Втроем они одолели Назима, подтащили и привязали к столбу, к которому на току обычно привязывают быков.
— Пусть немного поест солнца, ум у него прояснится! — отдуваясь, издевательски произнес Джобир.
Жена Назима подняла крик, ругая Джобира, возопила о помощи. Ближние и дальние жнецы, наблюдавшие эту сцену, оторвались от работы, подошли, окружили Джобира и его молодчиков.
— Слушай, брат Джобир! — сдерживаясь, вежливо попросил один из них.— На этот раз ты уж прости его грех, он больше не будет.
— Прости его! — поддержал другой.— Ну чего там скандалить: его дети голодные. Ну, чего тебе стоит?
Поддержали говорящих и другие жнецы. Но Джобир остался непреклонен.
Подошел Восэ, жавший свою пшеницу дальше других. Его загорелое лицо, покрытое капельками пота, было мрачным.
— Развяжи ему руки! — спокойно сказал он сборщику, показывая на палимого солнцем связанного Назима.
— Не развяжу! — угрожающе буркнул Джобир.— Он, негодяй, сорвал печать!
— Развяжи! — медленно, с металлом в голосе, повторил Восэ.
— Ты не вмешивайся, Восэ! — произнес Джобир. Или ты забыл о прошлогоднем взыске? Может быть, напомнить тебе?
В тоне Джобира звучала насмешка. Глаза его выражали презрительность и угрозу.
Восэ решительно подошел к Назиму и стал развязывать ремень от лошадиного оголовья, которым были крепко стянуты руки Назима. Джобир, пойдя за Восэ, схватил его за руку:
— Восэ! Не зли меня!
— Отойди! — произнес Восэ.
— Не выводи меня из себя, говорю!
— Милость бога на мне! — едва слышно прошептал Восэ, желавший сдержать свой гнев, но Джобир, вызывающе глядя в глаза Восэ, еще крепче сжал его руку. Назим вдруг с силой пнул Джобира ногой. Выпустив руку Восэ, Джобир схватился за свою плеть, в ярости размахнулся, чтобы во всю силу нанести удар по голове Назима, но Восэ успел сжать руку Джобира так, что он выпустил плеть.
Окружающие молча смотрели на вспыхнувшую драку. Сцепившиеся свалились на солому, их халаты превратились в клочья. Восэ выбил Джобиру зуб, и у того изо рта потекла кровь. Окровавлен оказался и нос Восэ... Теперь жнецы попытались растащить дерущихся, но те, будто объятые бешенством, вертелись так, что к ним нельзя было подступиться. Когда же развязали руки Назима, то и он бросился на сборщика. А на него в свою очередь наскочили, подмяв под себя, подручные сборщика...
Если б в эти минуты со стороны селения не приблизилась группа всадников, то неизвестно, чем кончилась бы свалка. Подскакав к току, всадники растащили дерущихся. Всадниками оказались амлякдар Абдукаюм, приближенные нового правителя бекства Мирзо Акрама и шесть сопровождавших их солдат, еще некий бай, Алайкбахш из Бальджуана, и староста селения. Вслед за ними на ослах приехали священнослужители ближайшей мечети, чтобы получить причитающуюся им долю зернового сбора, и сельские ремесленники: кузнец, медник, плотник, починщик посуды...
Сборщик передал амлякдару происшедшее, объявив зачинщиками драки Восэ и Назима.
— Итак, ты опять проявил непокорность? —»обратился к Восэ амлякдар.— В прошлом году избил моего сборщика, но я тебя тогда пожалел ради памяти твоего отца, уважаемого человека. Но будет несправедливо, если теперь я не накажу тебя за твое безобразное поведение!
По знаку амлякдара Восэ был схвачен солдатами, привязан к тому же столбу, к которому привязывали Назима.
Абдукаюм заявил, что, как только он разберется с делом Назима, Восэ будет отведен в Ховалинг, а оттуда в Бальджуан, к почтеннейшему правителю бекства Мирзо Акраму. Как ни шумели крестьяне, крича, что Восэ неповинен, проку от их шума и криков не получилось.
Что касается Назима и якобы расхищенного им урожая, то приговор по только что возникшему делу был отложен: амлякдар прежде всего был заинтересован во взыскании с него налога. Крестьяне примолкли: каждому хотелось поскорее узнать о размере налога в нынешнем году.
О поземельном налоге этого года ходили разные слухи. Одни говорили, что при взыскивании к налогу этого года будет прибавлен тот, что не был взят за три предшествовавших голодных года. Другие утверждали, будто новый эмир велел бекам не облагать голодавших крестьян за те три года, милость эмира-де столь велика, что даже «несправедливый сбор» — «нохакона» — с нынешнего года отменен навсегда. Вопреки пословице: «Новый правитель — новая беда и новое притеснение», некоторые надеялись, что, исправляя бесчинства отца, молодой эмир «сделает хоть шаг по дороге справедливости».
Уповая на справедливость, в ожидании обнародования нового закона о податях и налогах, большинство крестьян не торопилось с обмолотом хлебов. Только подобные На- зиму бедняки-одиночки обмолотили и сложили в кучи свою пшеницу.
Поднявшись на стременах, не слезая с коня, амлякдар Абдукаюм объявил, что, по указанию эмира и правителя Бальджуана, поземельный налог будет взыскан не только за этот, но и за три предшествовавших года. И что этот налог и здесь, в Бальджуане, и в Гиссаре, и в Кулябе, и в других бекствах должен быть выплачен деньгами — из расчета по четырнадцать тенег за меру зерна. Такова, дескать, государственная цена пшеницы, пусть и не совпадающая с. рыночной...
Высказанное ленивым скрипучим голосом изъявление эмирской воли потрясло крестьян. Как говорят, «рассудок вылетел из головы, а из печени исторгся вопль!» У несчастного Назима сразу ослабли ноги, и он сел на землю. А привязанный к столбу Восэ закричал:
— Эй, народ, не соглашайся! Открой свои глаза! Они всех нас уморят голодом!
За этот дерзкий выкрик Восэ тут же получил от солдат несколько безжалостных ударов плетьми. Затем солдаты набросились и на зашумевших крестьян, часть из них разогнали, других «успокоили» ударами плетей и ружейных прикладов.
Амлякдар распорядился разделить урожай Назима. Подручные Абдукаюма отделили от кучи зерна долю сборщику, долю мулле, сельскому плотнику и кузнецу... Все эти доли были тут же ссыпаны в услужливо подставленные мешки... Остаток зерна определен на глазок меньшим по весу, чем его было на самом деле, и Назиму приказали в ту же минуту продать этот остаток скупщику зерна, ростовщику Алайкбахшу, по четырнадцать монет за каждую меру. Деньги от скупщика получил амлякдар и зачел их в погашение долга Назима. Денег для погашения всего долга, конечно, не хватило: Назим остался должен казне правителя сто семьдесят тенег... Когда охвативший руками голову Назим остался один, от его пшеницы на току не оказалось и зернышка...
...В ховалингской тюрьме на ноги Восэ были надеты колодки. Эта тюрьма — сырой и темный подвал — находилась под амбаром с зерном, внутри крепости, где жил
амлякдар.
Арестанты обычно не оставались здесь больше двух- трех суток, Восэ тоже предстояло быть переведенным в Бальджуан. А что уж там, в центре бекства, будет сделано с ним высоким правителем, никому здесь, в Ховалинге, не могло быть известно. Сгноит ли в своей тюрьме или отправит в Гиссар, где по приказу кушбеги виновный будет казнен,— кто знает? На все воля правителя! Если уж захочет проявить милосердие, то заставит избить арестанта палками или кожаной плетью и затем отпустит...
Так Восэ опять попал в руки Мирзо Акрама — ныне правителя Бальджуана. «Цить моей жизни и смерти — в горсти его желания! — размышлял в горести своей Восэ.— Не забыл он, конечно, скандала в Каршах, считает, наверное, что я черню его имя среди людей. Не удивительно будет, если он решит меня уничтожить».
Утром, на второй день, по приказу Абдукаюма, два солдата — один с ружьем, другой с саблей — погнали Восэ в Бальджуан. Первый ехал верхом впереди шагающего кого жеребца, но тут же был сброшен им, в гневе резко вскинувшим задние ноги.
После этого юноши вперед вышел какой-то хромой мужчина.
— Ты? С хромой ногой? — насмешливо сказал солдат.— Ну что же, попробуй!
Хромец оказался ловким и сильным, легко сел верхом, но жеребец, закрутившись волчком через минуту сбросил и его. Толпа галдела, шумела...
— Эй, вы! Кто еще есть? — прокричал на всю площадь солдат.
Бек негромко что-то сказал ему, и тогда солдат возглас сил еще:
— Всякий, кто усмирит этого дьявола, получит не только одежду, а еще и полсотни монет!
Судя по всему, под воздействием кумыса даже скупец может оказаться щедрым.
Так подумал Восэ. И, словно почувствовав его взгляд, Мирзо Акрам, повернувшись к реке, заметил на прибрежном бугре своего бывшего коновода. Лицо бека выразило удивление: Восэ ли это или кто другой?.. Конвоиры, увидев, что правитель всматривается в них и их арестанта, смутились было, но тот, кто был с ружьем, спрыгнув со своей лошади, бегом поспешил к правителю:
— Слава достойному! Мы этого мужлана привели по приказу управителя Ховалинга. Он на току избил сборщика податей, скандалил с самим амлякдаром. Вот это письмо к вам, достойный, от амлякдара.
Солдат протянул Мирзо Акраму письмо, тот, не читая, отдал его своему прислужнику и сделал знак, чтобы конвоиры подвели к нему арестованного.
Представ перед стременем бека, Восэ отлично понял, что Мирзо Акрам узнал его и лишь притворился незнающим. Может быть, он не хотел показать перед приближенными, что знаком с этим оборванцем, мокрым с головы до ног, представшим перед ним со связанными руками. Он старался не встретиться взглядом с Восэ и тихо сказал своему прислужнику:
— Если он укротит коня, я прощу его.
Мирзо Акрам не спросил, не приказал спросить своего служителя, хочет ли и может Восэ укротить коня. Он помнил по Каршам наездническое искусство своего прежнего табунщика.
Служитель во всеуслышанье отчетливо произнес:
— Если ты сумеешь укротить этого жеребца, высокопочтенный правитель наш простит твой грех и ты будешь освобожден!
Восэ не заставил себя долго думать:
— Хорошо. Согласен.
Ему развязали руки. В толпе послышались возгласы восхищения. Люди превратились в глаза и уши, приковались взглядами к Восэ.
А тот, разминая плечи и руки, подошел к норовистому, готовому вновь взъяриться коню, прошептав про себя: «Бог мой, помоги, не осрами меня!» Стащил с ног свои мокрые сыромятные сапоги, встал на камень.
Когда гарнизонный солдат с устрашающим видом приблизился, ведя крепкой рукой коня, Восэ одним прыжком оказался на спине животного, испуганно прянувшего в сторону.
Жеребец в бешенстве пересек площадь с такими выкрутасами, что никакому человеку, казалось, немыслимо усидеть на нем. В остервенении жеребец крутился, лягаясь, прыгал с задних ног на передние, вставал на дыбы, вскидывал круп так, чтобы всадник перелетел через его голову. Выворачивая шею, он пытался укусить крепко охватившие его бока ноги всадника... Однако, почти распластавшись, Восэ намертво вцепился руками в гриву дикого животного, как клещами сжимал ногами его бока, не давая коню совладать с собой. Мгновениями, невольно отрывая от крупа свои ноги, Восэ, казалось, летел над конем, уже .покрывавшимся пеной, и наконец заставил его вновь промчаться напрямки через площадь, выскочить на каменистую дорогу и, стремглав прыгая через камни, постепенно покориться воле укротителя.
Зрители с восторгом вопили и кричали, как будто стремясь вновь раздразнить коня, но всем уже было ясно: этого человека коню не сбросить.
Жеребец, поняв, что всадник упрям, настойчив и безбоязнен, что никакие увертки не помогут, .возвращался на площадь ровной, спокойной рысью и под конец перешел в шаг. У него уже не было ни сил, ни желания мчать через камни наметом, карьером, галопом,— человек оказался сильнее его.
Восэ еще крепко держался за гриву, но повод держал свободным. Только теперь он приглядывался к той камедиетой тропе меж деревьями, по которой мчался от крепости, и удивлялся, как в бешеной скачке уцелели и он и конь и как далеко — версты за две — умчался.
Когда Восэ удалился из крепости и видна была лишь пыль, поднявшаяся из-под копыт коня, кто-то в толпе крикнул: «Сбежал! Молодец!» То же самое подумали и некоторые приближенные Мирзо Акрама. И хотя правитель не верил, что Восэ вздумает бежать («Он знает, что освободится, чего же ему убегать?»), все же велел миршабу послать вдогонку Восэ конных стражников.
Они не проскакали и одной версты, как из-за холма показался неторопливо едущий им навстречу Восэ... Взмыленный, покоренный им жеребец, однообразно мотая головой, шел ровным шагом...
У подножья крепости толпа народа встретила Восэ дружными возгласами одобрения. С лица, по шее и по волосатой груди Восэ струился пот. Лицо его было серьезно. Ни на кого не обращая внимания, он подъехал к группе сидевших в седлах чиновников, спрыгнул на землю, вручил повод гарнизонному солдату.
Мирзо Акрам подал знак своему служителю, тот подошел к Восэ:
— Да благоволит к тебе бог! Ты в самом деле отважный человек, молодец! Достойный повелитель простил твой грех, ты теперь свободен!
Восэ должен был поблагодарить Мирзо Акрама, поклониться ему, но, ничего не сказав, он отошел в сторону, взял свои сыромятные сатюти, лежавшие на камне, всунул в них ноги и, выпрямившись, потуже стянул опояску.
Мирзо Акрам насупился, на его лбу собрались морщины.
Все молчали, ждали, что теперь будет. Ведь поведение Восэ оказалось вызывающе неблагодарным, неуважительным.
В действительности Восэ попросту не был в состоянии говорить, а когда наконец сообразил, что именно он должен сказать, то вернулся и остановился перед правителем:
— Почтенный! Теперь, коли я стал свободным, хочу вымолвить то, что думаю.
— Что же?
А то, правитель, что хотя вы и простили мне мою вину, но вам надо знать: я ни в чем не был виноват! Виноватым был амлякдар. Вы проверьте своих амлякдаров, ваших чиновников, правитель!
Люди, стоявшие на площади молчаливой толпой, вдруг зашевелились, стали перешептываться,— Восэ неожиданно затронул какую-то туго натянутую струну в сердце народа, и она зазвучала. А разозленному Мирзо Акраму представилось, будто сам черт говорит ему в ухо: «Прикажи сейчас же своим стражникам, чтобы взяли неблагодарного грубияна, повели, избивая, в тюрьму!» Однако он почему-то сдерживал свой гнев. Возможно, потому что, не заплатив в Картах Восэ за работу табунщиком, опасался услышать обвинения в жульничестве, какие Восэ мог бросить сейчас в толпу. Да и, вероятно, сообразил еще: наказать Восэ значило бы возбудить против себя народ,— на все бекство пошли бы разговоры о том, что жестокий правитель простил такому-то его вину, а затем за одно слово самооправдания бросил этого человека в тюрьму.
— Ну, в чем провинился амлякдар Абдукаюм? — с примерною выдержкой и спокойствием спросил Мирзо Акрам.
Восэ ответил:
— Провинностей у него много! Если на току десять мер зерна записать как пять мер, заставить бедного человека продать ниже стоимости свое зерно богатым, а потом и эти деньги взыскать с бедняка как налог, то разве это не преступление? Если подданных не считать людьми, бить, грабить, а их жен и детей уморить голодом, то и это разве не преступление, совершенное амлякдаром? Он виновен! Если эти дела — не преступление, не грех и не противоречат шариату, то виноваты мы, подданные, в том, что жалуемся на несправедливость. И тогда всех нас надо наказать, всех бросить в тюрьму! Амлякдар говорит: «Я действую по распоряжению бека, а бек действует по приказу эмира!» Так вот, правда или ложь эти слова? Неужели эмир и бек могут хотеть голодной смерти народа? Неужели им не нужны подданные? Но если так, если подданные умрут раньше богом предопределенной им смерти, то — спрашиваю — с кого тогда будут собирать налоги и подати бек и сам эмир? С кого будут взимать поземельный налог и налог со скота и с тягла? Кто будет выплачивать сбор с садов и огородов, и сбор за покосы, и сбор с мельниц, и базарный сбор, и сбор в пользу бека? И взыски, и пожертвования, и все другие поборы, все другое, чем держится эмирское государство, чем богаты и славны сам эмир и его сановники и чиновники? Вот, достойный правитель, мое заявление, исторгнутое мною из самих глубин души!
В то время, когда все более твердым голосом, увереннее и громче Восэ произносил эти — неслыханные в здешних местах — слова, через шуршащие воды Сурхоба переправились и присоединились к толпе около чайной десять или двенадцать человек верхом на лошадях и на ослах. Это были Назим, Назир, Касым, мулла Сафар и несколько жителей селения Дара-и-Мухтор. Мулла Сафар в те дни вернулся из Самарканда на свою родину, в Сари-Хосор. Они и Назир через Касыма узнали об аресте Восэ и вместе с его дара-и-мухторскими друзьями приехали в Бальджуан — узнать о нем и, если окажется возможным, выручить из тюрьмы, взяв друга под свое поручительство.
Сейчас, увидев Восэ свободным, да еще смело разговён ривающим с правителем, они и удивились и обрадовались. Один из односельчан, присутствовавший здесь, на празднестве, наблюдавший, как Восэ укрощал полудикого жеребца, коротко поведал приезжим обо всем, что здесь происходило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Пусть немного поест солнца, ум у него прояснится! — отдуваясь, издевательски произнес Джобир.
Жена Назима подняла крик, ругая Джобира, возопила о помощи. Ближние и дальние жнецы, наблюдавшие эту сцену, оторвались от работы, подошли, окружили Джобира и его молодчиков.
— Слушай, брат Джобир! — сдерживаясь, вежливо попросил один из них.— На этот раз ты уж прости его грех, он больше не будет.
— Прости его! — поддержал другой.— Ну чего там скандалить: его дети голодные. Ну, чего тебе стоит?
Поддержали говорящих и другие жнецы. Но Джобир остался непреклонен.
Подошел Восэ, жавший свою пшеницу дальше других. Его загорелое лицо, покрытое капельками пота, было мрачным.
— Развяжи ему руки! — спокойно сказал он сборщику, показывая на палимого солнцем связанного Назима.
— Не развяжу! — угрожающе буркнул Джобир.— Он, негодяй, сорвал печать!
— Развяжи! — медленно, с металлом в голосе, повторил Восэ.
— Ты не вмешивайся, Восэ! — произнес Джобир. Или ты забыл о прошлогоднем взыске? Может быть, напомнить тебе?
В тоне Джобира звучала насмешка. Глаза его выражали презрительность и угрозу.
Восэ решительно подошел к Назиму и стал развязывать ремень от лошадиного оголовья, которым были крепко стянуты руки Назима. Джобир, пойдя за Восэ, схватил его за руку:
— Восэ! Не зли меня!
— Отойди! — произнес Восэ.
— Не выводи меня из себя, говорю!
— Милость бога на мне! — едва слышно прошептал Восэ, желавший сдержать свой гнев, но Джобир, вызывающе глядя в глаза Восэ, еще крепче сжал его руку. Назим вдруг с силой пнул Джобира ногой. Выпустив руку Восэ, Джобир схватился за свою плеть, в ярости размахнулся, чтобы во всю силу нанести удар по голове Назима, но Восэ успел сжать руку Джобира так, что он выпустил плеть.
Окружающие молча смотрели на вспыхнувшую драку. Сцепившиеся свалились на солому, их халаты превратились в клочья. Восэ выбил Джобиру зуб, и у того изо рта потекла кровь. Окровавлен оказался и нос Восэ... Теперь жнецы попытались растащить дерущихся, но те, будто объятые бешенством, вертелись так, что к ним нельзя было подступиться. Когда же развязали руки Назима, то и он бросился на сборщика. А на него в свою очередь наскочили, подмяв под себя, подручные сборщика...
Если б в эти минуты со стороны селения не приблизилась группа всадников, то неизвестно, чем кончилась бы свалка. Подскакав к току, всадники растащили дерущихся. Всадниками оказались амлякдар Абдукаюм, приближенные нового правителя бекства Мирзо Акрама и шесть сопровождавших их солдат, еще некий бай, Алайкбахш из Бальджуана, и староста селения. Вслед за ними на ослах приехали священнослужители ближайшей мечети, чтобы получить причитающуюся им долю зернового сбора, и сельские ремесленники: кузнец, медник, плотник, починщик посуды...
Сборщик передал амлякдару происшедшее, объявив зачинщиками драки Восэ и Назима.
— Итак, ты опять проявил непокорность? —»обратился к Восэ амлякдар.— В прошлом году избил моего сборщика, но я тебя тогда пожалел ради памяти твоего отца, уважаемого человека. Но будет несправедливо, если теперь я не накажу тебя за твое безобразное поведение!
По знаку амлякдара Восэ был схвачен солдатами, привязан к тому же столбу, к которому привязывали Назима.
Абдукаюм заявил, что, как только он разберется с делом Назима, Восэ будет отведен в Ховалинг, а оттуда в Бальджуан, к почтеннейшему правителю бекства Мирзо Акраму. Как ни шумели крестьяне, крича, что Восэ неповинен, проку от их шума и криков не получилось.
Что касается Назима и якобы расхищенного им урожая, то приговор по только что возникшему делу был отложен: амлякдар прежде всего был заинтересован во взыскании с него налога. Крестьяне примолкли: каждому хотелось поскорее узнать о размере налога в нынешнем году.
О поземельном налоге этого года ходили разные слухи. Одни говорили, что при взыскивании к налогу этого года будет прибавлен тот, что не был взят за три предшествовавших голодных года. Другие утверждали, будто новый эмир велел бекам не облагать голодавших крестьян за те три года, милость эмира-де столь велика, что даже «несправедливый сбор» — «нохакона» — с нынешнего года отменен навсегда. Вопреки пословице: «Новый правитель — новая беда и новое притеснение», некоторые надеялись, что, исправляя бесчинства отца, молодой эмир «сделает хоть шаг по дороге справедливости».
Уповая на справедливость, в ожидании обнародования нового закона о податях и налогах, большинство крестьян не торопилось с обмолотом хлебов. Только подобные На- зиму бедняки-одиночки обмолотили и сложили в кучи свою пшеницу.
Поднявшись на стременах, не слезая с коня, амлякдар Абдукаюм объявил, что, по указанию эмира и правителя Бальджуана, поземельный налог будет взыскан не только за этот, но и за три предшествовавших года. И что этот налог и здесь, в Бальджуане, и в Гиссаре, и в Кулябе, и в других бекствах должен быть выплачен деньгами — из расчета по четырнадцать тенег за меру зерна. Такова, дескать, государственная цена пшеницы, пусть и не совпадающая с. рыночной...
Высказанное ленивым скрипучим голосом изъявление эмирской воли потрясло крестьян. Как говорят, «рассудок вылетел из головы, а из печени исторгся вопль!» У несчастного Назима сразу ослабли ноги, и он сел на землю. А привязанный к столбу Восэ закричал:
— Эй, народ, не соглашайся! Открой свои глаза! Они всех нас уморят голодом!
За этот дерзкий выкрик Восэ тут же получил от солдат несколько безжалостных ударов плетьми. Затем солдаты набросились и на зашумевших крестьян, часть из них разогнали, других «успокоили» ударами плетей и ружейных прикладов.
Амлякдар распорядился разделить урожай Назима. Подручные Абдукаюма отделили от кучи зерна долю сборщику, долю мулле, сельскому плотнику и кузнецу... Все эти доли были тут же ссыпаны в услужливо подставленные мешки... Остаток зерна определен на глазок меньшим по весу, чем его было на самом деле, и Назиму приказали в ту же минуту продать этот остаток скупщику зерна, ростовщику Алайкбахшу, по четырнадцать монет за каждую меру. Деньги от скупщика получил амлякдар и зачел их в погашение долга Назима. Денег для погашения всего долга, конечно, не хватило: Назим остался должен казне правителя сто семьдесят тенег... Когда охвативший руками голову Назим остался один, от его пшеницы на току не оказалось и зернышка...
...В ховалингской тюрьме на ноги Восэ были надеты колодки. Эта тюрьма — сырой и темный подвал — находилась под амбаром с зерном, внутри крепости, где жил
амлякдар.
Арестанты обычно не оставались здесь больше двух- трех суток, Восэ тоже предстояло быть переведенным в Бальджуан. А что уж там, в центре бекства, будет сделано с ним высоким правителем, никому здесь, в Ховалинге, не могло быть известно. Сгноит ли в своей тюрьме или отправит в Гиссар, где по приказу кушбеги виновный будет казнен,— кто знает? На все воля правителя! Если уж захочет проявить милосердие, то заставит избить арестанта палками или кожаной плетью и затем отпустит...
Так Восэ опять попал в руки Мирзо Акрама — ныне правителя Бальджуана. «Цить моей жизни и смерти — в горсти его желания! — размышлял в горести своей Восэ.— Не забыл он, конечно, скандала в Каршах, считает, наверное, что я черню его имя среди людей. Не удивительно будет, если он решит меня уничтожить».
Утром, на второй день, по приказу Абдукаюма, два солдата — один с ружьем, другой с саблей — погнали Восэ в Бальджуан. Первый ехал верхом впереди шагающего кого жеребца, но тут же был сброшен им, в гневе резко вскинувшим задние ноги.
После этого юноши вперед вышел какой-то хромой мужчина.
— Ты? С хромой ногой? — насмешливо сказал солдат.— Ну что же, попробуй!
Хромец оказался ловким и сильным, легко сел верхом, но жеребец, закрутившись волчком через минуту сбросил и его. Толпа галдела, шумела...
— Эй, вы! Кто еще есть? — прокричал на всю площадь солдат.
Бек негромко что-то сказал ему, и тогда солдат возглас сил еще:
— Всякий, кто усмирит этого дьявола, получит не только одежду, а еще и полсотни монет!
Судя по всему, под воздействием кумыса даже скупец может оказаться щедрым.
Так подумал Восэ. И, словно почувствовав его взгляд, Мирзо Акрам, повернувшись к реке, заметил на прибрежном бугре своего бывшего коновода. Лицо бека выразило удивление: Восэ ли это или кто другой?.. Конвоиры, увидев, что правитель всматривается в них и их арестанта, смутились было, но тот, кто был с ружьем, спрыгнув со своей лошади, бегом поспешил к правителю:
— Слава достойному! Мы этого мужлана привели по приказу управителя Ховалинга. Он на току избил сборщика податей, скандалил с самим амлякдаром. Вот это письмо к вам, достойный, от амлякдара.
Солдат протянул Мирзо Акраму письмо, тот, не читая, отдал его своему прислужнику и сделал знак, чтобы конвоиры подвели к нему арестованного.
Представ перед стременем бека, Восэ отлично понял, что Мирзо Акрам узнал его и лишь притворился незнающим. Может быть, он не хотел показать перед приближенными, что знаком с этим оборванцем, мокрым с головы до ног, представшим перед ним со связанными руками. Он старался не встретиться взглядом с Восэ и тихо сказал своему прислужнику:
— Если он укротит коня, я прощу его.
Мирзо Акрам не спросил, не приказал спросить своего служителя, хочет ли и может Восэ укротить коня. Он помнил по Каршам наездническое искусство своего прежнего табунщика.
Служитель во всеуслышанье отчетливо произнес:
— Если ты сумеешь укротить этого жеребца, высокопочтенный правитель наш простит твой грех и ты будешь освобожден!
Восэ не заставил себя долго думать:
— Хорошо. Согласен.
Ему развязали руки. В толпе послышались возгласы восхищения. Люди превратились в глаза и уши, приковались взглядами к Восэ.
А тот, разминая плечи и руки, подошел к норовистому, готовому вновь взъяриться коню, прошептав про себя: «Бог мой, помоги, не осрами меня!» Стащил с ног свои мокрые сыромятные сапоги, встал на камень.
Когда гарнизонный солдат с устрашающим видом приблизился, ведя крепкой рукой коня, Восэ одним прыжком оказался на спине животного, испуганно прянувшего в сторону.
Жеребец в бешенстве пересек площадь с такими выкрутасами, что никакому человеку, казалось, немыслимо усидеть на нем. В остервенении жеребец крутился, лягаясь, прыгал с задних ног на передние, вставал на дыбы, вскидывал круп так, чтобы всадник перелетел через его голову. Выворачивая шею, он пытался укусить крепко охватившие его бока ноги всадника... Однако, почти распластавшись, Восэ намертво вцепился руками в гриву дикого животного, как клещами сжимал ногами его бока, не давая коню совладать с собой. Мгновениями, невольно отрывая от крупа свои ноги, Восэ, казалось, летел над конем, уже .покрывавшимся пеной, и наконец заставил его вновь промчаться напрямки через площадь, выскочить на каменистую дорогу и, стремглав прыгая через камни, постепенно покориться воле укротителя.
Зрители с восторгом вопили и кричали, как будто стремясь вновь раздразнить коня, но всем уже было ясно: этого человека коню не сбросить.
Жеребец, поняв, что всадник упрям, настойчив и безбоязнен, что никакие увертки не помогут, .возвращался на площадь ровной, спокойной рысью и под конец перешел в шаг. У него уже не было ни сил, ни желания мчать через камни наметом, карьером, галопом,— человек оказался сильнее его.
Восэ еще крепко держался за гриву, но повод держал свободным. Только теперь он приглядывался к той камедиетой тропе меж деревьями, по которой мчался от крепости, и удивлялся, как в бешеной скачке уцелели и он и конь и как далеко — версты за две — умчался.
Когда Восэ удалился из крепости и видна была лишь пыль, поднявшаяся из-под копыт коня, кто-то в толпе крикнул: «Сбежал! Молодец!» То же самое подумали и некоторые приближенные Мирзо Акрама. И хотя правитель не верил, что Восэ вздумает бежать («Он знает, что освободится, чего же ему убегать?»), все же велел миршабу послать вдогонку Восэ конных стражников.
Они не проскакали и одной версты, как из-за холма показался неторопливо едущий им навстречу Восэ... Взмыленный, покоренный им жеребец, однообразно мотая головой, шел ровным шагом...
У подножья крепости толпа народа встретила Восэ дружными возгласами одобрения. С лица, по шее и по волосатой груди Восэ струился пот. Лицо его было серьезно. Ни на кого не обращая внимания, он подъехал к группе сидевших в седлах чиновников, спрыгнул на землю, вручил повод гарнизонному солдату.
Мирзо Акрам подал знак своему служителю, тот подошел к Восэ:
— Да благоволит к тебе бог! Ты в самом деле отважный человек, молодец! Достойный повелитель простил твой грех, ты теперь свободен!
Восэ должен был поблагодарить Мирзо Акрама, поклониться ему, но, ничего не сказав, он отошел в сторону, взял свои сыромятные сатюти, лежавшие на камне, всунул в них ноги и, выпрямившись, потуже стянул опояску.
Мирзо Акрам насупился, на его лбу собрались морщины.
Все молчали, ждали, что теперь будет. Ведь поведение Восэ оказалось вызывающе неблагодарным, неуважительным.
В действительности Восэ попросту не был в состоянии говорить, а когда наконец сообразил, что именно он должен сказать, то вернулся и остановился перед правителем:
— Почтенный! Теперь, коли я стал свободным, хочу вымолвить то, что думаю.
— Что же?
А то, правитель, что хотя вы и простили мне мою вину, но вам надо знать: я ни в чем не был виноват! Виноватым был амлякдар. Вы проверьте своих амлякдаров, ваших чиновников, правитель!
Люди, стоявшие на площади молчаливой толпой, вдруг зашевелились, стали перешептываться,— Восэ неожиданно затронул какую-то туго натянутую струну в сердце народа, и она зазвучала. А разозленному Мирзо Акраму представилось, будто сам черт говорит ему в ухо: «Прикажи сейчас же своим стражникам, чтобы взяли неблагодарного грубияна, повели, избивая, в тюрьму!» Однако он почему-то сдерживал свой гнев. Возможно, потому что, не заплатив в Картах Восэ за работу табунщиком, опасался услышать обвинения в жульничестве, какие Восэ мог бросить сейчас в толпу. Да и, вероятно, сообразил еще: наказать Восэ значило бы возбудить против себя народ,— на все бекство пошли бы разговоры о том, что жестокий правитель простил такому-то его вину, а затем за одно слово самооправдания бросил этого человека в тюрьму.
— Ну, в чем провинился амлякдар Абдукаюм? — с примерною выдержкой и спокойствием спросил Мирзо Акрам.
Восэ ответил:
— Провинностей у него много! Если на току десять мер зерна записать как пять мер, заставить бедного человека продать ниже стоимости свое зерно богатым, а потом и эти деньги взыскать с бедняка как налог, то разве это не преступление? Если подданных не считать людьми, бить, грабить, а их жен и детей уморить голодом, то и это разве не преступление, совершенное амлякдаром? Он виновен! Если эти дела — не преступление, не грех и не противоречат шариату, то виноваты мы, подданные, в том, что жалуемся на несправедливость. И тогда всех нас надо наказать, всех бросить в тюрьму! Амлякдар говорит: «Я действую по распоряжению бека, а бек действует по приказу эмира!» Так вот, правда или ложь эти слова? Неужели эмир и бек могут хотеть голодной смерти народа? Неужели им не нужны подданные? Но если так, если подданные умрут раньше богом предопределенной им смерти, то — спрашиваю — с кого тогда будут собирать налоги и подати бек и сам эмир? С кого будут взимать поземельный налог и налог со скота и с тягла? Кто будет выплачивать сбор с садов и огородов, и сбор за покосы, и сбор с мельниц, и базарный сбор, и сбор в пользу бека? И взыски, и пожертвования, и все другие поборы, все другое, чем держится эмирское государство, чем богаты и славны сам эмир и его сановники и чиновники? Вот, достойный правитель, мое заявление, исторгнутое мною из самих глубин души!
В то время, когда все более твердым голосом, увереннее и громче Восэ произносил эти — неслыханные в здешних местах — слова, через шуршащие воды Сурхоба переправились и присоединились к толпе около чайной десять или двенадцать человек верхом на лошадях и на ослах. Это были Назим, Назир, Касым, мулла Сафар и несколько жителей селения Дара-и-Мухтор. Мулла Сафар в те дни вернулся из Самарканда на свою родину, в Сари-Хосор. Они и Назир через Касыма узнали об аресте Восэ и вместе с его дара-и-мухторскими друзьями приехали в Бальджуан — узнать о нем и, если окажется возможным, выручить из тюрьмы, взяв друга под свое поручительство.
Сейчас, увидев Восэ свободным, да еще смело разговён ривающим с правителем, они и удивились и обрадовались. Один из односельчан, присутствовавший здесь, на празднестве, наблюдавший, как Восэ укрощал полудикого жеребца, коротко поведал приезжим обо всем, что здесь происходило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49