— Вася! Ты утром делаешь омовение головы?
— Какое омовение?
— Холодной водой полощешься?
— Умываюсь, конечно.
— Не то, Вася, не то. Ты утром мой голову холодной водой, а вечером пей кислое молоко. И ты никогда не пропустишь ни одного футбольного матча.
Честно вам признаюсь, я тоже болельщик. Иду на стадион, и моим существом целиком завладевает фут больное поле — кто кого?
Спокойно, но глубоко болею и страдаю... Из равнове^ сия меня выводят только реплики особенно завзятых болельщиков.
С правой стороны болельщик «со стажем» высоким фальцетом кричит:
— Судью на мыло!
С левой — болельщик профундо-басом выкрикивает?
— Судью на вилы!
Очевидно, на сеноуборочные вилы.
Наверное, местные болельщики искренне считают хотя судья сам в ворота противника мячи не забивает, но нашим пусть хоть свистком забивать помогает.
Порой болельщики острое, но несправедливое словцо бросают и помощнику судьи. Ошибся или зазевался тот — бывает ведь такое,— тогда болельщика «со стажем» медом не корми.
— Мальчик! Возьми у того дяди судейский флажок!— кричит он с правой стороны.
А с левой:
— И дай ему соску!
Выигрывает наша команда — судья на высоте.
— Вот это судья! Никому спуску не давал. А другой:
— Что ты хочешь? Человек судил!
Любим мы футбол! Чаруют нас и мастерство, и тактичность, и каскад футбольной игры...
ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ТЕХНИКА
Солнышко уже начало подниматься. Такая уж у него обязанность — подниматься каждое утро. Ехать нам нужно было недалеко— в новое село Лиман.
Собственно говоря, село это не новое, старое село, но жить начали там по-новому, по-артельному. Коллективно. Организовали в селе первую в районе сельскохозяй ственную артель «Путь Ленина».
Зашли во двор Петра Ивановича. Из степи потянуло свежим запахом ржи и конопли.
— Ну что, друг, подвезете?
У Петра Ивановича слабовато с индивидуальной тех никой. На веревочках построена его техника: для «удобства» он привязывает к телеге доски бечевкой и прибивает ржавым гвоздем.
— Сколько раз я заходил в кооператив. И всё: гав-гав! Гвозди есть? Нет! Ремни есть? Нет! Кооператор, говорю. Гнать бы такого кооператора метлой!..
И Петр Иванович сказал, какой именно метлой гнать такого кооператора.
— Если б там человек направлял дело. А то... Зате« сался такой, черт знает что... Хату себе вон какую под железной крышей поставил! Коровы, овцы... и земельки прихватил... То на тещу, то на свата, то на брата... И какая земля!.. Одна пахотная!.. Хитрющий виндувалист., Тому литр, тому пол-литра... И пролез... Пролез и все к себе, все к себе тянет... Такой смиренный да тихий... Живым к богу лезет. Нет на него двадцатого года. Ух!..
Петр Иванович запряг, и мы поехали. Возок наш скрипит и дребезжит, стучит и насвистывает. Будто не возок, а фисгармония.
— А вы хорошо знаете дорогу? Это вон туда...
— Слышал, знаю. В прошлом году приходилось бывать. О, я куда раз, то все доподлинно припоминаю. Иной семь раз проедет и обязательно собьется. А я нет, я — раз проехал и уж черта с два собьюсь. А другой— так просто смех берет. Вот недавно Кириллов сын едет и спрашивает: «Дядька Петро, сюда ли я поехал? Мне на Шевченковскую».— «Так чего ты, говорю, сюда заехал, тебе вон туда надо... Это же, говорю, не такая мудреная штука. Выедешь на высокий бугор — и ты прямо в селе. Потом поворачивай влево, налево у дороги будет хата Грицька Ганды. Хотя, говорю, там теперь живет его сын Омелько, а старый Грицько выехал. Одни говорят — к старшему сыну в Полтаву перебрался. Старший сын в Полтаве в депо машинистом работает. А другие — мол, в Плоское к брату Панасу уехал. Панас давно в партийных состоит. Такой брат,— куда ваше дело. Герой! Он и на фронтах, в Красной Армии был. Гонял и патлатых, и кудлатых. И Махно, и Петлюру гонял. Панас этот в Плоском артель организует. Возможно, Грицько к нему переехал. Григорий тоже такой — никому спуску не давал. Его на хуторе во власть выбрали. Оно какая власть? Бедных вдов коровками наделял! И мне, как комбедовцу, коровку определили, дерева на хату дали. Но-о!..
Жить стало легче. Но тут началась чертовщина — немцы пришли. В касках, а с ними двое с черными хвостами. Один из них здешний: сынок Лобачова... Кулак был, душа из него вон!
Приезжают верхом на конях и сразу цап Грицька за грудки: «Рассказывай, голодранец, где ваша гарнизация?..»
Погнали Грицька Ганду в долинку, туда за пруд, за вербы. Пропал, думаем, человек. Замордуют палачи.
Вывели в долинку и кричат: «Говори, где брат? Где твои большевики?»
«Не знаю,— говорит,— мое дело сторона».
«Врешь, голопузик, знаешь! Ты же у власти был?»
«Какая я,— говорит,— власть? Вы вот когда подхо-дили, ревкомовцы сели на телегу и уехали».
«Куда уехали?»
«Ей-богу,— говорит,— не знаю. Может, на Харьков, а может, и дальше. Они мне ничего не сказали. Уехали они, а вас нет и нет. Собрался народ. Кого, спрашивают, назначим на этот промежуток? Ну а народ в один голос и крикнул: «Грицька назначим! Старый, глупый, ни кола ни двора,— если и убьют, то не жалко!»
Какой-то из карателей, видать главный, в очках, ударил Грицька дважды нагайкой по спине и говорит: «Господа! Разве вы не видите: дурак дураком! Оставьте его!»
Отстегали Грицька нагайками да и бросили в канаву, Но как потом оказалось — Грицько все знал. И ружья, и всякие припасы он партизанам передавал.
Да, вернее всего, к Панасу уехал, потому что, говорят, хутора тоже в их артель пристают.
Но-о!.. Шагай веселей!
Да!..
Вот я Кириллову сыну и говорю: «А потом, парень, бери правее, правее... Сбоку будут вербочки. За вербами левада. За левадой опять вправо, вправо...» Там когда-то выгон был. Ничего не сеяли. Разве нашими плужками да нашими лошадками поднимешь такую целину? Туда хороший плуг надо. «А сколько же,— спрашивает Кириллов сын,— еще верст будет?» — «Да так, говорю, чтоб тебе не соврать, верст, верст... по-старому четыре было... Может, теперь что набежало? Кто знает?» Но-о! Хвостом машешь!..
Словом, парню разжевал и в рот положил. А вот сбился парень с дороги. Молодой, не тертый, не бывалый... Я уж... нет, уж не беспокойтесь. Довезу в самый раз.
Возок дребезжит, а Петр Иванович уверяет нас, что он сроду не плутал, и вдруг — стоп!
— Тпрр!.. Волки б тебя съели. Куда это ты нас завезла? У, чертова скотина!.. Я зазевался, а она!.. Стой! Крутишь головою!..
Повернули назад, начали искать настоящую дорогу. Искали, переспрашивали. Нашли дорогу, выехали, и тут другая беда приключилась: начали съезжать с горы, а на лошадке шлея лопнула.
— А, сгорела б она! Вот вам и ремень!
Начал Петр Иванович сбрую чинить — со штанов поясок упал.
Молодухи идут мимо, смеются:
— Держите, дядько, щтаны, а то убегут.
Сказал им Петр Иванович кудрявенькое словечко, поправил чго нужно в сбруе, стегнул лошадку кнутиком, и возок покатился. Только ненадолго. Пришлось еще раз Петру Ивановичу соскакивать и подтягивать супонь:
— Сгнила б она, проклятая! Как ехать, так и разладится!..
Теперь уж Петр Иванович как сел, так ни слова не сказал. Все думал. О чем он думал, кто его знает.
Может, о том, кто затесался в кооператив да все к себе тянет... Все к себе... А может, Петр Иванович думал, что единоличная техника — ерунда. Надо из нее скорее на широкий путь выбираться. Переходить на социалистический лад.
Может, он именно так думал: коллективом лучше жить, лучше хозяйствовать.
Говорим, неизвестно о чем думал симпатичный Петр Иванович.
А только, когда мы подъехали к артели «Путь Ленина», у Петра Ивановича радостно засияли глаза. Засияли, потому что увидели на полях таких же, как и он, крестьян, которые вместе сеяли, вместе пахали и, возвращаясь домой, вместе песни пели.
Наверное, Петра Ивановича одна-единственная мысль радовала: «Хорошо жить там, где гуртом работают люди!»
Побывали мы еще раз в колхозе «Путь Ленина» и опять встретили симпатичного Петра Ивановича. Директор МТС сказал нам:
— Рекомендую! Непременно заезжайте в колхоз «Путь Ленина». Познакомьтесь, товарищи, как там славно хозяйничают.
— А кто же нас подвезет? — спрашиваем.
— Кто? Да председатель колхоза вас и подвезет. Василий Петрович! — позвал директор.— К тебе люди хотят заехать. Подвезешь?
— А почему добрых людей не подвезти? Прошу! Садитесь!— пригласил Василий Петрович и открыл дверцы голубой «Победы».— Садитесь рядом со мной. Я и председатель, я и шофер. Сам управляю.,,
Дорогой разговорились.
Василий Петрович — агроном. Его колхоз посылал учиться. Закончив Полтавский сельскохозяйственный институт, Василий Петрович с дипломом агронома приехал работать в родное село...
Работал агрономом, а затем колхозники избрали его председателем колхоза.
Ехали, беседовали и не успели оглянуться, как легковая машина прямо в колхозный сад вкатила.
Роскошный сад вырастили колхозники, чудесный, в нем высокосортные груши, яблони. Обильные плоды крепкие ветви книзу пригибают.
За садом на пригорке — школа. Светлая, просторная школа-десятилетка. Больница хорошая в селе построена.
Хороши и детские ясли. Детей в ясли не носят — возят. В колхозе более тысячи велосипедов, двадцать два мотоцикла. Есть на чем маленьких ребят привезти в ясли. Подвозят без опозданий.
Телятницы, свинарки, доярки посмотрят на часы —• пора! Закрутят педалями и айда с юным поколением в детский санаторий.
Чудесным стало обновленное село. Зажегся электрический свет в окнах, и в каждую хату радио из Москвы передает счастливые песни.
Что и говорить — славно колхозники живут, славно и хозяйничают. Одних дойных коров шестьсот голов. А телок тысяча, да еще и двести двадцать!
А поросят, ягнят?..
Какие прекрасные коровники, свинарники построили. Выстроили и различными механизмами их оборудовали. Долго мы с Василием Петровичем ходили по колхозу, а потом в клуб завернули.
Идем, а навстречу нам... Кто бы, думали? Петр Иванович. Пожилой, но статный, выбритый, в вышитой сорочке, направляется в клуб.
— Отец, а где же мама? — спросил Василий Петрович.
— Мать раньше с Галкой ушла в клуб. Галя из Донбасса в гости приехала.
Вспомнили, как мы когда-то ехали с ним да непредвиденные остановки делали.
Петр Иванович добрым словом вспомнил и Панаса, и Грицька.
Какие дорогие люди! Не зря они, стиснув зубы, мужественно дрались за победу великого дела.
КАК Я ТОНУЛ
Утро. Солнечное, прозрачное утро. Я иду на речку, Дома меня предупреждают:
— Иди, да гляди, утонешь, так и домой не приходи! Этого совета я точно придерживаюсь. Знаю — утону, как же я домой приду?
Прихожу на речку. Тут гам и суета. Смеются, прыгают, ныряют, выныривают... Я разделся, пошел на берег и остановился: не знаю, куда лучше прыгать.
— Прыгай вот здесь. Тут тебе будет по колено. Я недолго думал, взял и прыгнул.
Ноги погрузились и меня за собой потащили. Погружаюсь и погружаюсь, ибо плавать не умею.
Говорили же мне: «Учись, Сашко, плавать. Учись—-не пожалеешь».
А я думал: «Плескаться в воде — разве это наука?»
И вот вам, опускаюсь на дно. Гребу руками, помогаю ногами, верчу головой, а меня на дно тянет.
Хлопцы, стоявшие на берегу, начали дискутировать.
— А ну,— говорят,— вынырнет или не вынырнет? Может, и вынырнет, ноги длинные.
Они дискутируют, а я чувствую, что тону.
— Хлопцы! — кричу.— Спасайте! Потопаю!
— Не кричи,— говорят,— а то в рот воды наберешь. Еле-еле спасся. Вылез и упал на берег. Конечно, ко
мне тогда все прибежали.
— Наверное,— говорят,— надо воду выкачать, А как выкачать, никто не знает.
Один говорит:
— Я,— говорит,— где-то в книжке читал, что прежде всего надо веслом на живот надавить.
— Дурень ты,— отозвался другой.— Первая помощь — это веслом по голове бить.
Словом, кто-то меня как шарахнет веслом по голове, я и очнулся.
Так вот я и говорю: учитесь плавать, с вышки прыгать, глубоко нырять и мастерски выныривать.
ДЕБЕТ
На базу Федя Вертун пришел скромненьким, тихоньким.
Скромно, тихо подал заведующему базой мокрую записочку. Небольшую цидулку полили слезами два родственничка: папенька и дяденька.
Щедро политая бумажка сразу помогла: Вертун стал экспедитором.
Завбазой Семен Семенович начальственно авторучкой черкнул: «В штат. Шусгрый. Бойкий...»
Нацепил Вергун на нос дымчатые очки и приступил к служебным обязанностям. Да заодно ходы-выходы изучил: через какую дырку можно просунуть знакомым коровкам дармового хлебца...
Вертун работал и бухгалтерские тонкости изучал. Вытащит синенький блокнот и вежливо-вежливо переспрашивает:
— Скажите, пожалуйста, что это за штука — дебет? Извините, я спрашивал Ольгу Ивановну, старшего бухгалтера. Но она рисовала на балансе каких-то птичек, засмеялась и ответила: «Это птица!»
С горем пополам Вертун осилил эту науку, Присмотрелся, каких птиц в дебет заносят...
Он отлично пользовался своим дальнобойным зрением. За километры распознавал: что плавает, что летает, а что и на месте стоит...
Еще издалека замечал, где и почему буксует. Почему в заднем колесе сухая спица скрипит...
Заметит и аккуратненько размочит. Пускай смазанное колесико исправнее крутится.
Без чванства подмажет и поплюет.
Знал, когда, где и кому да из какого ковшика брызнуть в глаза мыльной водой.
Плеснет — готово, И подымает уже тост за наше жилищное счастье:
— Братцы! Вот этот домик, который мы с вами строим, наш зав, наш Семен Семенович, сегодня утром около вешалки категорически поставил на мои плечи. Снял пальто, схватил меня за руки и сказал: «Гордись, Федя!
Решили на тебя возложить двухэтажный дом. Строй! Проявляй инициативу!» Братцы! Честь-то какая мне! Обещаю вам: проявлю инициативу! Окна вставлю! Такие окна вставлю, каких вам еще никто не вставлял! Бу ду жив-здоров, и высокой крышей вас накрою.
Начал Федя Вертун проявлять на строительстве кипу чую инициативу,
Проявлял вдохновенно, лирически. Поймает пайщика в уголочке, расстегнет рубашку, выставит грудь и начинает уговаривать:
— Вот это грудь! Это моя грудь! Раскрытая! Бюрократизма— ни грамма! Бери, хватай, она твоя! Хочешь, чтобы тебе комнату формально расписали? Хочешь? Советую: не чурайся архитектурного минимума! Вот видишь, косяк, видишь? Не стыдись, положи сюда минимальный трояк, и косяк никогда тебе на голову не упадет. А теперь возьмем-ка, друг, еще одну мелочь. Возьмем пол. Что такое пол? Доски. А дерево, тебе известно, гнется, изгибается, коробится. Вот тут и не делай промаха. Подложи пятерочку. Гарантирую: скорее нас с тобой покоробит, чем эту вовремя закаленную дощеч ку! Что же тебе про двери сказать? Еще в древней пого ворке сказано: «Стучите — и они откроются!» Ну ты же знаешь: двери одной поговоркой, хоть и древней, не зашпаклюешь. Так вот и слушай. Резонно слушай! Смажь двери десяткой, и они тебе будут и открываться и закрываться. Минимум десятку! Что такое для хороших людей червонец какой-то! Ерунда! Зато из дымовой трубы не будет кричать: «Ага-га-га! Забыли двери смазать! Слышите, как скрежещут?»
Научился Вертун и на высокую крышу взбираться, наловчился и в душу залезать.
А каким Вертун стал корректным! Боже! Как он артистически спину гнул! Согнет — ни одна косточка не хрустнет.
Скажет супруга начальника: «Феденька! Хочу свеженького карпа зеркального» — и Федя с согнутой спиной бежит рыбачить. Днем или ночью, а желанная рыбка жарится на сквороде....
— Ах-ах! — щебечет довольная супруга начальника.— Вы, Федя, чудотворец! Целое ведерко набрали! Возьмите наряды. Оформленные... Я Семе сказала: «Подпиши»,
Однажды утром заведующему базой доложили:
— Федя в парке культуры спортивные упражнения делает: на четвереньках ползает!
— Какого черта его туда понесло? — спрашивает Семен Семенович.
— Перед бюстом физкультурницы пламенную клятву дает — перцовки в рот не брать: валит, мол, проклятая/с ног.
Семен Семенович про себя думает: «Вот глупенький. На коленях ползает. Мучается, голубчик! Страдает!..» Позвал шофера:
— Вася! Кати, дорогуша, в парк, Федя сплоховал — хватил лишнего... Хватай за поясницу и заталкивай в машину.
На пороге интимно шофера за пуговицу взял:
— Вася! Только ты того. Молчок. Спросят, чья машина? Скажи: «Скорая помощь. Спасаем чудака. В буфете пробкой подавился...»
А мне Семен Семенович упрек сделал:
— Это вы в газету тиснули? Да знаю, вы! По почерку вижу, ваша шпилька! Да, Федя повел себя недостойно, это верно. В парке культуры в одних трусах хрюкал! Но и вы же не маленький. Вас учить не надо. Ну не рассчитал человек. Раз на раз не приходится. Вы ведь хорошо знаете, что от пол-литра не только захрюкаешь— залаешь! А вот забыли вы про другое: Федя у нас — сила! Кипучий, энергичный. Ногтями из-под земли материалы вырывает! Кирпич с неба хватает! Стоило ли такого способного, работящего человека позорить? Ведь вы как написали: «В мутной воде несется щукой у дна». Эх вы, сочинитель! Разве можно равнять человека с рыбой? Ведь это экспедитор! Какая же это рыба? Нет, как хотите, а это — извращение фактов.
За мешки хвалю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27