Какой же ты вонючий, селедкой воняешь. Вон из церкви.
На моих ногах были отцовские сапоги, я запутался в ковровых дорожках и упал на пол.
Какая-то жалостливая тетенька подняла меня, вытерла платочком слезы и утешала:
— Не плачь, хлопчик, не плачь. На исповеди плакать — грех. Ты дал батюшке копеечку?
— Две. Батюшка сам выхватил их у меня.
— Господи!! И шерсть стригут, и шкуру снимают! Деньги из рук вырывают. Иди, дитятко, домой,— чего доброго, тебе тут еще и ноги отдавят.
Шел я домой и болел душой. Копейки взяли, а неизвестно — сняли ли грехи?
Мама первым делом спросила:
— Исповедовался, сынок? Вот и хорошо! Теперь не греши. На хлеб не поглядывай, тебе есть нельзя —грех.
По христианской морали есть после исповеди запрещается. Крепись до обеда следующего дня. Рот замкни на целые сутки. Ни крошки хлеба не клади в рот. Съешь кусочек— прямая дорога в пекло.
К вечеру нам с сестренкой изрядно подвело животы.
Найдя за печкой сухарик, я стал его тайком грызть. Выдала меня младшая сестренка — Надя.
— Мама,— шепнула она,— Сашко бога обманывает, сухарь грызет.
Моя родная, дорогая мама — ради детей своих и всемогущего не испугалась. Перекрестилась — пусть бог простит — и сварила гречаных галушек. Посадила нас на печь и поставила в уголок горшочек с галушками.
На всякий случай печь завесила стареньким рядном, а щель закрыла отцовской полотняной сорочкой, чтобы угодники со стены не подсматривали.
— Ешьте, дети,— угощала мама.— Галушечки берите спичками, а юшку черпайте ложками. Глотайте тихонько, не чавкайте — наверху боженька сидит, услышит.
Мы дули на юшку, остужали ее, а галушки глотали целыми, не разжевывая, чтобы бог не услышал. Лучше подавиться галушкой, чем предать родную маму даже во имя всемогущего бога.
О боже, боже! Какой ты суровый и проницательный, если можешь сквозь рядно и отцову полотняную сорочку, из-за высоких туч узреть, как мы, голодные, уплетаем незаправленные гречаные галушки.
С грехом пополам закончил я церковноприходскую школу. Предо мной лежал новый неизведанный путь,— только в какую сторону он поведет меня? А тропочка вела, вела и вывела на гору. За селом, на горе, в окруженном тополями хуторе жил хозяин, известный на всю I
округу, богобоязненный церковный староста Кондрат Комар.
Сам жил — людей угнетал.
Взяла меня мама за руку, утерла горькие слезы и сказала:
— Пойдем, сынок. Будешь гусей пасти. Своих нету, будешь пасти чужих.
Пришли мы с мамой на хутор. Зашли в богатую просторную хату. Кондрат Комар читал вечернюю молитву и, не переставая молиться, спросил:
— Кто там?
— Привела к вам хлопца. Не возьмете на лето гусей пасти?
— Гусей? Для гусей мне вчера подбросили одного дармоеда. Определю к овечкам. Овечек бог послал сто штук... «Отче наш, иже еси на небеси». А сумеет он овец пасти?
— Сумеет, сумеет. Ты, сынок, умеешь прутиком овец гонять? Умеет, умеет.
— «Да святится имя твое...» А барана не боишься? У меня три барана... Мордатые, рогатые!
— Сынок! А ты на барана палкою — куда лезешь? Он барана не боится.
— А если баран затопчет копытами, рогами придавит? «Да будет царствие твое, да будет воля твоя...»
— А он у меня живучий — не задавит. Ты, сынок, поешь хлебца и таким крепеньким станешь.
— «Яко на небеси, тако и на земли... Даждь нам днесь...» Сколько возьмешь за твоего силача?
— До покрова... попасет, поглядите... На сорочку наберете, на штаны... и по гривеннику в день.
— По гривеннику? Что-то ты, тетка, за такого худющего парнишку много запрашиваешь! «И остави долги наши, яко же и мы оставляем должников наших...» Твоему богатырю в базарный день красная цена — пятак.
— Маловато... Добавьте.
— Как — добавьте? Он, видишь, как пялит глаза на хлеб. Он меня съест... «и не введи во искушение и изба-ви нас от лукавого».
— Не ужинал, потому и смотрит. Спешили.
— Вот так, как хочешь. Пятак в день и сорочка. У меня их, вот таких... целых восемь, всем штанов не накупишь. Штаны бог даст... «Яко твое царство и сила, и слава отца, и сына, и святого духа...»
— В чем же он будет ходить? В чем станет овец пасти?
— В чем ходил, в том пускай и ходит. Лето теплое, проходит без штанов... «И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!»
Высоченный хозяин — соль земли — встал и бесцеремонно пощупал мои руки.
— Те-те-те... Где он рос — в лесу? Одни косточки. Переплатил я твоему силачу. Он же никудышный... До волов не дотянется, чтоб ярмо надеть. Умеешь овец доить?
— Покажете — сумеет. Не святые горшки лепят.
Ю А, Ковинька 273
— Оставляй. Будешь ночевать под поветью. Вот возьми рядно, постелишь сено. Только сено бери грубое..» Привыкай. Мягким сеном утречком коней покорхмишь. На, бери рядно и спи. Гляди, сторожи... Сунется какая-нибудь сатана к коровам, вскакивай и читай «Да воскреснет бог...».
Договор состоялся: пошел я в батраки по пятаку в день, пасти овец в одной сорочке.
Долго мать прижимала мою голову к своей груди. Долго я стоял на холмике, провожая глазами материнскую фигуру; в сумерках она нет-нет да и мелькала в чужих высоких хлебах. К действительности меня вернул хозяйский окрик:
— Заснул, что ли? Иди погляди, чего кони пугаются.
Богобоязненный Кондрат Комар начал раздувать богатое хозяйское кадило с маленького дела: сапожным молотком своевременно согнал надоедливую муху с головы родного брата. Нерасторопная муха сама попалась* Холера принесла ее и посадила на висок младшего брата в несчастливую минуту — братья делили отцовское наследство.
Отец, старый Комар, внезапно отдал богу душу в дороге.
Возвращался Комар с зеленого луга, нечаянно споткнулся на мосту и упал в воду.
Старший сын Кондрат, бывший тут же, бережно вытащил тело отца и принес дорогой прах домой.
Заботясь о будущем своих сыновей, старый Комар в последнюю минуту перед смертью сделал устное завещание: «Тебе, Кондрат, оставляю хозяйство. Ты умный, знающий... Меньшого, Анистрата, благословляю бычками и телегой. Пускай с богом по свету счастье ищет».
Нелегко делить богатое отцовское наследство. Попробуйте разделить без помощи счетов пятьдесят десятин с хвостиком, когда желающих пить ее соки всего двое: Кондрат и Анистрат.
Письменного завещания отец не успел написать. Единственным свидетелем, подтверждавшим слова старшего сына Кондрата, была деревянная икона, которую
274
он держал в руках, говоря: «Передаю, как брат брату, последнюю волю отца».
Дьявольская муха по своей глупости сунулась в дом в момент ссоры братьев. Влезла между ними, крутится и жужжит: «Не хочу на быках у бога счастья просить!»
— Сгинь, проклятая! Не мешай. Без тебя тошно,— разозлился Кондрат и хлопнул муху по затылку молотком. Серая мушка, конечно, не выдержала такого удара, упала на пол. Вместе с мухой упал и родной брат. И больше не встал.
Уважительно, с печалью в сердце старший брат предал земле меньшого брата. На собственные деньги купил свечек, из собственного дерева сколотил новенький гроб, сварил две мисочки поминальной кутьи из прошлогодней пшеницы... Больше фунта наскреб...
На собственной арбе дорогого брата на кладбище отвез. Не пожалел щедрого магарыча копавшим могилу:
— Пейте, люди добрые, и выкопайте родному брату могилу поглубже.
На могиле Кондрат долго крепился, потом не выдержал, залился горючими слезами и, скорбно склонившись над дорогим прахом, зарыдал на все кладбище:
— Лежи, брат! Пускай тебе земля будет пухом. Лежи спокойно, не волнуйся! Твоих осиротевших бычков я приголублю по-братски. Найду для них тихий уголок.
Дома стал на колени перед образом Спасителя и прочувствованно шептал: «Боже, боже, какой ты справедливый! Твоя щедрость непостижима. Спасибо тебе, господи, за совет — мы честно разделили наследство!»
С новым божьим даром пошли новые заботы, новые хлопоты. Земля требует неустанного беспокойства, досмотра. Пятьдесят десятин одними молитвами не засеешь, не обработаешь. Требуются руки, заботливые трудовые руки. Ради хозяйства Кондрат Комар ограничил себя во всем, стал бережливым, даже скупым. Даст в долг пуд хлеба — просит вернуть два. Берег свое добро, не допускал убытков. Одолжит гнилой картофель — не отдают. Вечерком станет под вдовьим окном и клянчит: «Отработай, голубка! Не отработаешь — хату сожгу!»
День и ночь следил за тем, чтобы не разориться, все думая — как бы расширить границы своих пятидесяти десятин.
Наловчился ставить капканы возле копен. Поставит капкан, а сам спрячется, поджидает. Высматривает, скоро ли голодный сосед попадет ногой в капкан... Хорошо знал: где нога, там и рука.
А руки, ох как нужны дешевые рабочие руки: пахать, косить, хлеб возить.
Услышав вопль: «Ой-ой! Поставил злодей силок для одной ноги, а схватило обе», Комар тихонько вылезал из засады, и вид его на глазах менялся. Лицо у кулака становилось угодливым, смиренным.
Вот кто умел искусно перевоплощаться. Глянет вправо— черт чертом. Повернет морду влево — ангел небесный.
— Чего, сосед, вопишь? Бегу. Спешу. Спасаю. Снимай рубашку.
— Помилуйте. Да она вся в дырах, рваная.
— Пусть бог тебя милует. Снимай. Раздевайся поскорей— и помиримся. Грех свой отработаешь в жниво. Ты будешь косить, а жинка вязать... Гляди, и тебе один-другой сноп перепадет. И детей приводи, детки все лего забавляться будут. Хватит забот и детям твоим...
i2
Привередливому хозяину никогда ничем не угодишь. То работаешь мало, то ешь много.*.
Чуть-чуть помажешь салом черный хлеб, а пытливый Комар тут как тут: «Много мажешь, живот заболит».
Сорвешь паршивую грушу, начнешь жевать — Комар уже здесь: «Жуешь? Разве я тебя, хлопче, к грушам нанимал? Беги овец выгоняй».
Станет у плетня и бубнит, и жужжит:
— Не досмотри — беда. Разорение! Сад прямо с листвой съедят.
Арбуз, круглый, спелый арбуз прямо чудом скатился с воза и плавно покатился под поветь. Ан нет — никакого чуда на свете не бывает. Вместе с арбузом вкатился и Комар.
— Кавунчик грызете? Грызите! Грызите! Доедайте, бог с вами. Сегодня и отработаете. Мне господь бог задарма кавунов не дает. Пойдете пахать. Так и знайте, солнце не солнце, а чтоб до самых верб было вспахано.
Запрягайте волов. Запрягайте, кавун на ходу доедайте. Помоги вам бог поработать как следует. Я приду, наведаюсь.
Очень заботился о нашем брате неусыпный Комар. Ни свет ни заря, а он уже кахикает, кашляет во дворе. Переживает — не заснули ли мы навеки.
Встанет в ту пору, когда еще черти на кулачках не дерутся. Ходит по двору и стонет и бурчит. Страшно боялся, чтобы мы ненароком не проспали.
— Спите? Вот так и царство небесное проспите. Сами встанете или батогом помочь?
Встанешь, хочешь глаза свежей водой промыть, но хозяин уже схватил тебя за рукав:
— Стой! Куда разогнался? Успеешь глаза прополоскать... Сперва ярмо поправь.
— Дядя! Умоюсь и хоть раз перекрещусь.
— Креститься будешь в степи... Твою молитву бог и в степи примет. Поскорей загоняй волов в ярмо. Пахать надо по холодку, пока муха скотину не мучает.
Влезет на высокий стог, сядет на корточки и зорким глазом пронизывает сумерки — не рано ли мы, усталые, выбираемся из далекой степи?
Но все на свете кажется не таким мрачным, если рядом с тобой верный друг.
Вот такого друга я встретил на усадьбе Комара. Правда, он был постарше меня. Это — Василь Бурак. Какой он был чудесный и симпатичный хлопец. Веселый, проворный и на всякие штуки мастер. Злая судьба загнала его на скотный двор Комара.
Работал Василь у сельского богатея второй год. Чтобы развеять грусть, Вася смастерил чарующую сопил-ку — свирель. И сам играл на этом чудесном инструменте, да и как играл... Даже за душу хватало.
Комар нашел в стрехе сопилку и безжалостно сжег ее — мешала певучая.
Вася выстругал еще лучшую, еще более звонкую. Она пела и человеческим голосом приговаривала: «Туман волнами ложится на немую степь». Заиграет Василь — и льются нежные поэтичные мелодии, будят широкую степь. Галчонок, наш пернатый дружок, и тот раскрывал свой клювик. Этого галчонка Вася на земле подобрал. Выпал он из гнезда и беспомощно трепыхал неоперившимися крылышками.
Поймав галчонка, Вася терпеливо и ласково научил дикую пташку всяким штукам. Сядем мы обедать, а галчонок подберется поближе, присоседится и скромненько ждет угощения.
Мы никогда не обходили крылатого дружка, угощали его самыми вкусными кусочками. А как же? Как не угостить дорогую птичку? Галочка — наш надежный сторож в степи, чуткий и неусыпный. Походишь несколько часов за плугом, потаскаешь его за ручки, и, разумеется, усталость берет свое. Хочется хоть на минуту присесть.
Присядешь, а Комар подкрадется сзади с истиком — острой палочкой с наконечником, какой плуги чистят. И начинает гулять эта палочка по нашим спинам. Галчонок и спасал нас от этой напасти. Сядет на перекладину арбы и зорко оглядывается — не идет ли кто-либо чужой. Услышав впервые тревожный сигнал — кра, кра! — я подумал: не крадется ли хитрый четвероногий хищник.
Но нет, не четвероногий — двуногий подползает. Из болотной осоки крадучись подходит сам хозяин — Кондрат Комар.
Любил Комар вместо одной шкуры сдирать с человека две. Не давал ни присесть, ни прилечь: работай до упаду.
Но в последнее время Комар стал обходить арбу, следить за нами. Пугала его торчавшая на арбе птичья вышка. Это мы соорудили сторожевой пост — пусть галчонок с высоты сторожит нас. Конечно, не вышка пугала хозяина, а пружинистая тетива, мастерски сделанная изобретательным Васей. При помощи этой тетивы Василь кремневой стрелой с одного раза ухлопал забежавшего волка. Настоящего хищного волка.
Сенсация — Вася убил волка. Как, чем, что это за страшное оружие? Васю потащили в волость. Волостной урядник допытывался: где та пушка, что укокошила такого зверя. Вася вывернулся: нацелил стрелу волку в глаз, потом дважды топором ударил. Дело вроде утихло.
Когда же коршун снизился над молоденькими гусями, Вася стрелой сразил стервятника.
Комар не на шутку встревожился: «Вот чертова штука! На такой высоте проклятую птицу сбила!»
Вася еще подлил масла: стрела, мол, и дубовые двери пробивает. Вола может убить. Пробовали у него выведать секрет, но Василь спрятал заветную тетиву в поле, в старой скирде: «Упала стрела в воду, никак не найду». Пусть полежит, придет время — пригодится.
Любопытные истории рассказывал нам Вася в теплые летние ночи. Усталость поздним вечером ко сну клонит, но чудесные рассказы развеивают сон.
Вася парень бывалый. Побывал и в Одессе, там его родной брат работал в порту грузчиком. Вася и море видел. Шумное, бурное море, чго выше тополя поднимает пенистые волны.
В нашем воображении, в наших мечтах неоглядное море вставало как чарующая сказка.
Хватит воображать: грозным морем правят люди. По морю спокойно плывут огромные корабли-пароходы. Плывут без весел, машина тянет, Вот это диво, вот это чудо!
А чугунка разве не малое диво? Бежит по земле, гонит ее пар, а человек сидит и правит.
— Василь! А кони где, спереди или сзади?
— Чугунка сама коней возит. Эх, хлопцы! Есть такие плуги... без волов землю пашут. ПарОхМ.
Наше уважение к Василю росло с каждым днем, очень мы его полюбили. Верили каждому слову... Но чтоб плуги землю пахали без волов — ей-ей, химера.
Пахота без скотины нам казалась непостижимой загадкой.
Как-то вечером я спросил:
—- Василь! Кто же эти машины делает?
— Рабочие. Рабочие на заводах всякие машины делают.
— Наверное, там хорошо живут, где машины мастерят.
— Эх, нет, Сашко... Кругом правят такие живоглоты, как Комар. Зарылись в богатстве, как свинья в навозе, и тянут из людей жилы.
Василь закрыл дверь — мы с Васей в хибарке спали. Закрыл и накинул крючок.
— Сашко! Всех — меня, тебя и родителей наших — отец Иоанн обманывает. В своих проповедях он доказывает, что панам и хозяевам добро с неба падает. Брешет поп! У моего брата собирались работники, беседовали и книжки читали. В тех книжках написано, что цари, паны и попы первые шкуродеры. Грабители. Нам брешут, что им все бог посылает. Все, что есть на свете, все, что мы видим: плуги, машины, молотилки, сапоги, одежда, хлеб — все это рабочими руками сделано, нашим горбом. И церкви люди построили, и иконы намалевали. Поп обманывает, говоря, что все это ангелы сотворили. Поп — брехун.
Слова Василя бросали меня то в жар, то в холод. Даже сердце замирало, когда я слушал его. Вася! Вася! Дорогой Василь! Такие слова про духовного пастыря? Про преподобного отца Иоанна?! Он же первый наместник господа бога в нашем селе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
На моих ногах были отцовские сапоги, я запутался в ковровых дорожках и упал на пол.
Какая-то жалостливая тетенька подняла меня, вытерла платочком слезы и утешала:
— Не плачь, хлопчик, не плачь. На исповеди плакать — грех. Ты дал батюшке копеечку?
— Две. Батюшка сам выхватил их у меня.
— Господи!! И шерсть стригут, и шкуру снимают! Деньги из рук вырывают. Иди, дитятко, домой,— чего доброго, тебе тут еще и ноги отдавят.
Шел я домой и болел душой. Копейки взяли, а неизвестно — сняли ли грехи?
Мама первым делом спросила:
— Исповедовался, сынок? Вот и хорошо! Теперь не греши. На хлеб не поглядывай, тебе есть нельзя —грех.
По христианской морали есть после исповеди запрещается. Крепись до обеда следующего дня. Рот замкни на целые сутки. Ни крошки хлеба не клади в рот. Съешь кусочек— прямая дорога в пекло.
К вечеру нам с сестренкой изрядно подвело животы.
Найдя за печкой сухарик, я стал его тайком грызть. Выдала меня младшая сестренка — Надя.
— Мама,— шепнула она,— Сашко бога обманывает, сухарь грызет.
Моя родная, дорогая мама — ради детей своих и всемогущего не испугалась. Перекрестилась — пусть бог простит — и сварила гречаных галушек. Посадила нас на печь и поставила в уголок горшочек с галушками.
На всякий случай печь завесила стареньким рядном, а щель закрыла отцовской полотняной сорочкой, чтобы угодники со стены не подсматривали.
— Ешьте, дети,— угощала мама.— Галушечки берите спичками, а юшку черпайте ложками. Глотайте тихонько, не чавкайте — наверху боженька сидит, услышит.
Мы дули на юшку, остужали ее, а галушки глотали целыми, не разжевывая, чтобы бог не услышал. Лучше подавиться галушкой, чем предать родную маму даже во имя всемогущего бога.
О боже, боже! Какой ты суровый и проницательный, если можешь сквозь рядно и отцову полотняную сорочку, из-за высоких туч узреть, как мы, голодные, уплетаем незаправленные гречаные галушки.
С грехом пополам закончил я церковноприходскую школу. Предо мной лежал новый неизведанный путь,— только в какую сторону он поведет меня? А тропочка вела, вела и вывела на гору. За селом, на горе, в окруженном тополями хуторе жил хозяин, известный на всю I
округу, богобоязненный церковный староста Кондрат Комар.
Сам жил — людей угнетал.
Взяла меня мама за руку, утерла горькие слезы и сказала:
— Пойдем, сынок. Будешь гусей пасти. Своих нету, будешь пасти чужих.
Пришли мы с мамой на хутор. Зашли в богатую просторную хату. Кондрат Комар читал вечернюю молитву и, не переставая молиться, спросил:
— Кто там?
— Привела к вам хлопца. Не возьмете на лето гусей пасти?
— Гусей? Для гусей мне вчера подбросили одного дармоеда. Определю к овечкам. Овечек бог послал сто штук... «Отче наш, иже еси на небеси». А сумеет он овец пасти?
— Сумеет, сумеет. Ты, сынок, умеешь прутиком овец гонять? Умеет, умеет.
— «Да святится имя твое...» А барана не боишься? У меня три барана... Мордатые, рогатые!
— Сынок! А ты на барана палкою — куда лезешь? Он барана не боится.
— А если баран затопчет копытами, рогами придавит? «Да будет царствие твое, да будет воля твоя...»
— А он у меня живучий — не задавит. Ты, сынок, поешь хлебца и таким крепеньким станешь.
— «Яко на небеси, тако и на земли... Даждь нам днесь...» Сколько возьмешь за твоего силача?
— До покрова... попасет, поглядите... На сорочку наберете, на штаны... и по гривеннику в день.
— По гривеннику? Что-то ты, тетка, за такого худющего парнишку много запрашиваешь! «И остави долги наши, яко же и мы оставляем должников наших...» Твоему богатырю в базарный день красная цена — пятак.
— Маловато... Добавьте.
— Как — добавьте? Он, видишь, как пялит глаза на хлеб. Он меня съест... «и не введи во искушение и изба-ви нас от лукавого».
— Не ужинал, потому и смотрит. Спешили.
— Вот так, как хочешь. Пятак в день и сорочка. У меня их, вот таких... целых восемь, всем штанов не накупишь. Штаны бог даст... «Яко твое царство и сила, и слава отца, и сына, и святого духа...»
— В чем же он будет ходить? В чем станет овец пасти?
— В чем ходил, в том пускай и ходит. Лето теплое, проходит без штанов... «И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!»
Высоченный хозяин — соль земли — встал и бесцеремонно пощупал мои руки.
— Те-те-те... Где он рос — в лесу? Одни косточки. Переплатил я твоему силачу. Он же никудышный... До волов не дотянется, чтоб ярмо надеть. Умеешь овец доить?
— Покажете — сумеет. Не святые горшки лепят.
Ю А, Ковинька 273
— Оставляй. Будешь ночевать под поветью. Вот возьми рядно, постелишь сено. Только сено бери грубое..» Привыкай. Мягким сеном утречком коней покорхмишь. На, бери рядно и спи. Гляди, сторожи... Сунется какая-нибудь сатана к коровам, вскакивай и читай «Да воскреснет бог...».
Договор состоялся: пошел я в батраки по пятаку в день, пасти овец в одной сорочке.
Долго мать прижимала мою голову к своей груди. Долго я стоял на холмике, провожая глазами материнскую фигуру; в сумерках она нет-нет да и мелькала в чужих высоких хлебах. К действительности меня вернул хозяйский окрик:
— Заснул, что ли? Иди погляди, чего кони пугаются.
Богобоязненный Кондрат Комар начал раздувать богатое хозяйское кадило с маленького дела: сапожным молотком своевременно согнал надоедливую муху с головы родного брата. Нерасторопная муха сама попалась* Холера принесла ее и посадила на висок младшего брата в несчастливую минуту — братья делили отцовское наследство.
Отец, старый Комар, внезапно отдал богу душу в дороге.
Возвращался Комар с зеленого луга, нечаянно споткнулся на мосту и упал в воду.
Старший сын Кондрат, бывший тут же, бережно вытащил тело отца и принес дорогой прах домой.
Заботясь о будущем своих сыновей, старый Комар в последнюю минуту перед смертью сделал устное завещание: «Тебе, Кондрат, оставляю хозяйство. Ты умный, знающий... Меньшого, Анистрата, благословляю бычками и телегой. Пускай с богом по свету счастье ищет».
Нелегко делить богатое отцовское наследство. Попробуйте разделить без помощи счетов пятьдесят десятин с хвостиком, когда желающих пить ее соки всего двое: Кондрат и Анистрат.
Письменного завещания отец не успел написать. Единственным свидетелем, подтверждавшим слова старшего сына Кондрата, была деревянная икона, которую
274
он держал в руках, говоря: «Передаю, как брат брату, последнюю волю отца».
Дьявольская муха по своей глупости сунулась в дом в момент ссоры братьев. Влезла между ними, крутится и жужжит: «Не хочу на быках у бога счастья просить!»
— Сгинь, проклятая! Не мешай. Без тебя тошно,— разозлился Кондрат и хлопнул муху по затылку молотком. Серая мушка, конечно, не выдержала такого удара, упала на пол. Вместе с мухой упал и родной брат. И больше не встал.
Уважительно, с печалью в сердце старший брат предал земле меньшого брата. На собственные деньги купил свечек, из собственного дерева сколотил новенький гроб, сварил две мисочки поминальной кутьи из прошлогодней пшеницы... Больше фунта наскреб...
На собственной арбе дорогого брата на кладбище отвез. Не пожалел щедрого магарыча копавшим могилу:
— Пейте, люди добрые, и выкопайте родному брату могилу поглубже.
На могиле Кондрат долго крепился, потом не выдержал, залился горючими слезами и, скорбно склонившись над дорогим прахом, зарыдал на все кладбище:
— Лежи, брат! Пускай тебе земля будет пухом. Лежи спокойно, не волнуйся! Твоих осиротевших бычков я приголублю по-братски. Найду для них тихий уголок.
Дома стал на колени перед образом Спасителя и прочувствованно шептал: «Боже, боже, какой ты справедливый! Твоя щедрость непостижима. Спасибо тебе, господи, за совет — мы честно разделили наследство!»
С новым божьим даром пошли новые заботы, новые хлопоты. Земля требует неустанного беспокойства, досмотра. Пятьдесят десятин одними молитвами не засеешь, не обработаешь. Требуются руки, заботливые трудовые руки. Ради хозяйства Кондрат Комар ограничил себя во всем, стал бережливым, даже скупым. Даст в долг пуд хлеба — просит вернуть два. Берег свое добро, не допускал убытков. Одолжит гнилой картофель — не отдают. Вечерком станет под вдовьим окном и клянчит: «Отработай, голубка! Не отработаешь — хату сожгу!»
День и ночь следил за тем, чтобы не разориться, все думая — как бы расширить границы своих пятидесяти десятин.
Наловчился ставить капканы возле копен. Поставит капкан, а сам спрячется, поджидает. Высматривает, скоро ли голодный сосед попадет ногой в капкан... Хорошо знал: где нога, там и рука.
А руки, ох как нужны дешевые рабочие руки: пахать, косить, хлеб возить.
Услышав вопль: «Ой-ой! Поставил злодей силок для одной ноги, а схватило обе», Комар тихонько вылезал из засады, и вид его на глазах менялся. Лицо у кулака становилось угодливым, смиренным.
Вот кто умел искусно перевоплощаться. Глянет вправо— черт чертом. Повернет морду влево — ангел небесный.
— Чего, сосед, вопишь? Бегу. Спешу. Спасаю. Снимай рубашку.
— Помилуйте. Да она вся в дырах, рваная.
— Пусть бог тебя милует. Снимай. Раздевайся поскорей— и помиримся. Грех свой отработаешь в жниво. Ты будешь косить, а жинка вязать... Гляди, и тебе один-другой сноп перепадет. И детей приводи, детки все лего забавляться будут. Хватит забот и детям твоим...
i2
Привередливому хозяину никогда ничем не угодишь. То работаешь мало, то ешь много.*.
Чуть-чуть помажешь салом черный хлеб, а пытливый Комар тут как тут: «Много мажешь, живот заболит».
Сорвешь паршивую грушу, начнешь жевать — Комар уже здесь: «Жуешь? Разве я тебя, хлопче, к грушам нанимал? Беги овец выгоняй».
Станет у плетня и бубнит, и жужжит:
— Не досмотри — беда. Разорение! Сад прямо с листвой съедят.
Арбуз, круглый, спелый арбуз прямо чудом скатился с воза и плавно покатился под поветь. Ан нет — никакого чуда на свете не бывает. Вместе с арбузом вкатился и Комар.
— Кавунчик грызете? Грызите! Грызите! Доедайте, бог с вами. Сегодня и отработаете. Мне господь бог задарма кавунов не дает. Пойдете пахать. Так и знайте, солнце не солнце, а чтоб до самых верб было вспахано.
Запрягайте волов. Запрягайте, кавун на ходу доедайте. Помоги вам бог поработать как следует. Я приду, наведаюсь.
Очень заботился о нашем брате неусыпный Комар. Ни свет ни заря, а он уже кахикает, кашляет во дворе. Переживает — не заснули ли мы навеки.
Встанет в ту пору, когда еще черти на кулачках не дерутся. Ходит по двору и стонет и бурчит. Страшно боялся, чтобы мы ненароком не проспали.
— Спите? Вот так и царство небесное проспите. Сами встанете или батогом помочь?
Встанешь, хочешь глаза свежей водой промыть, но хозяин уже схватил тебя за рукав:
— Стой! Куда разогнался? Успеешь глаза прополоскать... Сперва ярмо поправь.
— Дядя! Умоюсь и хоть раз перекрещусь.
— Креститься будешь в степи... Твою молитву бог и в степи примет. Поскорей загоняй волов в ярмо. Пахать надо по холодку, пока муха скотину не мучает.
Влезет на высокий стог, сядет на корточки и зорким глазом пронизывает сумерки — не рано ли мы, усталые, выбираемся из далекой степи?
Но все на свете кажется не таким мрачным, если рядом с тобой верный друг.
Вот такого друга я встретил на усадьбе Комара. Правда, он был постарше меня. Это — Василь Бурак. Какой он был чудесный и симпатичный хлопец. Веселый, проворный и на всякие штуки мастер. Злая судьба загнала его на скотный двор Комара.
Работал Василь у сельского богатея второй год. Чтобы развеять грусть, Вася смастерил чарующую сопил-ку — свирель. И сам играл на этом чудесном инструменте, да и как играл... Даже за душу хватало.
Комар нашел в стрехе сопилку и безжалостно сжег ее — мешала певучая.
Вася выстругал еще лучшую, еще более звонкую. Она пела и человеческим голосом приговаривала: «Туман волнами ложится на немую степь». Заиграет Василь — и льются нежные поэтичные мелодии, будят широкую степь. Галчонок, наш пернатый дружок, и тот раскрывал свой клювик. Этого галчонка Вася на земле подобрал. Выпал он из гнезда и беспомощно трепыхал неоперившимися крылышками.
Поймав галчонка, Вася терпеливо и ласково научил дикую пташку всяким штукам. Сядем мы обедать, а галчонок подберется поближе, присоседится и скромненько ждет угощения.
Мы никогда не обходили крылатого дружка, угощали его самыми вкусными кусочками. А как же? Как не угостить дорогую птичку? Галочка — наш надежный сторож в степи, чуткий и неусыпный. Походишь несколько часов за плугом, потаскаешь его за ручки, и, разумеется, усталость берет свое. Хочется хоть на минуту присесть.
Присядешь, а Комар подкрадется сзади с истиком — острой палочкой с наконечником, какой плуги чистят. И начинает гулять эта палочка по нашим спинам. Галчонок и спасал нас от этой напасти. Сядет на перекладину арбы и зорко оглядывается — не идет ли кто-либо чужой. Услышав впервые тревожный сигнал — кра, кра! — я подумал: не крадется ли хитрый четвероногий хищник.
Но нет, не четвероногий — двуногий подползает. Из болотной осоки крадучись подходит сам хозяин — Кондрат Комар.
Любил Комар вместо одной шкуры сдирать с человека две. Не давал ни присесть, ни прилечь: работай до упаду.
Но в последнее время Комар стал обходить арбу, следить за нами. Пугала его торчавшая на арбе птичья вышка. Это мы соорудили сторожевой пост — пусть галчонок с высоты сторожит нас. Конечно, не вышка пугала хозяина, а пружинистая тетива, мастерски сделанная изобретательным Васей. При помощи этой тетивы Василь кремневой стрелой с одного раза ухлопал забежавшего волка. Настоящего хищного волка.
Сенсация — Вася убил волка. Как, чем, что это за страшное оружие? Васю потащили в волость. Волостной урядник допытывался: где та пушка, что укокошила такого зверя. Вася вывернулся: нацелил стрелу волку в глаз, потом дважды топором ударил. Дело вроде утихло.
Когда же коршун снизился над молоденькими гусями, Вася стрелой сразил стервятника.
Комар не на шутку встревожился: «Вот чертова штука! На такой высоте проклятую птицу сбила!»
Вася еще подлил масла: стрела, мол, и дубовые двери пробивает. Вола может убить. Пробовали у него выведать секрет, но Василь спрятал заветную тетиву в поле, в старой скирде: «Упала стрела в воду, никак не найду». Пусть полежит, придет время — пригодится.
Любопытные истории рассказывал нам Вася в теплые летние ночи. Усталость поздним вечером ко сну клонит, но чудесные рассказы развеивают сон.
Вася парень бывалый. Побывал и в Одессе, там его родной брат работал в порту грузчиком. Вася и море видел. Шумное, бурное море, чго выше тополя поднимает пенистые волны.
В нашем воображении, в наших мечтах неоглядное море вставало как чарующая сказка.
Хватит воображать: грозным морем правят люди. По морю спокойно плывут огромные корабли-пароходы. Плывут без весел, машина тянет, Вот это диво, вот это чудо!
А чугунка разве не малое диво? Бежит по земле, гонит ее пар, а человек сидит и правит.
— Василь! А кони где, спереди или сзади?
— Чугунка сама коней возит. Эх, хлопцы! Есть такие плуги... без волов землю пашут. ПарОхМ.
Наше уважение к Василю росло с каждым днем, очень мы его полюбили. Верили каждому слову... Но чтоб плуги землю пахали без волов — ей-ей, химера.
Пахота без скотины нам казалась непостижимой загадкой.
Как-то вечером я спросил:
—- Василь! Кто же эти машины делает?
— Рабочие. Рабочие на заводах всякие машины делают.
— Наверное, там хорошо живут, где машины мастерят.
— Эх, нет, Сашко... Кругом правят такие живоглоты, как Комар. Зарылись в богатстве, как свинья в навозе, и тянут из людей жилы.
Василь закрыл дверь — мы с Васей в хибарке спали. Закрыл и накинул крючок.
— Сашко! Всех — меня, тебя и родителей наших — отец Иоанн обманывает. В своих проповедях он доказывает, что панам и хозяевам добро с неба падает. Брешет поп! У моего брата собирались работники, беседовали и книжки читали. В тех книжках написано, что цари, паны и попы первые шкуродеры. Грабители. Нам брешут, что им все бог посылает. Все, что есть на свете, все, что мы видим: плуги, машины, молотилки, сапоги, одежда, хлеб — все это рабочими руками сделано, нашим горбом. И церкви люди построили, и иконы намалевали. Поп обманывает, говоря, что все это ангелы сотворили. Поп — брехун.
Слова Василя бросали меня то в жар, то в холод. Даже сердце замирало, когда я слушал его. Вася! Вася! Дорогой Василь! Такие слова про духовного пастыря? Про преподобного отца Иоанна?! Он же первый наместник господа бога в нашем селе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27