Гэврилэ зашатался и схватился за молодое абрикосовое деревце, которое с треском надломилось. Старик огляделся,— сыновья и невестки застыли в неподвижности и ждали, что он будет делать.
— Ну и много же вас, боже мой,— пробормотал он и, неожиданно упав перед Эзекиилом на колени, стал в исступлении целовать его лицо и шею, ощупывать волосатую окровавленную грудь.
— Сыночек, дорогой мой, любимый... на кого ты нас оставляешь, сыночек родной... — завыл он тонким, бабьим голосом.
Как по сигналу, заголосили все остальные. Жена Давида упала на колени и билась головой о землю. Только мать стояла молча, опираясь на метлу.
— Все замолчите. Сейчас же замолчите,— приказал Гэврилэ.— Никто из вас не любил Эзекиила, — добавил он и вдруг закричал так громко, что все в страхе умолкли, забыв об убитом: — Зачем ты не взял меня к себе, господи? Зачем дал дожить до черного дня, о котором и в Апокалипсисе говорится? Падите на нас горы и скалы, скройте от того, кто восседает на троне, от гнева всевышнего. Пришел страшный день гнева господня. Эзекиил, сыночек мой любимый, помер ты, ушел от нас...
Мария проскользнула между братьями, наклонилась к отцу и тихо зашептала:
— Батюшка, дорогой... не надо, его все равно не воскресишь...
— Убирайся отсюда, шлюха проклятая,— закричала вдруг мать. — Весь род ваш проклятый... — взвизгнула она, подбежала к стоявшему на коленях Гэврилэ и стала изо всех сил колотить его метлой по голове, по лицу, куда попало.
— Вот тебе, святоша, — вопила она.— Только из Святого писания говоришь, а сам сына выгнал и теперь еще плачешь, Библию поганишь. — И она еще несколько раз ударила мужа, оставляя на его лице кровавые полосы. — Всем зажал дома рот, землю сыну не дал и со мной слова никогда не вымолвил, а все командовал и командовал... святоша!
Обезумев от боли, Гэврилэ закрыл лицо ладонями, не в силах подняться с земли. Мария попыталась вырвать метлу из рук матери, но та с неожиданной силой ударила ее.
— Уйди с дороги, девка бесстыдная. С Петре валялась и погубила его, потому весь твой род богом проклят, а теперь пляшешь с Поцоку, который его зарезал.
Старуха отшвырнула метлу и побежала.
— В колодец брошусь, прокляну вас всех! — обезумев, кричала она.
Давид и Адам попытались удержать мать, но она отшвырнула их и скрылась в глубине двора.
Гэврилэ медленно встал, не отнимая рук от лица.
— Отнесите усопшего в дом... Позовите Фогмегойю, пусть она его обмоет, и Гьюси, чтобы побрил. Зажгите свечи.
Не дожидаясь, пока будут исполнены его приказания, Гэврилэ скрылся в доме и через несколько минут вышел оттуда одетый во все черное, без шляпы. Глаза его были красны, лицо в кровоподтеках. До ворот он шел медленной, спокойной походкой, но, оказавшись на улице, бросился бежать к примэрии. Силы скоро оставили старика, и он принялся молиться. «Пожалей меня, господи, в своем великом милосердии... Не вижу больше пути к спасению... лишь каменья и тернии. Не вижу тебя. Прежде, в юности, ты являлся мне, а теперь оставил... Сыночек мой, Эзекиил, за какие грехи я плачу?»
Добравшись до дома Мелиуцэ, Гэврилэ стал стучать в окно и, не дождавшись, пока откроют, ударил плечом в дверь и сорвал ее с петель. Потом он пробежал по заваленному проросшей картошкой коридору, разбил стекло еще в одной двери и ворвался в комнату, натыкаясь на мебель.
— Кто это?— испуганно вскрикнула жена Мелиуцэ, лежавшая в постели рядом с маленьким, тщедушным мужем.
Не обращая на нее внимания, Гэврилэ подошел к Мелиуцэ и стал изо всех сил трясти его за плечо.
— Вставай, писарь, ты мне нужен. Слышишь, вставай.
— А что стряслось?—пролепетал Мелиуцэ, шаря вокруг в поисках очков.
— Вставай,— крикнул Гэврилэ. — Ты мне нужен. — И, схватив Мелиуцэ за руку, вытащил его из кровати. — Скорее, слышишь? Вот деньги, их хватит на то, чтобы купить тебя с потрохами.
И Гэврилэ швырнул на кровать груду смятых бумажек.
—- Но что случилось, господин Урсу?— спросила, сгорая от любопытства, жена Мелиуцэ.
Не на шутку испуганный, писарь поспешно одевался, не попадая в рукава, и наконец совсем запутался в шнурках. Гэврилэ вырвал у него из рук туфли, порвал шнурки и, опустившись на колени, надел ему их, приговаривая:
— Скорей, Мелиуцэ, скорей!
— Дорогая, приготовь мне кофе,— захныкал Мелиуцэ. — У меня язва — не могу ничего делать на пустой желудок,—объяснил он Гэврилэ. — Пойми, ведь я тоже человек. Не убежит твое дело...
- Нет у меня времени ждать, слышал? Или оглох, пьянчужка?—рассвирепел Гэврилэ. — Я тебя дома напою и накормлю до отвала. Гэврилэ Урсу устраивает поминки по сыну.
Наконец Мелиуцэ удалось одеться. Дрожа как осиновый лист, он бросал умоляющие взгляды на жену, которая хладнокровно разглаживала и считала деньги.
- Может, ты скажешь все-таки, в чем дело, дядюшка Гэврилэ?
— Нет нужды. Скоро узнаешь. Прихвати с собой бумаги и печать примэрии. Я знаю, что ты ее дома держишь.,
Еще более напуганный, Мелиуцэ подчинялся беспрекословно.
— А не лучше ли мне все-таки перехватить что-нибудь? Боюсь, дурно мне станет... — взмолился он.
— Идем! — крикнул вне себя Гэврилэ и потянул писаря за рукав. — Будьте здоровы, госпожа.
По пути Мелиуцэ несколько раз пытался выведать у Гэврилэ, что произошло, но тот делал вид, что не слышит, и молча шевелил посиневшими губами.
Во дворе Урсу царила суматоха. Невестки доставали из колодца воду, а сыновья носили ее в дом, оставляя за собой мокрую дорожку.
— Где мать?—спросил Гэврилэ Иону.
— Там, в глубине двора... проклинает тебя... Гэврилэ пересек двор. Старуха стояла на коленях у
груды кукурузных початков и крестилась.
— ...Пусть не найдет он покоя ни днем ни ночью... — бормотала она. — Сам его из дому выгнал. Погубил сына... да накажет его за это господь... Со мной никогда не советовался, а я, дура, смотрела на него, как на бога, любила. Пусть до самого гроба не забудет, что убил сыночка горемычного...
— Жена, замолчи, не богохульствуй.
Женщина посморела на него снизу, не переставая креститься.
— Я не знаю тебя,— проговорила она.
— Ты слабая и убогая,— прошептал Гэврилэ и, выйдя на середину двора, громко позвал:—Сыновья, оденьтесь во все черное и соберитесь в большой дом. Да побыстрей, будьте вы неладны. Не заставляйте повторять. Недаром я всю жизнь работал на вас, не грех и послушаться. Не заставляйте меня повторять, не то на куски разорву.
В средней комнате все тонуло в облаках пара. Тело Эзекиила было положено в большое корыто для теста. Гьюси-младший — сельский цирюльник, намыливал убитому подбородок, а бабка Фогмегойя в опойковом фартуке оттирала покойника соломенной мочалкой.
— Какого парня не стало, тело-то как каменное... - причитала она.
— Замолчи, старуха,— прикрикнул Гьюси. У Мелиуцэ закружилась голова.
— Прими мои искренние соболезнования, господин Урсу,— обратился он, заикаясь, к старику.
— Мария,— приказал Гэврилэ дочери, стоявшей с закрытыми глазами у стенки,— пойди в чулан, нарежь сала, колбасы, ветчины, свежего хлеба, прихвати и цуйки, накорми господина писаря.
— Благодарю,— пролепетал Мелиуцэ. — Мне больше не хочется есть. Я человек впечатлительный.
— Ну, может, стаканчик цуйки со мной за компанию? Ты ведь, кажется, любитель...
— Ну, только что за компанию...
Мария принесла бутылку, стаканы, разлила цуйку.
— Да простит его бог и меня заодно с ним,— перекрестился Гэврилэ, залпом выпил стакан и попросил дочь налить еще.
Тем временем начали собираться сыновья.
— А где жены?—вскричал Гэврилэ.—И с ними у меня будет разговор. Возьмите каждый по стакану, выпьем за упокой души вашего брата и поплачем о нем. Мария, постели скатерть в той комнате и зажги лампу, темно мне.
Когда все собрались, в большой комнате стало тесно.
— Садитесь,—велел Гэврилэ. — А где маленький Лазарь? Я не вижу его.
Привели и Лазаря. Когда все наконец уселись, Гэврилэ наполнил стаканы.
— Да простит нас бог,—начал он, и слезы потекли у него по щекам.
Одна из невесток было запричитала, но Гэврилэ строго взглянул на нее, и она прижала платок к сухим глазам.
— Мне очень жалко, что с нами нет нашей матушки,— продолжал Гэврилэ. — Она останется со мной...
Гэврилэ открыл шкафчик из мореного дуба, украшенного резьбой, достал оттуда железную шкатулку и, вынув из нее пачку пожелтевших, тщательно сложенных бумаг, протянул Мелиуцэ.
— Здесь вся моя земля, которую я унаследовал и нажил,— тихо сказал Гэврилэ, пытаясь улыбнуться.—Я старался не дробить землю, чтобы сохранить порядок, чтобы вы не разбазарили ее, потому что вы не похожи на меня. Теперь я ее раздаю.
Сыновья удивленно зашептали. — Может, вам это не по нраву?—ухмыльнулся Гэврилэ. — Я решил разделить землю потому, что мой порядок оказался плохим. Не сегодня-завтра я помру, и тогда вы перегрызетесь, как собаки, кровь у вас такая—дурная. Замолчи, Лазарь, не плачь, я еще не умираю... Еще не пришло время. А ежели вам не понравится, как я делю землю, скажите сейчас же, чтобы не ругать меня после смерти.
Гэврилэ говорил спокойно, старался заглянуть сыновьям в глаза, но те потупились, чтобы не выказать своей радости. Но Гэврилэ было трудно провести.
— Всего здесь сто двадцать семь югэров,— продолжал он, пожав плечами. — Пиши, секретарь. Мария, налей господину писарю, чтобы подкрепился и не наделал ошибок, не то будете потом таскаться по судам. Вы же как псы лютые. Всех вас восемь...
— Теперь семь, батюшка,— отважился вмешаться Давид. — Бедный Эзекиил отдал богу душу,
— Молчи лучше, больше проку будет. Вас восемь. Уж не хочешь ли ты, болван, учить отца, сколько у него детей?
Из соседней комнаты доносился плеск воды в корыте. Гэврилэ налил себе еще стакан цуйки и выпил.
— Земля хорошая, только неодинаковая и вразброс. Каждый получит по пятнадцать югэров. Остается семь. Пиши, секретарь, пиши, дорогой. Слушай, Давид. В Гриндурь у меня шесть югэров в одном куске. Они твои. Это лучшая земля. Кроме того, даю тебе еще четыре югэра песчаной земли в Косалэу да еще четыре в Ходайе... С тобой я покончил. Запиши, господин писарь, выправи все бумаги.
Давид заерзал на стуле; жена ущипнула его под столом за ногу, чтобы он потребовал недостающий югэр. Гэврилэ заметил:
— С такой женой не пропадешь, Давид. Я ее тебе сам выбирал. Югэр земли отрежем у Адама. У него четыре в Гриндурь, или лучше в другом месте, чтобы не погрызлись потом, как собаки...
— Спасибо, батюшка,— сказал Адам и засмеялся.
— Будь здоров, сынок!—Гэврилэ протянул свой стакан и чокнулся с сыном.
Вдруг Лазарь закрыл лицо руками и горько заплакал. «Чувствует ребенок,— подумал Гэврилэ. — Не понимает, а чувствует».
— Не плачь, сынок. Ты останешься с нами — со мной, с матерью и Марией, ежели она захочет остаться у нас до свадьбы. А не захочет — я ее не держу, даже дом выстрою.
Гэврилэ быстро разделил всю землю и подвел итоги. Все расчеты сошлись.
— Эзекиилу остаются восемь югэров в Косалэу... земля неважная, но он бы сумел привести ее в надлежащий вид — хороший был работник. Еще три югэра в Пэдурец да четыре у станции, получится ровно пятнадцать югэров. Эту землю я оставляю себе.
Гэврилэ вздохнул, выпил еще стакан и, отерев выступившие на лбу капли пота, поднялся из-за стола. Сыновья хотели последовать его примеру, по он вспылил:
— Сидите. Разве я велел вам вставать? Старик обошел стол, пожимая всем руки.
— Поступай с землей как хочешь,— сказал он Давиду. — Да поможет тебе бог.
— Батюшка, дорогой,—ответил сын, целуя руку отцу,— не знаю, зачем ты спешишь, нам и с тобой очень хорошо.
— Врешь, сынок. Ложь к добру не ведет,—улыбнулся Гэврилэ и сунул руку прямо под нос невестке, которая громко ее чмокнула.
— Спасибо, батюшка,— поблагодарил Иона, когда отец подошел к нему.
— Ладно,— остановил его Гэврилэ. — Ты лучше возьмись за ум. Не то лодырем так и умрешь.
Остановившись около Марии, старик положил ей руку на плечо.
— Тебе, доченька,— ласково сказал он,— беспокоиться нечего, мы остаемся вместе и сговоримся... И ты, Лазарь, не плачь, я куплю тебе новый ножик, чтобы ты больше на меня не сердился.
Но мальчуган продолжал рыдать, обняв отца, и крепко прижался к нему. Растроганный Мелиуцэ снял очки и засопел в носовой платок.
— Вон господина писаря и того проняло. Не вам чета. Подлей-ка ему еще,— сказал Гэврилэ. Тем временем бабка Фогмегойя с подоспевшими на помощь старухами и цирюльником безуспешно пыталась натянуть одежду на застывшее тело Эзекиила.
— Тяжело, дядюшка Гэврилэ,— пожаловалась старуха. — Застыл покойничек, кровь-то, чай, вся вытекла, а я спешу, мне еще беднягу Глигора да Арделяну обмыть надо. С ними тоже хлопот не оберешься, а никому и в голову не пришло поднести старухе для бодрости рюмочку цуйки.
— А где они... те двое? — прошептал Гэврилэ.
— В школе на лавках, у них ведь никого нет... Гэврилэ пошел к колодцу, снял рубаху и, ополоснув
холодной водой лицо и голову, вышел на улицу. Жаркое солнце ослепило его; парило, как перед дождем. У школы толпился народ, и Гэврилэ медленно отправился туда. При виде Урсу послышался недружелюбный ропот, но люди расступились, пропуская его.
— Где усопшие? — спросил Гэврилэ, низко кланяясь одному из крестьян и не узнавая его.
Человек показал на здание школы и, когда Гэврилэ повернулся к нему спиной, с омерзением плюнул ему вслед.
В коридоре молча стояли крестьяне с шапками в руках. Гэврилэ стал проталкиваться вперед, хотя люди при виде его жались по сторонам, словно от страха или отвращения. Он же, низко кланяясь всем, прижимал руку к сердцу.
В классе все парты были сдвинуты к стенам. Посредине на двух школьных досках лежали тела Глигора и Арделяну, покрытые географическими картами. Вокруг стояли Митру, Битуша и еще несколько крестьян с автоматами. Джеордже, отвернувшись, курил у окна. С него не сводила глаз притаившаяся в углу Эмилия — простоволосая, в сером от пыли платье.
У изголовья убитых горела толстая свеча, оставшаяся от крестин Дана. На ней сохранилось еще несколько голубых бумажных цветов. Гэврилэ остановился рядом с Джеордже, но не осмелился заговорить с ним. Он почувствовал спиной сверлящий взгляд Митру, и ему стало не по себе.
— Господин директор,— пробормотал наконец старик. — Господин директор, дорогой.
— Что вам угодно? — обернулся Джеордже, Но Гэврилэ растерялся и не знал, что ответить, хотя по пути обдумал все как следует.
— Господин директор, — со вздохом повторил он. — Я пришел...
Джеордже посмотрел на него равнодушно, словно не замечая.
— Господин директор, порядок мой оказался плохим... не от бога, а от сатаны. Жаль мне...
-— Теперь уже поздно... дед Тэврилэ.
— Господин директор... кто еще был в лесу... с моим?
— Пику и двое чужих, — сухо ответил Джеордже. Гэврилэ опустил голову.
— А где теперь Пику? Знаете, люди говорят, что он мне кровный брат.
— Пику удрал...
— Постыдился бы ты, Урсу! — закричал вдруг Митру и от волнения выронил автомат. — Что тебе здесь понадобилось? Диву даюсь, почему тебя с ними не было, ведь ты готов повесить каждого, кто встанет на твоем пути.
— Может, и так, — упавшим голосом ответил Гэврилэ. — Может, и так... Сам за собой этого не замечал...
Митру подошел вплотную к старику и замахал кулаком у него под носом.
— Что тебе здесь надо? Убирайся к твоему Лэдою, тебе с ним по пути. Уходи, пока не всадил тебе пулю в брюхо. Было время, в старосты тебя прочили, и народ бы пошел за тобой. А теперь будь ты хоть ангелом, никто тебя не послушает. Жаден ты, Гэврилэ. Все теперь тебя раскусили. Добром говорю — уходи, пока цел.
— Господин директор... — умоляюще проговорил Гэврилэ. — Господин директор!
Джеордже смотрел в окно на улицу. Со всех концов к школе сходился народ.
— Вам в самом деле лучше уйти, — тихо и почти, мягко проговорил он.
Гэврилэ растерянно огляделся, словно надеясь найти поддержку, участие, услышать доброе слово, но встретил лишь суровые, чужие глаза знакомых ему людей. Ему казалось, что ноги его вросли в землю, что кто-то тяжелый влез ему на плечи и давит к земле. Старик собрал все силы, чтобы не согнуться под этой тяжестью. Обернувшись к Эмилии, которая по-прежнему стояла в углу, он громко и отчетливо проговорил:
— Ну что ж, тогда я пойду пахать...
И уже в дверях, круто обернувшись, добавил:
— Землю Эзекиила...
Джеордже постукивал пальцами по стеклу и жмурился от солнца. Из всей этой ночи в памяти Эмилии запечатлелось лишь то мгновение, когда Кордиш ворвался в дом священника с криком: «Он жив! Директор жив! Они сейчас будут здесь! Директор уцелел».
Эмилия добежала до школы босиком, но не осмелилась показаться мужу в таком виде и зашла домой, чтобы надеть туфли. Анна спала, тихо похрапывая во сне. Эмилия не стала ее будить.
Она проскользнула в класс и нашла там Джеордже. Глаза их встретились, но, заметив во взгляде мужа что-то отчужденное, Эмилия не решилась подойти к нему, забилась в угол и осталась стоять там, не зная, куда девать руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64