месяца три тому назад, когда впервые надел брюки, и сейчас, когда впервые собрался читать «Апостола»! Две недели подряд бабушка, такая старенькая, по памяти проверяла, как внук читал «Апостола». Мечтала она и молила бога только о том, чтобы сподобил ее дожить до этого дня,— потом уже можно спокойно закрыть глаза. Впрочем, зять ее, Палчика, отец маленького Савицы, утверждал, будто бабушка только так говорит, а на самом деле у нее вечно находятся отговорки и доводы, чтобы как можно дольше застрять на нашей грешной земле. В давние времена она мечтала дождаться первого внука — старшего, и притом намного, брата Савицы. Когда родился Гавра, рассказывал Палчика, бабушка воскликнула: «Слава богу, дождалась внучка, теперь буду просить господа, чтобы не брал меня к себе, пока не сошью внуку штанишки». А сшив штанишки, она опять стала говорить: «Эх, дал бы мне господь бог увидеть его подмастерьем». А когда Гавра стал и подмастерьем, она опять за свое: «О господи, еще бы протянуть денек-другой, нужно ведь бабушке оженить его как полагается!» Дождалась и этого старушка — женила Гавру: тут она оставила его в покое, точно никогда и на свете его не бывало, и обратилась с мольбою к богу, не сподобит ли он ее увидеть среднего внука Джюру хозяином собственного магазина. Ну, дождалась и этого. А теперь взялась за самого младшего внука, Савицу, и ждет не дождется, чтобы оженить его. «Вот увидите,— уверял Палчика,— я человек невезучий, переживет она всех нас, оженит Савицу, сошьет штанишки и правнукам, а по завещанию, пока она жива и всем владеет, нельзя ничего ни продать, ни разделить. Ни в какую не желает бабушка умирать!» Так приблизительно жаловался Палчика своим приятелям, а бабушка — здоровехонька, как всегда, ходит в церковь на утрени и вечерни, молебны и похороны; собралась и сегодня, тем более что ее Савица намеревается прославить их род.
Все ушли, остались по домам только редуши — готовить обед, большей частью, конечно, старушки. Они и дома помолятся богу; когда заблаговестят к «Достойно», встанут, перекрестятся и прочтут «Отче наш» или «Верую», перескакивая, разумеется, с пятого на десятое, но все же до конца.
Служба окончилась. Надежды всех оправдались — Савица прочел «Апостола», новый учитель пропел «Херувимскую», и даже (сверх всякого ожидания) отец Спира произнес проповедь. Когда Савица читал «Апостола», глаза у госпожи Соки наполнились слезами, и она стала медленно повторять про себя слова писания, но слышно было только, как от обильных слез она шмыгала носом. Госпожа Сока была безмерно счастлива, ее так и подмывало поскорей подарить внуку обещанное, если он заслужит общее одобрение. А обещали ему дома сапожки со шпорами, жеребенка от старого Пироша и длинный бич с наконечником и короткой расписной ручкой. Когда запел новый учитель, все мужчины обратились в слух, а девушки — в зрение; слушали и смотрели, наслаждаясь и его пением и его видом. Как во время вечерни, так и сегодня многие хвалили его голос. А когда поп Спира произносил проповедь о мирном житии, у некоторых вырвалось: «Ай да отец Спира!» Все были просто потрясены и удивлялись: «Что на него нашло? Ведь не любит говорить, никогда не любил! Бывало, даже по большим праздникам отец Чира насилу уговорит его произнести проповедь!» Поэтому многие, как только отец Спира возгласил: «Возлюбленная паства!»,— придвинулись поближе, а кто-то, не веря, должно быть, своим глазам и ушам, повернувшись к алтарю боком, приложил к уху ладонь на манер щитка, чтобы лучше слышать.
Когда все было окончено, запели «Буди имя» и стали оделять просфорой, подошел новый учитель и взял три штуки: хозяйке дома, к которой отправлялся на обед, фрайле Юле и себе.
Народ хлынул из церкви, церковный двор полным-полнехонек. Прогуливаются взад и вперед, здороваются, окидывая друг друга взглядом с головы до пят,— кто как причесан, одет, бледнее или румяней, чем в будни,— ни одну мелочь не оставят незамеченной, особенно во всем, что касается женского пола. Осмотр этот, начатый еще в церкви, заканчивается в церковной ограде, а то и на улице. Женщины говорят о редушах и о том, что летом куда легче придумать, какие кушанья сготовить на обед, чем зимой; мужчины — о полевых работах и всевозможных жульнических проделках сторожей на виноградниках; парни и девушки молча прохаживаются друг перед другом и только переглядываются, хотя эти взгляды гораздо красноречивей, чем толстые книги и самые болтливые языки. Но вот постепенно за церковной оградой почти совсем пустеет. Остались только учителя — новый и старый, поджидающие отца Спиру, который немного задержался, подсчитывая с церковным старостой тарелочный сбор — изрядное количество крейцеров, двогрошек госпожи Соки Ш даже один сексер. Покончив с этим, отец Спира вышел и поздоровался с поджидавшим его учителем.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Из нее читатель узнает о том, что произошло у попа
Спиры на обеде, который закончился совсем не по программе
матушки Сиды
Гость сидел в церковной ограде на скамье под ореховым деревом, служившим постоянной приманкой для деревенских ребятишек и предметом неусыпных забот Аркадия, беседовал со старым учителем, угощался его нюхательным табаком и восхвалял проповедь отца Спиры, сравнивая его с каким-то древним отцом церкви и с трубой иерихонской.
— Извините, что я заставил вас ждать, но ничего не поделаешь, задержался малость с церковными расчетами.
— Ну, какие пустяки,— успокоил его старый учитель.— Мы прекрасно понимаем... и после проповеди вы немного взволнованы.
— Ну, ваше преподобие, мне очень приятно поздравить вас...
— А, значит, вы слушали?
— И с превеликим вниманием... Очень, очень хорошо!
— Да я так частенько... Знаете, раз уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. Ежели ты пастырь и пасешь овец, то и поступай как пастырь.
— Разумеется, разумеется... Говорю вам, просто заслушался,— твердил господин Пера.
— Ну, что вы, что вы... не надо преувеличивать,— протестует довольный отец Спира.— Эх, жалко все же, что заставил вас так долго ждать.
— Нет, нет... в самом деле. Я прекрасно провел время. Мой уважаемый господин предшественник был столь любезен, что рассказал мне кое-какие подробности о церковной общине и церковном имуществе. И, право же, вас можно поздравить: община, как видно, благоденствует.
— И даже весьма. Слава богу, с каждым годом богатеем. Хе, мы радеем и приумножаем, а прихожане жертвуют от щедрот своих. Когда мы, то есть я и отец Кирилл, получили этот приход, поистине всяко бывало. С мирян по воскресеньям в четыре тарелки собирали при обходе, в церковь перестали ходить из-за таких больших поборов, а сегодня, как вы сами видели, только в одну, да и от той скоро отказаться можно, слава богу. Церковь богатая — магазины, земли, виноградники, да и наличности достаточно. Однако прошу!
Тронулись. Отец Спира продолжал распространяться о доходах и благосостоянии церкви. По дороге он показал гостю множество интересных вещей. Постояли у нескольких мясных лавок, за которые церковь получала высокую арендную плату, хотя мясники и жаловались на крыс. По этому случаю его преподобие поведал историю одной старой бесхвостой крысы: много лет назад мясник подстерег ее и отрубил хвост; с тех пор она удивительно осторожна и убегает с колоды первая, и как мясник ни старается, подкараулить ее не может. Тут господин Пера порекомендовал весьма кстати средство против крыс. Преподобный отец указал гостю на пустыри, где в будущем году предполагалось построить магазины и хлебные склады. Все это, конечно, чрезвычайно интересовало господина Перу, потому что он то и дело восклицал: «Да неужели!», или «Что вы говорите!», или «Да не может быть!».
Шли они не торопясь шаг за шагом. Отец Спира показал ему далее лучшие дома своих прихожан, не упоминая, правда, о проживающих в них невестах. Подойдя, наконец, к попову дому, они присели на скамью, посидели маленько, побеседовали, пока им не объявили: «Пожалуйте, суп на столе».
Господин Пера тотчас извлек из тонкого чистого носового платка белые просфоры, протянул одну госпоже Сиде, другую фрайле Юле.
— Вот видите, мадемуазель, как я забочусь о вашей душе,— сказал он.— «Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите!»
Юла сказала «спасибо», взяла просфору, проглотила и покраснела до ушей.
Стол был накрыт в так называемой гостиной, самой лучшей и самой большой комнате. Мебель в ней стояла добротная, массивная, но старомодная.
Все тут было монументально, непоколебимо, просторно и удобно: кровать — так уж двуспальная, одеяла тоже двуспальные, даже зонтик был на две персоны, потому что если поп Спира покупал что-нибудь, то непременно на двоих. В комнате, словно небольшие часовни, возвышаются два громоздких ореховых шкафа, на них расставлен фарфор и банки со всевозможными компотами По стенам развешаны картины, большинство которых относилось, по-видимому, к прошлому веку; старые гравюры в черных рамах; птицы на деревьях с приклеенными натуральными перьями; вышитая бисером картинка, тоже в раме, нечто вроде братской трапезы с множеством крестов и подсвечников со свечами — давний труд фрайлы Юлы, когда она еще обучалась в немецком пансионе и порадовала отца в день его ангела этим подарком и заранее подготовленной речью, которую забыла и закончила плачем; а повыше — фотография всей семьи: отец Спира и матушка Сида сидят, а между ними стоит с альбомом в руках маленькая Юла, в короткой юбочке и длинных панталонах с оборочками, точно мохноногий голубок; рядом висит портрет добрейшего императора Иосифа; царь, отстранив крестьянина, держится за ручки плуга, а крестьянин шваб, воздев к небу руки и вперив горе благодарный телячий взгляд, восклицает: «Дай боже всякому народу такого монарха!» Рядом висит изображение другого, ветхозаветного Иосифа; он вырвался от похотливой жены Пентефрия и убегает, оставив у нее в руках верхнюю одежду, которая спустя немного времени послужит ей как corpus delicti1. Затем еще несколько картин на библейские и прочие темы. Сразу видно, что приобретались они без всякого плана. Но вот раскрасневшаяся, пышущая жаром фрайла Юла принесла суп и поставила на стол, поэтому гость прекратил обозрение картин.
— Пожалуйте, сударь,— пригласил отец Спира,— присаживайтесь сюда,— и указал ему место.— Ты, Сида, там, а я вот здесь, а Юла поближе к двери, ей придется вставать.
Перекрестясь, уселись. Отец Спира вынул из кармана перочинный нож и стал его точить на оселке, который всегда клали возле его тарелки.
— Никак не могу,— сказал поп Спира,— привыкнуть к столовому ножу, все перочинным режу. Привычка, вкуснее как-то получается. Двадцать с лишним лет мне служит он, чистейшая английская сталь, острый, как бритва. Извольте удостовериться! — И протянул нож господину Пере.
Гость, пораженный высоким качеством стали, только значительно протянул: «О!»,— а поп Спира подвинул разливательную ложку поближе к нему и сказал:
Вещественное доказательство (лат.),
— Пожалуйста, угощайтесь, у нас без всяких церемоний.
— Сделайте одолжение, прошу вас,— сказал господин Пера и придвинул ложку к матушке Сиде.
— Э, нет, большая ложка гостю,— запротестовала та и подвинула ложку обратно.
Господин Пера наполнил тарелку и принялся есть. Суп был из цыплят, как раз по его вкусу, и так ему понравился, что вскоре тарелка была пуста.
— Вот вам ножка... чтобы, как говорится, теща вас любила! — шутит матушка Сида и вновь наполняет гостю тарелку.
— Благодарю,— кланяется господин Пера.— Необыкновенный, замечательный суп!
— Это уж Юцина заслуга, сегодня она стряпуха.
— Ну, мадемуазель, должен признать... в такие годы и так мастерски готовить! Могли бы пансион открыть! — брякнул гость и, сообразив, что хватил через край, покраснел и поспешил поправиться: — Они там, хочу сказать, просто ученики по сравнению с вами.
Родители, люди умные, сделали вид, будто ничего не заметили, а Юла словно бы и не расслышала; она с увлечением занялась супом, утирая попеременно то салфеткой рот, то передником лицо.
— Пожалуйста, еще паприкаша, если понравилось,— потчует поп Спира.
— Покорно благодарю! — отказывается гость.
— Правильно, и я бы так сделала. Надо оставить местечко и для покенса,— одобряет матушка Сида.— Поглядите, какая корочка румяная! — и ставит блюдо перед господином Перой.
Преподобного отца не интересовали тушеные цыплята: как истый серб и сын православной церкви, он терпеть не мог это швабское жаркое и ждал гужвару — любимое свое кушанье.
— Не по нутру мне эти покенсы-нокенсы, или как вы их там называете! Никогда не знаешь, что тебе достанется! Хочется белого мяса, а выудишь шею с головой! Швабская скаредность и только, черт бы их драл, извините за выражение! Сотню людей одним цыпленком хотят накормить — и угостить хочется и опять же, чтоб подешевле! Ничего нет лучше, если сготовлено по-настоящему, по-сербски, даже отсюда отлично видно на кухне, где у него голова, а где, извините, огузок!
Поданная гужвара получила общее одобрение. Даже отец Спира, который вечно твердил, что родителям не полагается, в сущности, хвалить детей в глаза, отступил на сей раз от своего принципа и похвалил гужвару.
— Хорошо испечена и жирна, в этом все дело! — сказал он.— Меня не интересуют торты и прочие подобные им выдумки. Иное дело гужвара! И перед ней можно съесть только одно блюдо, не больше. Что это за тесто, ежели оно не жирное, ежели жир не течет по бороде. А тонкости там разные — нет, это не для меня!
— Совершенно верно, вы вполне правы. Я тоже предпочитаю всяким пирожным хорошую савиячу,— поддакивает гость.
Гужварой обед закончился; беседа оживилась. Покуда ели, разговаривали мало, а сейчас, за вином, и разговор завязался.
Поп Спира был человек довольно молчаливый, а тем более во время еды, так как придерживался золотого правила Доситея: 1 «Когда ешь — ешь, а не разговаривай». Вино было прекрасное, к тому же еще поп Спира все расхваливал его, отмечая достоинства и действие.
— По-моему,— разглагольствовал он,— человек должен жить весело. А как, черт возьми, быть ему веселым без вина? Недаром сказал царь Давид в одном из своих псалмов: «Вино веселит сердце человека!» А такое вино далеко не всюду найдете. Вот господин нотариус знает толк в вине, и чуть только потянет его хлебнуть доброго винца, он прямехонько ко мне: «Сердитесь не сердитесь, пришел, скажет, опрокинуть стаканчик». А кой черт стаканчик — выдует целый десяток!
— А то и двадцать! — ввернул, улыбаясь, господин Пера.
— Да, да, именно, как вы сказали, и двадцать! А что вы думаете! Вы еще не видели его, один красный нос чего стоит! Прошу вас...
— Нет, благодарю!
— Да попробуйте! Терпеть не могу церемоний!
— Разве что попробовать,— уступает гость,— но только с водой, как учили древнегреческие философы.
— С кем поведешься, от того и наберешься! Да пропади они пропадом. То был Ветхий завет, а сейчас Новый! — острит отец Спира.— Вы лучше этак, по христиански,
1 Доситей (Досифей) Обрадович (1742—1811) —сербский просветитель XVIII века, автор басен, книги «Советы здравого разума» и других произведений.
истинно по-сербски, чистого вина тарарахните, как наш Королевич Марко 1. Только попробуйте!
Господин Пера взял стакан и отпил половину, а отец Спира, облокотясь на правую руку, левой захватил бороду и с блаженным видом уставился, не мигая, на гостя.
— Ну как?! Что скажете на это?
— Отменно,— произносит господин Пера, прищелкивая языком, и, пораженный, смотрит на хозяев.— Ей-богу!.. И много у вас в погребе такого вина хранится?
— Хе-хе! Сколько есть, столько есть! Одно скажу — за сегодня нам его не выпить, даже если примем в компанию самого Королевича Марко.
— Положа руку на сердце, я не очень разбираюсь в винах, но, уверяю вас, такого еще никогда не пивал. Такого — никогда!
— Верю, охотно верю,— посмеивается с довольным видом поп Спира.— Я вам говорю: чистое, натуральное... безо всяких примесей, а вы еще отказывались. Эх, что за молодежь ныне! А потом удивляются, почему так мрут от истощения. Я в вашем возрасте мог натощак выпить столько, сколько трое вас нынешних после жирной отбивной не выпьют.
— Спира, и как ты можешь так говорить? Кто тебя не знает, может подумать, что все это правда! — перебила его госпожа Сида.
— Э, да что там! Ну и как хватим: «Утром рано, чуть заря настанет, Старина Новак 2 выходит тайно».
— Ах, как красиво! Начнешь еще свои куплеты распевать!
— А ты чего бы хотела? Не нравится эта песня, так певали мы в те времена и другие!
— Очень нужна мне твоя песня! — не уступает матушка Сида.— Какая в голову взбредет, ту и распевали.
— Певали мы и такую,— поддразнивая ее, затягивает отец Спира:
О голубка дорогая, Горлица моя ручная, Как ты тихо почиваешь, И, конечно, ты не знаешь Муки сердца моего!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Все ушли, остались по домам только редуши — готовить обед, большей частью, конечно, старушки. Они и дома помолятся богу; когда заблаговестят к «Достойно», встанут, перекрестятся и прочтут «Отче наш» или «Верую», перескакивая, разумеется, с пятого на десятое, но все же до конца.
Служба окончилась. Надежды всех оправдались — Савица прочел «Апостола», новый учитель пропел «Херувимскую», и даже (сверх всякого ожидания) отец Спира произнес проповедь. Когда Савица читал «Апостола», глаза у госпожи Соки наполнились слезами, и она стала медленно повторять про себя слова писания, но слышно было только, как от обильных слез она шмыгала носом. Госпожа Сока была безмерно счастлива, ее так и подмывало поскорей подарить внуку обещанное, если он заслужит общее одобрение. А обещали ему дома сапожки со шпорами, жеребенка от старого Пироша и длинный бич с наконечником и короткой расписной ручкой. Когда запел новый учитель, все мужчины обратились в слух, а девушки — в зрение; слушали и смотрели, наслаждаясь и его пением и его видом. Как во время вечерни, так и сегодня многие хвалили его голос. А когда поп Спира произносил проповедь о мирном житии, у некоторых вырвалось: «Ай да отец Спира!» Все были просто потрясены и удивлялись: «Что на него нашло? Ведь не любит говорить, никогда не любил! Бывало, даже по большим праздникам отец Чира насилу уговорит его произнести проповедь!» Поэтому многие, как только отец Спира возгласил: «Возлюбленная паства!»,— придвинулись поближе, а кто-то, не веря, должно быть, своим глазам и ушам, повернувшись к алтарю боком, приложил к уху ладонь на манер щитка, чтобы лучше слышать.
Когда все было окончено, запели «Буди имя» и стали оделять просфорой, подошел новый учитель и взял три штуки: хозяйке дома, к которой отправлялся на обед, фрайле Юле и себе.
Народ хлынул из церкви, церковный двор полным-полнехонек. Прогуливаются взад и вперед, здороваются, окидывая друг друга взглядом с головы до пят,— кто как причесан, одет, бледнее или румяней, чем в будни,— ни одну мелочь не оставят незамеченной, особенно во всем, что касается женского пола. Осмотр этот, начатый еще в церкви, заканчивается в церковной ограде, а то и на улице. Женщины говорят о редушах и о том, что летом куда легче придумать, какие кушанья сготовить на обед, чем зимой; мужчины — о полевых работах и всевозможных жульнических проделках сторожей на виноградниках; парни и девушки молча прохаживаются друг перед другом и только переглядываются, хотя эти взгляды гораздо красноречивей, чем толстые книги и самые болтливые языки. Но вот постепенно за церковной оградой почти совсем пустеет. Остались только учителя — новый и старый, поджидающие отца Спиру, который немного задержался, подсчитывая с церковным старостой тарелочный сбор — изрядное количество крейцеров, двогрошек госпожи Соки Ш даже один сексер. Покончив с этим, отец Спира вышел и поздоровался с поджидавшим его учителем.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Из нее читатель узнает о том, что произошло у попа
Спиры на обеде, который закончился совсем не по программе
матушки Сиды
Гость сидел в церковной ограде на скамье под ореховым деревом, служившим постоянной приманкой для деревенских ребятишек и предметом неусыпных забот Аркадия, беседовал со старым учителем, угощался его нюхательным табаком и восхвалял проповедь отца Спиры, сравнивая его с каким-то древним отцом церкви и с трубой иерихонской.
— Извините, что я заставил вас ждать, но ничего не поделаешь, задержался малость с церковными расчетами.
— Ну, какие пустяки,— успокоил его старый учитель.— Мы прекрасно понимаем... и после проповеди вы немного взволнованы.
— Ну, ваше преподобие, мне очень приятно поздравить вас...
— А, значит, вы слушали?
— И с превеликим вниманием... Очень, очень хорошо!
— Да я так частенько... Знаете, раз уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. Ежели ты пастырь и пасешь овец, то и поступай как пастырь.
— Разумеется, разумеется... Говорю вам, просто заслушался,— твердил господин Пера.
— Ну, что вы, что вы... не надо преувеличивать,— протестует довольный отец Спира.— Эх, жалко все же, что заставил вас так долго ждать.
— Нет, нет... в самом деле. Я прекрасно провел время. Мой уважаемый господин предшественник был столь любезен, что рассказал мне кое-какие подробности о церковной общине и церковном имуществе. И, право же, вас можно поздравить: община, как видно, благоденствует.
— И даже весьма. Слава богу, с каждым годом богатеем. Хе, мы радеем и приумножаем, а прихожане жертвуют от щедрот своих. Когда мы, то есть я и отец Кирилл, получили этот приход, поистине всяко бывало. С мирян по воскресеньям в четыре тарелки собирали при обходе, в церковь перестали ходить из-за таких больших поборов, а сегодня, как вы сами видели, только в одну, да и от той скоро отказаться можно, слава богу. Церковь богатая — магазины, земли, виноградники, да и наличности достаточно. Однако прошу!
Тронулись. Отец Спира продолжал распространяться о доходах и благосостоянии церкви. По дороге он показал гостю множество интересных вещей. Постояли у нескольких мясных лавок, за которые церковь получала высокую арендную плату, хотя мясники и жаловались на крыс. По этому случаю его преподобие поведал историю одной старой бесхвостой крысы: много лет назад мясник подстерег ее и отрубил хвост; с тех пор она удивительно осторожна и убегает с колоды первая, и как мясник ни старается, подкараулить ее не может. Тут господин Пера порекомендовал весьма кстати средство против крыс. Преподобный отец указал гостю на пустыри, где в будущем году предполагалось построить магазины и хлебные склады. Все это, конечно, чрезвычайно интересовало господина Перу, потому что он то и дело восклицал: «Да неужели!», или «Что вы говорите!», или «Да не может быть!».
Шли они не торопясь шаг за шагом. Отец Спира показал ему далее лучшие дома своих прихожан, не упоминая, правда, о проживающих в них невестах. Подойдя, наконец, к попову дому, они присели на скамью, посидели маленько, побеседовали, пока им не объявили: «Пожалуйте, суп на столе».
Господин Пера тотчас извлек из тонкого чистого носового платка белые просфоры, протянул одну госпоже Сиде, другую фрайле Юле.
— Вот видите, мадемуазель, как я забочусь о вашей душе,— сказал он.— «Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите!»
Юла сказала «спасибо», взяла просфору, проглотила и покраснела до ушей.
Стол был накрыт в так называемой гостиной, самой лучшей и самой большой комнате. Мебель в ней стояла добротная, массивная, но старомодная.
Все тут было монументально, непоколебимо, просторно и удобно: кровать — так уж двуспальная, одеяла тоже двуспальные, даже зонтик был на две персоны, потому что если поп Спира покупал что-нибудь, то непременно на двоих. В комнате, словно небольшие часовни, возвышаются два громоздких ореховых шкафа, на них расставлен фарфор и банки со всевозможными компотами По стенам развешаны картины, большинство которых относилось, по-видимому, к прошлому веку; старые гравюры в черных рамах; птицы на деревьях с приклеенными натуральными перьями; вышитая бисером картинка, тоже в раме, нечто вроде братской трапезы с множеством крестов и подсвечников со свечами — давний труд фрайлы Юлы, когда она еще обучалась в немецком пансионе и порадовала отца в день его ангела этим подарком и заранее подготовленной речью, которую забыла и закончила плачем; а повыше — фотография всей семьи: отец Спира и матушка Сида сидят, а между ними стоит с альбомом в руках маленькая Юла, в короткой юбочке и длинных панталонах с оборочками, точно мохноногий голубок; рядом висит портрет добрейшего императора Иосифа; царь, отстранив крестьянина, держится за ручки плуга, а крестьянин шваб, воздев к небу руки и вперив горе благодарный телячий взгляд, восклицает: «Дай боже всякому народу такого монарха!» Рядом висит изображение другого, ветхозаветного Иосифа; он вырвался от похотливой жены Пентефрия и убегает, оставив у нее в руках верхнюю одежду, которая спустя немного времени послужит ей как corpus delicti1. Затем еще несколько картин на библейские и прочие темы. Сразу видно, что приобретались они без всякого плана. Но вот раскрасневшаяся, пышущая жаром фрайла Юла принесла суп и поставила на стол, поэтому гость прекратил обозрение картин.
— Пожалуйте, сударь,— пригласил отец Спира,— присаживайтесь сюда,— и указал ему место.— Ты, Сида, там, а я вот здесь, а Юла поближе к двери, ей придется вставать.
Перекрестясь, уселись. Отец Спира вынул из кармана перочинный нож и стал его точить на оселке, который всегда клали возле его тарелки.
— Никак не могу,— сказал поп Спира,— привыкнуть к столовому ножу, все перочинным режу. Привычка, вкуснее как-то получается. Двадцать с лишним лет мне служит он, чистейшая английская сталь, острый, как бритва. Извольте удостовериться! — И протянул нож господину Пере.
Гость, пораженный высоким качеством стали, только значительно протянул: «О!»,— а поп Спира подвинул разливательную ложку поближе к нему и сказал:
Вещественное доказательство (лат.),
— Пожалуйста, угощайтесь, у нас без всяких церемоний.
— Сделайте одолжение, прошу вас,— сказал господин Пера и придвинул ложку к матушке Сиде.
— Э, нет, большая ложка гостю,— запротестовала та и подвинула ложку обратно.
Господин Пера наполнил тарелку и принялся есть. Суп был из цыплят, как раз по его вкусу, и так ему понравился, что вскоре тарелка была пуста.
— Вот вам ножка... чтобы, как говорится, теща вас любила! — шутит матушка Сида и вновь наполняет гостю тарелку.
— Благодарю,— кланяется господин Пера.— Необыкновенный, замечательный суп!
— Это уж Юцина заслуга, сегодня она стряпуха.
— Ну, мадемуазель, должен признать... в такие годы и так мастерски готовить! Могли бы пансион открыть! — брякнул гость и, сообразив, что хватил через край, покраснел и поспешил поправиться: — Они там, хочу сказать, просто ученики по сравнению с вами.
Родители, люди умные, сделали вид, будто ничего не заметили, а Юла словно бы и не расслышала; она с увлечением занялась супом, утирая попеременно то салфеткой рот, то передником лицо.
— Пожалуйста, еще паприкаша, если понравилось,— потчует поп Спира.
— Покорно благодарю! — отказывается гость.
— Правильно, и я бы так сделала. Надо оставить местечко и для покенса,— одобряет матушка Сида.— Поглядите, какая корочка румяная! — и ставит блюдо перед господином Перой.
Преподобного отца не интересовали тушеные цыплята: как истый серб и сын православной церкви, он терпеть не мог это швабское жаркое и ждал гужвару — любимое свое кушанье.
— Не по нутру мне эти покенсы-нокенсы, или как вы их там называете! Никогда не знаешь, что тебе достанется! Хочется белого мяса, а выудишь шею с головой! Швабская скаредность и только, черт бы их драл, извините за выражение! Сотню людей одним цыпленком хотят накормить — и угостить хочется и опять же, чтоб подешевле! Ничего нет лучше, если сготовлено по-настоящему, по-сербски, даже отсюда отлично видно на кухне, где у него голова, а где, извините, огузок!
Поданная гужвара получила общее одобрение. Даже отец Спира, который вечно твердил, что родителям не полагается, в сущности, хвалить детей в глаза, отступил на сей раз от своего принципа и похвалил гужвару.
— Хорошо испечена и жирна, в этом все дело! — сказал он.— Меня не интересуют торты и прочие подобные им выдумки. Иное дело гужвара! И перед ней можно съесть только одно блюдо, не больше. Что это за тесто, ежели оно не жирное, ежели жир не течет по бороде. А тонкости там разные — нет, это не для меня!
— Совершенно верно, вы вполне правы. Я тоже предпочитаю всяким пирожным хорошую савиячу,— поддакивает гость.
Гужварой обед закончился; беседа оживилась. Покуда ели, разговаривали мало, а сейчас, за вином, и разговор завязался.
Поп Спира был человек довольно молчаливый, а тем более во время еды, так как придерживался золотого правила Доситея: 1 «Когда ешь — ешь, а не разговаривай». Вино было прекрасное, к тому же еще поп Спира все расхваливал его, отмечая достоинства и действие.
— По-моему,— разглагольствовал он,— человек должен жить весело. А как, черт возьми, быть ему веселым без вина? Недаром сказал царь Давид в одном из своих псалмов: «Вино веселит сердце человека!» А такое вино далеко не всюду найдете. Вот господин нотариус знает толк в вине, и чуть только потянет его хлебнуть доброго винца, он прямехонько ко мне: «Сердитесь не сердитесь, пришел, скажет, опрокинуть стаканчик». А кой черт стаканчик — выдует целый десяток!
— А то и двадцать! — ввернул, улыбаясь, господин Пера.
— Да, да, именно, как вы сказали, и двадцать! А что вы думаете! Вы еще не видели его, один красный нос чего стоит! Прошу вас...
— Нет, благодарю!
— Да попробуйте! Терпеть не могу церемоний!
— Разве что попробовать,— уступает гость,— но только с водой, как учили древнегреческие философы.
— С кем поведешься, от того и наберешься! Да пропади они пропадом. То был Ветхий завет, а сейчас Новый! — острит отец Спира.— Вы лучше этак, по христиански,
1 Доситей (Досифей) Обрадович (1742—1811) —сербский просветитель XVIII века, автор басен, книги «Советы здравого разума» и других произведений.
истинно по-сербски, чистого вина тарарахните, как наш Королевич Марко 1. Только попробуйте!
Господин Пера взял стакан и отпил половину, а отец Спира, облокотясь на правую руку, левой захватил бороду и с блаженным видом уставился, не мигая, на гостя.
— Ну как?! Что скажете на это?
— Отменно,— произносит господин Пера, прищелкивая языком, и, пораженный, смотрит на хозяев.— Ей-богу!.. И много у вас в погребе такого вина хранится?
— Хе-хе! Сколько есть, столько есть! Одно скажу — за сегодня нам его не выпить, даже если примем в компанию самого Королевича Марко.
— Положа руку на сердце, я не очень разбираюсь в винах, но, уверяю вас, такого еще никогда не пивал. Такого — никогда!
— Верю, охотно верю,— посмеивается с довольным видом поп Спира.— Я вам говорю: чистое, натуральное... безо всяких примесей, а вы еще отказывались. Эх, что за молодежь ныне! А потом удивляются, почему так мрут от истощения. Я в вашем возрасте мог натощак выпить столько, сколько трое вас нынешних после жирной отбивной не выпьют.
— Спира, и как ты можешь так говорить? Кто тебя не знает, может подумать, что все это правда! — перебила его госпожа Сида.
— Э, да что там! Ну и как хватим: «Утром рано, чуть заря настанет, Старина Новак 2 выходит тайно».
— Ах, как красиво! Начнешь еще свои куплеты распевать!
— А ты чего бы хотела? Не нравится эта песня, так певали мы в те времена и другие!
— Очень нужна мне твоя песня! — не уступает матушка Сида.— Какая в голову взбредет, ту и распевали.
— Певали мы и такую,— поддразнивая ее, затягивает отец Спира:
О голубка дорогая, Горлица моя ручная, Как ты тихо почиваешь, И, конечно, ты не знаешь Муки сердца моего!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32