Только бог деток не дает. Была у ворожеи и в собор ходила. Молилась, свечки ставила, а деток так и нет. Так наша учительница посоветовала: идите к доктору...
Боже мой, я доктор! Ничего не поделаешь, надо помочь. Нужно лечить. Поставил я на стол всю «медицину»— йод, капли, порошки. Решил лечить всем наличием лекарств.
Смазал колени пациентки йодом, закапал в глаза капли и дал молодице пять порошков.
— Три порошка мужу, а два себе. Пейте с кипяченым молоком. Лечитесь, дорогая.
И что вы думаете — помогли мои порошки. Осенью молодица угостила меня сладким хворостом.
— Спасибо медицине. Дала я мужу три порошка, сама два выпила... Оно и благословилось...
Узнав, за какое лечение угощают меня сладким хворостом, Иосиф Карлович даже присел от хохота. «Быть тебе, Сашко, юмористом».
* * *
Побывал я недавно в родном селе. Мама моя родная! Встань и погляди! Какие перемены. Как просторна, чиста, светла наша больница... Какие широкие окна... И врачи какие. Среди них врач-гинеколог. Мне говорят:
— Неужели вы Надюшку не узнаете? А ну припоминайте.
— А-а! Помню, помню. Как же... Мы с ней вот на этой дорожке в мисочки играли. Надя.., Такая беленькая...
— Эге ж, эге ж... Так она в Харькове институт медицинский окончила. Комсомол, значит, посылал ее... Закончила и в родное село приехала... Людей лечить. Гинекологом работает... Очень душевная.
Конец старой печальной медицине!
Мне посчастливилось родиться в степи. В паре с сестренкою. В те давние времена в селах статистических карточек не вели и графу «родился тогда-то> не заполняли. Передавали устно. «Слышали? На огороде тетки Се-клетей в капусте дивчинку нашли». Или: «Сегодня на заре у Ялосоветы в картошке хлопчика поймали...»
Ловили нашего брата главным образом в сельскохозяйственных культурах — в картошке или капусте. Волнующее известие передавали нежно, с душой: «Открываю дверь, а ты бегаешь по огороду, мамку свою зовешь. Здесь я — говорю».
Нас с сестренкою во ржи поймали. Поймали — и куда? На снопы. Сестренку завернули в мамин платок, а меня в отцову жилетку. Лежу в жилетке и думаю — сказать или не сказать: «Тато! Не печалься. Не горюй! Скоро единоличному хозяйству конец. Комбайнами будем убирать».
Скажешь, а вдруг не повериг. Еще рассердится, укорять начнет: «Смотри, какой грамотный стал! Не успел глаза раскрыть, а уже знает, какая техника будет. А чго из него получится, когда на ноги встанет? Еще скажет родному огцу: «Таю! Знаешь, бога нет!»
Подумал, подумал — помолчу. Не стану гневить родного отца. Лежим оба на снопах и молчим. А вокруг снопов взрослые бегают. Занимают нас разговорами. Старшая сестра даже маленькую ящерицу показала нам.
— Глядите... Ящерка. Видите, как она глаза вытаращила.
А нам что, пускай таращит. Нам все равно, хоть тигра показывай. Волновало другое: кто первым скатится со снопа — я или сестренка.
Побудьте на нашем месте и попробуйте удержаться ьа снопах... когда вам руки и ноги связали... да так зашнуровали, что дыншь нечем... Не напрасно я тревожился, первой скатилась со снопа сестренка, а я за нею .
Упала сестра и как закричит на все поле... Она кричит с одной стороны, а я с другой .. утешаю ее.
— Агуси,— говорю. Родненькая. Глупенькая!i'
Замолчи! Погляди, говорю, какая кругом расчудесная природа. Птички летают, песни поют... Цветочки кругом цветут.
— Да,—отвечает сестренка,— кругом старый режим. Вот вырастешь и будешь босыми ногами по чужой стерне ходить, а меня будут за косы таскать.
— Эх, сестренка,— говорю,- дорогая... Несознательная ты. Когда твои косы подрастут, может, как раз произойдет переворот. Революция! Будешь петь и в косы цветочки вплетать.
Хотел я ей сказать еще два слова... Не дали. Регламент! Подняли нас и понесли в церковную сторожку.
Тетя Явдоха шепнула нам: «Лежите, детки, тихонечко... Отец Иоанн пришел».
— Поп! — воскликнула сестренка.— Ей-богу, к нам поп приближается.
— Ты,— говорю,— сестренка, еще не понимаешь... Это к нам приблизился опиум для народа.
Отец Иоанн, минуя нас, направился в угол сторожки. В углу в кошелке таились дары — хохлатая курочка. Духовный наставник со знанием дела взвесил на руке курицу, прикидывая — хватит ли ее, чтобы накормить куриным супом двенадцать апостолов, и громко кашлянул: мол — не хватит... Какая неосмотрительность, какая жалость!.. Забыли мои родители вместе с курицей впихнуть в кошелку и рябого поросенка. А мы лежим голенькие, нам не до поросят, не до курятины. Я шепнул сестренке:
— Давай выступим. Договорились. И как завопим:
— Крестите скорей или давайте сапоги... Замерзаем? Отец Иоанн пригрозил нам:
— Замолчите! Не пищите! Меня самого обижают младенцев двое— а птица одна.
«Ах ты такой-сякой,— думаю.— Дают — совершай обряд. Не хочешь, пойдем домой некрещеными. Бог нас не забыл, ногами наделил...»
Хотел я еще кое-что сказать попу, но вмешалась тетка Явдоха:
— Отче! Пускай голосят. Вы их крестом попугайте. Тут страда, а вас принесло... Не тяните, отец Иоанн, крестите... И дайте деткам красивые имена.
Святой отец сердито глянул на тетку.
— Одну курицу? Маловато,— сказал он.
— Отец Иоанн, я вам петушка добавлю... Славный петух. Кукарекает!
На присвоение имен повлиял наш крестный, матрос-балтиец. Поставив на оконце бутылку крепкой водки, крестный потребовал:
— Батя! Покороче. Давай, кропи!
Поп деликатно поднес флягу к глазам, проверил — до самого ли горлышка налита. Попробовал — не разбавлена ли. Убедившись, что содержимое в бутылке можно принимать до ектений и после нее, с ходу схватил меня и в холодную воду — бух! Я даже захлебнулся... Перевел дух и завопил на всю сторожку:
— Что вы делаете? Живую душу в кастрюле топите. А меня еще раз в воду, и еще раз... Не дают слово сказать.
Очнулся я лишь вечером. Гляжу, сестренка примостилась у маминой груди справа, а я слева. Ужинаем.
— Закусываешь? — спрашивает меня крестный.— Ужинай, ужинай, матери твоей ковинька! Да расти большим. Вырастешь, брат, будешь сидеть, а мама стоять, и скажешь: «Мама! Вы садитесь, а я постою. Потому что вы самая дорогая на свете».
2
Вот так на наших огородах каждый год ловили то хлопчика, то дивчинку. Если лето случалось урожайное, то вылавливали сразу тройню... Это была большая новость и немалая беда. Волостная власть брала виновных на цугундер: «Откуда? По какому праву?»
Наш сосед, Онуфрий Маценко, многосемейный человек, отвечал волостному начальству коротко и ясно:
«Ночи темные, долгие... Керосину нет. Вот бог и посылает».
Одним словом, в урожайное лето разговоров хватало. Наша мама, усмехаясь, сказала местной власти:
— Бог милостив... Послал и косаря и вязальщицу. Однако «бог милостивый», умело подбрасывая детей
на огороды, одного не умел — проявлять свою щедрость, и потому бегали мы по дворам, как в раю: голые и босые.
— О владыка небесный. Прости нам нашу критику. Разве можно назвать это божескою милостью — на двенадцать деток две пары паршивеньких сапожек! Га?
Мне к тому же не повезло, мои длинные ноги не влезали и в паршивенькие... Бывало, бедные ноги синеют, немеют, даже мне их жалко становилось.
А впрочем, не беда. Ноги мои бедовые, весело бегали по колено в снегу.
Главное, не сидеть в темной, сырой хате. Правда, прогулки на босу ногу не проходили даром. В нашу ха-теньку частенько наведывался ангел смерти. То скосит брата, то сестренку и улетит, безжалостный, неумолимый.
Однажды ранней весной вороватый ангел скосил сразу двоих — брата и сестру.
С горя отец запил. Дурманящие градусы родили виденье: черт пьет из лампады масло. Тихонько, на цыпочках отец двинулся в атаку на искусителя с целью схватить черта за хвост. Но черт хитер. Ох и хитрюга. Незаметно спрятал хвост за спину апостола.
— Ах ты, плюгавая образина,— сказал отец и тотчас изменил способ охоты. Лег на скамью и из одноствольного дробовика пальнул по рогам развратного лукавого.
Эге! Не так легко поймать черта в маленькой лампаде. Выбрался, проклятый, сухим.
Выбрался и направил заряд на апостольское лицо. Стандартная иконка не выдержала фасону — треснула.
Рано утром разнеслась страшная новость: нашу семью выдворяют из села. С ума спятил старый, перепутал праведника с чертом. Вместо того чтобы из дробовика бить бекасов, палил по угоднику.
Сельский коммерсант Оська Путаный тихонько посоветовал: «Продай, Иван, телку. Дам хорошую цену — ведро горилки. Твоя телка небольшая, она и этой цены не стоит. Но бог с ней, с ценой, хочу выручить тебя из беды. Когда придет преосвященная комиссия — ставь ведро на стол. Пусть она своими глазами увидит дно. Советую, не теряй времени, веди телку».
Отец послушался, отдал телку. Поставил на стол ведро горилки.
Высокая комиссия: волостной старшина, урядник и отец Иоанн, узрев на столе угощение, без всякого чванства приступили исполнению христианских обязанностей. Не мешкая начали кружками спасать утонувшую в глубоком подойнике грешную душу.
Спасали-спасали, пока самих надо было спасать... Первым осоловел волостной старшина, но он еще способен был подымать глаза кверху и опускать их вниз. Глянув в подойник — не видно ли дна — и убедившись, что молока от бешеной коровы хватит, чтобы утопить еще одного чертика, старшина, заикаясь, огласил итоги спасительных деяний высокой комиссии:
— И... Ива-а-ане... В трррезвом виде ссс... стрелять в угодника... вели-и-и-комучени.... в пррресвятого... пре... ире... превеликий грех. Пьянн-ому, оно конечно, дозволяется рразок трахнуть в не... небеса! Отец Иоанн, я верно говорю?
— О! Всенепременно, бог милостив. Он не отвергает покаяние и приношение.
Мы с сестренкой сидели в бочке и оттуда следили, как благодарная, благочестивая троица во имя святой правды, страдая, выжимает последние соки из богопротивного зеленого змия.
з
Рано утром волостной старшина по знакомой дорожке забежал в нашу хату опохмелиться. Закусив, предупредил:
— Иван, это место... где находился апостол, прикрой каким-нибудь другим угодничком, хоть паршивеньким. А еще лучше: не раздумывай — сбегай к Фе... Федору Дудке.,. Фе-едор за пудик ржи намалюет тебе такого угодника... За милую Душу. Высокого, дородного и такого... О-о! Ей-ей, его и двустволкою не пробьешь.
Заказать дородного угодника отец поручил нам — мне и сестре. Войдя в мастерскую дяди Федора, мы вытаращили глаза: над курятником висела дьявольская картина Страшного суда.
Даровитый самодеятельный художник в эту минуту заканчивал центральный кадр: проворные чертенята вилами подталкивали грешников-двоеженцев в кипящий котел.
— Дядя Федя,— спросили мы,— почему возле котла качает головой рябая лошадь?
— Разве вы, детки, не слышали: этот чертов конь забрался в церковную сторожку и съел священные дары. Отец Иоанн через пономаря дважды письменно приказал— нарисовать возле котла конягу, пускай и она в смоле кипит.
Трудно, ох трудно даровитому сельскому художнику потрафлять художественным вкусам многочисленных, привередливых заказчиков. Одному одно, другому другое, третьему пятое, десятое... То нос у угодника курносый, то глаза вытаращены, то уши святого торчат выше хаты.
Что поделаешь,— покоряешься и малюешь и то, и другое, и пятое, и десятое... Выполняешь всякие причуды заказчика. Просит заказчик нарисовать что-то особенное—такого рогатого, какого нет ни у кума, ни у свата. Дядя Федор рисует вдохновенно, с душой, намалюет такого лукавого, что сваты и кумовья в один голос спрашивают: «Вот это черт! Сколько вы, куме, отдали за него: кусок сала или чего больше?..» Нередко заказчик ласково подносит художнику стаканчик и душевно просит: «Федор Петрович! Выпейте за здоровье... Не забудьте, Федор Петрович, про когти... Тот черт, какого вы в тот раз, извиняйте, нарисовали за четвертинку, так он никого проклятый, не пугает... Дозвольте вам пояснить: тот черт не пугает, когти у него слишком малы».
Федор Петрович берет в руки стаканчик, приветливо благодарит: «Ваше здоровье!» Одним духом опрокидывает его и художественно выводит огромные острые когти... Заказчик доволен. Даже дрожит со страху. Перцовку Федору Петровичу не давайте, упаси бог. Крепкая перцовка внесет в вашу хату такое волосатое чудовище, что оно и взрослых перепугает.
Молодицы в таком случае просят:
— Смилуйся, господи. Заступись, боже! Отцы на девчат, батогами угощают... Мужья кулаками чествуют... Еще и ты, божьей милостью, такого... со страшными когтями, послал в нашу хату... Пускай бы он еще маленьким утонул. Прости нас за такие слова.
4
Трудоемкую работу над чудесным образом богини красоты Афродиты Милосской или мастерский рисунок непорочного ангелочка заказчики не ценили. Они требовали от художника не жалеть ярких красок для изображения практичных образов.
— Федор Петрович... Я вам прибавлю мешочек картошки... С верхом наберу. Нарисуйте серьезного пророка. Пускай он на людей глядит гневно: «Куда тащишь? Видишь, хозяйское добро... Ишь, с длинной рукой стоишь. У бога проси».
— Федор Петрович! Извиняйте, только вон та, ваша святая, моей бабе не по душе. Какая-то Августина! Ее в нашем хуторе никто не знает. Вот вам, моя жинка передала на холодец, ублаготворите старую, нарисуйте Варю... Варвару. Не обижайтесь, потрудитесь.
Образ угодника — непременная реликвия в хате, на каждого члена семьи — иконка. Венчальная — в цветах. Новорожденным — обыкновенная, деревянная. По этому случаю в нашей хате висело... восемнадцать икон. Моей сесгричке-напарнице каждую субботу хватало работы: вытирать с лика святых налетевшую пыль. Мама, бывало, скажет ей:
— Саня, возьми, доченька, веничек и прогони м>х. Видишь, сколько их на иконах сидит. Прогони мух и пыль смети. А то посмотришь, прости господи, не в хате будь сказано, и скажешь: «Не святые, а какие-то пастухи, овчары...» Вытри пыль, пусть хоть немного глаза заблестят.
Сестренка вытирает и докладывает:
— Мамо! А на Сашкиного святого воды не хватило.
— А ты, дочка, поплюй ему на лоб, а потом тряпочкой разотри по всей морде.
Нам, детям, больше всего нравилась икона «теплого
Алексия», в его день мы, как воробьи, прыгали и ще тали на улице:
— Сегодня теплый Алексий... Сегодня теплый Алексий.
В назидание неугомонной детворе бабуся ниже «теплого Алексия» приладила волосатое страшилище, это чудовище она заказала за недорогую цену. Заказала — пугать кур. Поблагодарила бабуся художника куском самодельного полотна. Дружелюбно угостив мастера «мокрым» завтраком, все приговаривала;
— Вот тут, Федор, пускай «он» на плетне с прутом стоит.
Дядя Федор i5абусии заказ выполнил добросовестно. На высоком плетне стояло волосатое чудовище и толстым прутом пугало кур. У самой рамы художник начертал ехидную надпись: «Удирайте, куры, поп идет!»
Хороший подарок детворе в тот день сделал дядя Федор. Какую чудесную картину подарил детям: вербы, тополя, вишни окружают наши убогие хатки. В центре села— площадь, на площади — кобзарь, играет на кобзе и напевает... Вокруг певца стоят хлопчики и дивчатки в полотняных сорочках.
Прекрасная картина! Таких хлопчиков и дивчаток полным-полно в нашем селе.
В тот же день горестное известие всколыхнуло село: сельский синедрион объявил Федора Петровича антихристом! Шум подняла преподобная дворянка Пе-дачиха: мол, не в тех тонах художник разрисовал достоуважаемую деву Марию. Не подходит такая дева для дворянских хором, слишком простенькая и веселенькая.
Случилось это на зеленой неделе, на святую троицу. Богомольная шляхтянка поставила владычице толстую свечу и поцеловала ей ручку. Чмокнула и вдруг за* вопила:
— Люди! Хозяева! Кого мы целуем? Это же Мария Вакулевская! Безмужняя. Развратница! Побей меня святой крест, ее глаза и губы... Боже мой. Отцы церковные, какому вы байстрюку кадилом кадите? Поглядите на божьего младенца,— вылитый сынок Марии Вакулев-ской. Это же ее Антоша... Боже, боже, я своей батрачке ручку целовала! Глядите, кого Дудник своим художеством в небесный чин произвел?! Тьфу! С твоей парафией, с твоей церковью... Сгорела бы она ему.
Ростом меня бог не обидел, в семь лет вымахал подходяще, перегнал старшую сестру.
— Мамо,—спрашиваю,—не пора ли мне в школу? Когда я родился?
На лице мамы легла тень трудной, скажем прямо, неразрешимой задачи. Но через минуту глаза ее засветились надеждой.
— Погоди... Сейчас я тебе, сыночек, скажу. Родненькая моя не могла написать ни одной буквы, не
учили ее. В арифметике кое-как разбиралась, пальцы помогали.
Растопырив пальцы, мама стала считать: «Ты родился во время косовицы... Эге, после Даши... Припоминаю, набежала дождевая туча, мы тогда сено подгребали... Гром как ударит... Иег, погоди. Что я такое говорю. Тогда родился Петя... Значит, так, Даша, Петя, Гриша.,. Видишь, сынок, ты родился после Гриши. Нет, не то я опять говорю. После Гриши родилась Надя... Тебя нашли сразу после Вани... Как раз капусту шинковали. Ой, лихонько! Соврала твоя мама. В ту пору мы нашли Машу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Боже мой, я доктор! Ничего не поделаешь, надо помочь. Нужно лечить. Поставил я на стол всю «медицину»— йод, капли, порошки. Решил лечить всем наличием лекарств.
Смазал колени пациентки йодом, закапал в глаза капли и дал молодице пять порошков.
— Три порошка мужу, а два себе. Пейте с кипяченым молоком. Лечитесь, дорогая.
И что вы думаете — помогли мои порошки. Осенью молодица угостила меня сладким хворостом.
— Спасибо медицине. Дала я мужу три порошка, сама два выпила... Оно и благословилось...
Узнав, за какое лечение угощают меня сладким хворостом, Иосиф Карлович даже присел от хохота. «Быть тебе, Сашко, юмористом».
* * *
Побывал я недавно в родном селе. Мама моя родная! Встань и погляди! Какие перемены. Как просторна, чиста, светла наша больница... Какие широкие окна... И врачи какие. Среди них врач-гинеколог. Мне говорят:
— Неужели вы Надюшку не узнаете? А ну припоминайте.
— А-а! Помню, помню. Как же... Мы с ней вот на этой дорожке в мисочки играли. Надя.., Такая беленькая...
— Эге ж, эге ж... Так она в Харькове институт медицинский окончила. Комсомол, значит, посылал ее... Закончила и в родное село приехала... Людей лечить. Гинекологом работает... Очень душевная.
Конец старой печальной медицине!
Мне посчастливилось родиться в степи. В паре с сестренкою. В те давние времена в селах статистических карточек не вели и графу «родился тогда-то> не заполняли. Передавали устно. «Слышали? На огороде тетки Се-клетей в капусте дивчинку нашли». Или: «Сегодня на заре у Ялосоветы в картошке хлопчика поймали...»
Ловили нашего брата главным образом в сельскохозяйственных культурах — в картошке или капусте. Волнующее известие передавали нежно, с душой: «Открываю дверь, а ты бегаешь по огороду, мамку свою зовешь. Здесь я — говорю».
Нас с сестренкою во ржи поймали. Поймали — и куда? На снопы. Сестренку завернули в мамин платок, а меня в отцову жилетку. Лежу в жилетке и думаю — сказать или не сказать: «Тато! Не печалься. Не горюй! Скоро единоличному хозяйству конец. Комбайнами будем убирать».
Скажешь, а вдруг не повериг. Еще рассердится, укорять начнет: «Смотри, какой грамотный стал! Не успел глаза раскрыть, а уже знает, какая техника будет. А чго из него получится, когда на ноги встанет? Еще скажет родному огцу: «Таю! Знаешь, бога нет!»
Подумал, подумал — помолчу. Не стану гневить родного отца. Лежим оба на снопах и молчим. А вокруг снопов взрослые бегают. Занимают нас разговорами. Старшая сестра даже маленькую ящерицу показала нам.
— Глядите... Ящерка. Видите, как она глаза вытаращила.
А нам что, пускай таращит. Нам все равно, хоть тигра показывай. Волновало другое: кто первым скатится со снопа — я или сестренка.
Побудьте на нашем месте и попробуйте удержаться ьа снопах... когда вам руки и ноги связали... да так зашнуровали, что дыншь нечем... Не напрасно я тревожился, первой скатилась со снопа сестренка, а я за нею .
Упала сестра и как закричит на все поле... Она кричит с одной стороны, а я с другой .. утешаю ее.
— Агуси,— говорю. Родненькая. Глупенькая!i'
Замолчи! Погляди, говорю, какая кругом расчудесная природа. Птички летают, песни поют... Цветочки кругом цветут.
— Да,—отвечает сестренка,— кругом старый режим. Вот вырастешь и будешь босыми ногами по чужой стерне ходить, а меня будут за косы таскать.
— Эх, сестренка,— говорю,- дорогая... Несознательная ты. Когда твои косы подрастут, может, как раз произойдет переворот. Революция! Будешь петь и в косы цветочки вплетать.
Хотел я ей сказать еще два слова... Не дали. Регламент! Подняли нас и понесли в церковную сторожку.
Тетя Явдоха шепнула нам: «Лежите, детки, тихонечко... Отец Иоанн пришел».
— Поп! — воскликнула сестренка.— Ей-богу, к нам поп приближается.
— Ты,— говорю,— сестренка, еще не понимаешь... Это к нам приблизился опиум для народа.
Отец Иоанн, минуя нас, направился в угол сторожки. В углу в кошелке таились дары — хохлатая курочка. Духовный наставник со знанием дела взвесил на руке курицу, прикидывая — хватит ли ее, чтобы накормить куриным супом двенадцать апостолов, и громко кашлянул: мол — не хватит... Какая неосмотрительность, какая жалость!.. Забыли мои родители вместе с курицей впихнуть в кошелку и рябого поросенка. А мы лежим голенькие, нам не до поросят, не до курятины. Я шепнул сестренке:
— Давай выступим. Договорились. И как завопим:
— Крестите скорей или давайте сапоги... Замерзаем? Отец Иоанн пригрозил нам:
— Замолчите! Не пищите! Меня самого обижают младенцев двое— а птица одна.
«Ах ты такой-сякой,— думаю.— Дают — совершай обряд. Не хочешь, пойдем домой некрещеными. Бог нас не забыл, ногами наделил...»
Хотел я еще кое-что сказать попу, но вмешалась тетка Явдоха:
— Отче! Пускай голосят. Вы их крестом попугайте. Тут страда, а вас принесло... Не тяните, отец Иоанн, крестите... И дайте деткам красивые имена.
Святой отец сердито глянул на тетку.
— Одну курицу? Маловато,— сказал он.
— Отец Иоанн, я вам петушка добавлю... Славный петух. Кукарекает!
На присвоение имен повлиял наш крестный, матрос-балтиец. Поставив на оконце бутылку крепкой водки, крестный потребовал:
— Батя! Покороче. Давай, кропи!
Поп деликатно поднес флягу к глазам, проверил — до самого ли горлышка налита. Попробовал — не разбавлена ли. Убедившись, что содержимое в бутылке можно принимать до ектений и после нее, с ходу схватил меня и в холодную воду — бух! Я даже захлебнулся... Перевел дух и завопил на всю сторожку:
— Что вы делаете? Живую душу в кастрюле топите. А меня еще раз в воду, и еще раз... Не дают слово сказать.
Очнулся я лишь вечером. Гляжу, сестренка примостилась у маминой груди справа, а я слева. Ужинаем.
— Закусываешь? — спрашивает меня крестный.— Ужинай, ужинай, матери твоей ковинька! Да расти большим. Вырастешь, брат, будешь сидеть, а мама стоять, и скажешь: «Мама! Вы садитесь, а я постою. Потому что вы самая дорогая на свете».
2
Вот так на наших огородах каждый год ловили то хлопчика, то дивчинку. Если лето случалось урожайное, то вылавливали сразу тройню... Это была большая новость и немалая беда. Волостная власть брала виновных на цугундер: «Откуда? По какому праву?»
Наш сосед, Онуфрий Маценко, многосемейный человек, отвечал волостному начальству коротко и ясно:
«Ночи темные, долгие... Керосину нет. Вот бог и посылает».
Одним словом, в урожайное лето разговоров хватало. Наша мама, усмехаясь, сказала местной власти:
— Бог милостив... Послал и косаря и вязальщицу. Однако «бог милостивый», умело подбрасывая детей
на огороды, одного не умел — проявлять свою щедрость, и потому бегали мы по дворам, как в раю: голые и босые.
— О владыка небесный. Прости нам нашу критику. Разве можно назвать это божескою милостью — на двенадцать деток две пары паршивеньких сапожек! Га?
Мне к тому же не повезло, мои длинные ноги не влезали и в паршивенькие... Бывало, бедные ноги синеют, немеют, даже мне их жалко становилось.
А впрочем, не беда. Ноги мои бедовые, весело бегали по колено в снегу.
Главное, не сидеть в темной, сырой хате. Правда, прогулки на босу ногу не проходили даром. В нашу ха-теньку частенько наведывался ангел смерти. То скосит брата, то сестренку и улетит, безжалостный, неумолимый.
Однажды ранней весной вороватый ангел скосил сразу двоих — брата и сестру.
С горя отец запил. Дурманящие градусы родили виденье: черт пьет из лампады масло. Тихонько, на цыпочках отец двинулся в атаку на искусителя с целью схватить черта за хвост. Но черт хитер. Ох и хитрюга. Незаметно спрятал хвост за спину апостола.
— Ах ты, плюгавая образина,— сказал отец и тотчас изменил способ охоты. Лег на скамью и из одноствольного дробовика пальнул по рогам развратного лукавого.
Эге! Не так легко поймать черта в маленькой лампаде. Выбрался, проклятый, сухим.
Выбрался и направил заряд на апостольское лицо. Стандартная иконка не выдержала фасону — треснула.
Рано утром разнеслась страшная новость: нашу семью выдворяют из села. С ума спятил старый, перепутал праведника с чертом. Вместо того чтобы из дробовика бить бекасов, палил по угоднику.
Сельский коммерсант Оська Путаный тихонько посоветовал: «Продай, Иван, телку. Дам хорошую цену — ведро горилки. Твоя телка небольшая, она и этой цены не стоит. Но бог с ней, с ценой, хочу выручить тебя из беды. Когда придет преосвященная комиссия — ставь ведро на стол. Пусть она своими глазами увидит дно. Советую, не теряй времени, веди телку».
Отец послушался, отдал телку. Поставил на стол ведро горилки.
Высокая комиссия: волостной старшина, урядник и отец Иоанн, узрев на столе угощение, без всякого чванства приступили исполнению христианских обязанностей. Не мешкая начали кружками спасать утонувшую в глубоком подойнике грешную душу.
Спасали-спасали, пока самих надо было спасать... Первым осоловел волостной старшина, но он еще способен был подымать глаза кверху и опускать их вниз. Глянув в подойник — не видно ли дна — и убедившись, что молока от бешеной коровы хватит, чтобы утопить еще одного чертика, старшина, заикаясь, огласил итоги спасительных деяний высокой комиссии:
— И... Ива-а-ане... В трррезвом виде ссс... стрелять в угодника... вели-и-и-комучени.... в пррресвятого... пре... ире... превеликий грех. Пьянн-ому, оно конечно, дозволяется рразок трахнуть в не... небеса! Отец Иоанн, я верно говорю?
— О! Всенепременно, бог милостив. Он не отвергает покаяние и приношение.
Мы с сестренкой сидели в бочке и оттуда следили, как благодарная, благочестивая троица во имя святой правды, страдая, выжимает последние соки из богопротивного зеленого змия.
з
Рано утром волостной старшина по знакомой дорожке забежал в нашу хату опохмелиться. Закусив, предупредил:
— Иван, это место... где находился апостол, прикрой каким-нибудь другим угодничком, хоть паршивеньким. А еще лучше: не раздумывай — сбегай к Фе... Федору Дудке.,. Фе-едор за пудик ржи намалюет тебе такого угодника... За милую Душу. Высокого, дородного и такого... О-о! Ей-ей, его и двустволкою не пробьешь.
Заказать дородного угодника отец поручил нам — мне и сестре. Войдя в мастерскую дяди Федора, мы вытаращили глаза: над курятником висела дьявольская картина Страшного суда.
Даровитый самодеятельный художник в эту минуту заканчивал центральный кадр: проворные чертенята вилами подталкивали грешников-двоеженцев в кипящий котел.
— Дядя Федя,— спросили мы,— почему возле котла качает головой рябая лошадь?
— Разве вы, детки, не слышали: этот чертов конь забрался в церковную сторожку и съел священные дары. Отец Иоанн через пономаря дважды письменно приказал— нарисовать возле котла конягу, пускай и она в смоле кипит.
Трудно, ох трудно даровитому сельскому художнику потрафлять художественным вкусам многочисленных, привередливых заказчиков. Одному одно, другому другое, третьему пятое, десятое... То нос у угодника курносый, то глаза вытаращены, то уши святого торчат выше хаты.
Что поделаешь,— покоряешься и малюешь и то, и другое, и пятое, и десятое... Выполняешь всякие причуды заказчика. Просит заказчик нарисовать что-то особенное—такого рогатого, какого нет ни у кума, ни у свата. Дядя Федор рисует вдохновенно, с душой, намалюет такого лукавого, что сваты и кумовья в один голос спрашивают: «Вот это черт! Сколько вы, куме, отдали за него: кусок сала или чего больше?..» Нередко заказчик ласково подносит художнику стаканчик и душевно просит: «Федор Петрович! Выпейте за здоровье... Не забудьте, Федор Петрович, про когти... Тот черт, какого вы в тот раз, извиняйте, нарисовали за четвертинку, так он никого проклятый, не пугает... Дозвольте вам пояснить: тот черт не пугает, когти у него слишком малы».
Федор Петрович берет в руки стаканчик, приветливо благодарит: «Ваше здоровье!» Одним духом опрокидывает его и художественно выводит огромные острые когти... Заказчик доволен. Даже дрожит со страху. Перцовку Федору Петровичу не давайте, упаси бог. Крепкая перцовка внесет в вашу хату такое волосатое чудовище, что оно и взрослых перепугает.
Молодицы в таком случае просят:
— Смилуйся, господи. Заступись, боже! Отцы на девчат, батогами угощают... Мужья кулаками чествуют... Еще и ты, божьей милостью, такого... со страшными когтями, послал в нашу хату... Пускай бы он еще маленьким утонул. Прости нас за такие слова.
4
Трудоемкую работу над чудесным образом богини красоты Афродиты Милосской или мастерский рисунок непорочного ангелочка заказчики не ценили. Они требовали от художника не жалеть ярких красок для изображения практичных образов.
— Федор Петрович... Я вам прибавлю мешочек картошки... С верхом наберу. Нарисуйте серьезного пророка. Пускай он на людей глядит гневно: «Куда тащишь? Видишь, хозяйское добро... Ишь, с длинной рукой стоишь. У бога проси».
— Федор Петрович! Извиняйте, только вон та, ваша святая, моей бабе не по душе. Какая-то Августина! Ее в нашем хуторе никто не знает. Вот вам, моя жинка передала на холодец, ублаготворите старую, нарисуйте Варю... Варвару. Не обижайтесь, потрудитесь.
Образ угодника — непременная реликвия в хате, на каждого члена семьи — иконка. Венчальная — в цветах. Новорожденным — обыкновенная, деревянная. По этому случаю в нашей хате висело... восемнадцать икон. Моей сесгричке-напарнице каждую субботу хватало работы: вытирать с лика святых налетевшую пыль. Мама, бывало, скажет ей:
— Саня, возьми, доченька, веничек и прогони м>х. Видишь, сколько их на иконах сидит. Прогони мух и пыль смети. А то посмотришь, прости господи, не в хате будь сказано, и скажешь: «Не святые, а какие-то пастухи, овчары...» Вытри пыль, пусть хоть немного глаза заблестят.
Сестренка вытирает и докладывает:
— Мамо! А на Сашкиного святого воды не хватило.
— А ты, дочка, поплюй ему на лоб, а потом тряпочкой разотри по всей морде.
Нам, детям, больше всего нравилась икона «теплого
Алексия», в его день мы, как воробьи, прыгали и ще тали на улице:
— Сегодня теплый Алексий... Сегодня теплый Алексий.
В назидание неугомонной детворе бабуся ниже «теплого Алексия» приладила волосатое страшилище, это чудовище она заказала за недорогую цену. Заказала — пугать кур. Поблагодарила бабуся художника куском самодельного полотна. Дружелюбно угостив мастера «мокрым» завтраком, все приговаривала;
— Вот тут, Федор, пускай «он» на плетне с прутом стоит.
Дядя Федор i5абусии заказ выполнил добросовестно. На высоком плетне стояло волосатое чудовище и толстым прутом пугало кур. У самой рамы художник начертал ехидную надпись: «Удирайте, куры, поп идет!»
Хороший подарок детворе в тот день сделал дядя Федор. Какую чудесную картину подарил детям: вербы, тополя, вишни окружают наши убогие хатки. В центре села— площадь, на площади — кобзарь, играет на кобзе и напевает... Вокруг певца стоят хлопчики и дивчатки в полотняных сорочках.
Прекрасная картина! Таких хлопчиков и дивчаток полным-полно в нашем селе.
В тот же день горестное известие всколыхнуло село: сельский синедрион объявил Федора Петровича антихристом! Шум подняла преподобная дворянка Пе-дачиха: мол, не в тех тонах художник разрисовал достоуважаемую деву Марию. Не подходит такая дева для дворянских хором, слишком простенькая и веселенькая.
Случилось это на зеленой неделе, на святую троицу. Богомольная шляхтянка поставила владычице толстую свечу и поцеловала ей ручку. Чмокнула и вдруг за* вопила:
— Люди! Хозяева! Кого мы целуем? Это же Мария Вакулевская! Безмужняя. Развратница! Побей меня святой крест, ее глаза и губы... Боже мой. Отцы церковные, какому вы байстрюку кадилом кадите? Поглядите на божьего младенца,— вылитый сынок Марии Вакулев-ской. Это же ее Антоша... Боже, боже, я своей батрачке ручку целовала! Глядите, кого Дудник своим художеством в небесный чин произвел?! Тьфу! С твоей парафией, с твоей церковью... Сгорела бы она ему.
Ростом меня бог не обидел, в семь лет вымахал подходяще, перегнал старшую сестру.
— Мамо,—спрашиваю,—не пора ли мне в школу? Когда я родился?
На лице мамы легла тень трудной, скажем прямо, неразрешимой задачи. Но через минуту глаза ее засветились надеждой.
— Погоди... Сейчас я тебе, сыночек, скажу. Родненькая моя не могла написать ни одной буквы, не
учили ее. В арифметике кое-как разбиралась, пальцы помогали.
Растопырив пальцы, мама стала считать: «Ты родился во время косовицы... Эге, после Даши... Припоминаю, набежала дождевая туча, мы тогда сено подгребали... Гром как ударит... Иег, погоди. Что я такое говорю. Тогда родился Петя... Значит, так, Даша, Петя, Гриша.,. Видишь, сынок, ты родился после Гриши. Нет, не то я опять говорю. После Гриши родилась Надя... Тебя нашли сразу после Вани... Как раз капусту шинковали. Ой, лихонько! Соврала твоя мама. В ту пору мы нашли Машу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27