— Ну что опять стряслось?
— Да вот после того вечера мечет на нас Сида громы и молнии. Сквозь землю готова я провалиться перед этим молодым человеком! Больше всего перед ним стыдно!
— Ого! Это уж серьезное что-то!
— Таких издевательств мы тут натерпелись — и во сне не приснится. В жизни бы не поверила, если бы кто раньше сказал, что дело может дойти до этого.
— А что же тот мужлан думает? — спрашивает уже довольно раздраженно поп Чира.
— Вот это больше всего меня и огорчает! Напустил на нас эту бестию, а сам скрылся — уехал неведомо куда, оставив на нее дом.
— Но ты мне все толком не скажешь. Что же она делала?
— С тех пор как ты отправился в эту злосчастную поездку,— начала матушка Перса, усевшись в старое кресло,— ни я, Чира, ни Меланья не знали покоя ни днем, ни ночью. Говорю тебе: ни днем, ни ночью не было покоя от их выходок. Не успеет кончиться одно, начинается другое... без передышки... Додумались днем ставить перед домом веялку и веять пшеницу: летит полова, пыль столбом, будто мало ее и без этого, а ночью, Чира, какие-то волынщики, трубачи да домбристы, кавалеры да серенады, словно мы на «Тиса парту» попали, ей-богу!
— Ого! Час от часу не легче!
— А ты что думаешь! Целый божий день скрежещет это проклятое решето, несется полова в нашу сторону, невозможно на улицу выйти из-за пылищи. А по ночам целыми оравами разгуливают кто с трубой, кто с шарманкой — вся улица глаз сомкнуть не может.
— А ты чего язык на привязи держала, почему не ска-залэ, что они не одни на этой улице живут?
— Так именно я и сделала! И думаешь, помогло? Послала Эржу растолковать ей, что не годится выносить на улицу веялку, есть у них двор, что твое поле; грохочет, мол, на всю улицу, оглохли все. Уж она бесновалась, уж она орала, прямо я думала, удар ее хватит. Скачет, точно гуттаперчевая. И, дрянь этакая, бестия, аспид проклятый, василиск, передала с Эржей: «Кланяйся, говорит, своей уважаемой тейшасонке 2, и пускай она не сует свой нос в мое хозяйство; кому бог дал пшеницу, тот и веет. Так ей, говорит, и передай, что я ей кланяюсь!» Да чуть было нашу Эржу, бедняжку, за здорово живешь не поколотила.
— Вот это мне нравится! — сердито заявляет поп Чира. А попадья норовит подлить масла в огонь гнева преподобного отца и продолжает:
— Мало того! «Пусть, говорит, присматривает она,— то есть я чтобы присматривала,— пускай смотрит,— передает она мне через Эржу,— за своей принцессой...— за нашей, значит, за Меланьей...— пусть смотрит за этой своей Геновефой, пока сельские парни не стали о ней по улицам частушки распевать!»
— Ого! — рявкнул поп Чира, и брови у него полезли под самую скуфейку.— Ого!
— Подумай только, пожалуйста, какова подлость и каково нахальство этого аспида,— осмелиться сказать такое мне! Она, видите ли, будет оберегать мой дом; она — и мой дом! Но и я в долгу не осталась, ответила ей как следует,— с блаженной улыбкой говорит матушка Перса.— Вместе с приветом послала ей совет: получше приглядывать за своей тетехой, не сбежала бы, мол, с каким
1 То есть берег Тисы, собственно та сторона города, которая прилегает к Тисе и населена мадьярами; вследствие этого ночью она значительно оживленней, чем днем. {Прим. автора.)
2 Молочница (венг.),
сиволапым из тех, что пляшут на перекрестках в коло.
— А-а-а! Ну, это уж они через край хватили! Так больше не может продолжаться, нельзя этого терпеть.
— Вот завтра полюбуешься! Наверняка опять подымут грохот на всю улицу. А господин Пера с тех пор форменным образом отвернулся от нас, редко, редко когда заглянет. Выйдет, несчастный, с Меланьей прогуляться перед домом и не может и словом перекинуться из-за проклятого решета!.. Горе одно. Вот сам увидишь!
— Ну, это еще как сказать! Пускай только попробуют! — гневается поп Чира.
— Да... сейчас, по-моему, самое время, чтобы ты, как отец... будь я на твоем месте, всегда это твержу, я бы уж...
— Ну, довольно, довольно! Сам знаю, что нужно делать! — сердито оборвал ее поп Чира.— Уж я его отчитаю...
— Непременно отчитай, да как следует,— подзуживает матушка Перса.— Эх, мой бы язык тебе занять!
— И еще как отчитаю! Куда это годится! Соседи мы и священники — и такую вражду развели! Чем виноват я или моя дочь?
— Или я? — подхватила матушка Перса.— Ведь он первый подцепил его и затащил к себе в дом.
— Ну и не выпускал бы из рук.
— А к девушке, как говорится, пути никому не заказаны.
— Дитя он малое, что ли, не знает, чего хочет!
— Или опекун ему требуется, опекать его?
— Все ему выложу! До чего дошло, прошу покорно,— в собственном доме человеку нет покоя! — негодует поп Чира и принимается сердито разгуливать по комнате.
— А попрекать начнет, скажи ему: всякий, мол, по себе выбирает; у молодого человека, скажи, есть голова на плечах, он сам видит и разумеет, где апельсин, а где свекла.
— Не беспокойся! Заткну ему глотку, на всю жизнь этот диспут запомнит.
— Можешь ему еще сказать, что поздно спохватился. Молодой человек уже говорил со мной, да и Меланья мне призналась... С этим покончено... И все это сейчас ни к чему.
— Не беспокойся. Приглядывай за кухней и положись на меня. Завтра, кстати, мы и без того должны с ним встретиться — обсудить кое-какие дела нужно.
На следующий день преподобные отцы встретились и беседовали довольно долго. Поздоровались, разумеется, холодно. Бывало, непременно справятся о здоровье, хотя оба дальше своей улицы и шагу не ступили, а теперь, воз-вратясь из поездки, ни тот, ни другой и словом об этом не обмолвились! Разбирают служебные дела молча и даже глаз друг на друга не подымают, а если приходится сказать что-нибудь, так говорящий уткнется в написанный акт, или вертит карандаш, или вставляет в ручку перо, или еще чем займется, лишь бы не остаться без дела. Наконец с делами было покончено, и уже казалось, что поп Чира, передумав, не затеет неприятный разговор и они мирно разойдутся. Поп Спира уже взял было свою трость и шляпу и, поглаживая ее рукой по ворсу, собрался уходить, как вдруг поп Чира его окликнул:
— Вот что... отец Спира, хотелось бы еще кое о чем с вами поговорить, если, так сказать, с вами вообще можно разговаривать.
— Вот как! Что это на вас накатило, уважаемый сосед? С каких это пор со мной нельзя разговаривать, дорогой сосед и коллега?
— Да... не знаю, видите ли,— произнес поп Чира, поднимая брови, и две строгие морщины залегли около ноздрей,— туда ли я адресуюсь и стоит ли вообще, так сказать, с вами говорить?
— Как-то странно вы это «с вами» произносите!.. Вы, надеюсь, собираетесь обсудить со мной дела нашего прихода? Если так, то я к вашим услугам... не с моей же Сидой вам о них толковать.
— Хорошо, что не сказали: «с моей Жужей»!
— И это вполне бы вам под стать было, если только она...
— Ого! — воскликнул поп Чира.
— Вот вам и «ого»! — сказал поп Спира и поставил палку обратно.
— О семейных делах хотел бы я с вами поговорить, господин сосед, о семейных... если вы, так сказать, не имеете ничего против.
— Пожалуйста, сделайте милость! Начинайте,— процедил поп Спира.— А то с такими предисловиями его же царствию не будет конца.
— Да... видите ли, честнейший отче Спиридоний, все не могу решить, стоит ли с вами начинать разговор, поелику не знаю, кто у вас глава в доме, вы или о н а... эта ваша... ваша супруга?
— Ну, я, конечно... я, пречестнейший отче Кирилл! А чего бы вы хотели? Что это вы все ходите вокруг да около, точно кот подле горячей колбасы?
— Ну, раз вы глава в доме, как изволите утверждать, то я хотел бы... чтобы вы снизошли к моей просьбе и приказали этим там... этим вашим... оставить мой дом в покое. У меня, знаете, нет никакой охоты ни заводить с вами с с о -р у, ни вмешивать в это дело епархию. Вот что я хотел вам сказать. Я требую,— поп Чира возвысил голос, словно диктовал урок,— требую в дальнейшем, чтобы никто не нарушал тишины перед моим домом, отче Спиридоний...
— А по мне, отче Кирилл,— прервал его поп Спира,— сделайте одолжение, хоть на голове стойте перед домом, если вам заблагорассудится!..
— Для веялки существует двор,— продолжал поп Чира.— Нельзя выносить ее на середину улицы, это не ваше поместье... Невозможно ни постоять, ни прогуляться перед собственным домом из-за грохота, пыли да половы этой...
— Я веду свое хозяйство, как умею!
— Да! Вы ведете хозяйство, как умеете, ваша супруга — как она умеет, а ваша обворожительная доченька опять-таки — как она умеет! Кто днем, кто ночью! Потому и приходится порядочным соседям выселяться из-за этого вашего хозяйничанья.
— Ого-го! Ну, вы уж, господин Чира, слишком этак...
— Да, мы этак, а ваш дом итакиэтак.
— Ого! — воскликнул удивленно и обиженно поп Спира и положил шляпу.— Ну, ладно, лишь бы в а ш дом служил примером для села.
— А, ей-богу, так оно и есть.
— Еще бы, есть чем похвастать, как кошке обожженной лапой!
— Только уж не с вашего дома пример брать!
— Да вам и не придется больше: я запретил вчера моей Юце принимать ваших в доме, а тем более появляться у вас. Надеюсь, барышня Меланья пощадит нас.
— Не придет, не беспокойтесь, даже если позовете.
— Ну, конечно! У нее и дома развлечений довольно. Слава богу, тот безьыходно торчит у вас. А в самом деле, уважаемый сосед, давно ли стали вы квартиры сдавать и постояльцев держать? — спросил поп Спи*ра.
— Что ж, однако, он приходит только дне м... и при старших!.. А у вас «всё в темноте, чтоб не быть беде!», как в деревнях поют.
— Это ложь! — рявкнул поп Спира.
— Пожалуйста, спросите у сторожа Ничи... Он, как вам известно, хорошо осведомлен о подобных вещах.
— Ого! — крикнул поп Спира.
— Можете кричать «ого» сколько вам вздумается, но это так. Порядочному человеку нельзя проветрить комнату из-за шума и музыки, вся улица вверх дном!
— Э-э! Это уж вы чересчур хватили, господин сосед! — вскипел поп Спира, который, казалось, только сейчас понял значение едких слов попа Чиры.— Объясните, пожалуйста, кого вы имеете в виду, когда так говорите?
— Да вашу красавицу дочку,— язвительно бросает поп Чира,— вашу Юцу... дай ей бог здоровья!
— Господин Чира,— властно загремел поп Спира,— оставьте в покое мою дочь! Не смейте болтать о ней! Оставьте ее в покое!
— Пусть она оставит в покое мой дом, вернее сказать — пускай оставит в покое сельских парней, тогда и мой дом будет в безопасности!
— А какое это имеет отношение к вашему дому?
— А такое, что на улице покоя нет от ночных серенад, оглохнуть можно от труб.
— Разве мой дом один на улице?!
— Тогда, значит, они поют серенады бабке Тине?!
— Э, нынешняя молодежь слепа, все возможно.
— Если это относится к бабке Тине, то почему ваша Юца, ваша невинная и кроткая доченька, сидит у окошка? Астрономией, что ли, увлеклась, звезды считает,— язвит поп Чира,— или гадает, быть ли войне и кому всыплют палок?
— Быть войне — быть и палкам! — взревел поп Спира, словно дикий зверь, и бросился на противника.
Что пороизошло в следующее мгновение, читатель узнает в следующей главе от одной особы, отлично и во всех деталях осведомленной об этом происшествии.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
содержащая рассказ, или, вернее, сообщение барышни, или госпожи Габриэллы, которая всегда и обо всем превосходно осведомлена и знает до мельчайших подробностей, где и что произошло в селе (а также и то, чего никогда не происходило), и которая, имея достаточно свободного времени, выполняет, к всеобщему удовольствию, роль сельского «Тагеблата» и даже «Интересантблата» 1
Вышеописанный разговор между попами состоялся примерно часов в девять утра. В тот же самый день, после полудня, об этом происшествии поползли странные и невероятные слухи.
«Ежедневная газета», «Занимательная газета» (нем.).
А к вечеру о нем знало уже все село, и событие в подробностях обсуждалось во всех домах и справа и слева от Большой улицы. Все это благодаря барышне Габриэлле. В селе она была своего рода законодательницей мод. Господа называли ее «сельским телеграфом», а крестьяне — «сельским глашатаем», и окрестили ее не просто так, с бухты-барахты, а потому что и в самом деле она походила и на то и на другое. Что бы ни произошло в любом уголке села — хорошее или дурное, прекрасное или отвратительное,— слух об этом мгновенно разносился по всему селу, от мельницы Шваба до ярмарочной площади и дальше. Расширению поля деятельности Габриэллы по собиранию и распространению новостей способствовало хорошее знание немецкого языка, а также ее неразрывная дружба с госпожой Цвечкенмаеркой, местной повивальной бабкой, к которой она являлась ежедневно с вязанием в корзинке на чашку кофе. Здесь они обменивались новостями, чтобы потом весьма добросовестно и ревностно разнести их по всему селу.
Которая из них первой проведала о вышеизложенном потрясающем происшествии, автор затрудняется сказать, потому что каждая присваивала эту заслугу себе, утверждая, будто первой узнала именно она и рассказала подружке. Итак, сейчас же после обеда госпожа Габриэлла (прошу прощения у читателей, что называю ее то барышней, то госпожой, но и в селе на этот счет постоянно ошибались) взяла корзинку, положила в нее вязанье и понеслась по улицам, забегая по порядку во все дома. Первым долгом, конечно, заглянула к супруге господина нотариуса, ибо в соответствии с табелью о рангах посещала сначала чиновничьи дома, потом купеческие, а потом уже ремесленников и прочих.
— Ах, пардон, извините! Обедайте, обедайте! — говорит барышня Габриэлла, входя в дом нотариуса.— Я зайду попозже.
— Ничего, ничего! — говорит супруга господина нотариуса.— Мы сегодня что-то запоздали с обедом, извините и вы! Жаль, не пришли пораньше, уха была прекрасная.
— Что вы, что вы,— жеманится госпожа Габриэлла,— повторяю, я могу зайти чуть попозже! На моих стенных часах уже два пробило.
— И они вас не обманули,— говорит супруга нотариуса,— это мы промешкали сегодня, а в других домах, конечно, уже давно отобедали.
— Где как, право же! Как у кого! — радостно заявляет Габриэлла.— В доме его преподобия господина Чиры, полагаю, не до обеда...
— Господина Чиры?! — с любопытством спрашивает хозяйка и сразу становится заметно приветливей.— А что там произошло, дорогая?
— Неужели не слыхали?
— Нет, милая! Да располагайтесь, пожалуйста, будьте как дома...
— Так-таки ничего не слыхали? Ровно ничего?! Возможно ли это? — допытывается Габриэлла, снимая платок.— А я-то прибежала послушать: супруга чиновника, думаю себе, лучше всех знает; не на сельских же кумушек полагаться, гнедиге х.
— Решительно ничего, моя милая! Живу как в пустыне.
— Да это просто невероятно! Дас ист унмеглих! 2 Все село только об этом и судачит.
— А ты, Кипра, слышал что-нибудь? — обращается хозяйка к мужу.
— Я... ровным счетом ничего,— отвечает господин нотариус.
— Эх, мой супруг — чиновник с головы до пят,— восклицает в отчаянии дородная супруга,— у него дурное правило: ни во что не вмешиваться и ничего мне не рассказывать!.. О всех происшествиях узнаешь через десятые руки!
— Да что вы говорите, сударыня?!
— Кроме шуток! Ну, пожалуйста, не стесняйтесь.
— Прошу вас, прошу вас... без всяких церемоний... забудьте обо мне! Я вот устроюсь здесь, на диване! — говорит Габриэлла, опускаясь на стоящий в глубине комнаты диван, и вынимает свое вязанье.
— Ах, нет, нет,— протестует хозяйка.— Садитесь, милая, сюда, с нами. Не угодно ли кусочек дыни — такая, знаете, сладкая, словно она не на огороде выросла, а кондитер ее сделал.
— Разве самую малость, чтобы только не огорчить вас отказом! — говорит Габриэлла и откладывает вязанье.
— Ну, что же, дорогая, что у них случилось? — спрашивает супруга господина нотариуса.
— Прохожу это я мимо вашего дома и думаю: зайду-ка я к ним — наверняка господину нотариусу все известно... А вы, оказывается, и не слыхали? Меньше моего знаете!
— Прошу вас.
1 Милостивая сударыня (нем.).
2 Это невозможно! (нем.).
— Да и много ли сама-то я знаю? Услыхала и просто ушам своим не поверила... а сплетни я ненавижу пуще дьявола... Вы, слава богу, меня знаете... не люблю, чтобы потом попрекали...
— Верю, дорогая, я ведь и с а м а такая.
— Знаю, знаю, можете мне об этом, гнедиге, не говорить.
— Ну, расскажите, что знаете, милая, только то, что знаете! — настаивает хозяйка.— Не хотите ли сахарком посыпать дыню? Разные вкусы бывают. Вот мой Кипра любит посыпать дыню перцем или нюхательным табаком.
— Спасибо, гнедиге, дыню я люблю натуральную, без всего; и на лицо, кроме рисовой пудры, чтоб не обветривалось, ничего не кладу.
— Да вам и не нужно! Такая кожа!
— Итак, слушайте!.. Но, пожалуйста, дорогая, пусть это останется между нами. Бог знает, все ли тут правда, а мне не хотелось бы...
— О, конечно, само собой разумеется!.. Если вот эта рыба заговорит,— заявляет хозяйка, указывая на хвост сома на столе,— то заговорю и я. Итак?
— Итак, слушайте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32