла, он вдруг побледнел, и голос его дрожал.
— Встаньте рядами вдоль улицы до самой школы. Не отвечайте, даже если вас будут задирать! Понятно?
— Господин директор, — послышался из-за спины Джеордже голос Бикашу. — Может, спустить на них быков, в одну минуту их как ветром сдунет.
— Молчать! — закричал Джеордже. Растерянность крестьян в то время, когда колонна
моцев уже появилась на противоположном конце села, вывела Джеордже из себя. Флаги колыхались над колонной как хоругви, по временам издали доносилось заунывное пение, и все шествие очень напоминало похо- \ роны.
— А ну, поворачивайтесь быстрее! Кулькуша, ты что, уснул?
— Слушаюсь! — рявкнул Кулькуша. Появившийся на улице Арделяну также принялся
выстраивать людей по левой стороне улицы. Несмотря на свой высокий рост, Арделяну затерялся в толпе, его оттерли куда-то в сторону, заголосили женщины.
Арделяну подумал, не допустил ли он ошибку, создав эту напряженную обстановку.
В конце концов люди выстроились по обеим сторонам улицы от школы до примэрии, причем главная масса крестьян толпилась на выгоне, а по боковым улочкам сбегались все новые и новые мужики. Арделяну влез на межевой камень.
—- Добрые люди, — громко начал он. — Пусть дойдут до выгона, и тогда начнем наш митинг! Посмотрим, чего они хотят. Эй запевалы, где вы?
— Здесь, — ответило сразу несколько крестьян, стоявших толпой позади Арделяну.
— Знаете, что кричать?
— Знаем! Петру Гроза и народ.
— Не забудьте!
— Никак нет.
— Потише, женщины!
— Мироня, Мироня, убили тебя, родимого, на вой-» не,— завыла Савета Лунг.
Катица Цурику сновала в толпе2 ободряла, успокаивала и ругалась, как фельдфебель, Суслэнеску тоже вышел на улицу. Он с трудом разы-окал Джеордже в толпе и вцепился в него, боясь снова потерять. Щеки Суслэнеску горели, руки дрожали.
— Я любуюсь вами, — тихо и грустно сказал он. —-Если бы вы знали...
— Почему? — с удивлением обернулся к нему Джеордже. — Не надо... вы слишком впечатлительны... Это так просто. Мы должны сорвать манифестацию царани-стов или, точнее говоря, «изменить ее направление». И мы сделаем это без особого труда.
— Зачем вы говорите неправду? — совсем тихо спросил Суслэнеску. — В этом нет никакой нужды. Вы знаете, я не испытываю никакого удовольствия, что нахожусь здесь, но я» не остался бы на их стороне, даже если бы меня не отвергли... — И уже без всякой связи добавил, обведя неуверенным жестом толпу: — Как они хороши... знают, чего хотят!
— Не идеализируйте. Теперь они заинтересованы. Классовый интерес... А вы успокойтесь... Что тебе, Митру?
— Господин директор, а ежели они затеют драку?
— Не затеют.
— Ну, а ежели?
— Говорю тебе, что не затеют. Не будет никакой драки... Зачем ты ушел со своего места?..
— Люди спросили меня, что ежели...
— Пусть не беспокоятся, никто в драку не полезет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64