Ах, боже ты мой,— ахает и крестится госпожа Сока,— точно мужики какие!
— Мне все это супруга нотариуса рассказала... заглянула я к ней случайно, наминутку, от нее и услыхала. Как услыхала, так и окаменела, едва опомнилась. И десятой доли не передать из того, что она понарассказывала (да и некогда, милая). Нотариусиха говорила, между прочим, что дело шло не только о том, чью он дочь возьмет,— это, пожалуй, отец Спира еще и простил бы; но он узнал, что тот, то есть поп Чира, ездил, куда там полагается, хлопотать, чтобы его будущий зять, то есть теперешний господин Пера, получил приход отца Спиры!.. Как это должно было произойти, я точно объяснить не могу,— довольно того, что отец Спира проведал об этом и, недолго думая, пустился за отцом Чирой вдогонку и наилучшим образом испортил ему планы. Еще там, в Темишваре, говорит супруга господина нотариуса, они поссорились, а сегодня утром поставили точку.
— Свят, свят! Неужто так-таки и подрались?.. И какого черта, в их-то годы?
— Форменным образом подрались. По всему селу только об этом и судачат. Пойду — может, услышу еще что-нибудь. До свидания! До свидания! — прощается Габриэлла и торопится к выходу.
— Посидите еще немного,— уговаривает ее госпожа Сока, провожая до калитки.— Только что ведь пришли! А меня вы нисколько не задерживаете.
— Пора, пора, милая, и так слишком я засиделась. Прощайте!
— Э-э, фрау Габриэлла, у вас что-то по земле волочится! — закричала ей вслед госпожа Сока.— Вернитесь скорее! Куда вы в таком виде? Нижняя белая юбка волочится: запутаетесь, нос разобьете.
— Ах, вот беда! — заахала в отчаянии госпожа Габриэлла, очутившаяся уже на изрядном расстоянии от дома.— Фу ты, боже мой! Как это случилось? — Она остановилась и, оглядевшись, убедилась, что дело обстоит именно так.— Уф, уф! Как же мне быть?
— Фрау Габриэлла,— доносится из открытого окна голос кассира, господина Гецы.— Где ваши глаза? Ха-ха! Юбку по дороге потеряете! Ну и бабы! Помилуй бог!!
— Заходите скорее к нам! — слышится голос и третьего дома.
— Ох, явите милость! — просит госпожа Габриэлла и кидается туда.— Простите, на одну минутку. Уф, уф! Как это могло со мной случиться? Умоляю, дорогая, мне очень некогда, возьмите вот юбку, я пришлю за ней завтра мою девушку. Уф, уф, в самую горячую пору такая беда! Пожалуйста, только до утра.
— Будьте покойны.
— Но, пожалуйста, милая, никому ни слова об этом! Уф, уф! Большое спасибо! Счастье еще, что беда приключилась со мной перед вашим, а не перед другим домом! Знаю, что вы женщина, слава богу, порядочная! Куда бы мне иначе деваться! Ах, будь оно неладно! Чего доброго, увидели бы парни да частушку сложили, дьяволы! Куда бы я делась от стыда? Проклятые мужчины! — И умчалась как вихрь в дом господина Гецы, где ее с распростертыми объятиями встретила Гецина супруга, госпожа Марта.
— Ну и вид же у меня,— говорит госпожа Габриэлла, влетая в дом Гецы.— Точно меня избили, а не господина Чиру!
— Скажите, бога ради, правда ли то, что я слышала о наших преподобных отцах?
— От кого, милая?
— Да от нотариусовой жены. Говорит, будто ее Кипра все в протоколе прочитал.
— Она это сказала?! Она?!! Да ведь это я ей, моя милая, все рассказала!
— Значит, правда? — поражается госпожа Марта.— Выходит, подрались?
— В лучшем виде подрались. Едва разняли. Отец Спира инзультировал господина Чиру этак по-мужицки — ударил его.
— Ударил! Да неужто! А чем?
— Хватил его штоглой по левой щеке, все зубы повыбивал, так по церковному двору и разлетелись.
— Какой штоглой?
— Какой? Боже мой, вы еще спрашиваете! Даштог-л о й , ручкой от утюга! Боже, госпожа Марта, вы словно деревенщина какая, будто у вас в доме утюга нет и вы гладите, как мужичка, на катке!
— Да... знаю, но все же...— мямлит госпожа Марта и оторопело крестится.— Ах ты господи! Откуда же взялась у него штогла?
— В кармане принес. Вам-то, милая, должно быть
известно, как кассировой жене, каковы поповские карманы
и что в них может уместиться!
— О-о боже!.. Штогл а...
— Да, да, да, у него была штогла!
— Да... Знаю, знаю...— тянет с сомнением госпожа Марта.— Добро бы попадьи подрались штоглами — на то они и женщины, и не было бы ничего удивительного, если б даже утюги да плиты пустили в ход!.. Но мужчины, да еще священники! Ах,— решает она наконец,— какая там штогла, господь с вами!!!
— Да штогла же, милая, штогла! — жалобным голосом уверяет госпожа Габриэлла.— А в конце концов,— продолжает она, опомнившись,— сейчас я не берусь сказать, откуда штогла появилась... но так я слышала... за что купила, как говорится, за то и продаю.
— Откуда же взялась штогла? — не перестает удивляться госпожа Марта.— Тогда уж...
— Э, раз не верите, не стану и рассказывать,— заявляет, чуть не плача, госпожа Габриэлла.
— Ах, пожалуйста, расскажите!
— Нет, нет! На ваших глазах со мной стряслась эта беда,— лепечет госпожа Габриэлла, ударяясь в слезы,— и вы просто дразните, не верите мне. Это по меньшей мере нехорошо, госпожа Марта! Конечно, у меня свалилась юбка, однако я не имею привычки лгать! — произносит сквозь обильные слезы госпожа Габриэлла.— Это же со всяким может случиться, кто по делу спешит! — заканчивает она, вся заплаканная.
— О боже, боже, чем подрались!
— Ну ладно же, раз у вас из веры вышла, больше вы меня никогда не увидите. Так и запишите!
— Да не принимайте все так близко к сердцу! — пытается успокоить ее госпожа Марта.— Господи помилуй, такие люди — и вон до чего дошли!
— Вы, слава богу, знаете господина Спиру,— говорит, утирая слезы, уже несколько успокоенная госпожа Габриэлла,— деревенщина, грубиян, а еще из благородных!
— Ну, добром это не кончится! Супруга господина нотариуса со слов мужа говорит, что отец Спира, как дважды два, будет расстрижен и обрит, а приход получит господин Пера, как только женится на Меланье — прелестная выйдет пара! — и будет в попы посвящен. А как бы вы думали! Лишится бороды...
— Ха-ха-ха! — рассмеялась сквозь слезы Габриэлла.—
Не могу, милая, не смеяться, хоть и не до этого. Что мне в голову пришло! Бедная Юла! До чего невезучая! Вот уж потрафила: не напрасно влюбилась в этого брадобрея Шацику — будет кому обрить отца Спиру! Ха-ха-ха! Собственный зять! Ах, чертушка Габриэлла, как это только тебе в голову взбрело! О женщины, женщины, исчадие дьявола! Еще ненароком услышит кто, что я так смеюсь, подумает, вот, дескать, какая негодница. Бедная Юла! Вот уж потрафила!.. Будьте здоровы, до свидания!
— Да посидите еще, милая! Кофе бы выпили, у меня чудесные сливки.
— В другой раз, в другой раз. Сейчас не могу! Нужно еще кой к кому заглянуть,— бросила уже на ходу госпожа Габриэлла и вихрем помчалась к калитке. Она обежала несколько улиц и посетила по крайней мере шесть домов. Когда она выходила из шестого, начинало уже смеркаться. Пришлось прибавить шагу.
Госпожа Габриэлла, несясь как угорелая по улицам, встретила сначала супругу господина нотариуса, потом гречанку Соку, которая оставила свои томаты на попечение Эфики, наказав в случае чего разыскать ее, и, наконец, фрау Цвечкенмаерку,— с этой последней она проболтала довольно долго. Фрау Цвечкенмаерка, услыхав, что ее закадычная подруга фрау Габриэлла знает гораздо больше, чем она, была просто убита и горела жаждой мщения, но не могла вымолвить ни слова: обиднее всего было то, что фрау Габриэлла даже и не расспрашивала ни о чем! Вот почему фрау Цвечкенмаерка постаралась от нее отделаться.
— Ну, до свидания,— сказала она.
— До свидания, милая, не стану вас задерживать, да и я по горло занята. Завтра приду к вам под вечер и все подробно расскажу. Господи, уже чувствуется осень... день все короче! Пока посуду помоешь да все приготовишь, уже и стемнело! А мне еще семь домов надо обойти. Адье! 1 — И, поцеловавшись, они расстались.
Госпожа Габриэлла пустилась по скорняцкому переулку. У калитки она застала Пелу, жену скорняка Леки,— рассердившись на что-то, она бранила учеников.
— Уж не подрались ли вы с кем? — спросила госпожа Габриэлла.
— Нет, милая... да вот без мастера с учениками сладу нет.
1 До свидания (фр.).
— Ах, только-то, а я думала, подрались — сейчас ведь, знаете, это в моду вошло даже у господ! Если уж священники дерутся...
— Какие священники? — встрепенулась Пела.
— Да попы... эти... наши.
— И кого они, говорите, побили?
— Хе, кого! Того, кто уж, наверно, не станет этим хвастаться. Будто вы не знаете! Вы — и не знаете?!
— Откуда мне знать! С тех пор как муж разъезжает по ярмаркам, я редко выхожу... и ничего не знаю.
— Верю, верю... Ну конечно, отец Чира к вам хвастаться не прибежит... Пожалуйста, дайте мне чашку воды колодезной — в горле пересохло от волнений и потрясений.
— Сделайте одолжение! Заходите, пожалуйста,— пригласила Пела, и они обе вошли во двор.
— И-их! — взвизгнула госпожа Габриэлла, испуганная лязгом цепи.
— Мила, ступай, загони Серка под амбар! — крикнула Пела ученику.— Он, знаете, терпеть не может городских и вообще обутых людей — за бродяг, должно быть, их принимает.
И в самом деле, Лекин пес почти не лаял на босых крестьян, но, завидя господина или просто обутого человека, впадал в бешенство и норовил вцепиться зубами в каблук.
— Простите,— говорит Пела,— мой Лека вот уже три недели разъезжает по ярмаркам, а я боюсь, как бы в отсутствие хозяина не забрался кто в дом, вот и спускаю с цепи собаку.
— Большое вам спасибо! Чудесная вода. Господи, сказала «вода», а сама думаю: говорят, что люди сперва напиваются, а потом уж дерутся; но, видно, кому суждено, тот и без вина и без воды в драку полезет. Вот как сейчас с отцом Чирой...
— Ах, я забыла вас спросить, кто же на него напал?..
— Да отец Спира!
— Отец Спира! Ах, страсти какие! А за что?
— Да из-за жениха... господина Перы.
— А на нашей улице говорят, будто между Юлой и господином Перой было уже раньше все договорено, еще когда он в семинарии учился... Сказывают, что на другой день после его приезда обручение состоялось.
— Э, состоялось, черта с два! А вы, милая невестушка Пела, сразу и поверили? Сплетни и больше ничего! Конечно, поп Спира был бы рад-радехонек этому, но уж больно
он прижимистый, словно грек какой, ни крейцера не пожелал дать в приданое дочке. А поп Чира, тот, право же, умнее поступил — взял да и переманил юношу. Ведь если девица на выданье да еще с изъяном, так, ей-богу, скряжничать не приходится!
— С изъяном? А нешто попова Юла с изъяном?
— А как бы вы думали?
— Да ведь она здорова как дуб!
— Э, только кажется, милая моя.
— О пресвятая и пречистая! Какой же у нее изъян?— спрашивает удивленная Пела.
— Да разве один, милая! Не знаю даже, с какого конца приняться!
— Ах, родимая, кто бы мог подумать! — недоумевает Пела.
— Прежде всего — не знает немецкого! Разве это не изъян для молодой девицы? Скажите сами!
Пела молчит, задумавшись, и ей кажется, что в самом деле это изъян.
— И еще какой изъян... еще какой, милая! Вам-то как жене мастера, не в обиду будь сказано, это, понятно, совсем не нужно, но ей, ей...
— И подрались?..
— Чуть было не проткнул его крюком, которым солому дергают... На счастье, рядом оказались господа старосты и Аркадий, пономарь, и отняли у него крюк.
— Ах, страсти какие! Откуда же у него крюк?
— Да в церковном дворе это случилось... в церковном дворе... А он тогда схватил кирпич да как трахнет ему по голове — так все зубы и вышиб!.. Ну, собрался в доме больного консилиум бечкерекских врачей и дал заключение: нижнюю челюсть поминай как звали! Да и бог знает, останется ли жив!
— О-о, господи, что я слышу!
— Ну, а сейчас, невестушка Пела, всего лучшего. Спешу я! До свиданья! До свиданья! — И, прощаясь уже на ходу, вдруг споткнулась у самой калитки, и от неожиданности вскрикнула: — Ах!
— Ой-ой, что с вами, вы чуть не грохнулись!
— Ах! Панталоны, чтоб они сгорели! И как раз сейчас, когда прямо вздохнуть некогда! Пела, милая моя, не до туалетов мне теперь,— пускай они у вас переночуют, а утром я за ними пришлю... Нате вот,— сказала она и торопливо сунула их Пеле.— Ах, злосчастная ты, Габриэлла! Если и дальше будет так же, как началось, ничего не донесешь
— О мать честная!.. А как... ха-ха-ха!
— Счастье еще, что не в другом доме... А что, если бы на улице беда эта приключилась, да еще на глазах у мужчин!.. Сгорела бы от сраму!.. Вот было бы представление!
— Упаси бог! Да еще при каких-нибудь охальниках, досталось бы вам завтра...
— Уф, невестушка Пела, не напоминайте мне о них. Лучше сквозь землю провалиться! Всюду торчат, черт бы их взял! Мужчины! Только подумаю, бррр!.. Да еще эти парни деревенские — чуть что заприметят, сейчас же на все село ославят. О-о, тут беды не оберешься, милая невестушка Пела!
— Чтоб они пропали!
— Только, ради бога, ни слова! Ни единого слова! Знаете, я и сама-то услыхала об этом от фрау Цвечкенмаерки. Она каждый день ко мне под вечер заявляется. Насела на меня так, что я, хочешь не хочешь, должна была слушать... А она обязательно все перепутает... Поэтому я и на десятую долю ей не верю.
— Не беспокойтесь, голубушка, знаю я, что такое тайна,— говорит Пела, провожая госпожу Габриэллу, которая мгновенно исчезла во. мраке, проклиная «ссору», из-за которой теряются нижние юбки и панталоны. Вслед за ней тут же отправилась по соседям и невестушка Пела. В дома она не входила, а останавливалась у калиток, сзывала хозяек, служанок и делилась с ними новостью. В первых трех местах она сказала, будто повреждение нанесено крюком, а в двух других впопыхах ошиблась и сказала, что железными вилами.
Госпожа Габриэлла легко и уверенно неслась по улице; в четвертом квартале она встретилась опять с фрау Цвеч-кенмаеркой, в пятом — с гречанкой Сокой, в шестом — с супругами нотариуса и кассира, а в седьмом — с госпожой аптекаршей. И эти пять энергичных женщин разнесли, подобно женам-мироносицам, весть о страшном утреннем происшествии быстрее, чем если бы все село было опутано густой телеграфной сетью. Этому способствовало еще то, что в этот день, 29 сентября, был женский праздник Кири-яка-отшельника, который праздновался в селе с тех пор, как двадцать с лишним лет тому назад, в этот день, одну женщину хватил за корытом удар. Все самым настоящим образом сбились с ног, бегая из улицы в улицу. Даже госпожа аптекарша, поначалу стеснявшаяся принять в этом участие, потому что смешно коверкала сербские слова,— даже она в конце концов ревностно взялась за дело.
Как комок снега, маленький и неприметный, катясь с горной вершины, превращается у ее подножия в огромную лавину и погребает под собой целые дома, так и эти толки, возникшие утром, разрослись к вечеру до того, что просто погребли дома попа Чиры и попа Спиры! К ночи в том конце села, где продают из-под полы табак и где не считается грехом изувечить или даже убить податного инспектора, там, где в первую очередь разыскивают и чаще всего находят украденные в селе вещи,— в этом вот конце передавались в тот день вечером уже невероятные истерии, даже сущие басни, притом с мельчайшими подробностями. Поэтому автору приходится ограничиться сообщениями вышеупомянутых дам, а все прочие, принесенные с сельской околицы, только отметить, ибо самым достоверным источником сведений о данном происшествии является пономарь Аркадий; источник же этот весьма скуден и преждевременно выдал бы автора. Он (то есть Аркадий) стоял у дверей и слушал, пока попы ссорились в комнате, но как только дело у них дошло до драки, он убежал на колокольню, дабы не очутиться в щекотливом положении свидетеля. Фама кружилась по селу со всеми своими прикрасами — ядреная, грузная фама, тучная фама, тучнее, чем обе попадьи, взятые вместе.
Потому-то и докатилась эта весть до окраины села в таком преувеличенном виде. Там рассказывали, будто преподобные отцы подрались еще в Темишваре, но их быстро разняли, и они якобы затаили злобу, поняв, что на чужих людях у них нет такой свободы действий, как в своем селе. Поэтому, едва приехав домой, попы схватились на следующий же день. Отправляясь на свидание, тот и другой якобы запрятали под рясу по бруску, чтобы объясниться как следует, по старинке, как полагается мужчинам. Слово за слово,— продолжал свой рассказ Рада Чилашев,— и, право слово, дело дошло до крайности. Поп Спира как-то избежал удара, выбив у попа Чиры из рук брусок, но хватил его так неудачно, что свернул ему нижнюю челюсть на спину так, что цирюльник Софра лишь с большим трудом вправил ему челюсть на прежнее место. Ну а зубы — поминай как звали! Поп Чира поклялся, что если останется жив, то не успокоится до тех пор, пока не снимет у попа Спиры усы и бороду, чтобы того нельзя было отличить от католического священника! Два ланаца лучшей своей земли пускает в продажу и даже стряпчего нашел,— будет вести процесс, пока хватит казны и земли. И говорят, будто ему уже передали от владыки, чтобы не беспокоился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Мне все это супруга нотариуса рассказала... заглянула я к ней случайно, наминутку, от нее и услыхала. Как услыхала, так и окаменела, едва опомнилась. И десятой доли не передать из того, что она понарассказывала (да и некогда, милая). Нотариусиха говорила, между прочим, что дело шло не только о том, чью он дочь возьмет,— это, пожалуй, отец Спира еще и простил бы; но он узнал, что тот, то есть поп Чира, ездил, куда там полагается, хлопотать, чтобы его будущий зять, то есть теперешний господин Пера, получил приход отца Спиры!.. Как это должно было произойти, я точно объяснить не могу,— довольно того, что отец Спира проведал об этом и, недолго думая, пустился за отцом Чирой вдогонку и наилучшим образом испортил ему планы. Еще там, в Темишваре, говорит супруга господина нотариуса, они поссорились, а сегодня утром поставили точку.
— Свят, свят! Неужто так-таки и подрались?.. И какого черта, в их-то годы?
— Форменным образом подрались. По всему селу только об этом и судачат. Пойду — может, услышу еще что-нибудь. До свидания! До свидания! — прощается Габриэлла и торопится к выходу.
— Посидите еще немного,— уговаривает ее госпожа Сока, провожая до калитки.— Только что ведь пришли! А меня вы нисколько не задерживаете.
— Пора, пора, милая, и так слишком я засиделась. Прощайте!
— Э-э, фрау Габриэлла, у вас что-то по земле волочится! — закричала ей вслед госпожа Сока.— Вернитесь скорее! Куда вы в таком виде? Нижняя белая юбка волочится: запутаетесь, нос разобьете.
— Ах, вот беда! — заахала в отчаянии госпожа Габриэлла, очутившаяся уже на изрядном расстоянии от дома.— Фу ты, боже мой! Как это случилось? — Она остановилась и, оглядевшись, убедилась, что дело обстоит именно так.— Уф, уф! Как же мне быть?
— Фрау Габриэлла,— доносится из открытого окна голос кассира, господина Гецы.— Где ваши глаза? Ха-ха! Юбку по дороге потеряете! Ну и бабы! Помилуй бог!!
— Заходите скорее к нам! — слышится голос и третьего дома.
— Ох, явите милость! — просит госпожа Габриэлла и кидается туда.— Простите, на одну минутку. Уф, уф! Как это могло со мной случиться? Умоляю, дорогая, мне очень некогда, возьмите вот юбку, я пришлю за ней завтра мою девушку. Уф, уф, в самую горячую пору такая беда! Пожалуйста, только до утра.
— Будьте покойны.
— Но, пожалуйста, милая, никому ни слова об этом! Уф, уф! Большое спасибо! Счастье еще, что беда приключилась со мной перед вашим, а не перед другим домом! Знаю, что вы женщина, слава богу, порядочная! Куда бы мне иначе деваться! Ах, будь оно неладно! Чего доброго, увидели бы парни да частушку сложили, дьяволы! Куда бы я делась от стыда? Проклятые мужчины! — И умчалась как вихрь в дом господина Гецы, где ее с распростертыми объятиями встретила Гецина супруга, госпожа Марта.
— Ну и вид же у меня,— говорит госпожа Габриэлла, влетая в дом Гецы.— Точно меня избили, а не господина Чиру!
— Скажите, бога ради, правда ли то, что я слышала о наших преподобных отцах?
— От кого, милая?
— Да от нотариусовой жены. Говорит, будто ее Кипра все в протоколе прочитал.
— Она это сказала?! Она?!! Да ведь это я ей, моя милая, все рассказала!
— Значит, правда? — поражается госпожа Марта.— Выходит, подрались?
— В лучшем виде подрались. Едва разняли. Отец Спира инзультировал господина Чиру этак по-мужицки — ударил его.
— Ударил! Да неужто! А чем?
— Хватил его штоглой по левой щеке, все зубы повыбивал, так по церковному двору и разлетелись.
— Какой штоглой?
— Какой? Боже мой, вы еще спрашиваете! Даштог-л о й , ручкой от утюга! Боже, госпожа Марта, вы словно деревенщина какая, будто у вас в доме утюга нет и вы гладите, как мужичка, на катке!
— Да... знаю, но все же...— мямлит госпожа Марта и оторопело крестится.— Ах ты господи! Откуда же взялась у него штогла?
— В кармане принес. Вам-то, милая, должно быть
известно, как кассировой жене, каковы поповские карманы
и что в них может уместиться!
— О-о боже!.. Штогл а...
— Да, да, да, у него была штогла!
— Да... Знаю, знаю...— тянет с сомнением госпожа Марта.— Добро бы попадьи подрались штоглами — на то они и женщины, и не было бы ничего удивительного, если б даже утюги да плиты пустили в ход!.. Но мужчины, да еще священники! Ах,— решает она наконец,— какая там штогла, господь с вами!!!
— Да штогла же, милая, штогла! — жалобным голосом уверяет госпожа Габриэлла.— А в конце концов,— продолжает она, опомнившись,— сейчас я не берусь сказать, откуда штогла появилась... но так я слышала... за что купила, как говорится, за то и продаю.
— Откуда же взялась штогла? — не перестает удивляться госпожа Марта.— Тогда уж...
— Э, раз не верите, не стану и рассказывать,— заявляет, чуть не плача, госпожа Габриэлла.
— Ах, пожалуйста, расскажите!
— Нет, нет! На ваших глазах со мной стряслась эта беда,— лепечет госпожа Габриэлла, ударяясь в слезы,— и вы просто дразните, не верите мне. Это по меньшей мере нехорошо, госпожа Марта! Конечно, у меня свалилась юбка, однако я не имею привычки лгать! — произносит сквозь обильные слезы госпожа Габриэлла.— Это же со всяким может случиться, кто по делу спешит! — заканчивает она, вся заплаканная.
— О боже, боже, чем подрались!
— Ну ладно же, раз у вас из веры вышла, больше вы меня никогда не увидите. Так и запишите!
— Да не принимайте все так близко к сердцу! — пытается успокоить ее госпожа Марта.— Господи помилуй, такие люди — и вон до чего дошли!
— Вы, слава богу, знаете господина Спиру,— говорит, утирая слезы, уже несколько успокоенная госпожа Габриэлла,— деревенщина, грубиян, а еще из благородных!
— Ну, добром это не кончится! Супруга господина нотариуса со слов мужа говорит, что отец Спира, как дважды два, будет расстрижен и обрит, а приход получит господин Пера, как только женится на Меланье — прелестная выйдет пара! — и будет в попы посвящен. А как бы вы думали! Лишится бороды...
— Ха-ха-ха! — рассмеялась сквозь слезы Габриэлла.—
Не могу, милая, не смеяться, хоть и не до этого. Что мне в голову пришло! Бедная Юла! До чего невезучая! Вот уж потрафила: не напрасно влюбилась в этого брадобрея Шацику — будет кому обрить отца Спиру! Ха-ха-ха! Собственный зять! Ах, чертушка Габриэлла, как это только тебе в голову взбрело! О женщины, женщины, исчадие дьявола! Еще ненароком услышит кто, что я так смеюсь, подумает, вот, дескать, какая негодница. Бедная Юла! Вот уж потрафила!.. Будьте здоровы, до свидания!
— Да посидите еще, милая! Кофе бы выпили, у меня чудесные сливки.
— В другой раз, в другой раз. Сейчас не могу! Нужно еще кой к кому заглянуть,— бросила уже на ходу госпожа Габриэлла и вихрем помчалась к калитке. Она обежала несколько улиц и посетила по крайней мере шесть домов. Когда она выходила из шестого, начинало уже смеркаться. Пришлось прибавить шагу.
Госпожа Габриэлла, несясь как угорелая по улицам, встретила сначала супругу господина нотариуса, потом гречанку Соку, которая оставила свои томаты на попечение Эфики, наказав в случае чего разыскать ее, и, наконец, фрау Цвечкенмаерку,— с этой последней она проболтала довольно долго. Фрау Цвечкенмаерка, услыхав, что ее закадычная подруга фрау Габриэлла знает гораздо больше, чем она, была просто убита и горела жаждой мщения, но не могла вымолвить ни слова: обиднее всего было то, что фрау Габриэлла даже и не расспрашивала ни о чем! Вот почему фрау Цвечкенмаерка постаралась от нее отделаться.
— Ну, до свидания,— сказала она.
— До свидания, милая, не стану вас задерживать, да и я по горло занята. Завтра приду к вам под вечер и все подробно расскажу. Господи, уже чувствуется осень... день все короче! Пока посуду помоешь да все приготовишь, уже и стемнело! А мне еще семь домов надо обойти. Адье! 1 — И, поцеловавшись, они расстались.
Госпожа Габриэлла пустилась по скорняцкому переулку. У калитки она застала Пелу, жену скорняка Леки,— рассердившись на что-то, она бранила учеников.
— Уж не подрались ли вы с кем? — спросила госпожа Габриэлла.
— Нет, милая... да вот без мастера с учениками сладу нет.
1 До свидания (фр.).
— Ах, только-то, а я думала, подрались — сейчас ведь, знаете, это в моду вошло даже у господ! Если уж священники дерутся...
— Какие священники? — встрепенулась Пела.
— Да попы... эти... наши.
— И кого они, говорите, побили?
— Хе, кого! Того, кто уж, наверно, не станет этим хвастаться. Будто вы не знаете! Вы — и не знаете?!
— Откуда мне знать! С тех пор как муж разъезжает по ярмаркам, я редко выхожу... и ничего не знаю.
— Верю, верю... Ну конечно, отец Чира к вам хвастаться не прибежит... Пожалуйста, дайте мне чашку воды колодезной — в горле пересохло от волнений и потрясений.
— Сделайте одолжение! Заходите, пожалуйста,— пригласила Пела, и они обе вошли во двор.
— И-их! — взвизгнула госпожа Габриэлла, испуганная лязгом цепи.
— Мила, ступай, загони Серка под амбар! — крикнула Пела ученику.— Он, знаете, терпеть не может городских и вообще обутых людей — за бродяг, должно быть, их принимает.
И в самом деле, Лекин пес почти не лаял на босых крестьян, но, завидя господина или просто обутого человека, впадал в бешенство и норовил вцепиться зубами в каблук.
— Простите,— говорит Пела,— мой Лека вот уже три недели разъезжает по ярмаркам, а я боюсь, как бы в отсутствие хозяина не забрался кто в дом, вот и спускаю с цепи собаку.
— Большое вам спасибо! Чудесная вода. Господи, сказала «вода», а сама думаю: говорят, что люди сперва напиваются, а потом уж дерутся; но, видно, кому суждено, тот и без вина и без воды в драку полезет. Вот как сейчас с отцом Чирой...
— Ах, я забыла вас спросить, кто же на него напал?..
— Да отец Спира!
— Отец Спира! Ах, страсти какие! А за что?
— Да из-за жениха... господина Перы.
— А на нашей улице говорят, будто между Юлой и господином Перой было уже раньше все договорено, еще когда он в семинарии учился... Сказывают, что на другой день после его приезда обручение состоялось.
— Э, состоялось, черта с два! А вы, милая невестушка Пела, сразу и поверили? Сплетни и больше ничего! Конечно, поп Спира был бы рад-радехонек этому, но уж больно
он прижимистый, словно грек какой, ни крейцера не пожелал дать в приданое дочке. А поп Чира, тот, право же, умнее поступил — взял да и переманил юношу. Ведь если девица на выданье да еще с изъяном, так, ей-богу, скряжничать не приходится!
— С изъяном? А нешто попова Юла с изъяном?
— А как бы вы думали?
— Да ведь она здорова как дуб!
— Э, только кажется, милая моя.
— О пресвятая и пречистая! Какой же у нее изъян?— спрашивает удивленная Пела.
— Да разве один, милая! Не знаю даже, с какого конца приняться!
— Ах, родимая, кто бы мог подумать! — недоумевает Пела.
— Прежде всего — не знает немецкого! Разве это не изъян для молодой девицы? Скажите сами!
Пела молчит, задумавшись, и ей кажется, что в самом деле это изъян.
— И еще какой изъян... еще какой, милая! Вам-то как жене мастера, не в обиду будь сказано, это, понятно, совсем не нужно, но ей, ей...
— И подрались?..
— Чуть было не проткнул его крюком, которым солому дергают... На счастье, рядом оказались господа старосты и Аркадий, пономарь, и отняли у него крюк.
— Ах, страсти какие! Откуда же у него крюк?
— Да в церковном дворе это случилось... в церковном дворе... А он тогда схватил кирпич да как трахнет ему по голове — так все зубы и вышиб!.. Ну, собрался в доме больного консилиум бечкерекских врачей и дал заключение: нижнюю челюсть поминай как звали! Да и бог знает, останется ли жив!
— О-о, господи, что я слышу!
— Ну, а сейчас, невестушка Пела, всего лучшего. Спешу я! До свиданья! До свиданья! — И, прощаясь уже на ходу, вдруг споткнулась у самой калитки, и от неожиданности вскрикнула: — Ах!
— Ой-ой, что с вами, вы чуть не грохнулись!
— Ах! Панталоны, чтоб они сгорели! И как раз сейчас, когда прямо вздохнуть некогда! Пела, милая моя, не до туалетов мне теперь,— пускай они у вас переночуют, а утром я за ними пришлю... Нате вот,— сказала она и торопливо сунула их Пеле.— Ах, злосчастная ты, Габриэлла! Если и дальше будет так же, как началось, ничего не донесешь
— О мать честная!.. А как... ха-ха-ха!
— Счастье еще, что не в другом доме... А что, если бы на улице беда эта приключилась, да еще на глазах у мужчин!.. Сгорела бы от сраму!.. Вот было бы представление!
— Упаси бог! Да еще при каких-нибудь охальниках, досталось бы вам завтра...
— Уф, невестушка Пела, не напоминайте мне о них. Лучше сквозь землю провалиться! Всюду торчат, черт бы их взял! Мужчины! Только подумаю, бррр!.. Да еще эти парни деревенские — чуть что заприметят, сейчас же на все село ославят. О-о, тут беды не оберешься, милая невестушка Пела!
— Чтоб они пропали!
— Только, ради бога, ни слова! Ни единого слова! Знаете, я и сама-то услыхала об этом от фрау Цвечкенмаерки. Она каждый день ко мне под вечер заявляется. Насела на меня так, что я, хочешь не хочешь, должна была слушать... А она обязательно все перепутает... Поэтому я и на десятую долю ей не верю.
— Не беспокойтесь, голубушка, знаю я, что такое тайна,— говорит Пела, провожая госпожу Габриэллу, которая мгновенно исчезла во. мраке, проклиная «ссору», из-за которой теряются нижние юбки и панталоны. Вслед за ней тут же отправилась по соседям и невестушка Пела. В дома она не входила, а останавливалась у калиток, сзывала хозяек, служанок и делилась с ними новостью. В первых трех местах она сказала, будто повреждение нанесено крюком, а в двух других впопыхах ошиблась и сказала, что железными вилами.
Госпожа Габриэлла легко и уверенно неслась по улице; в четвертом квартале она встретилась опять с фрау Цвеч-кенмаеркой, в пятом — с гречанкой Сокой, в шестом — с супругами нотариуса и кассира, а в седьмом — с госпожой аптекаршей. И эти пять энергичных женщин разнесли, подобно женам-мироносицам, весть о страшном утреннем происшествии быстрее, чем если бы все село было опутано густой телеграфной сетью. Этому способствовало еще то, что в этот день, 29 сентября, был женский праздник Кири-яка-отшельника, который праздновался в селе с тех пор, как двадцать с лишним лет тому назад, в этот день, одну женщину хватил за корытом удар. Все самым настоящим образом сбились с ног, бегая из улицы в улицу. Даже госпожа аптекарша, поначалу стеснявшаяся принять в этом участие, потому что смешно коверкала сербские слова,— даже она в конце концов ревностно взялась за дело.
Как комок снега, маленький и неприметный, катясь с горной вершины, превращается у ее подножия в огромную лавину и погребает под собой целые дома, так и эти толки, возникшие утром, разрослись к вечеру до того, что просто погребли дома попа Чиры и попа Спиры! К ночи в том конце села, где продают из-под полы табак и где не считается грехом изувечить или даже убить податного инспектора, там, где в первую очередь разыскивают и чаще всего находят украденные в селе вещи,— в этом вот конце передавались в тот день вечером уже невероятные истерии, даже сущие басни, притом с мельчайшими подробностями. Поэтому автору приходится ограничиться сообщениями вышеупомянутых дам, а все прочие, принесенные с сельской околицы, только отметить, ибо самым достоверным источником сведений о данном происшествии является пономарь Аркадий; источник же этот весьма скуден и преждевременно выдал бы автора. Он (то есть Аркадий) стоял у дверей и слушал, пока попы ссорились в комнате, но как только дело у них дошло до драки, он убежал на колокольню, дабы не очутиться в щекотливом положении свидетеля. Фама кружилась по селу со всеми своими прикрасами — ядреная, грузная фама, тучная фама, тучнее, чем обе попадьи, взятые вместе.
Потому-то и докатилась эта весть до окраины села в таком преувеличенном виде. Там рассказывали, будто преподобные отцы подрались еще в Темишваре, но их быстро разняли, и они якобы затаили злобу, поняв, что на чужих людях у них нет такой свободы действий, как в своем селе. Поэтому, едва приехав домой, попы схватились на следующий же день. Отправляясь на свидание, тот и другой якобы запрятали под рясу по бруску, чтобы объясниться как следует, по старинке, как полагается мужчинам. Слово за слово,— продолжал свой рассказ Рада Чилашев,— и, право слово, дело дошло до крайности. Поп Спира как-то избежал удара, выбив у попа Чиры из рук брусок, но хватил его так неудачно, что свернул ему нижнюю челюсть на спину так, что цирюльник Софра лишь с большим трудом вправил ему челюсть на прежнее место. Ну а зубы — поминай как звали! Поп Чира поклялся, что если останется жив, то не успокоится до тех пор, пока не снимет у попа Спиры усы и бороду, чтобы того нельзя было отличить от католического священника! Два ланаца лучшей своей земли пускает в продажу и даже стряпчего нашел,— будет вести процесс, пока хватит казны и земли. И говорят, будто ему уже передали от владыки, чтобы не беспокоился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32