Мирзо Акрам хоть и слышал достаточно всяких рассказов о длинной, полной волнений, кровавой истории этой крепости, с большим удовольствием осмотрел ее, ибо до сих пор ему в ней не приходилось бывать.
Тюрьма и вонючий тюремный колодец, полумертвые узники с колодками на ногах, с железными обручами на шеях, прикованные к цепям, лежавшие в низких, как склепы, подземельях, не произвели большого впечатления на Мирзо Акрама,— эка невидаль! — подобных и даже еще более ужасных свидетельств власти эмира и его правителей перевидел он за свою жизнь немало. А вот сокровищница Остонакула привлекла к себе внимание Мирзо Акрама больше, чем что бы то ни было другое.
Эта удивительная сокровищница занимала во дворце правителя большой зал, похожий на огромный амбар. Превращенный в кладовую, он был заполнен нагроможденными в беспорядке один на другой сундуками с деньгами и драгоценностями. В сундуках, на полу и на полках громоздилась золотая и серебряная посуда, блюда, кубки, чаши с самоцветными камнями, жемчугом, всевозможными украшениями. На инкрустированных перламутром, золотой вязью, ограненных минералами столах лежали ножи и кинжалы, в свою очередь украшенные изумрудом, сапфиром, ляпис-лазурью. Озлащенные, разноцветные халаты грудами лежали на прекрасных текинских и йомудских коврах, на креслах, обтянутых плюшем и шелком. Часы различной формы и вида стояли рядами на длинных, массивных полках. Клинки дамасской стали, сабли, их ножны, усеянные драгоценными каменьями, висели на стенах. Везде было множество разного вида и непонятного для Мирзо-кори назначения предметов, малых и больших старинных вещей, шкатулок, ожерелий, перстней, всего, что даже охватить не мог своим завистливым, жадным взглядом пораженный и восхищенный Мирзо Акрам... Только сейчас начал понимать он, сколь малого еще в жизни своей достиг по сравнению с Остонакулом...
Жирные, волосатые пальцы Мирзо Акрама дрожали, когда он перетрагивал ими некоторые из этих предметов, сдерживая желание погладить их и пряча даже от себя самого дерзкую мысль о том, что в рукаве своего халата он незаметно мог бы вместить немало мелких драгоценностей, которые принесли бы ему баснословную выручку, если бы удалось их вынести и надежно сбыть...
Вечером Остонакул уединился со своим гостем для интимной беседы. Гость был усажен на постеленные в три слоя шелковые и атласные одеяла, сам же хозяин сел на войлочную катанку возле оконца гостевой комнаты. Остонакул не любил роскоши и украшений в своем личном быту,— одет он всегда был просто, в его гостином зале, отделанном резьбою по алебастру, не было ничего, кроме двух подержанных войлочных катанок, двух подлокотных подушек-валиков да низкого стола с чернильницей и тростниковым пером... Вся роскошь была упрятана в кладовой от посторонних взглядов, и казалось, Остонакул сам своими богатствами ничуть не дорожил...
Наместник эмира, правитель Гиссара — богатейшего восточнобухарского бекства — счел необходимым дать новому правителю Бальджуана полезные советы о том, как следует управлять бекством, как обращаться с его населением. В интересах Остонакула было, чтобы в горных бекствах, находившихся под его негласным наблюдением, царили спокойствие и порядок. В какой-то мере он, правящий Гиссаром, был ответствен перед эмиром за них.
— Горцы — народ невежественный, непослушный, — говорил он.— С этим народом надо быть строгим. Ведь горный восточный край и все его население мы подчинили себе силой меча, эти люди наши рабы. Они должны стоять перед нами склонив головы и на все, что мы ни прикажем, отвечать: «Повинуюсь, исполню, во славу божью...» Нельзя забывать, что невежество этого темного народа не привело их ни к истинной религии, ни к пониманию справедливых законов наших...
Мирзо Акрам слушал наставления Остонакула, а мысли его были далеко. Он думал о сотнях тысяч тенег, подаренных Абдул Ахаду, дорогих конях, украшенных золотыми седлами, и драгоценных каменьях, которые преподносились эмиру, чтобы получить высокие доляшости. Вспомнил он и свою дочь Зеби, деньги, истраченные на украшения и одежду Зеби, коня и его богатое оголовье и седло, да и сто пятьдесят золотых, отданных стольничему Яхшибеку... «Теперь,— успокаивал себя Мирзо Акрам, все еще не опомнившийся от увиденного в сокровищнице Остонакула,— теперь пришло время восполнить все расходы, прибавив к добытому во много раз большее...»
...В Бальдяуане Мирзо Акрама встретила толпа военных и чиновных служилых людей, священнослужителей, богачей и их челяди — в парадных одеждах, с накрученными Нс1 головы чалмами, с тщательно расчесанными бородами. Новый правитель на льстивые приветствия и поклоны отвечал каждому величавыми кивками и неразборчивым бормотаньем, какому научился у чиновников Бухары.
Сопровождаемый чиновниками, солдатами, правитель неторопливо проехал в крепость.
В крепости он сошел с коня, поддеряшваемый одним из старейшин города. Не входя в канцелярию и в яшлые помещения, он прежде всего поднялся на крепостную стену, обошел все четыре ее стороны, оглядывая окрестности холмы и просторы низины, дальние горы, ближние кварталы, мутную от раствора красноцветных глин реку... Можно было подумать, что он хочет увидеть сразу все отныне ему подвластное бекство.
Древняя крепость Бальджуана была расположена на вершине горы, точно орлиное гнездо, прилепившееся к высокой скале над обрывистым берегом Сурхоба. У подножия
крепости простиралось длинное и широкое ущелье с каменистыми осыпями, кущами плодовых деревьев, карагачей и платанов, серебристыми притоками Красной реки и группами каменистых и глиняных домиков по обоим берегам реки — на вершинах и склонах холмов... «Место моего правления! — понежил себя тщеславною мыслью Мирзо Акрам.— Моя крепость хоть и меньше Гиссара, зато она выше и крепче!..»
Свою деятельность на новом государственном посту Мирзо Акрам начал приказом о вызове к себе старейшин рода марка. Они вскоре прибыли. Начались вопросы и ответы об украденных у марка баранах. Выяснилось, что верховод налетчиков-локайцев, житель кулябской провинции Тугай-Юлчи, из каждой отары украденных им овец и баранов половину отгонял на пастбища правителя Бальджуана Ходжибурона, охотно принимавшего от воров дорогие подарки. Ну и уж зато правитель, конечно, не выслушивал жалоб ограбленных владельцев скота, а если и выслушивал, то не расследовал... «Хо-хо! Вот ловкач! — с тайной завистью к бывшему правителю подумал Мирзо-кори.—? Сумел ведь! Представляю себе, сколько скота и вещей он получил от Тугая!»
Мирзо Акрам потребовал к себе начальника бальджуанского воинства караулбеги Давлята (того самого, что изрубил сад Сайда Али на горе Чаган). Побеседовал с ним один на один, спросил: может ли Давлят найти воров, если это будет ему приказано?
— Приказ — от вас, а выполнение его — от нас! Да будет на то божье благоволение! — прижав ладонь к груди и тем выражая свое служебное рвение, ответил Давлят.
Мирзо Акрам тут же продиктовал приказ своему письмоводителю и, подписав его, вручил караулбеги. Давляту предписывалось напасть ночью на пастбища локайцев, захватить их скот и отогнать его к загонам бека. Давлят, конечно, сразу сообразил, что дело пахнет большой прибылью и для него самого, а потому принялся за выполнение приказа без промедления.
Ночью с двенадцатью вооруженными конниками - он двинулся к стыку границ трех бекств: Бальджуана, Куляба и Курган-Тюбе. Пастбища локайцев найти было не трудно. Пастухи кочевников, естественно, не были в силах дать отпор солдатам Давлята,— те с легкостью их схватили, связали, а три тысячи голов локайских овец потекли по долинам и холмам в сторону Бальджуана и к рассвету оказались на территории, подвластной бальджуанскому правителю. Таким образом, непричастные к грабежу, свершенному воровской шайкой Тугая, локайские кочевники жестоко поплатились за то, что было угнано у рода марка. По приказу Мирзо Акрама тысяча голов Давлятом была сдана ограбленным марка, а две тысячи поделены между правителем и его караулбеги: Мирзо Акрам взял себе тысячу восемьсот голов, а двести голов определил в собственность Давляту. Овец отогнали на север, к границам Каратегина, и присоединили к отарам их новых владельцев.
Ограбленные кулябские локайцы с мольбами о правосудии достигли Бухары. Но жалобы их эмиром не были приняты во внимание, так как правитель Бальджуана опередил их своим посланием к эмиру, доложив, будто проклятые воры во исполнение высочайшего приказа опознаны и настигнуты, тысяча голов (в послании только эта цифра и упомянута) у них изъята и возвращена роду марка...
«...Да стану я жертвенной овцою пред благословенным взором моего повелителя, светоносного покровителя,— гласило послание,— благодаря благоволению вместилища милостей и доверию к нам, рабам его, этот его раб, стремящийся к утверждению справедливосю и законности, вышел с одобрения его высочества на воров-локайцев, украденное ими взял и вернул владельцам, ободрив тем сердца подданных, о чем и докладывает, вознося богу молитвы за благолепие прекрасного государства, за здравие его высокого повелителя...»
Правитель Бальджуана нижайше просил эмира выразить порицание локайцам, если они будут обращаться с просьбами о правосудии, так как все они склочники, лжецы и клеветники, да и что другое могут придумать проклятые грабители, как не пытаться очернить тех верных слуг высокого эмира, которые с опасностью для жизни, блюдя интересы повелителя, восстанавливают законность даже в самых дальних уголках владений его...
Так разделался Мирзо Акрам с первыми порученными его бдению нарушителями закона...
Тем временем каждый день управители туменов и другие чиновники бекства, приезжая на первый поклон к новому правителю, по обычаю, привозили ему подарки. В на
чале второй недели казначей доложил Мирзо Акраму, что в казне его скопилось уже двести сорок тысяч тенег наличными... Овцы и разные подаренные правителю вещи в этот счет не входили...
Таким образом, Мирзо Акрам за первую неделю своего пребывания на посту правителя бекства возместил в двойном, если не в тройном, размере все расходы, понесенные им в нелегкой борьбе за добывание нынешних чина и должности...
Но это было лишь пресной лепешкой, выпеченной из краешка всего теста!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В чудесную пору созревания пшеницы, когда равнины, и выгнутые дугою подножия гор, и крутые склоны холмов стали золотистыми,— наслажденье смотреть на них, всем сердцем радуясь их нарядному блеску. Кажется, поспевшая пшеница устала и дремлет,— каждый стебель клонит голову, полную заботы о счастье людей... Но легкими взмахами крыльев, своею нежнейшей песенкой горный ветерок пробуждает от сладкой дремоты мириады пшеничных стеблей, чуть раскачивая задумчивые колосья, приглашая их к танцу — медленному, упоенному, наслади- тельному... И колосья включаются в плавный торжественный танец, источая манящий аромат, пьянящий жнецов и молотильщиков.
Эту благодатную пору празднуют своими неповторимыми песнями шаловливые горные роднички и речки, низвергающиеся между стенами узких ущелий... Песня ширится и растет, проносясь по всему краю,— в нее включаются пением птиц сами небеса, ей подыгрывают подобным смеху квохтаньем горные индюшки — улары, покидая свитые ими гнезда в расщелинах скал...
Молотильщики и жнецы присоединяют свои мощные голоса к звукам охватившей весь горный мир песни! Этот час сулил людям счастье во все вековечные времена, ибо человек, вырастивший хлеб, находит высшее наслажденье в единении с прекрасной природой.
Пшеница Бальджуана известна издавна, изготовленный из нее хлеб пышен, вкусен и ароматен.
Поучительна легенда горцев:
«Когда Адам и Ева были изгнаны из рая, им пришлось
перенести много трудностей. Исходив весь свет в поисках места с хорошим климатом, обещающим плодородие, они долго ничего не могли найти. Повсюду, куда ни бросали взгляды, везде видели песок пустыни, либо топи болот, либо ядовитые чащи непролазных зарослей. Наконец перед ними возникла Амударья. Они переправились через Амударью и пришли к Вахшу, переправились через Вахш и пришли в Бальджуан. Увидели: убежище хорошее, всюду водные потоки, зелень ярка и свежа, воздух прохладен и чист... И сказал Адам Еве: «Рай — здесь! Бог изгнал нас из восьми раев своих, мы нашли здесь девятый рай, высшее небо!..» И уже не искали больше иных путей... Но в те далекие времена люди не сеяли зерновых, не умели обрабатывать землю. Трудно было находить себе пищу. Адам и Ева жили, питаясь корнями и корой деревьев. Но они были терпеливы, не роптали, и в конце концов бог сжалился над ними, послал им из рая пару волов и семян пшеницы, научил их, что надо делать. Вспахали они вдвоем землю, посеяли пшеницу, занялись земледелием. Летом собрали обильный урожай зерна; в награду за трудолюбие бог подсказал им, как разжигать огонь, превращать зерно в пышные, ароматные хлебные лепешки... С того лета и навсегда впредь пшеница Бальджуана прославилась. И славится до сих пор как лучшая в мире,— ибо семена здешней пшеницы — из рая!
Поев пшеничного хлеба, Адам и Ева жили в горных долинах Бальджуана еще тысячу лет».
В одной из бальджуаяских долин, такой широкой, что ее называют равниной Хазормана, Тысячемерной, жатва сегодня в разгаре. Половина жителей Дара-и-Мухтора рассеяна по Токам. Одни молотят, гоняя топчущих снопы вкруговую быков или заставляя их таскать по снопам прикрепленный к дышлу тяжелый плетень. Другие, вскидывая вилами измельченную солому, отвеивают на легком ветерке зерно.
Приблизимся к этим людям! Вот на ссыпанное в кучу зерно наложен придавливающий ее слой глины, и на глине уже высох и затвердел знак той большой грубой печати амлякдара, какую прижал к ней вездесущий сборщик налогов: если тронешь кучу зерна, не уплатив налога, глина рассыплется, несдобровать тебе!.. Возле тока, в тени сложенных в небольшую скирду снопов, отдыхает, обжав руками колени, крестьянин. Это Назим, давний друг Восэ.
Он раньше всех обмолотил и провеял свое зерно, ему бы радоваться, а он кажется расстроенным и печальным.
В сторонке от тока, в тени боярышника, восседает, поедая с двумя своими родственниками-подручными какую-то снедь, сборщик налогов, что два дня назад опечатал урожай Назима и которого, за его баранье лицо, здесь все зовут Джобиром Саломордым. Именно этого Джобира побил однажды Восэ, за что и был жестоко наказан...
Уже два дня ждет Назим амлякдара Абдукаюма, до появления которого не имеет права взять из своей кучи даже горсть зерна, чтобы снести домой да испечь лепешку...
Сборщик налогов Джобир, озираясь как волк, следит за всеми. Вот глаза его загорелись, он увидел снопы стеблей с колосьями за спиной пяти-шести мальчишек и девчонок, пробирающихся по тропинке в низине к селению* Крякнув, он зычно крикнул своим подручным: «Бегите!»
Два рослых парня вскочили и бегом устремились в _ низину. Детвора бросилась наутек, но подручные Джобира догнали детей, отняли у них связки, принесли сборщику. Три мальчика и две девочки с плачем пришли вслед за ними.
— Отродья проклятых отцов! — заорал Джобир.— Вам что? Закон неведом? Или, может быть, ваши отцы и старшие братья уже уплатили налог за зерно? Кто вам позволил стащить колосья?
Выхватив плеть и широко размахнувшись, Джобир хотел хлестнуть детей, но тем удалось отскочить, разбежаться в разные стороны. Сразу же на току появилась, какая- то женщина с плачущим грудным ребенком на руках и с двумя малышами, держащимися за подол ее платья. Это была жена Назима — тощая, босоногая, с желтым, изборожденным морщинами гневным лицом. Возбужденная, она крикнула мужу:
— Эй, чем я накормлю этих голодных? В доме — ни горсти муки! Утром я вытрясла баранью шкуру, на которой разделываю тесто. Пыль! А муки и ложки не собрала!.. Натолкла сушеного ревеня, спекла две тонких лепешки, накормила дитяток, но разве это еда? Больше они весь день ничего не ели, ноют: «Дай хлеба, мать!» Неужели ты из честно выращенного тобой урожая не можешь взять одну тюбетейку пшеницы? Возьми, дай, я хоть зерна наварю для твоих сирот!
Назим, встав, обратился к сборщику налогов:
— Ты, бессовестный! Сними свою печать с моего зерна. Я возьму, дам жене одну-две тюбетейки зерна. До коих пор, наконец, ждать амлякдара?
— Печать эта — государственная! — угрюмо ответил Джобир.— Пока амлякдар не разрешит, не сорву ее!
— Черная твоя морда! — запальчиво крикнул Назим, в гневе сорвал, с кучи своего зерна глиняные нашлепки, швырнул эти печати оземь и стал насыпать пшеницу в мешок.
Подручные сборщика подбежали и набросились на Назима. Он вступил с ними в драку, отбиваясь кулаками и головой. Они не могли с ним справиться, пока сборщик сам не кинулся им на подмогу, хлеща плетью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49