Изредка возникали разговоры о войне, но они отличались обычно безграничной глупостью. Большинство офицеров твердо верило в победу Германии и с нетерпением ждало весны, а вместе с ней и эсэсовских танков. Это были те же люди, которые три месяца назад выползали с поднятыми руками из укрытий, полумертвые от голода и страха.
Многие с каким-то бесстыдным цинизмом раскрывали свои самые интимные секреты. Особенно отличался один капитан танковых войск, который до бесконечности повторял грязные истории. Тот же самый человек не мог без слез говорить о родине, обожал короля Михая, Антонеску и Гитлера, считал евреев виновниками поражения и тут же снова возвращался к своим любовницам, подробно расписывая их достоинства и недостатки.
Очень скоро Джеордже понял, что ничего не знает. Он вырос в деревне, в простой, неиспорченной среде и относился равнодушно ко всему, что делалось за ее пределами. На фронте Джеордже глубоко возмущали презрительные замечания немцев по адресу румын. Однако теперь он сомневался, не было ли в них доли истины?
Все внимание Джеордже сосредоточилось теперь на самом себе. Подводя итоги прошлых лет, он не находил в них ничего предосудительного. Работать он начал еще с юношеских лет, сам платил за учебу, потратил много сил, чтобы стать учителем, наконец вырастил ребенка.
Все это было как-то мелко, но он не представлял себе, как могла иначе сложиться его жизнь. Раздумывая, что он будет делать после войны, Джеордже находил лишь один удовлетворительный для себя ответ: надо продолжить старую жизнь и забыть о всем пережитом. Это желание укоренилось в нем и постепенно становилось все мучительнее и мучительнее. Достаточно было закрыть глаза, как все в нем восставало и хотелось выть от тоски по родному селу. Джеордже явственно чувствовал запах свежевыкрашенных классов осенью, перед началом занятий, когда отец Иожа приходил освятить их. Он готов был отдать что угодно, только бы встретить в лагере кого-нибудь из Лунки. Возможность вновь обрести частицу прошлого казалась ему настоящим спасением.
Жизнь в лагере текла однообразно. Зима близилась к концу, но никаких признаков весны еще не было заметно. За высокой изгородью из колючей проволоки простиралась волнистая степь, покрытая серым саваном снега. Ледяной ветер злобно хохотал по ночам и откуда-то издалека доносился 'жалобный волчий вой.
Неожиданный случай нарушил привычный ход жизни. Однажды вечером капитан танковых войск рассказывал, как обычно, о своем очередном любовном похождении и явно привирал, исчерпав весь запас воспоминаний. Остальные скучали. Джеордже сидел рядом и чинил рубаху. Неожиданно капитан подошел к нему и положил руку на плечо.
— Ну, а вы, лейтенант, что молчите? Я не слышал от вас ни слова с тех пор, как мы здесь. У вас есть жена? А ну, доставайте ее фотографию и выкладывайте все...
Джеордже неодобрительно посмотрел на него и промолчал. Капитан сразу вспылил.
— Ты что же, лейтенант,— заорал он,— оглох, что ли? Мы развлекаем здесь друг друга, как можем, а ты молчишь и мотаешь себе на ус?
— Мне нечего сказать вам.
Капитан побагровел и стал ломать пальцы, словно сдерживаясь, чтобы не ударить Джеордже.
— Братцы,— закричал он. — Да накажет меня бог, если это не русский шпион. Я слышал, как он говорил по-русски с каким-то москалем. Они посадили его к нам, чтобы подслушивал.
Джеордже вскочил и схватил капитана за грудь.
— Еще одно слово...
— Ты что? — обрадовался капитан.— Подраться захотел? Хорошо, я тебе удружу.
Прежде чем Джеордже успел опомниться, капитан его кулаком по лицу. Удар был точным и сильным. Джеордже кубарем покатился между нарами. «Я убью его, будь что будет»,— капитан стоял над ним, широко расставив и уперев руки в бока. Тогда из своего угла тихо полковник Думитреску и, подойдя вплотную, пристально посмотрел ему в глаза. Тот хотел что-то сказать, но не успел, так как полковник молниеносно влепил ему две пощечины.
— Хочешь еще парочку? — спросил он, прищурив один глаз.
Весь барак угрожающе загудел.
— Что вы деретесь? — завопил капитан, потирая посиневшую щеку. — Зачем вмешиваетесь? А? Мы, что же, не имеем права?..
Джеордже тем временем встал и, шатаясь, подошел к капитану.
— За что ты меня ударил? — спросил он.
В его серых глазах вспыхнул зловещий огонек. Капитан струсил и попятился. Этот огонек был ему знаком — он видел его в глазах солдат перед атакой. Джеордже медленно вытянул руку, схватил капитана за кулак и начал его вывертывать. Тот дико закричал и упал на одно колено. Лишь тогда несколько офицеров бросились разнимать их, но и они не могли разжать пальцы Джеордже.
— Довольно,— гаркнул полковник. — Спятили? Стыдно вам. Вы психопаты, а не румынские офицеры! Цыгане! Завтра пойду в комендатуру лагеря и потребую, чтобы нас выводили на заготовку дров... Наши товарищи проливают кровь, мерзнут на фронтах, а вы? С жиру беситесь? На работу, на работу, господа!
— Черта с два! — попробовал возразить лейтенант за спиной полковника, по в следующий же момент получил такой удар в грудь, что задохнулся и вытаращил изумленные глаза.
— С этого момента,— крикнул полковник,— я беру на себя командование бараком. Господа офицеры, построиться вдоль нар. Смирно!
В тусклом сероватом свете трех керосиновых ламп лица офицеров казались землистыми и уродливыми. Они искоса переглянулись, потом неохотно заняли свои места в шеренге.
— А теперь отбой! — коротко и сухо скомандовал Думитреску. — Лейтенант Теодореску, ко мне.
После того как лампы были потушены и в темноте лишь дружелюбно подмигивал красный огонек печи, раздался сухой холодный голос:
— Неужели и этот понравился ему?
— Тс-с,— послышалось сразу из нескольких мест. — За эти слова, лейтенант Панаит, вы завтра получите лишь половину своего пайка.
На третий день офицеры вышли вместе с солдатами в ближний лес на заготовку дров.
После разговора Думитреску в комендатуре лагеря в офицерском бараке, на первый взгляд, ничего не изменилось. Вернувшись из леса, замерзшие, с посиневшими руками, офицеры ложились на нары и спали или лежали молча. Но в воздухе повисло что-то напряженное, угрожающее, смесь глухой вражды и бессильного страха перед полковником, который без зазрения совести приказывал, наказывал и поощрял.
Говорил он мало, двигался медленно, словно желая сберечь силы, и почти все свободное время неподвижно лежал на спине с открытыми глазами. Из чувства признательности Джеордже пытался вступить с ним в разговор, но полковник отвечал односложно, даже враждебно, и Джеордже оставил его в покое. Да и вообще он старался поменьше думать — физическая работа шла ему на пользу и с некоторых пор начала даже развлекать. По ночам он часто видел во сне Эмилию и просыпался взволнованный и возбужденный. Состояние это усиливалось с наступлением весны.
Неожиданно холодный ветер потеплел, и вся степь приобрела бурый, грязноватый цвет. По ночам те, кто не мог спать среди храпа и сонного бормотания остальных, прислушивались к бесконечному жужжанию, которое поднималось откуда-то из глубин, проникало сквозь степы, передавалось воздуху и даже беспокойному огоньку в печи. Замерзший за зиму и звеневший, как стекло, лес вдруг зашептал мягко, почти по-человечьи. Земля размякла и хлюпала под ногами.
Джеордже потерял сон и целыми ночами беспокойно мотался на нарах, чувствуя, что не сможет долго Среди пленных ходили самые нелепые слухи о том, ЧТО якобы немцы поблизости и лагерь в мешке, который
шут летом, когда войска Роммеля соединятся с частями в России. Потом прошел слух об Курском, где будто бы была немецкая армия.
Вопреки своей воле Джеордже слушал все это и переходил от надежды к отчаянию. Он стал раздражительным, готов был броситься с топором на товарища из-за пустяка. Джеордже успел забыть обо всех ужасах войны и мечтал оказаться даже па передовой линии, только бы вырваться отсюда. С передовой он мог бы дезертировать. Он воображал, что прячется дома среди своих, и заранее мысленно подготовил себе сотни убежищ: сторожка в лесу или скрытый закуток на чердаке, где держали запас зерна. Он даже мог бы вырыть для себя подземное убежище и скрываться там сколько угодно.
Потом пошли бесконечные дожди, все вокруг затянулось серой, липкой пеленой.
Однажды ночью, прислушиваясь к бесконечному, назойливому шуму дождя, Джеордже почувствовал, как кто-то неслышно подкрался к нарам. Чья-то рука легла ему на грудь, и, прежде чем он успел произнести хоть слово, широкая жесткая ладонь закрыла рот.
— Молчи,— услышал он прерывающийся шепот полковника.— Молчи и слушай.
Джеордже различал приглушенные и редкие удары собственного сердца.
— Ты умеешь говорить по-русски?
— Умею.
— Хорошо?
— Вполне.
— Прекрасно. Бежим.
Дрожь прошла по всему телу Джеордже. Полковник едва слышно засмеялся и похлопал его по плечу.
— Все подготовлено и продумано с самого начала. В первый же раз, когда выйдем на заготовку дров, мы отобьемся от остальных. Это легко. Я выберу для нас делянку с краю. Понял?
— Нет.
— Не важно. Теперь выслушай и запомни: если ты хоть словом обмолвишься об этом, я убью тебя... И если не захочешь бежать, тоже...
— Хочу,—- выдохнул Джеордже.
— Если что, я прикончу тебя. Ни я, ни младший лейтенант не знаем русского языка. Поэтому... На днях начнется наступление...
— Это меня не интересует...
— Ты спятил. Молчи. Бежим завтра или послезавтра, при первой возможности.
На другой день шел дождь, и они не вышли на работу. Мрачные пленные бесцельно бродили по бараку. Кто-то предложил Джеордже партию в шахматы, но он отказался, сославшись на нездоровье, и вытянулся на нарах, положив под голову руки. Проснулся он с чувством мучительного беспокойства. Ему хотелось обменяться с Ду-митреску хоть взглядом, но тот словно окаменел. «Ну, а если поймают?— спросил себя Джеордже. — Расстреляют, и все»,—решил он, и на душе сразу стало спокойно. В действительности ему не хотелось ни бежать, ни оставаться, план казался неосуществимым. Но какое это имело значение? Теперь на все было наплевать.
Их повели в лес только через неделю, когда дожди прекратились. От волнения и страха Джеордже не видел, куда ступает, и шатался, натыкаясь на других. Думитреску, как всегда, распределял участки и выбрал крайний для себя, Джеордже и младшего лейтенанта.
— В обед,— коротко бросил полковник.— Пока работайте.
Джеордже начал рубить ствол с холодной яростью.
— Ты что, помешался? — остановил его полковник. — Прибереги силы. Впереди немалый путь...
Лицо полковника было мертвенно-бледным, и он непрерывно шевелил губами, словно молился.
В ожидании, когда Думитреску подаст сигнал к побегу, Джеордже следил за каждым его движением и тщетно спрашивал себя, почему боится полковника, как и все остальные.
Джеордже все отдал бы теперь за часы. Он попытался считать, но сбился. Шелест леса, сухие удары топоров казались ему невыносимыми. Наконец часовой, совершая обход, прошел мимо них и удалился.
— Готово. Сначала идите вы вдвоем, а я за вами... Ни звука... Да поможет нам бог. Марш.
Младший лейтенант спрятал топор под шинель, надвинул на глаза фуражку и бросился вперед короткими перебежками. Джеордже бежал следом и видел его узкую спину, вздрагивающие плечи, слышал прерывистое. Вскоре, однако, они вынуждены были остановиться — грязь, смешанная с прошлогодней листвой, так облепила ботинки, что они стали огромными и страшно тяжелыми. Обернувшись, Джеордже увидел среди, деревьев согнутую фигуру бегущего полковника. Лицо у него было красное и злое. Он пробежал мимо них и, рванув младшего лейтенанта за плечо, прошипел:
— Беги быстрей, паскуда. К северу... смотри на мох на стволах... там... за лесом... разрушенное село... на ночь.
Ноги все труднее отрывались от липкой грязи. Младший лейтенант падал несколько раз, но продолжал бежать, подбадриваемый Думитреску. Стук топоров слышался все слабее, и наконец они оказались среди угрожающей тишины, холода и предвечернего мрака.
Полковник остановился, вытащил из-под шинели буханку хлеба, разломил ее на три части и протянул им. Джеордже жадно откусил кусок, но есть не смог — ему стало дурно. Кровь ударяла в голову, глаза закрывались, перед ними вертелись красные, пылающие круги.
— Ну вот, дорогие мои,— радостно сказал полковник.— Вырвались. Когда я был в комендатуре, то видел там карту области. Да какая это область? Дрянь! Даже гор нет. Так вот! К северу есть покинутая деревня. Вот только не знаю, сколько нам до нее идти... В деревне отдохнем... Днем будем спать... ночью двигаться. Через несколько дней встретимся с нашими. Ты что, Теодореску? Не рад?
Джеордже пожал плечами. Ему хотелось, как ребенку, не думать ни о чем и полностью положиться на Думитреску.
— В селе может кто-нибудь оказаться... Не теряйте топоры, они могут понадобиться. А теперь в путь.
Так начался их побег.
Из леса им удалось выйти только на третий вечер. Они едва тащились, полумертвые от голода и усталости, промокшие до костей и грязные с ног до головы. Лес неожиданно оборвался, и перед ними открылась темная, молчаливая степь. Вокруг не было видно ни одного огонька.
Младший лейтенант что-то злобно пробурчал и вдруг кинулся на Думитреску с кулаками.
— Зачем мы убежали? Куда мы пойдем? Зачем? Слышишь? Зачем? Скажи! Зачем?
Одной рукой он колотил полковника куда попало, другой старался выдернуть из-за пояса топор. Пораженный Думитреску сначала не сопротивлялся, но потом схватил младшего лейтенанта за глотку и швырнул его на землю.
— Ты что, крошка, спятил?
— Я не хочу больше,— визжал тот неестественным, сдавленным голосом.— Не могу... Я хочу есть...
Наконец лейтенант затих, уткнувшись лицом в землю.
— Помоги мне поднять его,— попросил полковник.
Однако лейтенант начал извиваться, лягаться и кусать их за руки. Так они боролись молча, близкие к помешательству.
— Хватит! — крикнул наконец полковник и крепко выругался.— Бросим его здесь! Он спятил.
— А мы -куда пойдем? — спросил Джеордже.
— Не знаю,— ответил Думитреску после продолжительного молчания.— Представить себе не могу. Где-то здесь должна быть деревня.
Джеордже с Думитреску двинулись дальше, и через несколько минут их нагнал младший лейтенант. Он подошел к полковнику и схватил его за руку.
— Прости меня, пожалуйста,— всхлипнул он.
— Пустяки.
— Ну скажи, что прощаешь.
— Прощаю.
— Лжешь, зачем лжешь?
— Замолчите наконец! — крикнул, не выдержав, Джеордже.
Издалека донесся собачий лай.
— Чудесно,— обрадовался полковник.— Мы, кажется, добрались. В путь...
Однако прошло немало времени, прежде чем они дотащились до какого-то хутора — несколько домишек, вдоль широкого разбитого шоссе, па котором они увязли по колено. Молчаливый хуторок казался покинутым.
— Здесь проходили к Сталинграду русские колонны. Наверно, немцы все разбомбили,— заявил полковник.
— Зайдем куда-нибудь,—умолял младший. - Я не могу больше.
Постойте здесь. Я пойду на разведку. Джеордже и юноша опустились на край канавы. Джеордже почувствовал, что засыпает, как вдруг младший лейтенант тряхнул его за плечо.
— Послушай, а ты почему сбежал из лагеря?
— Так.
— Вот дурень! ПОЛКОВНИК вынужден был убраться... Иначе русские могли узнать, кто он, и... а я, дурак, идиот, побежал с ним. Страшный идиот. Ну, а ты?
— Я хочу попасть домой...
Младший лейтенант вдруг визгливо, истерически расхохотался и в приступе безудержного веселья затопал ногами по грязи.
— О, это прекрасно! «Домой»! Что может быть лучше! Откуда ты?
— Из Лунки.
— Там, должно быть, восхитительно.
— Когда как. Весной, конечно.
— Ах да. И здесь ведь весна. Апрель. Я считал дни...
— Тише, вы! — послышался рядом с ними шепот полковника.— Что вы тут раскричались? Я нашел пустой дом. Все разбито, но переночевать можно.
— А как насчет еды? — простонал младший лейтенант.
— Найду что-нибудь, не беспокойся.
Держась за руки, они двинулись за полковником, вошли на изрытый ямами двор, потом в деревянную халупу, где царила тьма, пахло заброшенным жильем, грязью и калом. Полковник зажег спичку, и перед их глазами предстала печальная картина разрушения: сломанная кровать, хромоногий стол, лавка, на полу какие-то грязные лохмотья, бинты, пустые консервные банки.
— Очевидно, село спешно эвакуировали, когда начались бои,— сказал Джеордже, и голос его прозвучал как-то необычно.
— А мне наплевать,— усмехнулся младший лейтенант.
Он грохнулся на лавку, накрылся с головой шинелью и застонал.
Полковник стал щипать лучину из остатков стола, потом растопил печь.
— А если кто-нибудь увидит? — забеспокоился Джеордже.
— Сказал тоже. Увидит! Здесь ни души.
Когда в печке затрещал огонь, Джеордже придвинулся к нему вплотную и не отодвигался до тех пор, пока от бороды не запахло паленым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Многие с каким-то бесстыдным цинизмом раскрывали свои самые интимные секреты. Особенно отличался один капитан танковых войск, который до бесконечности повторял грязные истории. Тот же самый человек не мог без слез говорить о родине, обожал короля Михая, Антонеску и Гитлера, считал евреев виновниками поражения и тут же снова возвращался к своим любовницам, подробно расписывая их достоинства и недостатки.
Очень скоро Джеордже понял, что ничего не знает. Он вырос в деревне, в простой, неиспорченной среде и относился равнодушно ко всему, что делалось за ее пределами. На фронте Джеордже глубоко возмущали презрительные замечания немцев по адресу румын. Однако теперь он сомневался, не было ли в них доли истины?
Все внимание Джеордже сосредоточилось теперь на самом себе. Подводя итоги прошлых лет, он не находил в них ничего предосудительного. Работать он начал еще с юношеских лет, сам платил за учебу, потратил много сил, чтобы стать учителем, наконец вырастил ребенка.
Все это было как-то мелко, но он не представлял себе, как могла иначе сложиться его жизнь. Раздумывая, что он будет делать после войны, Джеордже находил лишь один удовлетворительный для себя ответ: надо продолжить старую жизнь и забыть о всем пережитом. Это желание укоренилось в нем и постепенно становилось все мучительнее и мучительнее. Достаточно было закрыть глаза, как все в нем восставало и хотелось выть от тоски по родному селу. Джеордже явственно чувствовал запах свежевыкрашенных классов осенью, перед началом занятий, когда отец Иожа приходил освятить их. Он готов был отдать что угодно, только бы встретить в лагере кого-нибудь из Лунки. Возможность вновь обрести частицу прошлого казалась ему настоящим спасением.
Жизнь в лагере текла однообразно. Зима близилась к концу, но никаких признаков весны еще не было заметно. За высокой изгородью из колючей проволоки простиралась волнистая степь, покрытая серым саваном снега. Ледяной ветер злобно хохотал по ночам и откуда-то издалека доносился 'жалобный волчий вой.
Неожиданный случай нарушил привычный ход жизни. Однажды вечером капитан танковых войск рассказывал, как обычно, о своем очередном любовном похождении и явно привирал, исчерпав весь запас воспоминаний. Остальные скучали. Джеордже сидел рядом и чинил рубаху. Неожиданно капитан подошел к нему и положил руку на плечо.
— Ну, а вы, лейтенант, что молчите? Я не слышал от вас ни слова с тех пор, как мы здесь. У вас есть жена? А ну, доставайте ее фотографию и выкладывайте все...
Джеордже неодобрительно посмотрел на него и промолчал. Капитан сразу вспылил.
— Ты что же, лейтенант,— заорал он,— оглох, что ли? Мы развлекаем здесь друг друга, как можем, а ты молчишь и мотаешь себе на ус?
— Мне нечего сказать вам.
Капитан побагровел и стал ломать пальцы, словно сдерживаясь, чтобы не ударить Джеордже.
— Братцы,— закричал он. — Да накажет меня бог, если это не русский шпион. Я слышал, как он говорил по-русски с каким-то москалем. Они посадили его к нам, чтобы подслушивал.
Джеордже вскочил и схватил капитана за грудь.
— Еще одно слово...
— Ты что? — обрадовался капитан.— Подраться захотел? Хорошо, я тебе удружу.
Прежде чем Джеордже успел опомниться, капитан его кулаком по лицу. Удар был точным и сильным. Джеордже кубарем покатился между нарами. «Я убью его, будь что будет»,— капитан стоял над ним, широко расставив и уперев руки в бока. Тогда из своего угла тихо полковник Думитреску и, подойдя вплотную, пристально посмотрел ему в глаза. Тот хотел что-то сказать, но не успел, так как полковник молниеносно влепил ему две пощечины.
— Хочешь еще парочку? — спросил он, прищурив один глаз.
Весь барак угрожающе загудел.
— Что вы деретесь? — завопил капитан, потирая посиневшую щеку. — Зачем вмешиваетесь? А? Мы, что же, не имеем права?..
Джеордже тем временем встал и, шатаясь, подошел к капитану.
— За что ты меня ударил? — спросил он.
В его серых глазах вспыхнул зловещий огонек. Капитан струсил и попятился. Этот огонек был ему знаком — он видел его в глазах солдат перед атакой. Джеордже медленно вытянул руку, схватил капитана за кулак и начал его вывертывать. Тот дико закричал и упал на одно колено. Лишь тогда несколько офицеров бросились разнимать их, но и они не могли разжать пальцы Джеордже.
— Довольно,— гаркнул полковник. — Спятили? Стыдно вам. Вы психопаты, а не румынские офицеры! Цыгане! Завтра пойду в комендатуру лагеря и потребую, чтобы нас выводили на заготовку дров... Наши товарищи проливают кровь, мерзнут на фронтах, а вы? С жиру беситесь? На работу, на работу, господа!
— Черта с два! — попробовал возразить лейтенант за спиной полковника, по в следующий же момент получил такой удар в грудь, что задохнулся и вытаращил изумленные глаза.
— С этого момента,— крикнул полковник,— я беру на себя командование бараком. Господа офицеры, построиться вдоль нар. Смирно!
В тусклом сероватом свете трех керосиновых ламп лица офицеров казались землистыми и уродливыми. Они искоса переглянулись, потом неохотно заняли свои места в шеренге.
— А теперь отбой! — коротко и сухо скомандовал Думитреску. — Лейтенант Теодореску, ко мне.
После того как лампы были потушены и в темноте лишь дружелюбно подмигивал красный огонек печи, раздался сухой холодный голос:
— Неужели и этот понравился ему?
— Тс-с,— послышалось сразу из нескольких мест. — За эти слова, лейтенант Панаит, вы завтра получите лишь половину своего пайка.
На третий день офицеры вышли вместе с солдатами в ближний лес на заготовку дров.
После разговора Думитреску в комендатуре лагеря в офицерском бараке, на первый взгляд, ничего не изменилось. Вернувшись из леса, замерзшие, с посиневшими руками, офицеры ложились на нары и спали или лежали молча. Но в воздухе повисло что-то напряженное, угрожающее, смесь глухой вражды и бессильного страха перед полковником, который без зазрения совести приказывал, наказывал и поощрял.
Говорил он мало, двигался медленно, словно желая сберечь силы, и почти все свободное время неподвижно лежал на спине с открытыми глазами. Из чувства признательности Джеордже пытался вступить с ним в разговор, но полковник отвечал односложно, даже враждебно, и Джеордже оставил его в покое. Да и вообще он старался поменьше думать — физическая работа шла ему на пользу и с некоторых пор начала даже развлекать. По ночам он часто видел во сне Эмилию и просыпался взволнованный и возбужденный. Состояние это усиливалось с наступлением весны.
Неожиданно холодный ветер потеплел, и вся степь приобрела бурый, грязноватый цвет. По ночам те, кто не мог спать среди храпа и сонного бормотания остальных, прислушивались к бесконечному жужжанию, которое поднималось откуда-то из глубин, проникало сквозь степы, передавалось воздуху и даже беспокойному огоньку в печи. Замерзший за зиму и звеневший, как стекло, лес вдруг зашептал мягко, почти по-человечьи. Земля размякла и хлюпала под ногами.
Джеордже потерял сон и целыми ночами беспокойно мотался на нарах, чувствуя, что не сможет долго Среди пленных ходили самые нелепые слухи о том, ЧТО якобы немцы поблизости и лагерь в мешке, который
шут летом, когда войска Роммеля соединятся с частями в России. Потом прошел слух об Курском, где будто бы была немецкая армия.
Вопреки своей воле Джеордже слушал все это и переходил от надежды к отчаянию. Он стал раздражительным, готов был броситься с топором на товарища из-за пустяка. Джеордже успел забыть обо всех ужасах войны и мечтал оказаться даже па передовой линии, только бы вырваться отсюда. С передовой он мог бы дезертировать. Он воображал, что прячется дома среди своих, и заранее мысленно подготовил себе сотни убежищ: сторожка в лесу или скрытый закуток на чердаке, где держали запас зерна. Он даже мог бы вырыть для себя подземное убежище и скрываться там сколько угодно.
Потом пошли бесконечные дожди, все вокруг затянулось серой, липкой пеленой.
Однажды ночью, прислушиваясь к бесконечному, назойливому шуму дождя, Джеордже почувствовал, как кто-то неслышно подкрался к нарам. Чья-то рука легла ему на грудь, и, прежде чем он успел произнести хоть слово, широкая жесткая ладонь закрыла рот.
— Молчи,— услышал он прерывающийся шепот полковника.— Молчи и слушай.
Джеордже различал приглушенные и редкие удары собственного сердца.
— Ты умеешь говорить по-русски?
— Умею.
— Хорошо?
— Вполне.
— Прекрасно. Бежим.
Дрожь прошла по всему телу Джеордже. Полковник едва слышно засмеялся и похлопал его по плечу.
— Все подготовлено и продумано с самого начала. В первый же раз, когда выйдем на заготовку дров, мы отобьемся от остальных. Это легко. Я выберу для нас делянку с краю. Понял?
— Нет.
— Не важно. Теперь выслушай и запомни: если ты хоть словом обмолвишься об этом, я убью тебя... И если не захочешь бежать, тоже...
— Хочу,—- выдохнул Джеордже.
— Если что, я прикончу тебя. Ни я, ни младший лейтенант не знаем русского языка. Поэтому... На днях начнется наступление...
— Это меня не интересует...
— Ты спятил. Молчи. Бежим завтра или послезавтра, при первой возможности.
На другой день шел дождь, и они не вышли на работу. Мрачные пленные бесцельно бродили по бараку. Кто-то предложил Джеордже партию в шахматы, но он отказался, сославшись на нездоровье, и вытянулся на нарах, положив под голову руки. Проснулся он с чувством мучительного беспокойства. Ему хотелось обменяться с Ду-митреску хоть взглядом, но тот словно окаменел. «Ну, а если поймают?— спросил себя Джеордже. — Расстреляют, и все»,—решил он, и на душе сразу стало спокойно. В действительности ему не хотелось ни бежать, ни оставаться, план казался неосуществимым. Но какое это имело значение? Теперь на все было наплевать.
Их повели в лес только через неделю, когда дожди прекратились. От волнения и страха Джеордже не видел, куда ступает, и шатался, натыкаясь на других. Думитреску, как всегда, распределял участки и выбрал крайний для себя, Джеордже и младшего лейтенанта.
— В обед,— коротко бросил полковник.— Пока работайте.
Джеордже начал рубить ствол с холодной яростью.
— Ты что, помешался? — остановил его полковник. — Прибереги силы. Впереди немалый путь...
Лицо полковника было мертвенно-бледным, и он непрерывно шевелил губами, словно молился.
В ожидании, когда Думитреску подаст сигнал к побегу, Джеордже следил за каждым его движением и тщетно спрашивал себя, почему боится полковника, как и все остальные.
Джеордже все отдал бы теперь за часы. Он попытался считать, но сбился. Шелест леса, сухие удары топоров казались ему невыносимыми. Наконец часовой, совершая обход, прошел мимо них и удалился.
— Готово. Сначала идите вы вдвоем, а я за вами... Ни звука... Да поможет нам бог. Марш.
Младший лейтенант спрятал топор под шинель, надвинул на глаза фуражку и бросился вперед короткими перебежками. Джеордже бежал следом и видел его узкую спину, вздрагивающие плечи, слышал прерывистое. Вскоре, однако, они вынуждены были остановиться — грязь, смешанная с прошлогодней листвой, так облепила ботинки, что они стали огромными и страшно тяжелыми. Обернувшись, Джеордже увидел среди, деревьев согнутую фигуру бегущего полковника. Лицо у него было красное и злое. Он пробежал мимо них и, рванув младшего лейтенанта за плечо, прошипел:
— Беги быстрей, паскуда. К северу... смотри на мох на стволах... там... за лесом... разрушенное село... на ночь.
Ноги все труднее отрывались от липкой грязи. Младший лейтенант падал несколько раз, но продолжал бежать, подбадриваемый Думитреску. Стук топоров слышался все слабее, и наконец они оказались среди угрожающей тишины, холода и предвечернего мрака.
Полковник остановился, вытащил из-под шинели буханку хлеба, разломил ее на три части и протянул им. Джеордже жадно откусил кусок, но есть не смог — ему стало дурно. Кровь ударяла в голову, глаза закрывались, перед ними вертелись красные, пылающие круги.
— Ну вот, дорогие мои,— радостно сказал полковник.— Вырвались. Когда я был в комендатуре, то видел там карту области. Да какая это область? Дрянь! Даже гор нет. Так вот! К северу есть покинутая деревня. Вот только не знаю, сколько нам до нее идти... В деревне отдохнем... Днем будем спать... ночью двигаться. Через несколько дней встретимся с нашими. Ты что, Теодореску? Не рад?
Джеордже пожал плечами. Ему хотелось, как ребенку, не думать ни о чем и полностью положиться на Думитреску.
— В селе может кто-нибудь оказаться... Не теряйте топоры, они могут понадобиться. А теперь в путь.
Так начался их побег.
Из леса им удалось выйти только на третий вечер. Они едва тащились, полумертвые от голода и усталости, промокшие до костей и грязные с ног до головы. Лес неожиданно оборвался, и перед ними открылась темная, молчаливая степь. Вокруг не было видно ни одного огонька.
Младший лейтенант что-то злобно пробурчал и вдруг кинулся на Думитреску с кулаками.
— Зачем мы убежали? Куда мы пойдем? Зачем? Слышишь? Зачем? Скажи! Зачем?
Одной рукой он колотил полковника куда попало, другой старался выдернуть из-за пояса топор. Пораженный Думитреску сначала не сопротивлялся, но потом схватил младшего лейтенанта за глотку и швырнул его на землю.
— Ты что, крошка, спятил?
— Я не хочу больше,— визжал тот неестественным, сдавленным голосом.— Не могу... Я хочу есть...
Наконец лейтенант затих, уткнувшись лицом в землю.
— Помоги мне поднять его,— попросил полковник.
Однако лейтенант начал извиваться, лягаться и кусать их за руки. Так они боролись молча, близкие к помешательству.
— Хватит! — крикнул наконец полковник и крепко выругался.— Бросим его здесь! Он спятил.
— А мы -куда пойдем? — спросил Джеордже.
— Не знаю,— ответил Думитреску после продолжительного молчания.— Представить себе не могу. Где-то здесь должна быть деревня.
Джеордже с Думитреску двинулись дальше, и через несколько минут их нагнал младший лейтенант. Он подошел к полковнику и схватил его за руку.
— Прости меня, пожалуйста,— всхлипнул он.
— Пустяки.
— Ну скажи, что прощаешь.
— Прощаю.
— Лжешь, зачем лжешь?
— Замолчите наконец! — крикнул, не выдержав, Джеордже.
Издалека донесся собачий лай.
— Чудесно,— обрадовался полковник.— Мы, кажется, добрались. В путь...
Однако прошло немало времени, прежде чем они дотащились до какого-то хутора — несколько домишек, вдоль широкого разбитого шоссе, па котором они увязли по колено. Молчаливый хуторок казался покинутым.
— Здесь проходили к Сталинграду русские колонны. Наверно, немцы все разбомбили,— заявил полковник.
— Зайдем куда-нибудь,—умолял младший. - Я не могу больше.
Постойте здесь. Я пойду на разведку. Джеордже и юноша опустились на край канавы. Джеордже почувствовал, что засыпает, как вдруг младший лейтенант тряхнул его за плечо.
— Послушай, а ты почему сбежал из лагеря?
— Так.
— Вот дурень! ПОЛКОВНИК вынужден был убраться... Иначе русские могли узнать, кто он, и... а я, дурак, идиот, побежал с ним. Страшный идиот. Ну, а ты?
— Я хочу попасть домой...
Младший лейтенант вдруг визгливо, истерически расхохотался и в приступе безудержного веселья затопал ногами по грязи.
— О, это прекрасно! «Домой»! Что может быть лучше! Откуда ты?
— Из Лунки.
— Там, должно быть, восхитительно.
— Когда как. Весной, конечно.
— Ах да. И здесь ведь весна. Апрель. Я считал дни...
— Тише, вы! — послышался рядом с ними шепот полковника.— Что вы тут раскричались? Я нашел пустой дом. Все разбито, но переночевать можно.
— А как насчет еды? — простонал младший лейтенант.
— Найду что-нибудь, не беспокойся.
Держась за руки, они двинулись за полковником, вошли на изрытый ямами двор, потом в деревянную халупу, где царила тьма, пахло заброшенным жильем, грязью и калом. Полковник зажег спичку, и перед их глазами предстала печальная картина разрушения: сломанная кровать, хромоногий стол, лавка, на полу какие-то грязные лохмотья, бинты, пустые консервные банки.
— Очевидно, село спешно эвакуировали, когда начались бои,— сказал Джеордже, и голос его прозвучал как-то необычно.
— А мне наплевать,— усмехнулся младший лейтенант.
Он грохнулся на лавку, накрылся с головой шинелью и застонал.
Полковник стал щипать лучину из остатков стола, потом растопил печь.
— А если кто-нибудь увидит? — забеспокоился Джеордже.
— Сказал тоже. Увидит! Здесь ни души.
Когда в печке затрещал огонь, Джеордже придвинулся к нему вплотную и не отодвигался до тех пор, пока от бороды не запахло паленым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64