Лежит нетронутый, неприкосновенный.
Мысли в голове снуют, а вот на бумагу не скачут...
Случаются, конечно, и урожайные утренние часы. Только положу бумажку, а мысли туда сразу —скок-скок-скок... На бумажку прыгают и рядышком ложатся. А уж как лягут, то хоть топай, хоть кричи — не встанут. Вот так крепко сплетаются и переплетаются.
Когда пишу, наклоняю голову, чтобы виднее было, что я пересеял, а что недосеял. Недосеял — качаю головой. Пересеял — дрыгаю правой ногой.
— А к чему туг правая нога?—кое-кто спрашивает.
— Э-э... Не скажите... Правая нога помогает, вдохновенно подсобляет. Дрыгает... Вот так: дрыг — пересеял! Дрыг — пересолил... Дрыг — переборщил!..
Сноровисто подрыгаешь ногой, смотришь — что-то коротенькое, но веселенькое и появилось,..
Хотя один мой хороший коллега по перу выдвинул теорию...
2
Переходим к другому вопросу — над какими юморесками я работаю.
Отвечаю: герои моих рассказов уже известны читателям. Это — шептуны, лгуны... Очковтиратели, бюрократы, казнокрады, хапуги, воры, моты... Короеды, дармоеды... Попы и дьяки.
Я своим героям давненько и частенько рекомендовал и рекомендую: «Сгиньте! Да будет вам царство небесное!»
Не хотят пролазить в царство небесное. Говорят: «Нам и на грешной земле неплохо живется».
А кто же мои любимые герои?
Самые любимые мои герои — это доярки, телятницы, свинарки. Трактористы, комбайнеры...
А больше всего люблю тех, что на свекле в белых платочках голову свою трудовую склоняют, мотыжат и высоких урожаев при любой погоде достигают.
Писал о них и буду писать. Потому что люблю их и уважаю.
Скромен и воистину велик наш Герой Социалистического Труда.
Не за горами тот счастливый день, когда этот главный герой вытеснит из юморесок всякую мелкоту, хапуг, ворюг, мотюг...
Дай боже дожить до этой захватывающей радости.
И наверное, доживу!
Буду жить и острым пером вспоминать очковтирателей. Мастаков длинным языком плести:
— А теперь перейдем к грачам-вредителям. Подобрали посеянное, склевали и пересеянное...
Из зала кричат:
— Почему вы на птиц нападаете? Вы конкретно скажите: когда сало и мед из колхозного амбара стащили — до сева или после сева?
А мастаки-врали:
— Кто там кричит? Мы серьезные дела рассматриваем...
— Так мы и спрашиваем: всю зиму грачи в поле неубранную кукурузу всерьез клевали или, может, просто так — шутили?
После такого длинного и путаного доклада голосуют,
— Максим Максимович просятся еще побыть предсе дателем. Какие будут суждения: кто «за», кто воздер жался...
И от печки, во-о-он оттуда, дядя Филипп кричит:
— Я воздержался, и вот возле меня кум Петро спит,— тоже воздержался...
Я где-то читал, что в древнем Риме таких ораторов во время доклада принуждали стоять на одной ноге. Оно и неплохо: на одной ноге много о грачах не напоешь...
Хотя очковтиратель и здесь может втереть очки — спрячет свои ноги за трибуну. Еще и побожится, еще и клятвы начнет давать:
— Буду заботиться, радеть, беспокоиться... Буду своевременно сеять, своевременно засевать и вовремя пересевать... Выберите меня еще разок председателем.
Не выбирайте лгунов! Пусть сеют не языком, а делом!
з
Смешное и чудное, известно, и в поездках случается. Я никогда не обхожу дорожных усмешек.
Вот у нас в Полтаве много произошло изменений, чудесной стала Полтава. Похорошела, расцвела.
Все изменилось, изменилась, к слову сказать, и брань. К примеру, в Полтаве вместо: «Чтобы ты день и ночь в люльке качался!» — кричат: «Чтобы у тебя капитальный ремонт начался!..»
По дороге Полтава — Плоское, точнее — Мачухи — Плоское, дорога такая, что хоть прыгай, хоть скачи.
Довелось и автору этих строк ехать по такой «битой дороге»... Автобус — грузовое такси. Верх затянут брезентом. Задняя сторона прикрыта черной занавеской.
Лето, жара, в автобусе темным-темно, хоть глаз выколи.
Тронулись, слышу — какая-то молодица кричит:
— Куда же вы, человече добрый, садитесь? Вы же на мою юбку сели!
Вторая молодица просит:
— Откиньте, пожалуйста, занавеску. Дышать нечем! Третья сердится:
— О боже! Такого черта придумали!
Будучи в городе, я остановился в гостинице «Украина»,
Остановился и сразу схватился за «Правила внутреннего распорядка». Читаю: «Утверждено Министерством коммунального хозяйства УССР. 2 июля i95i года».
Читаю, значит, и глазами пробегаю «Правила пользования телефонным аппаратом... § 4. Палец следует всунуть в гу дырку, в которую и рекомендуется. Сунете палец в другую дырочку — разговор не состоится».
Читаю дальше: «В гостинице жильцы не имеют права, ж) вводить в комнату животных...»
Не сказано только, каких животных — дойных или яловых?
Вы только подумайте — какому же это жильцу придет в голову вводить в комнату дойную корову?
Там же: «Не разрешается в гостиницу заносить и птиц...»
Каких птиц — перепелку, воробья, индюка или гусака? Живых или убиенных?
Эти коммунально-гостиничные распоряжения мне напомнили железнодорожные указания — я в тридцатых годах работал на Южной железной дороге. Указания оповещали: «Перевозить в вагонах кур, уток и гусей запрещено. В отдельных случаях в пригородной зоне перевозка птицы разрешается, но при условии, чтобы птицы не кричали и не гоготали».
И что вышло? Начали в вагонах перевозить птицу «конспиративно». Кур, уток и гусей незаметно прикрывали платками или в широкие полотняные штаны прятали.
Сидит себе симпатичный дедок в полотняных штанах и тихонько покрикивает:
— Сиди! Не гогочи!..
И никто ничего. Кто же догадается, кого дедусь успокаивал, на кого он вот так покрикивал?
И только перед самой Полтавой одна молодица от удивления перекрестилась и ахнула:
— Господи! Людоньки! Чего я только на своем веку не встречала, но такого дива не слыхала и не видала, чтобы из прорехи гусиная голова выглядывала! Да еще и ягоды клевала!
Вот до чего могут довести неясные путаные указания. А вы говорите — мало смеха на земле? Еще много есть смешного...
И ПРИСНИТСЯ ЖЕ ТАКОЕ...
Припоминаю: в детстве я видел, как под Новый год мои сестры ставили в изголовье миску с водой. На миске сооружался небольшой камышовый мостик.
Значит, ставят мостик и засыпают с мыслью: какой хлопец на мостике приснится — чернявый или белявый.
Но, как это правдиво говорят, иные времена — иные песни. Иные и литературные образы.
Я, скажем, под Новый год поставил у изголовья миску с фиолетовыми чернилами. Сверху вместо камышинок пристроил две разнокалиберные авторучки.
Лег и думаю — что же приснится? И приснилось мне-то, о чем я и не мечтал,— бурное заседание секции малой прозы.
Передаю почти стенографически.
Шум, гам, оживление в зале, но держат себя пристойно: курят и прячут папиросы в рукав.
Председательствующий:
— Товарищи! Друзья! Коллеги по перу! Соавторы? Обьявляю — кворум секции малой прозы есть, благодаря приглашенным очеркистам и неприглашенным юмористам.
(Смех. Аплодисменты. Возгласы: «А кто их впустил? Двери же были на крючке!»)
Один из неприглашенных юмористов встал:
— Простите, каемся... Мы пробрались через черный ход.
Второй неприглашенный юморист добавил:
— Я честно говорю... Вы не думайте, что я такой-сякой... мол, по блату пролез... Признаюсь — есть у меня рука в президиуме, но, ей-богу, я вместе с другими пришел. Как я вошел? Вижу — народ. Культурная, литературная, трудящаяся масса. Вижу — идут... Идут и идут. Не разобрал только, стихийно или организованно идут. Если, думаю, стихийно, значит, в буфет привезли кетовую икру. Если же организованно, значит, хорошая примета: начинает работать секция малой прозы.
Слышу — не ошибся, говорят об очерках. Остро, живо спорят. Один басом растерянно кричит: «Никак, говорит, не выберу места, где лучше о киево-святошенских доярках очерк писать — в Мацесте или в Одессе!»
А я прохожу вперед и сам себе думаю: «Господи! Сотвори чудо, намекни хоть словечком о юморе и сатире!»
Голоса с мест:
— Регламент! Пусть закругляется! Председательствующий:
— Не волнуйтесь, товарищи! Вы все знаете, что на литературных совещаниях, на конференциях и на секциях большой и малой прозы ораторы толерантно и доброжелательно о юморе и сатире всегда упоминают в двух-трех словах...
Реплика трагика:
— Жирно очень. Хватит и одного слова. Два голоса вместе:
— Бис!.. Браво!.. Разумеется, хватит!.. Пусть устно смеются!
Один, особенно справедливый, сказал:
— Товарищи! О смехе не обязательно писать, не обязательно выступать, не обязательно полемизировать. Смешно тебе — смейся, хохочи!.. Мой близкий коллега написал комедию. И кто же смеялся? Смеялся сам автор, смеялись его соседи... У меня все. В заключение прошу председательствующего авторитетно заявить: будет ли на данном заседании что-нибудь сказано о юморе?
Председательствующий:
— Товарищи... Не волнуйтесь! Даю справку. Несмотря на отдельные пессимистические выступления — уделить смеху только одно словцо,— мы решительно заявляем: своей принципиальной позиции будем строго придерживаться и на данном этапе. Будем максимальными. Юмору и сатире великодушно подарим два, а может, и три слова. Продолжаем заседание. Напоминаю: наша повестка дня такая: творческое обсуждение книги новелл под общим названием «Посiяла опрочки...».
В книге девять новелл: «Шумлять верби в кшщ гребле..», «Ой, не шуми, луже, зелений байраче...», «Ой, хмелю, МiЙ хмелю...», «Не щебечи, соловейку, на зорi раненько...», «Тече рiчка невеличка...», «Развивайся, сухий дубе...», «Ой наступае та чорна хмара...», «Не бий мене, муже...» и «Посiяла опрочки...».
Должен вас, друзья, проинформировать вот о чем: читатели буквально забросали издательство недоуменными письмами. Спрашивают, как эти новеллы читать — с конца или с начала? Говорят — во многих новеллах не разберешь, где начало, а где конец.
Иные о другом допытываются: какую эпоху автор описывает?
Так вот, перед нами стоит кардинальная задача: развеять сомнение и установить художественную истину — какая эпоха изображается в новеллах и у кого автор позаимствовал оригинальный стиль: «Кахи, чернява! Ахчи, быява!». В прениях записались: Манько, Кийко, Терпужный, Жемчужный, Низенький и Высоконький...
Слово имеет Низенький. Прошу!..
Низенький:
— Позвольте... Я скажу пару слов. Я на пять минут... Я ненадолго... О главном. Я попытаюсь остановиться на конкретном факте — почему автор избегает принципиальной критики? На первом обсуждении мы спрашивали автора: откуда он взял такую норовистую кобылу?
Вот новелла «Шумлять верби в кшщ гребли..». По гребле *, насвистывая арию «Пливе човен, води повен...», на кобыле гнедой масти едет грязный, неумытый всадник.
Сразу скажу: почему автор не умоет всадника, хотя бы простым мылом?
Товарищи, где это бывало, кто это видел, чтобы человек, садясь на кобылу, не умывался?
Пусть, скажем, этот образ — образ всадника — автор подает в негативном плане. Но почему же он тогда поет чудесную народную песню «Пливе човен, води повен...»? Пусть бы он лучше пел «Зануда Манька, зачем ты задаешься...».
Тут что-то не так. Еще два слова о кобыле. Ей-ей, меня, как читателя, очень раздражает такое: почему кобыла бежит по колхозной гребле, а хвост держит трубой?
Вокруг индустриализация, а она вон как! Это — нереалистично. Пересолил автор. Скажу больше: очевидно, и кобыла ничего не знает, очевидно, и сам автор этой ситуации не представляет — почему она хвост задирает.
Я еще попрошу пять минут... Я ненадолго.., Я остановлюсь лишь на одном загадочном... Надеюсь, вы мне позволите остановиться? Этого вопроса еще никто не ста-
i Гребля — плотина, запруда.
вил. Никто не поднимал. А я, с вашего разрешения, ставлю и поднимаю. Вот в наших баснях фигурирует основной герой — длинноухий осел.
Меня и терзают сомнения — кто кого переживет: осел басню или басня осла?
Я заканчиваю. Я прошу еще только пять минут. Мой совет автору будет такой: сократить новеллу «Шумлять верби в кшщ гребль..». Как и где сократить? Первое — хвост кобылы безапелляционно отрезать. Второе — пусть всадник обязательно умывается. Пусть и зубы чистит ароматной пастой. Это я говорю, если всадник — образ современный. Если же этот образ не современный, то на кой черт нам такое дело, чтобы по современной плотине, под современными вербами ездила несовременная персона! Нам таких героев не надо. Я закончил.
(Бурные радостные аплодисменты — наконец кончил Низенький. На трибуну поднялся Высоконький).
— Друзья! — начал Высоконький.— Я с предыдущим оратором не согласен. Почему мы нападаем на автора? Возьмите основное. Возьмите главное: новеллы написаны на современной бумаге и современным пером.
И хотел этого автор или не хотел, а он помимо своей воли осовременил свои небольшие произведения. Вот и все.
Председательствующий:
— Слово имеет Манько. Предупреждаю: придерживайтесь регламента.
— Так! — сказал Манько и научно-исследовательским оком окинул аудиюрию.— Я буду говорить с позиций филологических... Автору новелл намекают и совсем неуместно. Говорят — автор заимствует стиль и манеру письма у классиков.
Я ставлю вопрос ребром: а у кого автор должен заимствовать художественное слово? Разумеется, у классиков.
Ведь это же не муку занял, и не сито, и не ведерко — занял и не отдал. Автор позаимствовал творчески и надолго. Творчески осмыслил и творчески переработал.
Так что в критике дерзайте, но на автора так оскорбительно не нападайте.
Слово взял Терпужный:
— У меня есть замечания по новелле «Тече рiчка невеличка...». Мои замечания целикОхМ литературного порядка. На странице шестой герои новеллы наклокл^г подсолнечник. Автор, к сожалению, не подчеркнул, к го первым наклонил подсолнечник — герой или героиня. В новелле Ветхого завета это историческое событие описано четче, рельефнее. Первой яблоко сорвала Ева. Не сорви яблоко первой Ева, возможно, не было бы на белом свете ни автора, ни самой новеллы «Тече рiчка невеличка...».
Об зтом я хотел сказать и на предыдущем обсуждении, но забыл.
После Терпужного выступил Жемчужный:
— Я кратенько. Я о новелле «Не бий мене, муже...». Товарищи! Никто до этого времени ее по достоинству иг оценил. Я беру на себя смелость оценить это небольшое произведение. Новелла «Не бий мене, муже...» легка по теме, легка и по весу...
Новелла весит всего-навсего два грамма. Это ярко свидетельствует, что автор добился сжатого, лаконического изложения. Не гонялся легкомысленно за весом.
Председательствующий:
— Список ораторов исчерпан. Как, товарищи, подведем черту или пусть еще выступают желающие? Дадим им слово?
(Голоса: «Дадим! Актуальную тему рассматриваем. Пусть выступают!»)
Первый официально не записанный оратор:
— Мне хочется знать, кто в новелле «Поняла строчки...» виноват — корректор или редактор. У автора: «У деда Пимена расстегнулась мотня...» Кто-то исправил: «У деда Пимена расстегнулась мантия...»
Разве можно спутать мотню с мантией? Это явный пробел в языкознании!
Второй официально не записанный оратор:
— Новеллы имеют хорошие названия. Вот, скажем, «Ой, наступав тачорнахмара...». Народное и оригинальное название. Читатель сразу берет книгу в руки. Название привлекает. Недаром новеллы уже четвертый раз переиздаются. Я прямо скажу, это наибольшая заслуга автора.
Третий официально не записанный оратор:
— Конечно, новеллы хорошие. Чем они чаруют читателя? Своим небольшим объемом. Понравились или не понравились, раз-два пробежишь глазами — и готово.
Талантливые новеллы: не много времени отнимают. Одно плохо — новеллы бесконфликтные. Герои живут мирно, тихо. В глаза не лезут, не плюются. И фиги друг другу
не показывают. Кто-нибудь, для примера, хотя бы разок показал. Теперь еще о героях. Герой должен изображаться в натуральную величину... Голос с места:
— Как это понимать? До потолка или выше?
В связи с тем, что третьего неофициального оратора сбили с панталыку и он сел, слово взял четвертый.
— Друзья! Дорогие друзья! Будем логичны и последовательны. Вот в новелле «Развивайся, сухий дубе...» есть все: и украинские тополя, и украинская сирень, и украинская бузина,— а украинской колбасы с чесноком нет. Нет и цибули. Я все новеллы прочитал и нигде не нашел украинского сала. А это же витамины. Классики никогда не чурались описывать вкусные яства. А наши авторы непременно кормят читателя ржаными сухарями. А наверное, сам автор любит сало? Не стыдится — уминает и колбасу с чесноком. Пусть автор самокритично признается: ест колбасу или нет?..
В конце полемической дискуссии выступил автор.
— Благодарю, товарищи! Большое вам спасибо за совет. Больше всего вы меня критиковали за новеллу «Не щебечи, соловейку, на зорi раненько...». Признаю — новелла плохонькая, новелла слабенькая. Признаю — и по ней начну писать пьесу. Поймите меня правильно, какое же это чудесное название: «Не щебечи, соловейку, на зорi раненько...»
Тут я и проснулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Мысли в голове снуют, а вот на бумагу не скачут...
Случаются, конечно, и урожайные утренние часы. Только положу бумажку, а мысли туда сразу —скок-скок-скок... На бумажку прыгают и рядышком ложатся. А уж как лягут, то хоть топай, хоть кричи — не встанут. Вот так крепко сплетаются и переплетаются.
Когда пишу, наклоняю голову, чтобы виднее было, что я пересеял, а что недосеял. Недосеял — качаю головой. Пересеял — дрыгаю правой ногой.
— А к чему туг правая нога?—кое-кто спрашивает.
— Э-э... Не скажите... Правая нога помогает, вдохновенно подсобляет. Дрыгает... Вот так: дрыг — пересеял! Дрыг — пересолил... Дрыг — переборщил!..
Сноровисто подрыгаешь ногой, смотришь — что-то коротенькое, но веселенькое и появилось,..
Хотя один мой хороший коллега по перу выдвинул теорию...
2
Переходим к другому вопросу — над какими юморесками я работаю.
Отвечаю: герои моих рассказов уже известны читателям. Это — шептуны, лгуны... Очковтиратели, бюрократы, казнокрады, хапуги, воры, моты... Короеды, дармоеды... Попы и дьяки.
Я своим героям давненько и частенько рекомендовал и рекомендую: «Сгиньте! Да будет вам царство небесное!»
Не хотят пролазить в царство небесное. Говорят: «Нам и на грешной земле неплохо живется».
А кто же мои любимые герои?
Самые любимые мои герои — это доярки, телятницы, свинарки. Трактористы, комбайнеры...
А больше всего люблю тех, что на свекле в белых платочках голову свою трудовую склоняют, мотыжат и высоких урожаев при любой погоде достигают.
Писал о них и буду писать. Потому что люблю их и уважаю.
Скромен и воистину велик наш Герой Социалистического Труда.
Не за горами тот счастливый день, когда этот главный герой вытеснит из юморесок всякую мелкоту, хапуг, ворюг, мотюг...
Дай боже дожить до этой захватывающей радости.
И наверное, доживу!
Буду жить и острым пером вспоминать очковтирателей. Мастаков длинным языком плести:
— А теперь перейдем к грачам-вредителям. Подобрали посеянное, склевали и пересеянное...
Из зала кричат:
— Почему вы на птиц нападаете? Вы конкретно скажите: когда сало и мед из колхозного амбара стащили — до сева или после сева?
А мастаки-врали:
— Кто там кричит? Мы серьезные дела рассматриваем...
— Так мы и спрашиваем: всю зиму грачи в поле неубранную кукурузу всерьез клевали или, может, просто так — шутили?
После такого длинного и путаного доклада голосуют,
— Максим Максимович просятся еще побыть предсе дателем. Какие будут суждения: кто «за», кто воздер жался...
И от печки, во-о-он оттуда, дядя Филипп кричит:
— Я воздержался, и вот возле меня кум Петро спит,— тоже воздержался...
Я где-то читал, что в древнем Риме таких ораторов во время доклада принуждали стоять на одной ноге. Оно и неплохо: на одной ноге много о грачах не напоешь...
Хотя очковтиратель и здесь может втереть очки — спрячет свои ноги за трибуну. Еще и побожится, еще и клятвы начнет давать:
— Буду заботиться, радеть, беспокоиться... Буду своевременно сеять, своевременно засевать и вовремя пересевать... Выберите меня еще разок председателем.
Не выбирайте лгунов! Пусть сеют не языком, а делом!
з
Смешное и чудное, известно, и в поездках случается. Я никогда не обхожу дорожных усмешек.
Вот у нас в Полтаве много произошло изменений, чудесной стала Полтава. Похорошела, расцвела.
Все изменилось, изменилась, к слову сказать, и брань. К примеру, в Полтаве вместо: «Чтобы ты день и ночь в люльке качался!» — кричат: «Чтобы у тебя капитальный ремонт начался!..»
По дороге Полтава — Плоское, точнее — Мачухи — Плоское, дорога такая, что хоть прыгай, хоть скачи.
Довелось и автору этих строк ехать по такой «битой дороге»... Автобус — грузовое такси. Верх затянут брезентом. Задняя сторона прикрыта черной занавеской.
Лето, жара, в автобусе темным-темно, хоть глаз выколи.
Тронулись, слышу — какая-то молодица кричит:
— Куда же вы, человече добрый, садитесь? Вы же на мою юбку сели!
Вторая молодица просит:
— Откиньте, пожалуйста, занавеску. Дышать нечем! Третья сердится:
— О боже! Такого черта придумали!
Будучи в городе, я остановился в гостинице «Украина»,
Остановился и сразу схватился за «Правила внутреннего распорядка». Читаю: «Утверждено Министерством коммунального хозяйства УССР. 2 июля i95i года».
Читаю, значит, и глазами пробегаю «Правила пользования телефонным аппаратом... § 4. Палец следует всунуть в гу дырку, в которую и рекомендуется. Сунете палец в другую дырочку — разговор не состоится».
Читаю дальше: «В гостинице жильцы не имеют права, ж) вводить в комнату животных...»
Не сказано только, каких животных — дойных или яловых?
Вы только подумайте — какому же это жильцу придет в голову вводить в комнату дойную корову?
Там же: «Не разрешается в гостиницу заносить и птиц...»
Каких птиц — перепелку, воробья, индюка или гусака? Живых или убиенных?
Эти коммунально-гостиничные распоряжения мне напомнили железнодорожные указания — я в тридцатых годах работал на Южной железной дороге. Указания оповещали: «Перевозить в вагонах кур, уток и гусей запрещено. В отдельных случаях в пригородной зоне перевозка птицы разрешается, но при условии, чтобы птицы не кричали и не гоготали».
И что вышло? Начали в вагонах перевозить птицу «конспиративно». Кур, уток и гусей незаметно прикрывали платками или в широкие полотняные штаны прятали.
Сидит себе симпатичный дедок в полотняных штанах и тихонько покрикивает:
— Сиди! Не гогочи!..
И никто ничего. Кто же догадается, кого дедусь успокаивал, на кого он вот так покрикивал?
И только перед самой Полтавой одна молодица от удивления перекрестилась и ахнула:
— Господи! Людоньки! Чего я только на своем веку не встречала, но такого дива не слыхала и не видала, чтобы из прорехи гусиная голова выглядывала! Да еще и ягоды клевала!
Вот до чего могут довести неясные путаные указания. А вы говорите — мало смеха на земле? Еще много есть смешного...
И ПРИСНИТСЯ ЖЕ ТАКОЕ...
Припоминаю: в детстве я видел, как под Новый год мои сестры ставили в изголовье миску с водой. На миске сооружался небольшой камышовый мостик.
Значит, ставят мостик и засыпают с мыслью: какой хлопец на мостике приснится — чернявый или белявый.
Но, как это правдиво говорят, иные времена — иные песни. Иные и литературные образы.
Я, скажем, под Новый год поставил у изголовья миску с фиолетовыми чернилами. Сверху вместо камышинок пристроил две разнокалиберные авторучки.
Лег и думаю — что же приснится? И приснилось мне-то, о чем я и не мечтал,— бурное заседание секции малой прозы.
Передаю почти стенографически.
Шум, гам, оживление в зале, но держат себя пристойно: курят и прячут папиросы в рукав.
Председательствующий:
— Товарищи! Друзья! Коллеги по перу! Соавторы? Обьявляю — кворум секции малой прозы есть, благодаря приглашенным очеркистам и неприглашенным юмористам.
(Смех. Аплодисменты. Возгласы: «А кто их впустил? Двери же были на крючке!»)
Один из неприглашенных юмористов встал:
— Простите, каемся... Мы пробрались через черный ход.
Второй неприглашенный юморист добавил:
— Я честно говорю... Вы не думайте, что я такой-сякой... мол, по блату пролез... Признаюсь — есть у меня рука в президиуме, но, ей-богу, я вместе с другими пришел. Как я вошел? Вижу — народ. Культурная, литературная, трудящаяся масса. Вижу — идут... Идут и идут. Не разобрал только, стихийно или организованно идут. Если, думаю, стихийно, значит, в буфет привезли кетовую икру. Если же организованно, значит, хорошая примета: начинает работать секция малой прозы.
Слышу — не ошибся, говорят об очерках. Остро, живо спорят. Один басом растерянно кричит: «Никак, говорит, не выберу места, где лучше о киево-святошенских доярках очерк писать — в Мацесте или в Одессе!»
А я прохожу вперед и сам себе думаю: «Господи! Сотвори чудо, намекни хоть словечком о юморе и сатире!»
Голоса с мест:
— Регламент! Пусть закругляется! Председательствующий:
— Не волнуйтесь, товарищи! Вы все знаете, что на литературных совещаниях, на конференциях и на секциях большой и малой прозы ораторы толерантно и доброжелательно о юморе и сатире всегда упоминают в двух-трех словах...
Реплика трагика:
— Жирно очень. Хватит и одного слова. Два голоса вместе:
— Бис!.. Браво!.. Разумеется, хватит!.. Пусть устно смеются!
Один, особенно справедливый, сказал:
— Товарищи! О смехе не обязательно писать, не обязательно выступать, не обязательно полемизировать. Смешно тебе — смейся, хохочи!.. Мой близкий коллега написал комедию. И кто же смеялся? Смеялся сам автор, смеялись его соседи... У меня все. В заключение прошу председательствующего авторитетно заявить: будет ли на данном заседании что-нибудь сказано о юморе?
Председательствующий:
— Товарищи... Не волнуйтесь! Даю справку. Несмотря на отдельные пессимистические выступления — уделить смеху только одно словцо,— мы решительно заявляем: своей принципиальной позиции будем строго придерживаться и на данном этапе. Будем максимальными. Юмору и сатире великодушно подарим два, а может, и три слова. Продолжаем заседание. Напоминаю: наша повестка дня такая: творческое обсуждение книги новелл под общим названием «Посiяла опрочки...».
В книге девять новелл: «Шумлять верби в кшщ гребле..», «Ой, не шуми, луже, зелений байраче...», «Ой, хмелю, МiЙ хмелю...», «Не щебечи, соловейку, на зорi раненько...», «Тече рiчка невеличка...», «Развивайся, сухий дубе...», «Ой наступае та чорна хмара...», «Не бий мене, муже...» и «Посiяла опрочки...».
Должен вас, друзья, проинформировать вот о чем: читатели буквально забросали издательство недоуменными письмами. Спрашивают, как эти новеллы читать — с конца или с начала? Говорят — во многих новеллах не разберешь, где начало, а где конец.
Иные о другом допытываются: какую эпоху автор описывает?
Так вот, перед нами стоит кардинальная задача: развеять сомнение и установить художественную истину — какая эпоха изображается в новеллах и у кого автор позаимствовал оригинальный стиль: «Кахи, чернява! Ахчи, быява!». В прениях записались: Манько, Кийко, Терпужный, Жемчужный, Низенький и Высоконький...
Слово имеет Низенький. Прошу!..
Низенький:
— Позвольте... Я скажу пару слов. Я на пять минут... Я ненадолго... О главном. Я попытаюсь остановиться на конкретном факте — почему автор избегает принципиальной критики? На первом обсуждении мы спрашивали автора: откуда он взял такую норовистую кобылу?
Вот новелла «Шумлять верби в кшщ гребли..». По гребле *, насвистывая арию «Пливе човен, води повен...», на кобыле гнедой масти едет грязный, неумытый всадник.
Сразу скажу: почему автор не умоет всадника, хотя бы простым мылом?
Товарищи, где это бывало, кто это видел, чтобы человек, садясь на кобылу, не умывался?
Пусть, скажем, этот образ — образ всадника — автор подает в негативном плане. Но почему же он тогда поет чудесную народную песню «Пливе човен, води повен...»? Пусть бы он лучше пел «Зануда Манька, зачем ты задаешься...».
Тут что-то не так. Еще два слова о кобыле. Ей-ей, меня, как читателя, очень раздражает такое: почему кобыла бежит по колхозной гребле, а хвост держит трубой?
Вокруг индустриализация, а она вон как! Это — нереалистично. Пересолил автор. Скажу больше: очевидно, и кобыла ничего не знает, очевидно, и сам автор этой ситуации не представляет — почему она хвост задирает.
Я еще попрошу пять минут... Я ненадолго.., Я остановлюсь лишь на одном загадочном... Надеюсь, вы мне позволите остановиться? Этого вопроса еще никто не ста-
i Гребля — плотина, запруда.
вил. Никто не поднимал. А я, с вашего разрешения, ставлю и поднимаю. Вот в наших баснях фигурирует основной герой — длинноухий осел.
Меня и терзают сомнения — кто кого переживет: осел басню или басня осла?
Я заканчиваю. Я прошу еще только пять минут. Мой совет автору будет такой: сократить новеллу «Шумлять верби в кшщ гребль..». Как и где сократить? Первое — хвост кобылы безапелляционно отрезать. Второе — пусть всадник обязательно умывается. Пусть и зубы чистит ароматной пастой. Это я говорю, если всадник — образ современный. Если же этот образ не современный, то на кой черт нам такое дело, чтобы по современной плотине, под современными вербами ездила несовременная персона! Нам таких героев не надо. Я закончил.
(Бурные радостные аплодисменты — наконец кончил Низенький. На трибуну поднялся Высоконький).
— Друзья! — начал Высоконький.— Я с предыдущим оратором не согласен. Почему мы нападаем на автора? Возьмите основное. Возьмите главное: новеллы написаны на современной бумаге и современным пером.
И хотел этого автор или не хотел, а он помимо своей воли осовременил свои небольшие произведения. Вот и все.
Председательствующий:
— Слово имеет Манько. Предупреждаю: придерживайтесь регламента.
— Так! — сказал Манько и научно-исследовательским оком окинул аудиюрию.— Я буду говорить с позиций филологических... Автору новелл намекают и совсем неуместно. Говорят — автор заимствует стиль и манеру письма у классиков.
Я ставлю вопрос ребром: а у кого автор должен заимствовать художественное слово? Разумеется, у классиков.
Ведь это же не муку занял, и не сито, и не ведерко — занял и не отдал. Автор позаимствовал творчески и надолго. Творчески осмыслил и творчески переработал.
Так что в критике дерзайте, но на автора так оскорбительно не нападайте.
Слово взял Терпужный:
— У меня есть замечания по новелле «Тече рiчка невеличка...». Мои замечания целикОхМ литературного порядка. На странице шестой герои новеллы наклокл^г подсолнечник. Автор, к сожалению, не подчеркнул, к го первым наклонил подсолнечник — герой или героиня. В новелле Ветхого завета это историческое событие описано четче, рельефнее. Первой яблоко сорвала Ева. Не сорви яблоко первой Ева, возможно, не было бы на белом свете ни автора, ни самой новеллы «Тече рiчка невеличка...».
Об зтом я хотел сказать и на предыдущем обсуждении, но забыл.
После Терпужного выступил Жемчужный:
— Я кратенько. Я о новелле «Не бий мене, муже...». Товарищи! Никто до этого времени ее по достоинству иг оценил. Я беру на себя смелость оценить это небольшое произведение. Новелла «Не бий мене, муже...» легка по теме, легка и по весу...
Новелла весит всего-навсего два грамма. Это ярко свидетельствует, что автор добился сжатого, лаконического изложения. Не гонялся легкомысленно за весом.
Председательствующий:
— Список ораторов исчерпан. Как, товарищи, подведем черту или пусть еще выступают желающие? Дадим им слово?
(Голоса: «Дадим! Актуальную тему рассматриваем. Пусть выступают!»)
Первый официально не записанный оратор:
— Мне хочется знать, кто в новелле «Поняла строчки...» виноват — корректор или редактор. У автора: «У деда Пимена расстегнулась мотня...» Кто-то исправил: «У деда Пимена расстегнулась мантия...»
Разве можно спутать мотню с мантией? Это явный пробел в языкознании!
Второй официально не записанный оратор:
— Новеллы имеют хорошие названия. Вот, скажем, «Ой, наступав тачорнахмара...». Народное и оригинальное название. Читатель сразу берет книгу в руки. Название привлекает. Недаром новеллы уже четвертый раз переиздаются. Я прямо скажу, это наибольшая заслуга автора.
Третий официально не записанный оратор:
— Конечно, новеллы хорошие. Чем они чаруют читателя? Своим небольшим объемом. Понравились или не понравились, раз-два пробежишь глазами — и готово.
Талантливые новеллы: не много времени отнимают. Одно плохо — новеллы бесконфликтные. Герои живут мирно, тихо. В глаза не лезут, не плюются. И фиги друг другу
не показывают. Кто-нибудь, для примера, хотя бы разок показал. Теперь еще о героях. Герой должен изображаться в натуральную величину... Голос с места:
— Как это понимать? До потолка или выше?
В связи с тем, что третьего неофициального оратора сбили с панталыку и он сел, слово взял четвертый.
— Друзья! Дорогие друзья! Будем логичны и последовательны. Вот в новелле «Развивайся, сухий дубе...» есть все: и украинские тополя, и украинская сирень, и украинская бузина,— а украинской колбасы с чесноком нет. Нет и цибули. Я все новеллы прочитал и нигде не нашел украинского сала. А это же витамины. Классики никогда не чурались описывать вкусные яства. А наши авторы непременно кормят читателя ржаными сухарями. А наверное, сам автор любит сало? Не стыдится — уминает и колбасу с чесноком. Пусть автор самокритично признается: ест колбасу или нет?..
В конце полемической дискуссии выступил автор.
— Благодарю, товарищи! Большое вам спасибо за совет. Больше всего вы меня критиковали за новеллу «Не щебечи, соловейку, на зорi раненько...». Признаю — новелла плохонькая, новелла слабенькая. Признаю — и по ней начну писать пьесу. Поймите меня правильно, какое же это чудесное название: «Не щебечи, соловейку, на зорi раненько...»
Тут я и проснулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27