Лютфия свернула с переулка в узкий проход между двумя стенами — в высохшую канаву, но дну которой пролегала заросшая травою тропинка. Иномждан на повороте остановился, глядя, куда приведет эта тропинка его возлюбленную. Лютфия выбралась из русла канавы, вошла в нависшую над овражком ветхую калитку. За калиткой был маленький дворик былой, пустовавшей теперь лачуги Ризки-холы.
Иномджан быстро последовал за Лютфией, сразу поняв, что .для свидания в городе было б не найти более тайного убежища, чем эта жалкая лачуга, брошенная бывшей служанкой.
В те времена двери бедных людей не запирались на замок,— деревянный запор легко открывался и без ключа. Люфтия вошла в маленькую темную комнату, в нишах которой бегали мыши, а по потолку скользили ящерицы. Комната, однако, оказалась чисто подметенной, на глинобитном возвышении, покрытом чистой войлочной катанкой, лежали мягкие одеяла. Войдя в комнатенку, Иномджан понял, что Лютфия готовилась к этой встрече.
Пылкая, страстная Лютфия, одурманив ласками своего любовника, показалась ему такой нежной и привлекательной, что, без ума от нее, он жаркими поцелуями стал осушать ее слезы, когда она вдруг расплакалась в его объятиях, жалуясь на черную судьбу и на своего мужа- тирана... Ласки сменились горячим шепотом, признаньями, увереньями. Иномджан убеждал Лютфию разойтись с мужем, клялся сразу после развода взять ее в жены, а своей жене немедленно дать развод (он и в самом деле решил так, потому что в общении со своей женой никогда не испытывал ничего похожего на жар только что подаренной ему Лютфией страсти).
...Спустя два дня, когда богатей Иноятулло милостиво явился к своим прежним женам, чтобы справиться, как они изволят жить-поживать, Лютфия, приняв его у себя в комнате, стала рыдать и жаловаться: в чем, дескать, провинилась она, чем хуже она той нищенки, той служанки, почему должна сносить такое постыдное унижение? Мать Хайри, «та ведьма, Ризки, старая колдунья» отравила, отуманила разум Иноятулло, привязала его к размалеванному подолу своей дочери-шайтанихи,— да, да, да. Лютфия нисколько не сомневается в этом!.. Но уж если Иноятулло в самом деле разлюбил Лютфию, остыл к ней, то и она от обиды все свои лучшие чувства убила, не может больше терпеть унижений, этого позорного вдов
ства при живом муже, и говорить не о чем, пусть он даст ей развод!
Вспыльчивый супруг не только не стал утешать Лютфию, но, напротив, наговорил ей грубостей, выругал, а когда Лютфия в ответ непотребно отозвалась о Хайри, впал в такую злобу, что едва не избил жену.
— Ты, сварливая баба, не стоишь даже ногтя на ноге Хайри! — заорал он, нанося этим Лютфии боль худшую, чем от сотни пощечин.
Насладившись зрелищем мучений оскорбленной и униженной красавицы, тиран успокоился и сказал:
На что жалуешься? Еды у тебя хватает, в одежде и домашних вещах у тебя тоже недостатка нет, женой богатого человека числишься — чего еще надо? Не будь неблагодарной, не то ослепнешь! Вот так и будешь жить! Захочу — приду к тебе, не захочу — не приду. Я не собираюсь разводиться!..
И, не дав себе труда глянуть на Лютфию, решительно вышел из комнаты.
С этого дня дом мужа стал для Лютфии тюрьмой, пища казалась отравой, одежда, подаренная когда-то мужем,— сотканной из колючек иссохшей акации. Все прежние чувства к мужу соединились в одно: жаждущее мщения чувство ненависти.
И женщина стала искать выход этому завладевшему ею чувству. Дни и ночи, дни и ночи Лютфия проводила в жестоких раздумьях, и мысль ее остановилась на странном, нескладном, неразговорчивом, туповатом человеке — Амиркуле, который вот уже семь лет как работал у Иноятулло при доме. Этому тупому детине шел тридцать пятый год от роду, а он все еще был холост. Его старенькая мать, жившая с ним в каком-то селении вблизи Термеза, когда-то отправила его на поденщину, в надежде, что он, вскоре заработав в больших городах денег, вернется и при ее жизни женится. Но .старушка не дождалась сына, умерла, унеся с собой мечту о невестке и внуках.
За семь лет работы в доме Иноятулло Амиркул не приобрел возможности даже обзавестись новым халатом, но, по его словам, не потерял надежды на бога и на мир. В квартале было немало таких, как он, батраков и слуг, но Амиркул ни с кем не водил близкого знакомства, не завел себе среди них ни одного приятеля или друга.
Только один-единственный Назир, пришедший с гор Бальджуана, которого Иноятулло нанял привратником и прислужником по вновь купленному дому, стал его другом. По распоряжению хозяина, Назир приходил иногда в сад, расположенный за крепостью, и работал там вместе с Амиркулом, дивясь силе этого мужика, чья кирка, по поговорке, поднимает сто мер земли.
Поскольку пришелец с гор был знающим человеком и опытным садоводом, Амиркул многому научился у него. Они любили поговорить и во время работы и после нее, в час еды и отдыха. Конечно, говорил больше Назир, но случалось, наслушавшись горьких рассказов о приключениях видавшего виды друга, почтительный к нему Амиркул и сам считал необходимым ответить какой-нибудь заезженной побасенкой или нескладным рассказом.
Этого самого Амиркула Лютфия и избрала орудием своей мести.
Прежде женщина тщательно скрывала от него лицо,— «хоть и дешевый батрак, а как-никак мужчина!». Теперь в сад, находящийся за домом, она выходила без паранджи, только слегка прикрывая лицо платком. По любому поводу во всякое время появлялась в саду, где он работал, сама относила ему еду, заговаривала с ним о том о сем. Потом завела привычку украдкой, искоса, из-за края платка посматривать на работника томными глазами, даже загадочно улыбалась. Это все было игрой красивой змеи, которая не могла оставить в покое даже глуповатого и богобоязненного Амиркула. Она рассчитала правильно, работник думал: «Муж ее бросил, ушел,— наверное, женщина скучает!» Так постепенно Лютфия сумела разжечь в этом мужчине пламень вожделения.
Однажды летом Амиркул жал в саду траву, и в это время там появилась Лютфия. Она была одета в тонкое кисейное платье и почему-то босая. Вблизи сарая для дров, в углу сада, женщина вдруг вскрикнула и упала в траву. Амиркул подумал, что ее ужалила змея, и, бросив серп, поспешил на помощь.
— В ногу... Ай, больно! Мне в ногу вонзилась большая заноза! — со стоном 'вскрикнула Лютфия.— Посмотри, Амиркул, вытащи!
Плутовка присела и, бесстыдно приподняв подол, показала лодыжку и выше ее — розовую шелковую штанину. Горячая кровь ударила Амиркулу в голову. Вне себя,
дрожа, он сразу поднял женщину, внес ее в дровяник и, положив на высохшую траву, навалился на нее.
— Постой, Амиркул, не сейчас,, потом!.. Отпусти меня!
Вырвалась из объятий, села поодаль, заплакала. Настоящий это был плач или показной, кто мог бы разгадать, но, согласно поговорке, «плач женщины у нее в рукаве»,— из-под рукава покатились слезы.
— Я полюбила тебя, Амиркул,— продолжала Лютфия.— Мне опостылел мой муж. Но я не хочу быть твоей любовницей... Хочу стать брачной женой... честной твоей женой...
Раскрыв свои бараньи глаза, Амиркул быстро моргал, что было признаком его крайнего удивления. Затем произнес — и то с трудом — свои первые в этой встрече слова:
— А как же хозяин?
Лютфия ждала от него этого вопроса. Теперь она может постепенно приподнимать завесу своей тайной задумки:
— Вот в этом все дело! Если бы хозяин дал развод, было бы легко, но он не хочет давать развода!..
— Если не хочет, то зачем вы пришли?.. Вы сами пришли и еще не хотите...
Никакими более осмысленными словами Амиркул не мог бы выразить сумятицу своих чувств. Лютфия дала себе время помолчать и вдруг, прижав кулак к колену мужчины, воскликнула:
— Хоть бы он умер, сгинул бы!
Амиркул широко раскрыл глаза, заморгал ими. Снова наступило молчание.
— Почему молчишь? — не выдержала Лютфия. Скажи что-нибудь или спроси!
Но чтобы вытянуть из Амиркула слово, нужны были б особые клещи. Лютфия не была в силах продолжать этот трудный разговор. Она решила прямо высказать свое желание: будь что будет!
— Я сказала тебе о своей сердечной тайне! — Лютфия встала.— А остальное зависит от тебя. Если ты мужчина и хочешь, чтоб я была твоей, то сам знаешь, как поступить. Освободи меня от моего мужа — и тогда возьмешь меня. Мы переедем куда-нибудь далеко. У меня деньги есть, все есть! Захочешь, откроешь какую-нибудь лавку или купишь землицу, займешься хлебопашеством,
Люфтия ушла.
Амиркул продолжал сидеть на месте, в углу дровяника, застыв как бесплотная тень. Ему казалось, что его стукнули камнем по голове и ушли. Он терялся в догадках, не знал, что делать...
Неужели такая, как Лютфия, молодая, красивая, городская женщина, полюбила его? Неужели возможно, чтобы она стала женой Амиркула? Ох, если бы пробудилось хоть раз годами спавшее счастье Амиркула и сбылась бы эта несбыточная мечта. Тогда ничего больше на свете не надо было б ему и желать!..
«...Муж не дает мне развода... Освободи меня от моего мужа... Если ты мужчина, то сам знаешь, как поступить... Хоть бы он умер...» Что имела она в виду?.. Неужели?., Не дай бог!..
Пять дней Амиркул терзался в плену этих и сладких и страшных мечтаний. Лютфия пять дней не показывалась в саду. На шестой день она вошла в сад в зеленом шелковом платье, глаза были подведены сурьмой, шею облегало ожерелье из черно-белого бисера... Амиркул, переносивший снопы высохшей травы в угол сада, увидел Лютфию внезапно и растерялся, не зная, куда девать снопы, как держать себя. Пройдя вблизи него, обдав его ароматов духов, Лютфия бросила ему:
— Ну, молодец!.. Я считала тебя мужчиной, ошиблась! Тебе на голову вместо чалмы вполне можно повязать женский платок! А еще навесил на пояс нож!
Амиркул почувствовал слабость в ногах и руках.. Потемнело в глазах, сноп сена выпал из рук... Придя в себя, огляделся: Лютфии нет, ушла! И подивился впервые в жизни испытанной такой внезапной и, кажется, беспричинной слабости...
В любом селении от края до края бухарской земли нет большего позора для мужчины, чем услышать, что его назвали трусливым. Но Лютфия... «Ведь на самом деле, она имеет право так назвать меня! — размышлял Амиркул.— Молодая богатая женщина, с лицом гурии, влюбившись, говорит: «Я твоя, возьми меня!» А я... Да, трус.., трус! Какой позор!»
И во внезапном возбуждении, сжав кулаки, вскочил:
«Убью! Мужа убью! Или ее убью!..»
Он и сам не понял, как оказался ночью в квартале Гозийон, где на углу одного из переулков стоял новый дом Иноятулло. Другой стороной переулок примыкал к полю люцерны, за которым высились чередой сады. Перепрыгнув через ограду какого-то сада, миновав поле, Амиркул спрятался на его краю в люцерне и пролежал с часок, наблюдая за переулком. После полуночи, когда сгустилась тьма, Амиркул вступил в переулок и, вскарабкавшись по ветвям карагача, взобрался на крышу дома Иноятулло. Луна еще не всходила, только звезды прорывали лучами темную завесу ночи. Амиркул прислушался, осмотрелся — нгГ дворе было тихо и спокойно. Под легким навесом на террасе спали хозяева дома. Крыши соседских домов примыкали одна к другой; переползая по ним, Амиркул добрался до крыши дровяного сарая, расположенного в дальнем конце двора. Рядом с сараем Амиркул разглядел толстый пень, осторожно слез с крыши дровяника, ступив на этот пень, и спрятался во дворе между ним и примыкавшей к нему огородкой отхожего места. Подумал, что Иноятулло может прийти сюда по нужде, и стал ждать.
Сколько ему пришлось ждать, он и сам не мог бы сказать, позже он помнил только, что луна уже ярко светила и он очень опасался быть обнаруженным, а потому, когда вдруг послышались кашель и шарканье ног, он низко пригнулся за пнем. Какой-то мужчина с халатом на плечах, в ярко белевших исподних, шлепая босыми ногами в калошах, прошел в уборную. Это, несомненно, был Иноятулло. Амиркул стоял за уборной, ожидая, когда его жертва выйдет. И только Иноятулло ступил ногою наружу, как тут же с замкнутым сильной ладонью ртом упал от удара ножом в бок...
Амиркул, ступив на пень, поднялся на крышу и тем же путем, каким приполз сюда, достиг карагача, спустился в переулок за домом...
На рассвете, услышав крики Хайри и ее матери, сбежались соседи. Затем пришли родственники убитого. Громче всех над покойником голосила Лютфия...
О происшествии сообщили раису и миршабу. Они пришли и стали расспрашивать, искали след преступника, но никаких следов не нашли. Возвращаясь, раис сказал миршабу:
— В этом происшествии, хаджи Рахматулло, есть и ваша вина. Ваши десятские должны были как следует наблюдать за кварталами города. Я не знаю, что теперь
вы ответите нашему правителю. Почтенный Иноятуадо был одним из влиятельных людей города и приближенным высокочтимого правителя!
Раис давно уже намеревался, найдя какой-нибудь промах миршаба, донести о нем правителю, добиться его снятия. На освободившееся место раис назначил бы одного из своих родственников-. Намерения раиса миршаб знал и потому, уловив в его словах угрозу, перетрусил.
Желая показать свое рачительное отношение к происшествию и упредить донос раиса, Рахматулло немедленно, без всяких доказательств вины, арестовал Назира, который всегда спал во внешнем дворе дома Иноятулло, на террасе гостиного домика. Арестовав Назира, миршаб постарался уверить раиса и правителя в том, что, дескать, по словам родственников, у этого деревенщины последние дни глаза бегали и что он, бесспорно, или сам убийца, или близкий сообщник убийцы. Таким образом, виновность Назира, по поговорке: «у него рыжая борода, это еще одно доказательство», была всеми властями признана...
В недавние дни, когда правитель Остонакул уехал в Карши для пребывания там в свите эмира, а Шахрисябзом временно управлял правитель Гузара Акрам-хан, Назира и еще одного преступника, приговоренного к казни, под охраной двух вооруженных стражников отправили в Бухару, чтобы содержать там в тюрьме до возвращения эмира.
Проснувшись утром, тюремщики обнаружили, что одного из заключенных на месте нет, а другой спит. Отсутствовал Назир. Под стеной камеры виднелось небольшое круглое отверстие, подобное зеву домашней хлебопекарной печи. Лаз был выведен наружу. Как удалось Назиру развязать себе руки и ноги, сделать подкоп и сбежать — оставалось неясным. Удивленные стражники взялись пытать второго заключенного, но, кроме слов: «Я спал, не видел, не слышал», ничего не могли от него добиться.
Задолго до перевода Назира из шахрисябзской тюрьмы в бухарскую, наследство Иноятулло поделили между собою его жены и дети. Опекуном дочерей стал их дядя из селения Яккабаг. Хайри со своей матерью была выселена из дома в квартале Гозийон, который был пущен в продажу, и вернулись в свою прежнюю лачугу. Лютфия из расположенного за крепостью бывшего семейного дома переселилась к своей матери.
В дни поминок и дележа наследства Лютфия, конечно, не могла встретиться с Амиркулом. Не давала она ему знать о себе и после того, как выехала из дома. Но Амиркул и сам не стремился встретиться с нею. Арест Назира, с которым дотоле он подружился как с братом, причинял ему тяжкие душевные страдания, днями он не находил себе места, по ночам его терзали страшные сны. Он проклинал себя, свою любовь, Лютфию: «Из-за какой-то женщины я стал убийцей, из-за меня еще прольется кровь моего единственного друга! Лучше бы меня самого смерть взяла в тот день!..»
Амиркулу некому было излить свою душу, спросить совета. С кем, кроме Лютфии, он мог бы заговорить обо всем? Но она... А почему она не дает знать о себе, не приходит? Ведь он «освободил» ее от нелюбимого мужа, рискуя жизнью! Забыла о своем обещании? Или раскаивается в содеянном?.. Или, может быть,— можно в ужас прийти от такой догадки — коварно обманула его?.. Нет, это слишком страшная мысль!
Робкий ум Амиркула, не приспособленный к глубоким раздумьям, горел жестоким огнем, и он решил все-таки во что бы то ни стало увидеться с Лютфией. Но как вызвать ее на свидание?.. Наконец он надумал пойти к ее матери и, якобы от имени дочери Иноятулло, пригласить Лютфию к ним: Лютфия поймет, что зовет ее он, а не дочь... Придет!
Так и сделал. А вечером, в тот же день, открыв калитку сада, стал ждать. Калитка эта была сделана в дальнем углу сада для того, чтобы всегда можно было выйти и пустить воду в сад из большой канавы. Если Лютфия придет, то обязательно появится именно с этой стороны.
Лютфия, которая «провела своего осла через грязь», считала бы себя счастливой, если б возможно было не встречаться с Амиркулом. Но она не могла не прийти: ведь человек этот — ее сообщник, он единственный знает ее страшную тайну. Мало ли какую глупость способен он натворить?
В темноте ночи Лютфия подошла к задам сада. Бросила через забор комок сухой глины и в ожидании встала за ивой. Она отошла от ствола дерева только тогда, когда убедилась, что человек, перешагнувший порог калитки,— Амиркул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Иномджан быстро последовал за Лютфией, сразу поняв, что .для свидания в городе было б не найти более тайного убежища, чем эта жалкая лачуга, брошенная бывшей служанкой.
В те времена двери бедных людей не запирались на замок,— деревянный запор легко открывался и без ключа. Люфтия вошла в маленькую темную комнату, в нишах которой бегали мыши, а по потолку скользили ящерицы. Комната, однако, оказалась чисто подметенной, на глинобитном возвышении, покрытом чистой войлочной катанкой, лежали мягкие одеяла. Войдя в комнатенку, Иномджан понял, что Лютфия готовилась к этой встрече.
Пылкая, страстная Лютфия, одурманив ласками своего любовника, показалась ему такой нежной и привлекательной, что, без ума от нее, он жаркими поцелуями стал осушать ее слезы, когда она вдруг расплакалась в его объятиях, жалуясь на черную судьбу и на своего мужа- тирана... Ласки сменились горячим шепотом, признаньями, увереньями. Иномджан убеждал Лютфию разойтись с мужем, клялся сразу после развода взять ее в жены, а своей жене немедленно дать развод (он и в самом деле решил так, потому что в общении со своей женой никогда не испытывал ничего похожего на жар только что подаренной ему Лютфией страсти).
...Спустя два дня, когда богатей Иноятулло милостиво явился к своим прежним женам, чтобы справиться, как они изволят жить-поживать, Лютфия, приняв его у себя в комнате, стала рыдать и жаловаться: в чем, дескать, провинилась она, чем хуже она той нищенки, той служанки, почему должна сносить такое постыдное унижение? Мать Хайри, «та ведьма, Ризки, старая колдунья» отравила, отуманила разум Иноятулло, привязала его к размалеванному подолу своей дочери-шайтанихи,— да, да, да. Лютфия нисколько не сомневается в этом!.. Но уж если Иноятулло в самом деле разлюбил Лютфию, остыл к ней, то и она от обиды все свои лучшие чувства убила, не может больше терпеть унижений, этого позорного вдов
ства при живом муже, и говорить не о чем, пусть он даст ей развод!
Вспыльчивый супруг не только не стал утешать Лютфию, но, напротив, наговорил ей грубостей, выругал, а когда Лютфия в ответ непотребно отозвалась о Хайри, впал в такую злобу, что едва не избил жену.
— Ты, сварливая баба, не стоишь даже ногтя на ноге Хайри! — заорал он, нанося этим Лютфии боль худшую, чем от сотни пощечин.
Насладившись зрелищем мучений оскорбленной и униженной красавицы, тиран успокоился и сказал:
На что жалуешься? Еды у тебя хватает, в одежде и домашних вещах у тебя тоже недостатка нет, женой богатого человека числишься — чего еще надо? Не будь неблагодарной, не то ослепнешь! Вот так и будешь жить! Захочу — приду к тебе, не захочу — не приду. Я не собираюсь разводиться!..
И, не дав себе труда глянуть на Лютфию, решительно вышел из комнаты.
С этого дня дом мужа стал для Лютфии тюрьмой, пища казалась отравой, одежда, подаренная когда-то мужем,— сотканной из колючек иссохшей акации. Все прежние чувства к мужу соединились в одно: жаждущее мщения чувство ненависти.
И женщина стала искать выход этому завладевшему ею чувству. Дни и ночи, дни и ночи Лютфия проводила в жестоких раздумьях, и мысль ее остановилась на странном, нескладном, неразговорчивом, туповатом человеке — Амиркуле, который вот уже семь лет как работал у Иноятулло при доме. Этому тупому детине шел тридцать пятый год от роду, а он все еще был холост. Его старенькая мать, жившая с ним в каком-то селении вблизи Термеза, когда-то отправила его на поденщину, в надежде, что он, вскоре заработав в больших городах денег, вернется и при ее жизни женится. Но .старушка не дождалась сына, умерла, унеся с собой мечту о невестке и внуках.
За семь лет работы в доме Иноятулло Амиркул не приобрел возможности даже обзавестись новым халатом, но, по его словам, не потерял надежды на бога и на мир. В квартале было немало таких, как он, батраков и слуг, но Амиркул ни с кем не водил близкого знакомства, не завел себе среди них ни одного приятеля или друга.
Только один-единственный Назир, пришедший с гор Бальджуана, которого Иноятулло нанял привратником и прислужником по вновь купленному дому, стал его другом. По распоряжению хозяина, Назир приходил иногда в сад, расположенный за крепостью, и работал там вместе с Амиркулом, дивясь силе этого мужика, чья кирка, по поговорке, поднимает сто мер земли.
Поскольку пришелец с гор был знающим человеком и опытным садоводом, Амиркул многому научился у него. Они любили поговорить и во время работы и после нее, в час еды и отдыха. Конечно, говорил больше Назир, но случалось, наслушавшись горьких рассказов о приключениях видавшего виды друга, почтительный к нему Амиркул и сам считал необходимым ответить какой-нибудь заезженной побасенкой или нескладным рассказом.
Этого самого Амиркула Лютфия и избрала орудием своей мести.
Прежде женщина тщательно скрывала от него лицо,— «хоть и дешевый батрак, а как-никак мужчина!». Теперь в сад, находящийся за домом, она выходила без паранджи, только слегка прикрывая лицо платком. По любому поводу во всякое время появлялась в саду, где он работал, сама относила ему еду, заговаривала с ним о том о сем. Потом завела привычку украдкой, искоса, из-за края платка посматривать на работника томными глазами, даже загадочно улыбалась. Это все было игрой красивой змеи, которая не могла оставить в покое даже глуповатого и богобоязненного Амиркула. Она рассчитала правильно, работник думал: «Муж ее бросил, ушел,— наверное, женщина скучает!» Так постепенно Лютфия сумела разжечь в этом мужчине пламень вожделения.
Однажды летом Амиркул жал в саду траву, и в это время там появилась Лютфия. Она была одета в тонкое кисейное платье и почему-то босая. Вблизи сарая для дров, в углу сада, женщина вдруг вскрикнула и упала в траву. Амиркул подумал, что ее ужалила змея, и, бросив серп, поспешил на помощь.
— В ногу... Ай, больно! Мне в ногу вонзилась большая заноза! — со стоном 'вскрикнула Лютфия.— Посмотри, Амиркул, вытащи!
Плутовка присела и, бесстыдно приподняв подол, показала лодыжку и выше ее — розовую шелковую штанину. Горячая кровь ударила Амиркулу в голову. Вне себя,
дрожа, он сразу поднял женщину, внес ее в дровяник и, положив на высохшую траву, навалился на нее.
— Постой, Амиркул, не сейчас,, потом!.. Отпусти меня!
Вырвалась из объятий, села поодаль, заплакала. Настоящий это был плач или показной, кто мог бы разгадать, но, согласно поговорке, «плач женщины у нее в рукаве»,— из-под рукава покатились слезы.
— Я полюбила тебя, Амиркул,— продолжала Лютфия.— Мне опостылел мой муж. Но я не хочу быть твоей любовницей... Хочу стать брачной женой... честной твоей женой...
Раскрыв свои бараньи глаза, Амиркул быстро моргал, что было признаком его крайнего удивления. Затем произнес — и то с трудом — свои первые в этой встрече слова:
— А как же хозяин?
Лютфия ждала от него этого вопроса. Теперь она может постепенно приподнимать завесу своей тайной задумки:
— Вот в этом все дело! Если бы хозяин дал развод, было бы легко, но он не хочет давать развода!..
— Если не хочет, то зачем вы пришли?.. Вы сами пришли и еще не хотите...
Никакими более осмысленными словами Амиркул не мог бы выразить сумятицу своих чувств. Лютфия дала себе время помолчать и вдруг, прижав кулак к колену мужчины, воскликнула:
— Хоть бы он умер, сгинул бы!
Амиркул широко раскрыл глаза, заморгал ими. Снова наступило молчание.
— Почему молчишь? — не выдержала Лютфия. Скажи что-нибудь или спроси!
Но чтобы вытянуть из Амиркула слово, нужны были б особые клещи. Лютфия не была в силах продолжать этот трудный разговор. Она решила прямо высказать свое желание: будь что будет!
— Я сказала тебе о своей сердечной тайне! — Лютфия встала.— А остальное зависит от тебя. Если ты мужчина и хочешь, чтоб я была твоей, то сам знаешь, как поступить. Освободи меня от моего мужа — и тогда возьмешь меня. Мы переедем куда-нибудь далеко. У меня деньги есть, все есть! Захочешь, откроешь какую-нибудь лавку или купишь землицу, займешься хлебопашеством,
Люфтия ушла.
Амиркул продолжал сидеть на месте, в углу дровяника, застыв как бесплотная тень. Ему казалось, что его стукнули камнем по голове и ушли. Он терялся в догадках, не знал, что делать...
Неужели такая, как Лютфия, молодая, красивая, городская женщина, полюбила его? Неужели возможно, чтобы она стала женой Амиркула? Ох, если бы пробудилось хоть раз годами спавшее счастье Амиркула и сбылась бы эта несбыточная мечта. Тогда ничего больше на свете не надо было б ему и желать!..
«...Муж не дает мне развода... Освободи меня от моего мужа... Если ты мужчина, то сам знаешь, как поступить... Хоть бы он умер...» Что имела она в виду?.. Неужели?., Не дай бог!..
Пять дней Амиркул терзался в плену этих и сладких и страшных мечтаний. Лютфия пять дней не показывалась в саду. На шестой день она вошла в сад в зеленом шелковом платье, глаза были подведены сурьмой, шею облегало ожерелье из черно-белого бисера... Амиркул, переносивший снопы высохшей травы в угол сада, увидел Лютфию внезапно и растерялся, не зная, куда девать снопы, как держать себя. Пройдя вблизи него, обдав его ароматов духов, Лютфия бросила ему:
— Ну, молодец!.. Я считала тебя мужчиной, ошиблась! Тебе на голову вместо чалмы вполне можно повязать женский платок! А еще навесил на пояс нож!
Амиркул почувствовал слабость в ногах и руках.. Потемнело в глазах, сноп сена выпал из рук... Придя в себя, огляделся: Лютфии нет, ушла! И подивился впервые в жизни испытанной такой внезапной и, кажется, беспричинной слабости...
В любом селении от края до края бухарской земли нет большего позора для мужчины, чем услышать, что его назвали трусливым. Но Лютфия... «Ведь на самом деле, она имеет право так назвать меня! — размышлял Амиркул.— Молодая богатая женщина, с лицом гурии, влюбившись, говорит: «Я твоя, возьми меня!» А я... Да, трус.., трус! Какой позор!»
И во внезапном возбуждении, сжав кулаки, вскочил:
«Убью! Мужа убью! Или ее убью!..»
Он и сам не понял, как оказался ночью в квартале Гозийон, где на углу одного из переулков стоял новый дом Иноятулло. Другой стороной переулок примыкал к полю люцерны, за которым высились чередой сады. Перепрыгнув через ограду какого-то сада, миновав поле, Амиркул спрятался на его краю в люцерне и пролежал с часок, наблюдая за переулком. После полуночи, когда сгустилась тьма, Амиркул вступил в переулок и, вскарабкавшись по ветвям карагача, взобрался на крышу дома Иноятулло. Луна еще не всходила, только звезды прорывали лучами темную завесу ночи. Амиркул прислушался, осмотрелся — нгГ дворе было тихо и спокойно. Под легким навесом на террасе спали хозяева дома. Крыши соседских домов примыкали одна к другой; переползая по ним, Амиркул добрался до крыши дровяного сарая, расположенного в дальнем конце двора. Рядом с сараем Амиркул разглядел толстый пень, осторожно слез с крыши дровяника, ступив на этот пень, и спрятался во дворе между ним и примыкавшей к нему огородкой отхожего места. Подумал, что Иноятулло может прийти сюда по нужде, и стал ждать.
Сколько ему пришлось ждать, он и сам не мог бы сказать, позже он помнил только, что луна уже ярко светила и он очень опасался быть обнаруженным, а потому, когда вдруг послышались кашель и шарканье ног, он низко пригнулся за пнем. Какой-то мужчина с халатом на плечах, в ярко белевших исподних, шлепая босыми ногами в калошах, прошел в уборную. Это, несомненно, был Иноятулло. Амиркул стоял за уборной, ожидая, когда его жертва выйдет. И только Иноятулло ступил ногою наружу, как тут же с замкнутым сильной ладонью ртом упал от удара ножом в бок...
Амиркул, ступив на пень, поднялся на крышу и тем же путем, каким приполз сюда, достиг карагача, спустился в переулок за домом...
На рассвете, услышав крики Хайри и ее матери, сбежались соседи. Затем пришли родственники убитого. Громче всех над покойником голосила Лютфия...
О происшествии сообщили раису и миршабу. Они пришли и стали расспрашивать, искали след преступника, но никаких следов не нашли. Возвращаясь, раис сказал миршабу:
— В этом происшествии, хаджи Рахматулло, есть и ваша вина. Ваши десятские должны были как следует наблюдать за кварталами города. Я не знаю, что теперь
вы ответите нашему правителю. Почтенный Иноятуадо был одним из влиятельных людей города и приближенным высокочтимого правителя!
Раис давно уже намеревался, найдя какой-нибудь промах миршаба, донести о нем правителю, добиться его снятия. На освободившееся место раис назначил бы одного из своих родственников-. Намерения раиса миршаб знал и потому, уловив в его словах угрозу, перетрусил.
Желая показать свое рачительное отношение к происшествию и упредить донос раиса, Рахматулло немедленно, без всяких доказательств вины, арестовал Назира, который всегда спал во внешнем дворе дома Иноятулло, на террасе гостиного домика. Арестовав Назира, миршаб постарался уверить раиса и правителя в том, что, дескать, по словам родственников, у этого деревенщины последние дни глаза бегали и что он, бесспорно, или сам убийца, или близкий сообщник убийцы. Таким образом, виновность Назира, по поговорке: «у него рыжая борода, это еще одно доказательство», была всеми властями признана...
В недавние дни, когда правитель Остонакул уехал в Карши для пребывания там в свите эмира, а Шахрисябзом временно управлял правитель Гузара Акрам-хан, Назира и еще одного преступника, приговоренного к казни, под охраной двух вооруженных стражников отправили в Бухару, чтобы содержать там в тюрьме до возвращения эмира.
Проснувшись утром, тюремщики обнаружили, что одного из заключенных на месте нет, а другой спит. Отсутствовал Назир. Под стеной камеры виднелось небольшое круглое отверстие, подобное зеву домашней хлебопекарной печи. Лаз был выведен наружу. Как удалось Назиру развязать себе руки и ноги, сделать подкоп и сбежать — оставалось неясным. Удивленные стражники взялись пытать второго заключенного, но, кроме слов: «Я спал, не видел, не слышал», ничего не могли от него добиться.
Задолго до перевода Назира из шахрисябзской тюрьмы в бухарскую, наследство Иноятулло поделили между собою его жены и дети. Опекуном дочерей стал их дядя из селения Яккабаг. Хайри со своей матерью была выселена из дома в квартале Гозийон, который был пущен в продажу, и вернулись в свою прежнюю лачугу. Лютфия из расположенного за крепостью бывшего семейного дома переселилась к своей матери.
В дни поминок и дележа наследства Лютфия, конечно, не могла встретиться с Амиркулом. Не давала она ему знать о себе и после того, как выехала из дома. Но Амиркул и сам не стремился встретиться с нею. Арест Назира, с которым дотоле он подружился как с братом, причинял ему тяжкие душевные страдания, днями он не находил себе места, по ночам его терзали страшные сны. Он проклинал себя, свою любовь, Лютфию: «Из-за какой-то женщины я стал убийцей, из-за меня еще прольется кровь моего единственного друга! Лучше бы меня самого смерть взяла в тот день!..»
Амиркулу некому было излить свою душу, спросить совета. С кем, кроме Лютфии, он мог бы заговорить обо всем? Но она... А почему она не дает знать о себе, не приходит? Ведь он «освободил» ее от нелюбимого мужа, рискуя жизнью! Забыла о своем обещании? Или раскаивается в содеянном?.. Или, может быть,— можно в ужас прийти от такой догадки — коварно обманула его?.. Нет, это слишком страшная мысль!
Робкий ум Амиркула, не приспособленный к глубоким раздумьям, горел жестоким огнем, и он решил все-таки во что бы то ни стало увидеться с Лютфией. Но как вызвать ее на свидание?.. Наконец он надумал пойти к ее матери и, якобы от имени дочери Иноятулло, пригласить Лютфию к ним: Лютфия поймет, что зовет ее он, а не дочь... Придет!
Так и сделал. А вечером, в тот же день, открыв калитку сада, стал ждать. Калитка эта была сделана в дальнем углу сада для того, чтобы всегда можно было выйти и пустить воду в сад из большой канавы. Если Лютфия придет, то обязательно появится именно с этой стороны.
Лютфия, которая «провела своего осла через грязь», считала бы себя счастливой, если б возможно было не встречаться с Амиркулом. Но она не могла не прийти: ведь человек этот — ее сообщник, он единственный знает ее страшную тайну. Мало ли какую глупость способен он натворить?
В темноте ночи Лютфия подошла к задам сада. Бросила через забор комок сухой глины и в ожидании встала за ивой. Она отошла от ствола дерева только тогда, когда убедилась, что человек, перешагнувший порог калитки,— Амиркул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49