— А, кори? В чем дело?
И на том месте, где при входе полагается снимать обувь.
Мирзо Акрам, застигнутый могучим окликом Яхшибека, опустился на колени:
— Досточтимый! Вы всегда, не жалея милости и своего внимания к этому рабу, обращались с ним ласково. Поэтому я, ничтожный, опять пришел к вам.
— Но что скажешь?
— Я, покорный раб ваш, в самом деле не имею от вашей милости никаких секретов... У вашего коленопреклоненного слуги есть одно слабенькое женское существо. И, сомневаясь, достойно ли оно быть служанкой его высочества, света нашей страны, я и пришел посоветоваться с вами, в чаянии снискать ваше одобрение...
Яхшибек подобрал свои ноги, сел, сложив их калачиком, наклонился к говорящему:
— Сколько лет твоему слабому существу?
— Четырнадцать исполнилось, пятнадцатый пошел, досточтимый.
— Красивая? — без стеснения, прямо спросил стольничий эмира.
— Если его высочество взглянут взором благосклонности, признают: неплохая, глядя в землю, ответил добивающийся чина и должности кори.
— Ладно. Что еще хочешь преподнести?
Не поняв смысла вопроса, богатей 'задержался с ответом. Стольничий счел необходимым дать пояснение:
У его высочества наложниц и без твоей красавицы много. Повелитель наш не нуждается еще в одной. Пусть хвалимое тобой слабое существо будет приложением к твоему подношению, но из чего же само подношение состоит?
Мирзо Акрам понял, что от такого, как он, богатея ожидают большего. Но иного выхода, кроме как дать согласие, у него не было.
— Из всего, что вы посоветуете,—склонил голову он.
— Я что могу знать, чтобы советовать? Это знает твоя щедрость, кори! — ответил корыстолюбец.
— Хорошо, — медленно произнес Мирзо Акрам. — Я приготовлю какой-нибудь достойный подарок.
—Какая у тебя цель, кори? Ты хочешь получить у его высочества -назначение на хорошую должность?
— Вы сами знаете, досточтимый,— нагнувшись, опять отвесил поклон кори.— Наш великий эмир милостив к рабам своим. Если захотят, то одним лишь взглядом благосклонности вознесут до неба голову раба своего.
— Если я получу и передам тебе ярлык на хороший придворный чин и должность, чем ты отблагодаришь меня?
— Чем скажете, досточтимый.
Яхшибек немного помолчал. Искоса глянул на богатея:
— Чин привратника — эшик ага-баши — сто золотых, чин начальника конюшни — мирохура — сто пятьдесят золотых.
Мирзо Акрам, потупив глаза, зажал в кулак свою бороду. Бессовестный царедворец требовал чрезмерную взятку.
— Поясница моя сломается, немножко сбавьте, да возьму я вашу беду на себя. Ведь для подарка его высочеству нужна еще, самое малое, полная переметка денег,
— Мы с тобой скот продаем и покупаем, что ли? — нахмурил брови стольничий.— Хочешь, как я сказал,— пожалуйста, сделаю. Не хочешь — сам иди к его высочеству и возьми у него ярлык!
Что тут мог возразить Мирзо Акрам? Помолчав, дал согласие.
Яхшибек сказал:
— Твою девушку приведи ко мне домой, сперва женщины два-три дня поучат ее, как вести себя во дворце его высочества. А затем мы отправим ее во дворец.
Мирзо Акрам поспешно вернулся в дом свояка, рассказал своей старшей жене Ибодат, как обернулись его дела, приказал женщинам подготовить Зеби к переходу в дом стольничего.
По совету женщин он в тот же день купил и принес материи для одежды Зеби. Пригласили двух швей; работая вместе с ними, женщины в восемь рук за два дня и две ночи сшили все, что требовалось. Разбудив девочку до рассвета, заставили хорошенько искупаться, вымыли ее душистым туалетным мылом, затем, нарядив ее в атлас и тончайший газ, надев на тонкую шею ожерелье червленого серебра, а на пальцы перстни с крупными самоцветами, отправили девочку с отцом в дом стольничего.
Жена Яхшибека три дня учила девочку, как надо сидеть, как вставать в присутствии его высочества. Опытная женщина не раз и не два вершила подобные дела, знала, что и как внушить и преподать девушкам. Вместе с домашней служанкой, усадив Зеби перед плотно закрывавмым ставней оконцем во двор, расчесала ей волосы, накрутила, где надо, завитки, локоны; подправила брови щипчиками, насурьмила глаза, нарумянила лицо, наставила темной краской на щеки и подбородок маленькие родинки. Затем надела на пальцы купленные отцом дорогие кольца, продела в уши золотые крючочки жемчужных подвесок, навесила на грудь ожерелья, инкрустированные драгоценными камнями, а парчовую тюбетейку обтянула золототканой налобной повязкой. Все это убранство, эти восточные украшения превратили в общем бесцветную девушку в одну из тех красавиц, какие бывают изображены на старинных самаркандских или гератских миниатюрах.
Зеби, любуясь в зеркало своей красотой, едва узнавала себя,—отбегая от зеркала, танцевала и радовалась, была счастлива, в девическом своем простодушии мня, что именно такими бывают султанши...
Жена Яхшибека, которая бывала в эмйрском гареме, взяла с собой девочку и направилась с нею в крепость. Там, на среднем дворе цитадели, она ввела девочку в тот дворцовый домик, где жили молодые жены эмира, с которыми повелитель не свершил брачного обряда. Здесь жена Яхшибека сдала Зеби на руки домоправительнице.
Яхшибек пришел в крепость вслед за своей женой и приказал стоявшему у ворот цитадели стражнику доложить его высочеству, если к воротам подойдет Мирзо Акрам. Сам Яхшибек прошел в приемный дворцовый зал.
Эмир сидел среди пуховых подушек, просматривая какие-то бумаги. Яхшибек, стольничий Абдул Ахада, его советчик, а надо — и шут, входил к эмиру так же свободно, в любое время, как и тогда, когда эмир был правителем Кермине.
— Досточтимый! Ко двору приехал Мирзо-кори! — со смехом доложил Яхшибек.
— Что, опять привез перепелку? — рассмеялся эмир.
— Нет, на этот раз он привез его высочеству другой подарок.
— Да?
— Его подарок послан на средний двор.
Абдул Ахад, подняв глаза от бумаг, посмотрел на стольничего:
— Какова?
— Маленькая. В куклы играет! — сделав томные глаза, пошевелив плечами и шеей, как это делают восточные
танцовщицы, со сластолюбивой улыбкой определил стольничий.
Эмир оживился, отбросил бумаги на подушку:
— Где он достал?
— Его собственная. Говорит: «Я подарю ее наложницы его высочеству». Сам кори сейчас придет принести поздравления моему эмиру. До его прихода вы бы пошли взглянуть на подарок!
Абдул Ахад встал и вышел в боковую дверцу. Прошел по узкому проходу, соединявшему приемный зал со средним двором, и тихо трижды ударил луженым молоточком в маленькую резную дверь. Ее почтительно открыла какая-то женщина.
Чистенький двор небольшого дома был выложен квадратными кирпичами. Двери и ставни окон его шести комнат открывались на длинную веранду, с расписными по алебастру стенами и резными колоннами. Четыре молодые, красивые и хорошо одетые женщины, оказавшиеся во дворе дома, прижав руки к груди, отвесили эмиру глубокие поклоны.
Пожилая домоправительница, догадавшись о цели несвоевременного утреннего визита его высочества, поклонившись, сказала:
— Вот сюда пусть пожалуют,—и указала на последнюю с правой стороны комнату.
Эмир прошел к этой — шестой — двери, открыл ее, молча с минуту глядел внутрь комнаты. Зеби сидела в середине, на ковре! Испуганная, она встала и, как учила ее жена стол чего, поклонилась, произнесла приветствие и быстрыми шажками прошла в угол комнаты, остановилась, полуприкрыв лицо тонким небесно-голубого цвета платком. Ее изящная фигурка была всего лишь чуть выше основания ниши в стене, из-под длинного подола ее газового алого платья виднелись маленькие детские ноги в мягких сапожках. Абдул Ахад видел только одну ее щеку с черною родинкой, один насурьмленный глаз и длинную тонкую черную бровь — лицо Зеби в профиль показалось ему очень красивым, фигурка — стройной, изящной. Он про себя сказал: «Ой-ой! Какая гурия ведь! В самом деле, играющая в куклы! Молодец, кори!»
И, тихонько прикрыв дверь, повернувшись, вышел из дома. Возвратись в приемный зал, он едва мог спрятать в черных усах и бороде довольную улыбку, не ускользнув
шую от искоса брошенного взгляда Яхшибека, дожидавшегося своего повелителя.
Ну, какова, достойнейший?
Изумительна! — ответил Абдул Ахад, садясь на свое
место.
Какой чин вы дадите кори, достойнейший? — спросил Яхшибек.
— Может быть, дать ему ярлык на чин караулбеги — придворного порученца? Или эшик ага-баши? — сказал эмир.
— Дайте уж ярлык на чин начальника конюшни — мирохура! — посоветовал стольничий. — Что потеряет ваше высочество? Теперь, по одному счету, мы можем назвать кори и отцом ведшей невесты, иначе говоря = тестем.
— Не отцом невесты, а отцом наложницы! — засмеялся эмир.
— Пусть будет отцом наложницы, согласился Яхшибек.— Покойным родителем вашим он безо всякой провинности был лишен и чина и занимаемой должности. Теперь, если вы выкажете к нему милость, он получит лишь то, до чего давно дослужился бы.
Заступничество стольничего было слишком уж энергичным. Эмир с подозрением глянул прямо в глаза Яхшибеку:
— Ты получил от него взятку, плешивый жулик? Говори правду!
Яхшибек не ожидал такого расспроса, почувствовал, что попался. Скрывать все было бы опасно, эмир так или иначе мог бы дознаться до истины.
Верно, он обещал мне небольшое вознаграждение, отвернув лицо в сторону, смущенно произнес стольничий.— Я не проявил жадности, он сам обещал поблагодарить меня.
— Сколько?
— Не много, достойнейший.
— Сколько? — повторил эмир громко.
—- За назначение эшик ага-баши сто золотых, за мирохура — сто пятьдесят, вынужден был сказать правду стольничий. Он опасался не гнева эмира, а того, что эту взятку эмир у него отнимет. Так и случилось.
— Возьми и отдай в казну! приказал Абдул Ахад.
— Повинуюсь, достойнейший! — поспешил согласиться Яхшибек,
В зал вошел слуга с сообщением, что прибыл к услугам бай Миро Акрам, родом из селения Бустон, привел в подарок гнедого коня с седлом, украшенным золотом, с серебряным оголовьем...
Эмир приказал взять коня у прибывшего и сдать дворцовым конюхам. А Яхшибеку велел отправиться к главному письмоводителю, чтобы тот написал на имя Мирзо Акрама ярлык на чин мирохура и принес его тотчас же. А кроме того, взял бы у главного казначея форменную чиновничью одежду и надел ее на бая.
Мирзо Акрам в числе многих, надеявшихся быть принятыми эмиром, находился в дворцовой ожидальне. Ему принесли два разных халата, облачили новоиспеченного чиновника сначала в шелковый, потом, поверх шелкового, в парчовый; на голову накрутили пышную кисейную чалму. Яхщибек свернул трубочкой «благословенную грамоту» — ярлык на чин мирохура — и заткнул эту трубочку в складки чалмы Мирзо Акрама. Затем Яхшибек, надевший на новоявленного мирохура халаты, взял его под руки и повел на площадку перед приемным залом. Здесь было несколько дверей в большой приемный зал. Яхшибек, приблизившись к той, за которой в зале сидел эмир, остановился в некотором отдалении от этой открытой двери. Яхшибек протяжно и торжественно нараспев возгласил, обращаясь к повелителю как бы с молитвенною мольбою:
— Во здравие повелителя моего, раб их высочества бай Мирзо Акрам, сын бая Мирзо Рахима, из уважаемых людей Гиждувана, милостью повелителя моего удостоенный славного чина мирохура султанского владения Благородной Бухары и ныне, молясь за повелителя моего, вознамерен возвратиться на родину свою!..
За Яхшибеком протяжно возгласил придворный шигавул:
— Да пошлет милостивый и всемогущий бог воздержание от дурных поступков и соблюдение справедливости в делах и помыслах!
Мирзо Акрам, стоя на коленях, помня сделанное ему ранее Яхшибеком наставление, коснувшись лбом каменного пола, сделал обращенный к эмиру земной поклон, потом воздел руки и прочел молитву. Эмир протянул к нему руку. Мирзо-кори вскочил на ноги, согнулся вдвое, прижал обе ладони к груди и, кланяясь на каждом мелком шажке, двинулся ггэмиру. Торопливо взял в обе руки пухлые пальцы эмира, потерся о них глазами и с чмоканьем поцеловал...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В тот день со двора Восэ в селении Дара-и-Мухтор раздавались звуки «гуп-гуп», «тап-тап»... Гулизор на дворе молотила хлеб тяжелой колотушкой. Аноргуль двумя прутьями для битья шерсти трепала хлопок. Хасан и Даулят на веранде играли в абрикосовые косточки. Ризо не было, он вот уже. с неделю как исчез бесследно.
Когда на внешнем дворе вдруг заскрипели ворота, мать и дочь прислушались. Послышались звуки шагов. Аноргуль вздрогнула, словно услышав внутренний голос, сказавший, что вошедший во двор — Восэ. Она бросила прутья, встала, еще раз прислушалась и в тревоге кинулась к калитке, во внешний двор. Там с мешком за плечами, под платаном, вместе с Назиром стоял Восэ и, радости но улыбаясь, смотрел на жену.
Им бы кинуться, как они страстно захотели, друг к другу, обняться, расцеловаться, но обычай не разрешал сделать это при постороннем человеке, волей-неволей они лишь пытливыми, полными любви взглядами всматривались, не видя ничего, кроме милого, долгожданного лица, родных глаз...
Гулизор, Хасан и Даулят_ вылетели и повисли на отце. Восэ прижал их всех троих к груди, поцеловал в головы, в лица. В глазах его блеснули непрошеные слезинки...
Нет, не потеряла радость путь к дому Восэ,— в этот день, вместе с ним и Назиром, она явилась в гости к изнывшей от ожидания Аноргуль и к детям!
Непринужденная болтовня, счастливый смех до полуночи звучали в доме. Восэ купил по пути в Ховалинге мяса, риса, сала. Аноргуль сварила отменный плов. Мужчины вывалили из своих мешков на пиршественную скатерть сахар и сладости, пряности, вкусную городскую снедь. Даже рассказы о печальных происшествиях, приключившихся с Восэ и Назиром вдали от родины, не могли омрачить пирующих. Дети слушали эти истории, словно сказки о злых драконах, ничего не боясь под кровом веселых родителей.
Конечно, и Аноргуль и дети, всматриваясь в лица муж
чин, видели, как они похудели,—Аноргуль заметила новые морщинки в углах губ и глаз мужа. Его загоревшее и обветренное лицо, ставшее более темным, почти черноватым, лучше всяких слов рассказывало ей, каким нелегким был его путь по горам, степям, ущельям, долинам... Нои он и его друг Назир выглядели крепкими, здоровыми, сильными,—чего ж еще желать?
Восэ спросил про Ризо: где он, почему его не видно? Аноргуль, закусив губу, смотрела в землю. Сказала, что Ризо ушел дней семь назад и о нем нет никаких вестей. Гулизор, едва разговор коснулся Ризо, быстро встала и занялась в сторонке чайником и мытьем чашек. Это ее движение, а также закушенная губа Аноргуль не ускользнули от внимательного взгляда Восэ, он почувствовал: «Что-то тут не так», но не стал допытываться...
Вечером на второй день начались посещения односельчан, дальних и близких знакомых. Когда побратимы рассказали любопытствовавшим о своих приключениях, Слухи о том, что пережили Восэ и Назир, быстро разнеслись по окрестным горам и ущельям. К Восэ стали приходить не только друзья и знакомые, но и неведомые им дотоле люди из других селений. Соблюдая правила вежливости, эти люди приходили якобы лишь для того, чтобы принести Восэ и его побратиму свои поздравления, а в действительности каждый хотел из собственных уст Восэ и Назира услышать, что же именно произошло, что правда и что вымысел из передаваемого о них.
Гостиный домик на внешнем дворе Восэ всегда был полон людей. По обычаю горцев, каждый приносил за пазухой или в поясном платке что-либо съестное. Хлеб, грецкие орехи, фисташки, вареные яйца, холодное отварное мясо выкладывались на скатерть. Гости сидели плотно и слушали удивительные рассказа побратимов, а когда Назир уехал в Сари-Хосор — то рассказы одного Восэ. Он простодушно посмеивался над своей неопытностью и своим легковерием, из-за которых бывал обманут, попадал в незавидные переделки. В своих рассказах Восэ был ничуть не самонадеян и очень скромен, но от слушателей не укрывались выдержка и мужество, не раз выручавшие его самого и его товарищей из беды.
Когда, на второй день после своего возвращения к семье, Восэ вновь стал расспрашивать жену о Ризо, Аноргуль сказала:
— Был однажды день Ризо собирал в саду орехи вместе с Гулизор. Оба были очень веселы, шутили, потом, невзначай, стали читать стихи. Это видел твой брат Касым, он поругал Ризо. С того дня Ризо как в пропасть провалился,— не знаю, куда мог уйти.
Аноргуль и Восэ так и остались в неведении о том, что и почему все-таки заставило Ризо исчезнуть,— спрашивать об этом Гулизор оба не считали удобным, убежденные в том, что ничего дурного не могли совершить ни их дочь, ни Ризо.
Но мы можем подтвердить читателю то, о чем он, конечно, уже догадался: да, Ризо влюбился в девушку, и даже не влюбился, а полюбил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49