Ну как? Нравится?
Улыбнувшись, сын поцеловал руку старика:
— Славно, отец! Ей-богу, если есть еще в стране два проницательных человека, один из них — вы! Мы этой вашей стрелой поразим сразу две цели: и Остонакула уберем, и нового эмира сделаем' на всю жизнь обязанным нам.
После полудня высокопоставленные отец и сын, выехав верхом из цитадели, направились в Ширбадан.
Миновав Каршинские ворота, на выезде из Бухары они встретились с небольшой группой солдат, располагавшихся среди деревьев у дороги. Кушбеги встревожило: что это за солдаты и почему они здесь? Двое солдат откуда-то тащили барана, другие на углу рощицы копали землю, чтобы устроить очаг, остальные сидели на траве у поливной канавы, пили чай.
Шо Мухаммед спросил простоватого десятского, похожего на туркмена, кто они и чем заняты. Десятский ответил, что они стрелки при правителе Шахрисябза, и только что проводили его в Ширбадан, а теперь, отдохнув немного и позавтракав, поедут к себе в лагерь.
Такой ответ Остонакул приказал давать в утренние часы всякому, кто спросит, кто они и почему здесь. А в вечерние часы — говорить, что ждут возвращения своего правителя.
В действительности же их правитель преследовал совсем другую цель...
Удовлетворившись ответом десятского, отец и сын спокойно продолжали путь...
Эмир Музаффар в тот день, четвертого числа месяца сафара 1308 года хиджары, утром лишился речи, а в ночь на пятое сафара (30 октября 1885 года) скончался.
В тот же час посланный тайным приказом кушбеги гонец, по имени Джаббар, погнал коня в сторону города,
в лагерь шахрисябзских солдат. Шахрисябзцы располагались лагерем перед городом у Самаркандских ворот. Кушбеги хорошо знал, что все эти солдаты набраны из грабителей и разбойников и по первому сигналу охотно кинутся грабить и убивать...
Несколько человек из особо близких к эмиру людей подняли вопли и стоны, но Остонакул приказал своим слугам арестовать их и заключить в подвал дворца. Он решил любым способом скрыть от народа смерть эмира до прибытия из Кермине в Бухару Абдул Ахада, чтобы избежать каких бы то ни было провокаций в столице.
Остонакул потребовал к себе письмоводителя, тот, явившись с чернилами и тростниковым пером, приготовился писать все, что ему будет приказано. Но Остонакул, велев ему встать из-за стола, сам сел и начал писать Абдул Ахаду сообщение о смерти его отца. Написал, что если Абдул Ахад сидит, то чтобы встал, а если стоит, то сел бы на коня и как можно скорее прибыл в столицу. Скрепил письмо своей печатью и печатью министра двора и, свернув трубкой, положил в изящную коробочку, напоминающую пенал. Затем, соединив и прихватив сургучом колечки длинного деревянного футляра, в который вкладываются подобные донесения, он вручил футляр своему начальнику караула. Тот сунул его себе за пазуху и в сопровождении десяти солдат направился в Кермине.
Рано утром Остонакул приказал вынести покойника и положить его па эмирскую арбу.
Когда покойника поместили под тейтом арбы, украшенной шелковыми покрывалами, коврами и атласными одеялами, Остонакул, надев парчовый халат и белую шерстяную чалму скончавшегося эмира, вышел из дворца. Придворные в первую минуту пришли в волнение, сердца у них забились учащенно: в этом халате, в этой пышной чалме Остонакул выглядел Музаффар-ханом, да и только! Если бы они только что не выносили тело эмира и не устраивали его на арбе, поверили бы, что эмир Музаффар живой вышел из дворца!
Когда они опомнились, каждому пришло в голову: что это задумал Остонакул?
Он поднялся на арбу и, сев спереди, приказал трогаться.
Все вышли из ворот, направились на конях в сторону города: впереди — стремянные и дворцовый распорядитель, арба с покойником посредине, а за нею кушбеги Шо Мухаммед, государственный казначей Мухаммед Шариф и группа придворных.
Остонакул, отодвинув чуть-чуть край занавеса впереди арбы, сидел, показывая себя.
Прохожие, принимая его за эмира Музаффара, низко кланялись ему, и он, важно, царственно кивая, отвечал на их поклоны.
«Подожди немного,— думал обозленный Шо Мухаммед,— еще немного тебе осталось! Если будет угодно богу, попадешь ты в мои сети. Тогда я отправлю тебя с непокрытой головой, с завязанными позади руками в тюрьму!»
Мухаммед Шариф в предвидении скорого сокрушения Остонакула улыбался.
Поглядывая на однообразную дорогу, отец и сын поджидали появления навстречу им гонца, который должен был принести весть о том, что солдаты правителя Шахрисябза напали на цитадель, грабят и убивают и что Али Мадад, начальник артиллерии, отбив налет, арестовал грабителей.
Но со стороны города никакой верховой не показывался. На лицах вельмож постепенно стало появляться выражение беспокойства и растерянности.
Наконец, когда караван с покойником недалеко от города поравнялся с рощицей, где со вчерашнего дня стояли солдаты Остонакула, Шо Мухаммед узнал, почему нет гонца. Десятский с лицом туркмена бегом устремился к арбе и, узнав своего правителя, доложил, что его группа задержала одного верхового, мчавшегося в город. Остонакул. приказал привести задержанного. Им оказался тот самый Джаббар — гонец, тайно посланный Шо Мухаммедом.
— Ты? — удивился кушбеги.
Дрожащий и бледный, Джаббар стоял и целовал стремя своего господина.
Министр двора, возмущенный и подавленный, посмотрел на Остонакула:
— Это же... это же... В чем дело?
— А ни в чем! Ничего особенного, досточтимый оплот державы! Солдаты поступили согласно приказанию, которое дал им ваш: покорный слуга,— протянув руку к подбородку и скрывая язвительную усмешку, ответил Остонакул.
Словно заранее зная о планах кушбеги, Остонакул, когда наступила агония эмира, немедленно направил одного из своих людей к той группе солдат с приказом: задерживать всякого, кто направляется из Ширбадана в город, и никуда не выпускать.
Кушбеги помрачнел, опустив голову. То ли от гнева, то ли от страха у государственного казначея дрожал подбородок, шевелились черная борода и усы. Оба поняли, что проиграли. Этот ханжа, смиренный четочник Остонакул, с хитростью и коварством лисы, упредил их, сорвал их планы!..
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Теперь отправимся в Кермине, познакомимся с наг следником трона, его делами и положением.
Зубчатые крепостные стены охватывают почти половину Кермине, другая половина города вне крепости.
Дворец правителя помещается внутри крепости и расположен на возвышенности, являя собою как бы наблюдательную вышку, откуда хорошо обозревается город. Низкие строения города, словно боясь этой вышки, грозной и гневной, плотно теснятся одно к другому, прячутся в тени деревьев. У ворот крепости висит символ власти — огромная деревянная палица.
За двумя обитыми железом воротами крепости, во дворце и в саду, ожидая смерти отца, проводит свои дни и ночи правитель Кермине, Абдул Ахад.
Он совсем перестал заниматься обязанностями правителя. Не принимает никого из чиновников, кроме казначея Усманбека и стольничего Яхшибека. Это его самые верные слуги, с одного взгляда угадывающие желания правителя и старающиеся тотчас же их исполнить.
Наследник ждет решающей его судьбу вести. Эта весть сделает его обладателем эмирского трона и трех с половиной миллионов подданных страны. Наследнику кажется, что время течет слишком медленно. В тревоге он думает: «А вдруг отец, как два месяца назад, снова поправится?» Думает об этом, а самого охватывает дрожь. «Нет, нет, это совершенно исключено, чтоб он не умер! Он должен умереть!» Порой, теряя терпение, Абдул Ахад начинает ходить по большой белой комнате, ежеминутно посматривает через Дверцу на внутренний двор: может быть, прибыл гонец Шо Мухаммеда с желанлым известием? Раз иногда садится и занимает себя писанием стихов или вызывает Яхшибзка и устраивает с ним перепелиные бои, потребовав, чтобы принесли клетки с перепелами. Но скоро и это надоедает ему, тогда он уходит к себе в гарем, где его услаждает красавица Нозгуль. Эту девочку ему недавно подарил амлякдар Шафиркана, взяв ее у отца — своего должника- крестьянина. Девочка никак не хочет покориться Абдул Ахаду, как испуганная газель убегает от него, прячется в ниши или за сундуком, на который складывают одеяла. А он восторгается девичьим испугом, говорит себе: «Удивительная прелесть, когда сразу не Достигаешь цели!»
Казначей Усманбек, обеспокоенный возможными интригами со стороны братьев наследника трона, советует правителю не сидеть сложа руки, послать в Бухару лазутчиков, чтобы те подарками и обещаниями подкупили военных, вельмож и сановников, привлекли их на сторону престолонаследника. Порой Усманбек сам просит разрешения съездить в Бухару, разузнать обстановку. Но Абдул Ахад предложения и просьбы своего верного слуги отвергает, утверждая, что совершенно спокоен относительно трона. Как только придет весть о смерти эмира, днем это будет или ночью, он тут же верхом отправится в Бухару. Усманбек приготовил все необходимое к путешествию престолонаследника, даже позаботился о войске, слугах, чиновниках, купцах. Свиту Абдул Ахада составляет около тысячи человек, уже собранных в Кермине.
Утром следующего после смерти эмира дня Абдул Ахад сидел у себя в гостиной за завтраком вместе с Усманбеком н Яхшибеком. За раскрытою дверью виднелся голубой купол соборной мечети, сверкавший на солнце.
На куполе было видно гнездо аиста высотой чуть ли не в полтора человеческих роста. Аисты каждый год возводят свои новые гнезда на старых. —Казначей, почему в этом году аисты рано улетели?
— спрашивает Абдул Ахад.— Не дурное ли это предзнаменование?
— Нет, досточтимый, это совсем не плохая примета, напротив, хорошая!—утешает наследника трона Усманбек.— Аисты улетбли? Гнезда их остались пустыми? Богу угодно дать знак, что престол властелина нашего вскоре тоже освободится и мой повелитель взойдет на него!
Затем Абдул Ахад прочитал собеседникам новую, сочиненную им накануне газель. В этом стихотворении влюбленный поэт умоляет возлюбленную на пирушке не смотреть на соперников, не оказывать им внимания; возлюбленная соглашается, но кокетство ее столь велико, что, в туже минуту, нарушив обещание, она бросает благосклонный взгляд на соперников; влюбленный встревожен, и поэт выражает тревогу такой строкой: «Твой возлюбленный из-за этого твоего легкомыслия расстраивается сто раз». Казначей и стольничий, ухищряясь в красноречии, стали расхваливать стих. Казначей рассыпался в похвалах:
— Ах, какое мастерство, какой талант... Если бы Хафиз услышал эту строку, он поцеловал бы руку поэта!
Крайний восторг изобразил и стольничий:
— Вы так удачно связали «легкомыслие» с «расстройством»! Просто удивительно! Такой стих запомнится на века!
Впрочем, выражать таким образом «тончайшее понимание» поэзии было свойственно в Бухаре не только этим двум пресмыкающимся льстецам!
Наш поэт радовался похвалам, когда в дверях коридора появился, весь в пыли, начальник дворцового караула, прискакавший из Бухары.
Его внезапному появлению не удивились, потому что привратникам было приказано, как только прибудет гонец, тут же привести его к правителю.
Вынув коробочку, поцеловав ее и прикоснувшись ею к глазам, вошедший передал ее правителю Кермине.
Когда Абдул Ахад открывал ее, у него задрожали руки и на лице заиграла чуть заметная улыбка. Бросив взгляд на письмо, он вдруг зарыдал как ребенок, вынул шелковый розовый платок и, приложив его к глазам, стал кричать, причитая: «Ах, мой покровитель! Ах, моя защита! Ах, мой султан! На кого вы бросили несчастное дитя свое и ушли?!» Казначец, стольничий и начальник караула, показывая, что тоже плачут, потянули к глазам конец чалмы. Вчетвером они две-три минуты пребывали в такой непреодолимой печали. Яхшибек незаметно смочил палец слюной и помазал глаза.
Наконец успокоившийся наследник, повернувшись ко всем троим спиной, сказал:
— Пусть одарят начальника караула почетным хала
том,— и, держа одной рукой платок у глаз, другую протянул в сторону гонца.
Гонец, сразу согнувшись, взял его толстую с волосатыми пальцами руку, поцеловал ее и, попятясь к выходу, удалился.
— Быстрее — все необходимое к отъезду! — коротко приказал Абдул Ахад.
Казначей правителя Усманбек, поклонившись, вышел.
Он старался не смотреть в лицо наследнику, потому что глаза у него были сухими. Яхшибек заметил, что у наследника глаза тоже сухие.
Ровно в час дня выехали в путь. Абдул Ахад во главе нескольких сот всадников гнал коня. От должности правителя бекства до эмирского трона ему оставалось расстояние всего в одиннадцать «камней», по современному нам счету — километров восемьдесят — девяносто. Их нужно было преодолеть возможно скорее.
Хотя осень уже собиралась переваливать к зиме, однако было сухо, солнце еще сильно грело, из-под копыт поднимались фонтаны густой пыли, покрывавшей все кругом. После двух «камней» пути сделали привал в селении Малик, дали отдохнуть вспотевшим лошадям, совершили полуденную молитву. Когда день стал клониться к вечеру и наступила прохлада, снова тронулись в путь.
Абдул Ахад и его свита ехали всю ночь без остановки и за час до рассвета достигли перекрестка дорог в полутора «камнях» от Бухары. Здесь престолонаследника встретили несколько групп солдат, толпа мулл и чиновников столицы. Среди шума приветствий, поздравлений и поклонов, подобострастия и целования стремени Абдул Ахад чувствовал себя на седьмом небе. Трудности и неудобства долгого пути, Казалось, совсем его не утомили. Ведь ему только недавно исполнилось двадцать семь лет! Молодой человек богатырского сложения, гуляка, любитель перепелиных боев и устроитель козлодраний, он царственно сидел на белом коне, уткнув правую руку в бок, а левую положив на эфес меча, ножны которого были украшены золотом и жемчугами.
Прежде чем воссесть на престол, полагалось вознести благодарственные хвалы богу за его милость. Для этого следовало посетить гробницу его святейшества Бахауддина Накшбанда. Стремянные наследника повели под уздцы, его коня по дороге, ведущей от перепутья к мечети при
гробнице святого. Большинство встречавших бухарцев присоединилось к свите наследника. С трехтысячной толпой Абдул Ахад рано утром прибыл к мавзолею и совершил там первую утреннюю молитву.
Бессонная ночь и тряска в пути, не слишком утомив молодого наследника, совсем выбили из сил его пожилых спутников,— те были настолько разбиты, что с трудом наклонялись и расправляли свои спины во время молитвы, мечтая скорей избавиться от утомительной суеты.
После богослужения, по обряду, все отправились к могиле святого, прочитали благословение, приложились руками к «камню желаний» — каменной плите, до блеска отполированной множеством прикосновений, и затем огладили освященными таким образом ладонями свои глаза, лица.
То, что произошло после этой церемонии, утомило и огорчило приехавших из Кермине гораздо больше, чем бессонница и дорожные мучения. Прежде всего, тридцать два шейха, не удовлетворившись десятью тысячами тенег, которые им вручили по обету в дар от престолонаследника, истребовали с каждого из паломников, в зависимости от чина и положения, от четырех-пяти до двухсот — трехсот монет! Когда же приехавшие из Кермине, собираясь продолжить свой "путь, направились к внешним воротам, то тут на них внезапно налетела толпа дервишей и нищих мазара. Жили они не только в обители, но и в лачугах, у которых вместо дверей были дыры, напоминающие лазы в пещеру или отверстия глинобитных, вмазанных в землю печей. Как только свита наследника направилась к воротам, из этих дыр повылезали сотни калек и убогих, словно это были змеи и крысы, чьи норы затопила вода. В один миг проход был заполнен, закупорен ими. Плешивые и слепые, одетые в лохмотья калеки, паралитики, древние старухи, какие-то человекоподобные существа с ввалившимися глазами, провалившимися носами и беззубыми ртами, похожими на настенные птичьи гнезда, с изъязвленными руками и ногами, лицами и шеями, напоминающими налепленные на глинобитную ограду навозные лепешки, грязные и дурно пахнущие, они облепили путников. Они обступили также и Абдул Ахада и все как один стали голосить, стеная и плача, будто в доме покойника: «Наследник! Наследник! Эмирский сын! Окажите милость, дай бог, чтобы ваше паломничество прошло хорошо! Да поддержит вас святой Бахауддин! Да стать вам покорителем
мира!» С этими словами они протягивали свои грязные в язвах руки чуть ли не до бороды Абдул Ахада, тянули его за полы и рукава халата. В этот момент у наследника не оказалось при себе денег, чтобы пошвырять их в толпу; он стоял растерянный в гуще нищих и не мог, сжатый ими, пошевелиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Улыбнувшись, сын поцеловал руку старика:
— Славно, отец! Ей-богу, если есть еще в стране два проницательных человека, один из них — вы! Мы этой вашей стрелой поразим сразу две цели: и Остонакула уберем, и нового эмира сделаем' на всю жизнь обязанным нам.
После полудня высокопоставленные отец и сын, выехав верхом из цитадели, направились в Ширбадан.
Миновав Каршинские ворота, на выезде из Бухары они встретились с небольшой группой солдат, располагавшихся среди деревьев у дороги. Кушбеги встревожило: что это за солдаты и почему они здесь? Двое солдат откуда-то тащили барана, другие на углу рощицы копали землю, чтобы устроить очаг, остальные сидели на траве у поливной канавы, пили чай.
Шо Мухаммед спросил простоватого десятского, похожего на туркмена, кто они и чем заняты. Десятский ответил, что они стрелки при правителе Шахрисябза, и только что проводили его в Ширбадан, а теперь, отдохнув немного и позавтракав, поедут к себе в лагерь.
Такой ответ Остонакул приказал давать в утренние часы всякому, кто спросит, кто они и почему здесь. А в вечерние часы — говорить, что ждут возвращения своего правителя.
В действительности же их правитель преследовал совсем другую цель...
Удовлетворившись ответом десятского, отец и сын спокойно продолжали путь...
Эмир Музаффар в тот день, четвертого числа месяца сафара 1308 года хиджары, утром лишился речи, а в ночь на пятое сафара (30 октября 1885 года) скончался.
В тот же час посланный тайным приказом кушбеги гонец, по имени Джаббар, погнал коня в сторону города,
в лагерь шахрисябзских солдат. Шахрисябзцы располагались лагерем перед городом у Самаркандских ворот. Кушбеги хорошо знал, что все эти солдаты набраны из грабителей и разбойников и по первому сигналу охотно кинутся грабить и убивать...
Несколько человек из особо близких к эмиру людей подняли вопли и стоны, но Остонакул приказал своим слугам арестовать их и заключить в подвал дворца. Он решил любым способом скрыть от народа смерть эмира до прибытия из Кермине в Бухару Абдул Ахада, чтобы избежать каких бы то ни было провокаций в столице.
Остонакул потребовал к себе письмоводителя, тот, явившись с чернилами и тростниковым пером, приготовился писать все, что ему будет приказано. Но Остонакул, велев ему встать из-за стола, сам сел и начал писать Абдул Ахаду сообщение о смерти его отца. Написал, что если Абдул Ахад сидит, то чтобы встал, а если стоит, то сел бы на коня и как можно скорее прибыл в столицу. Скрепил письмо своей печатью и печатью министра двора и, свернув трубкой, положил в изящную коробочку, напоминающую пенал. Затем, соединив и прихватив сургучом колечки длинного деревянного футляра, в который вкладываются подобные донесения, он вручил футляр своему начальнику караула. Тот сунул его себе за пазуху и в сопровождении десяти солдат направился в Кермине.
Рано утром Остонакул приказал вынести покойника и положить его па эмирскую арбу.
Когда покойника поместили под тейтом арбы, украшенной шелковыми покрывалами, коврами и атласными одеялами, Остонакул, надев парчовый халат и белую шерстяную чалму скончавшегося эмира, вышел из дворца. Придворные в первую минуту пришли в волнение, сердца у них забились учащенно: в этом халате, в этой пышной чалме Остонакул выглядел Музаффар-ханом, да и только! Если бы они только что не выносили тело эмира и не устраивали его на арбе, поверили бы, что эмир Музаффар живой вышел из дворца!
Когда они опомнились, каждому пришло в голову: что это задумал Остонакул?
Он поднялся на арбу и, сев спереди, приказал трогаться.
Все вышли из ворот, направились на конях в сторону города: впереди — стремянные и дворцовый распорядитель, арба с покойником посредине, а за нею кушбеги Шо Мухаммед, государственный казначей Мухаммед Шариф и группа придворных.
Остонакул, отодвинув чуть-чуть край занавеса впереди арбы, сидел, показывая себя.
Прохожие, принимая его за эмира Музаффара, низко кланялись ему, и он, важно, царственно кивая, отвечал на их поклоны.
«Подожди немного,— думал обозленный Шо Мухаммед,— еще немного тебе осталось! Если будет угодно богу, попадешь ты в мои сети. Тогда я отправлю тебя с непокрытой головой, с завязанными позади руками в тюрьму!»
Мухаммед Шариф в предвидении скорого сокрушения Остонакула улыбался.
Поглядывая на однообразную дорогу, отец и сын поджидали появления навстречу им гонца, который должен был принести весть о том, что солдаты правителя Шахрисябза напали на цитадель, грабят и убивают и что Али Мадад, начальник артиллерии, отбив налет, арестовал грабителей.
Но со стороны города никакой верховой не показывался. На лицах вельмож постепенно стало появляться выражение беспокойства и растерянности.
Наконец, когда караван с покойником недалеко от города поравнялся с рощицей, где со вчерашнего дня стояли солдаты Остонакула, Шо Мухаммед узнал, почему нет гонца. Десятский с лицом туркмена бегом устремился к арбе и, узнав своего правителя, доложил, что его группа задержала одного верхового, мчавшегося в город. Остонакул. приказал привести задержанного. Им оказался тот самый Джаббар — гонец, тайно посланный Шо Мухаммедом.
— Ты? — удивился кушбеги.
Дрожащий и бледный, Джаббар стоял и целовал стремя своего господина.
Министр двора, возмущенный и подавленный, посмотрел на Остонакула:
— Это же... это же... В чем дело?
— А ни в чем! Ничего особенного, досточтимый оплот державы! Солдаты поступили согласно приказанию, которое дал им ваш: покорный слуга,— протянув руку к подбородку и скрывая язвительную усмешку, ответил Остонакул.
Словно заранее зная о планах кушбеги, Остонакул, когда наступила агония эмира, немедленно направил одного из своих людей к той группе солдат с приказом: задерживать всякого, кто направляется из Ширбадана в город, и никуда не выпускать.
Кушбеги помрачнел, опустив голову. То ли от гнева, то ли от страха у государственного казначея дрожал подбородок, шевелились черная борода и усы. Оба поняли, что проиграли. Этот ханжа, смиренный четочник Остонакул, с хитростью и коварством лисы, упредил их, сорвал их планы!..
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Теперь отправимся в Кермине, познакомимся с наг следником трона, его делами и положением.
Зубчатые крепостные стены охватывают почти половину Кермине, другая половина города вне крепости.
Дворец правителя помещается внутри крепости и расположен на возвышенности, являя собою как бы наблюдательную вышку, откуда хорошо обозревается город. Низкие строения города, словно боясь этой вышки, грозной и гневной, плотно теснятся одно к другому, прячутся в тени деревьев. У ворот крепости висит символ власти — огромная деревянная палица.
За двумя обитыми железом воротами крепости, во дворце и в саду, ожидая смерти отца, проводит свои дни и ночи правитель Кермине, Абдул Ахад.
Он совсем перестал заниматься обязанностями правителя. Не принимает никого из чиновников, кроме казначея Усманбека и стольничего Яхшибека. Это его самые верные слуги, с одного взгляда угадывающие желания правителя и старающиеся тотчас же их исполнить.
Наследник ждет решающей его судьбу вести. Эта весть сделает его обладателем эмирского трона и трех с половиной миллионов подданных страны. Наследнику кажется, что время течет слишком медленно. В тревоге он думает: «А вдруг отец, как два месяца назад, снова поправится?» Думает об этом, а самого охватывает дрожь. «Нет, нет, это совершенно исключено, чтоб он не умер! Он должен умереть!» Порой, теряя терпение, Абдул Ахад начинает ходить по большой белой комнате, ежеминутно посматривает через Дверцу на внутренний двор: может быть, прибыл гонец Шо Мухаммеда с желанлым известием? Раз иногда садится и занимает себя писанием стихов или вызывает Яхшибзка и устраивает с ним перепелиные бои, потребовав, чтобы принесли клетки с перепелами. Но скоро и это надоедает ему, тогда он уходит к себе в гарем, где его услаждает красавица Нозгуль. Эту девочку ему недавно подарил амлякдар Шафиркана, взяв ее у отца — своего должника- крестьянина. Девочка никак не хочет покориться Абдул Ахаду, как испуганная газель убегает от него, прячется в ниши или за сундуком, на который складывают одеяла. А он восторгается девичьим испугом, говорит себе: «Удивительная прелесть, когда сразу не Достигаешь цели!»
Казначей Усманбек, обеспокоенный возможными интригами со стороны братьев наследника трона, советует правителю не сидеть сложа руки, послать в Бухару лазутчиков, чтобы те подарками и обещаниями подкупили военных, вельмож и сановников, привлекли их на сторону престолонаследника. Порой Усманбек сам просит разрешения съездить в Бухару, разузнать обстановку. Но Абдул Ахад предложения и просьбы своего верного слуги отвергает, утверждая, что совершенно спокоен относительно трона. Как только придет весть о смерти эмира, днем это будет или ночью, он тут же верхом отправится в Бухару. Усманбек приготовил все необходимое к путешествию престолонаследника, даже позаботился о войске, слугах, чиновниках, купцах. Свиту Абдул Ахада составляет около тысячи человек, уже собранных в Кермине.
Утром следующего после смерти эмира дня Абдул Ахад сидел у себя в гостиной за завтраком вместе с Усманбеком н Яхшибеком. За раскрытою дверью виднелся голубой купол соборной мечети, сверкавший на солнце.
На куполе было видно гнездо аиста высотой чуть ли не в полтора человеческих роста. Аисты каждый год возводят свои новые гнезда на старых. —Казначей, почему в этом году аисты рано улетели?
— спрашивает Абдул Ахад.— Не дурное ли это предзнаменование?
— Нет, досточтимый, это совсем не плохая примета, напротив, хорошая!—утешает наследника трона Усманбек.— Аисты улетбли? Гнезда их остались пустыми? Богу угодно дать знак, что престол властелина нашего вскоре тоже освободится и мой повелитель взойдет на него!
Затем Абдул Ахад прочитал собеседникам новую, сочиненную им накануне газель. В этом стихотворении влюбленный поэт умоляет возлюбленную на пирушке не смотреть на соперников, не оказывать им внимания; возлюбленная соглашается, но кокетство ее столь велико, что, в туже минуту, нарушив обещание, она бросает благосклонный взгляд на соперников; влюбленный встревожен, и поэт выражает тревогу такой строкой: «Твой возлюбленный из-за этого твоего легкомыслия расстраивается сто раз». Казначей и стольничий, ухищряясь в красноречии, стали расхваливать стих. Казначей рассыпался в похвалах:
— Ах, какое мастерство, какой талант... Если бы Хафиз услышал эту строку, он поцеловал бы руку поэта!
Крайний восторг изобразил и стольничий:
— Вы так удачно связали «легкомыслие» с «расстройством»! Просто удивительно! Такой стих запомнится на века!
Впрочем, выражать таким образом «тончайшее понимание» поэзии было свойственно в Бухаре не только этим двум пресмыкающимся льстецам!
Наш поэт радовался похвалам, когда в дверях коридора появился, весь в пыли, начальник дворцового караула, прискакавший из Бухары.
Его внезапному появлению не удивились, потому что привратникам было приказано, как только прибудет гонец, тут же привести его к правителю.
Вынув коробочку, поцеловав ее и прикоснувшись ею к глазам, вошедший передал ее правителю Кермине.
Когда Абдул Ахад открывал ее, у него задрожали руки и на лице заиграла чуть заметная улыбка. Бросив взгляд на письмо, он вдруг зарыдал как ребенок, вынул шелковый розовый платок и, приложив его к глазам, стал кричать, причитая: «Ах, мой покровитель! Ах, моя защита! Ах, мой султан! На кого вы бросили несчастное дитя свое и ушли?!» Казначец, стольничий и начальник караула, показывая, что тоже плачут, потянули к глазам конец чалмы. Вчетвером они две-три минуты пребывали в такой непреодолимой печали. Яхшибек незаметно смочил палец слюной и помазал глаза.
Наконец успокоившийся наследник, повернувшись ко всем троим спиной, сказал:
— Пусть одарят начальника караула почетным хала
том,— и, держа одной рукой платок у глаз, другую протянул в сторону гонца.
Гонец, сразу согнувшись, взял его толстую с волосатыми пальцами руку, поцеловал ее и, попятясь к выходу, удалился.
— Быстрее — все необходимое к отъезду! — коротко приказал Абдул Ахад.
Казначей правителя Усманбек, поклонившись, вышел.
Он старался не смотреть в лицо наследнику, потому что глаза у него были сухими. Яхшибек заметил, что у наследника глаза тоже сухие.
Ровно в час дня выехали в путь. Абдул Ахад во главе нескольких сот всадников гнал коня. От должности правителя бекства до эмирского трона ему оставалось расстояние всего в одиннадцать «камней», по современному нам счету — километров восемьдесят — девяносто. Их нужно было преодолеть возможно скорее.
Хотя осень уже собиралась переваливать к зиме, однако было сухо, солнце еще сильно грело, из-под копыт поднимались фонтаны густой пыли, покрывавшей все кругом. После двух «камней» пути сделали привал в селении Малик, дали отдохнуть вспотевшим лошадям, совершили полуденную молитву. Когда день стал клониться к вечеру и наступила прохлада, снова тронулись в путь.
Абдул Ахад и его свита ехали всю ночь без остановки и за час до рассвета достигли перекрестка дорог в полутора «камнях» от Бухары. Здесь престолонаследника встретили несколько групп солдат, толпа мулл и чиновников столицы. Среди шума приветствий, поздравлений и поклонов, подобострастия и целования стремени Абдул Ахад чувствовал себя на седьмом небе. Трудности и неудобства долгого пути, Казалось, совсем его не утомили. Ведь ему только недавно исполнилось двадцать семь лет! Молодой человек богатырского сложения, гуляка, любитель перепелиных боев и устроитель козлодраний, он царственно сидел на белом коне, уткнув правую руку в бок, а левую положив на эфес меча, ножны которого были украшены золотом и жемчугами.
Прежде чем воссесть на престол, полагалось вознести благодарственные хвалы богу за его милость. Для этого следовало посетить гробницу его святейшества Бахауддина Накшбанда. Стремянные наследника повели под уздцы, его коня по дороге, ведущей от перепутья к мечети при
гробнице святого. Большинство встречавших бухарцев присоединилось к свите наследника. С трехтысячной толпой Абдул Ахад рано утром прибыл к мавзолею и совершил там первую утреннюю молитву.
Бессонная ночь и тряска в пути, не слишком утомив молодого наследника, совсем выбили из сил его пожилых спутников,— те были настолько разбиты, что с трудом наклонялись и расправляли свои спины во время молитвы, мечтая скорей избавиться от утомительной суеты.
После богослужения, по обряду, все отправились к могиле святого, прочитали благословение, приложились руками к «камню желаний» — каменной плите, до блеска отполированной множеством прикосновений, и затем огладили освященными таким образом ладонями свои глаза, лица.
То, что произошло после этой церемонии, утомило и огорчило приехавших из Кермине гораздо больше, чем бессонница и дорожные мучения. Прежде всего, тридцать два шейха, не удовлетворившись десятью тысячами тенег, которые им вручили по обету в дар от престолонаследника, истребовали с каждого из паломников, в зависимости от чина и положения, от четырех-пяти до двухсот — трехсот монет! Когда же приехавшие из Кермине, собираясь продолжить свой "путь, направились к внешним воротам, то тут на них внезапно налетела толпа дервишей и нищих мазара. Жили они не только в обители, но и в лачугах, у которых вместо дверей были дыры, напоминающие лазы в пещеру или отверстия глинобитных, вмазанных в землю печей. Как только свита наследника направилась к воротам, из этих дыр повылезали сотни калек и убогих, словно это были змеи и крысы, чьи норы затопила вода. В один миг проход был заполнен, закупорен ими. Плешивые и слепые, одетые в лохмотья калеки, паралитики, древние старухи, какие-то человекоподобные существа с ввалившимися глазами, провалившимися носами и беззубыми ртами, похожими на настенные птичьи гнезда, с изъязвленными руками и ногами, лицами и шеями, напоминающими налепленные на глинобитную ограду навозные лепешки, грязные и дурно пахнущие, они облепили путников. Они обступили также и Абдул Ахада и все как один стали голосить, стеная и плача, будто в доме покойника: «Наследник! Наследник! Эмирский сын! Окажите милость, дай бог, чтобы ваше паломничество прошло хорошо! Да поддержит вас святой Бахауддин! Да стать вам покорителем
мира!» С этими словами они протягивали свои грязные в язвах руки чуть ли не до бороды Абдул Ахада, тянули его за полы и рукава халата. В этот момент у наследника не оказалось при себе денег, чтобы пошвырять их в толпу; он стоял растерянный в гуще нищих и не мог, сжатый ими, пошевелиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49