а) три ведра свекольной; б) два ведра пшеничной; в) два ведра из прочего зерна; г) ведро смеси...»
«Что же это такое за смесь?» — спросите. Объясняю — для крепости еще и табачку подсыпали.
Один бедняга хватил во славу Христову пол-литра этой табачной смеси — даже плакал, сердечный.
— Ох, проклятая баба Секлета! — жаловался он.— Наготовит и такой отравы наварит — просто горе. Хватишь, а потом по улице идешь и чихаешь. Чихаешь и от стыда на все стороны озираешься...
В этом же хуторе спрашиваем веселого любителя выпить:
—- Три дня вы пасху праздновали. Три дня пили и гуляли. За какого же вы бога пили?
— А мне-то что... Подносят и говорят: «Пей! Пей за святую Варвару, за преподобную Татьяну, за трех святых, за сорок святых...» А мне что: бьют — бегу, дают — беру.
Но вернемся к статистическим данным. Подводим итоги пасхальных праздников: а) оторвали правое ухо у трех человек; б) левое у четырех; в) исцарапали лбов —
пять; г) синяков понаставили: под правый глаз — шесть; под левый — восемь (левому, как видите, перепало больше, он, вероятно, на соседа смотрел косо...).
И под конец зафиксировали: церковному старосте автокефальный нос оторвали. При каких обстоятельствах отгрызли православное нюхаЛо, нам установить не удалось.
Вот такие еще дела бывают на хуторах и на хутороч-ках.
Еще про «опровергателей»...
Два дня бегал я по магазинам. Искал для внука игрушку — корову или телочку.
В магазинах всякие игрушки были — и домашние птицы и лесные и морские звери. А вот коров, телят, поросят, ягнят — точно убедился — нет нигде. Не производят.
В светлом и большом магазине я еще раз спросил:
— Может, у вас есть хоть яловая телка?
Продавцы пожали плечами. Мол, о такой породе животных впервые слышим. Но ко мне, как к покупателю, отнеслись внимательно. Сначала показали крокодила.
— Она? — спрашивают.— Яловая?
— Нет,— говорю,— не она.
Тогда продавцы деликатно по очереди показывали льва, леопарда, тигра, пантеру, черепаху, медведя, кенгуру, жирафу, носорога, слона, попугая и, наконец, показали здоровенную, в четыре краски, змею.
— Она? — переспрашивают.— Яловая?
— Черт ее знает,— говорю,— может, и яловая. Только мне не гадюку надо, а телку.
Так никто в большом магазине толком и не знал: что за птица — корова.
Я сам не верил, что на свете есть еще такие чудаки, пока не услышал реферат одного «знатока» зоологии.
«Знаток» носил галстук, разрисованный чертиками, коротенькие зелененькие брючки, цветную кофтенку и космы, как у дьякона. Доказывал: «Корова,—говорит,— подходит к чану, ревет, а молоко в чан течет».
Мои путешествия по магазинам «опровергли». Лаконично написали: «Согласно постановлению городского Совета, дойных и яловых коров в магазинах не держим».
Смеху на свете еще довольно много!
Так вот какие бывают опровержения!
БЕЗ ПЬЯНИЦ И ЛОДЫРЕЙ
Славный дед Спиридон. Просто и мудро стелет перед вами свое жизнеописание. А ему многовато годочков стукнуло. Перевалило за восемьдесят...
Сидит, смотрит на вас ясными глазами, и перед вами открывается такое, что, быть может, не всякий летописец опишет.
— Сначала... ох, сначала разные ублаготворения для людей пошли. На моей памяти пошли. Вы знаете, когда пришел в степь трактор, комбайн, я от удивления даже не спал: такой в жизни, в сельском хозяйстве переворот! Какая у меня, прямо скажу, примерная баба, но тут — верьте или не верьте — крестилась. Вон какое чудо: машина сама косит, сама и молотит. Как-то утром жена и говорит мне:
— Хороша машина трактор, а только плохо..,
— Что плохо? — спрашиваю.
— Не мочится...
— Что это тебе в голову ударило?
— Э,— говорит,— а откуда же будем навоз брать?
Теперь, конечно, разные удобрения производят. Теперь тебе и по радио передают: «Не мешкайте! Сейте! Ведь завтра установится хорошая погода!» Прогноз это передают.
Я свои молодые годы провел в людях. По панским экономиям батрачил. Хлеб сеял. Как же мы тогда прогнозы— пора ли сеять — ставили? А вот как: нас троих, самых лучших сеятелей, посылали в поле. Приходили, снимали штаны и садились на пашню — курили. Выкурив по цигарке, минуту-две ждали, не чихнет ли кто-нибудь. Если никто не чихнул — пора сеять!
А теперь, слышите, все наука подсказывает. Вот уже к нам и свеклокомбайны пришли. Моя старуха только недавно ушла в отставку. А то звеньевой на свекле заправляла.
Поначалу, известно, приходилось все делать руками. И садить свеколку, и пропалывать, и удобрять, и этими же руками свеклу копать. А в ту пору осеннюю и холодина пробирает, и дождик поливает...
Говорили тогда: «Что там свекла? Прополоть ее — она и сама будет расти!» Как бы не так! Не так сбывается, как гадается. Посадило звено возле верб два гектара свеклы. Взошла свекла... Да и завяла. Наклонила голову...
Попали в звено и такие:
— Ганна! — говорят моей бабе.— Плюнь! Разве ты не видишь — не уродилось. Вянет — пусть вянет, пазухой не обогреешь!
Не спит моя Ганна, не спит да все думает: «Как же посев спасти?»
И звено свеклу спасло. Взрыхлили, подкормили... Еще раз подкормили и еще раз взрыхлили. Химии ей добавили. Свекла подняла вверх уши и сама поднялась. Наградили женщин и хлебом, и сахаром, и деньгами.
Некоторых даже зависть взяла:
— Вот сколько бабы заработали! Дурные денежки нашлись. Это что-то не то!
— Почему ж не то? — женщины отвечают.— Вы едете на рассвете на базар, а мы едем на рассвете свеклу прорывать.
Одна в звене спасовала. Свеклы нахватала и в сарае устроила дойную коровку... Люди в поле, а она к коровке. За сосок, извините, дергала. День и ночь капала... Начальству кланялась...
Как-то ехал один районный начальник, а Секлета —-Секлетой ее зовут — сразу за поворотом подносит ему стакан первака.
Начальник оглянулся вокруг и, увидев тракториста, грозно рявкнул:
— А это у вас разве еще не изжито? А Секлета:
— Нет, нет! Ей-богу, не из жита. Из свеклы...
Вот мы часто говорим — не пейте! Я сам не без греха— иногда выпиваю. Крестины, или именины, или кум зашел — чарку опрокинуть надо? Надо! Ну, есть же и такие вреднющие — налижутся до потери сознания. Вот недалеко живет Кондрат. Еще мне и родичем доводится. Наберется под самую завязку, а потом .и сам ничего не помнит.
Выдвинули его завфермой. Сначала вел себя ничего, ходил в трезвых, а со временем начал всякие комедии вытворять. На зеленой неделе так нализался да так, прости господи, набрался. Не в доме будь сказано, к по-росной свинье полез и начал ее в рыльце целовать. Вытер губы, продрал глаза и на всю улицу крикнул: «Что-то,— говорит,— мне ваша рожа очень знакома!»
Пришлось ему по шапке дать и Секлете всыпать: свеклу расти, а не порть — не вари!
Бывают, есть еще вертихвосты. Как-то по весне все люди в поле работают, а я смотрю — в нашу рощу прикатила санитарная машина. Новенькая, хорошенькая. С правой стороны написано: «Неотложная скорая медицинская помощь».
«Что за оказия? — думаю.— Какая же в зеленой роще болезнь объявилась? А может,— думаю,— и в самом деле у кого-то расстройство?..»
Смотрю — не то... Подпевают: «Выпьем тут — на том свете не дадут...»
Выходят из машины завы, замы и их плотненькие дамы.
Из машины на зеленую травку выкладывают бутылки. А их, видать, распорядитель пояснения дает: «Эта, говорит, мадера спасает от холеры! А эта, с перцем, ле-шт сердце!..»
А люди вроде культурные...
У нас один «очень культурный» сельский руководитель уж очень людям голову крутил. Года два крутил. Хороший домик себе в селе воздвиг. Ферму собственную завел. А уж ее, ту клятую, тянул — не спрашивайте. Глотал как воду. Из похмелья не выходил. Его не раз предупреждали, а он только губами шлепает, смеется:
— Что вы! Что вы меня учите! Молодые вы да зеленые... В воскресенье выпьете, а в понедельник бежите опохмеляться. Вот мы! Две недели пьем и не опохмеляемся!
Сняли с работы, отобрали и дачу и ферму. Признали— за магарыч нахватал, награбил.
А когда снимали — плакал и жаловался сторожу Матвею:
— Голубчик мой! Снимают!..
— О боже! Да неужели? — переспрашивает Матвей.
— Вот! Вот уже и бумага пришла. Читай!
— Да где мне читать,— дед-сторож в ответ,— а только скажу: ай-ай!.. Снимают! А кого же нам присылают?
— Такую недотёпу, такого дурака шлют!
Где дед Матвей, вытирая пот:
— Что? Глупее вас?
— Куда мне!
— Эх! Господи, господи! — перекрестился Матвей.-—^ Ну и не везет же нам! Снова дурня присылают...
А оно и неправда — умного, прекрасного человека нам рекомендовали. Председателем колхоза избрали. Вежливый, деликатный, по-людски себя ведет. Партийный. Хороший, душевный человек!
Если вам не надоело меня, старого, слушать, то заходите еще раз, я вам все сельские истории как на ладони выложу. Будете писать —не забудьте обрисовать, каких у нас достигли урожаев. Какие чудесные люди выросли. Какой красивой стала жизнь! Жить да поживать. Меньше стало и пьяниц, вывелись и лодыри.
— Не знаю,— говорит симпатичный дедусь,— правда ли это или нет, а только говорят, когда Юрий Гагарин летал вокруг Земли, то рассмотрел — кто и как живет, Смотрел и радовался. Меньше стало королей и царей. Во многих странах теперь вольные люди хозяйничают. Легче и мне, старому,— нет царей, нет панов. Есть еще, известно, царьки, но то уже, как моя Ганна говорит, при- шей кобыле хвост.
Так заходите, будьте ласковы. Погомоним еще. Я тепло ответил:
— Непременно зайду. Ей-богу, не обману,
ПУХОВЫЕ ПОДУШКИ
Вы, скажем, решили написать очерк. Очерк о славных тружениках-хлеборобах.
Значит, поехали вы в колхоз. Поехали пожить, поработать и пописать.
Прекрасные, хорошие люди в колхозах. Кто не ездил, пожалуйста, поезжайте. Уверяю — колхозники встретят вас тепло и приветливо.
Советую-по приезде не замыкайтесь в отдельную, пусть и расписную, хату. Не создавайте себе и отдельного уютного кабипетика. Идите на поле, на фермы, к свинаркам, к дояркам...
Не стыдитесь — подсобляйте... Берет доярка подойник, а вы хватайте второй... Доярка садится корову доить, а вы на землю присаживайтесь. Один мудрый че ловек говорил: «Чтобы глубже жизнь изучить и знать, надо самому на земле посидеть».
Будьте пытливыми, не зазнавайтесь! Обо всем на ферме расспрашивайте и переспрашивайте. Чтобы с вами не было того, что со мной случилось.
Поглаживаю телку и упорно спрашиваю:
— А сколько эта корова молока дает? Завфермой мне с улыбкой и говорит:
— Разве вы не понимаете? Она еще не дает. Она еще яловая...
Словом, радость — вы среди доярок!
Знаю — чудесные доярки очаруют вас. Очаруют и красотой и работой. Они и в работе хороши, и станом стройны, и глаза у них умные: глубоко-карие и глубокоголубые.
Вот тут пусть вам повезет. Пусть ваш содержательный очерк отразит подлинно человечное. Настоящим украшением засияет женская духовная красота, любовь к труду.
Так вот я поделиться с вами своими творческими дерзаниями и терзаниями...
Приехал я в колхоз. Мне предлагают: выбирайте, куда вам лучше направиться — на фермы или к механизаторам?
А я пожелал к природе.
— Устройте меня,— прошу,— в места с природной красотой. Чтобы и хата была расписная, уютная. Чтобы и кучерявый садок. Чтобы и глубокий прудок...
— Пожалуйста,— говорят.—Есть такая хата. Есть и садок, есть и прудок. А уж хозяйка радушная! А уж какая говорливая! А уж какая заботливая!.. Пылинка на вас не упадет...
Иду и подпрыгиваю. Уютную, отдельную хатку выпросил. Закроюсь и спокойно поработаю. Вошел в хату, поздоровался.
— Может, вы с дороги отдохнете? — вежливо предложила хозяйка.— Умывайтесь, а я вам постель приготовлю.
Умылся и бросился в чистенькую постель. Лег, начал дремать, а симпатичная хозяйка и спрашивает;
— Может, вам в головах низко?
— Вроде,— говорю,— ничего.
— Не говорите, вижу, низко. Давайте я вам вот эту мягонькую подушечку подложу.
Заботливая хозяйка здоровенную пуховую подушку подсунула.
Положил я голову и завертелся — высоко! Мария Ивановна (так звали и именовали радушную хозяйку) сразу приметила.
— Правда ваша —высоко! Вот я вам поменьше подушечку подложу.
Морока с подушками не скоро закончилась. Слышу, хорошая Мария Ивановна вышла во двор и громко, радостно оповестила:
— У меня!.. Ей-богу, у меня остановился! Уже и лег уже и дремлет... Приходите!..
После этого вошла в хату, тихонько подступила ко мне и так же тихонько спросила:
— А может, вам подушки и под бока подложить? Вот давайте подложу! Я знаю — полежишь на мягоньком, то и работаешь добренько. Поднимитесь!
Разве станешь вежливой хозяйке перечить,— поднялся.
Потом снова начал дремать. Мария Ивановна, дай боже ей здоровья, предупредила:
— Подождите, не засыпайте! Я возьму рушничок мух повыгоняю. Вы только посмотрите, на богородицу — и на ту, распроклятые, понасели!
Выгнала Мария Ивановна мух и вышла во двор. Немного погодя снова входит.
— Извините! Ну, бегут, ну, спрашивают: будете вы картины рисовать или книги писать? Так я за этими разговорами и забыла спросить: вам радио выключить или пусть поет?
— Не возражаю, выключите.
Прошла минута, может, две, может, пять.
— А может, пусть поет? Хорошую же песню передают: «Ой, у луз1, та ще й при березь..»
— Пусть,— говорю,— поет.
Сколько пело радио, не припомню,— в сон здорово ударило. Разбудило легонькое подергивание. Будила Мария Ивановна.
— Стояла я у порога да и подумала: человек с дороги... уморился... А сон — все-таки сон! Пожалуй, я выключу радио.
Выключила Мария Ивановна радио и быстренько выбежала из хаты: чего-то куры закричали. Вбегает:
— Ой, горюшко! Взбесилась наседка — на петуха села! Чтобы ей в борще свариться! Забила мне голову, и я только теперь разглядела — ставни не закрыты! Как вам лучше — закрыть или пусть светло будет?
Закрыла Мария Ивановна ставни, через минуту-другую — грох-грох-грох...
— Вы спите или не спите? Вы как скажете — отвязать пса или пусть на цепи сидит? А то он, извините, воет и воет... Словно нанялся! Гав и гав над душой...
Наступила тишина, но ненадолго. Разговорчивая Мария Ивановна под самые окна позвала еще более говорливую куму:
— Кума!.. Бежите, как будто кто вас в шею гонит, Заходите.
— Да захожу. Здравствуйте! — Здравствуйте! Садитесь. —- Да сажусь. Звали?
— Звала ж... Слыхали ж... Приехал же!. — Говорите скорее, кто приехал,
— Описыватель природы.
— Да неужели?.. Как же ему, голубчику, подсказать, как же ему, дорогому, нашептать — пусть опишет нашу природу!
— Какую нашу природу?
— Да вы, кума, не на нашей улице, что ли, живете? Вот наклонитесь, я вам на ухо шепну. Только, кума, упаси вас боже, никому ни слова!
— Да что вы, кума, и пара изо рта не выпущу. Шепчите!
Шептала кума так, что на соседней улице было слышно.
— Вчера, в субботу, смотрю — Одарка по моим огородам бежит. «Куда ты, спрашиваю, так поздно бежишь? Ведь уже все петухи уселись «а насест!» —«Бегу,— говорит,— посмотреть, не рвет ли кто-нибудь огурчиков». Кому ты, думаю, глаза замазываешь? Кого ты учишь? Знаем, какого огурчика ты ищешь!
— А кого же она искала?
— Такое, ей-богу, скажете,— кого? Федора! Тракториста Федьку Пивненка...
— Эту историю, кума, я от вас третьей слышу. Так ведь Федор же неженатый, а Одарка незамужняя. Может, они и поженятся?
— Поженятся или не поженятся, а описать надо. Пусть по ночам не бродят. Пускай по моей капусте не ходят, пускай мою картошку не вытаптывают. Я и в колхоз на работу не ходила да все садила, полола, присматривала... Нагнитесь еще, кума!
Мария Ивановна, очевидно, наклонилась.
— Слышите, говорили, чертей нет, а они объявились,
— Где? Господь с вами!
— Да где же — у меня в жите! Посеяла я жито—полоса от хаты и до самых верб тянется. Смотришь, мешка четыре-пять и будет в запасе. Когда еще там будут давать в колхозе, а то свое... Оно, кума, и то взять: поедешь на базар, то утку продашь, то гуску, то курицу!.. Ей-богу, трижды ездила, пока двух поросят продала. То я поеду, то старик. А поехал на базар — вот вам и нет трудодня. Родной кум Петро, вы же его знаете, загордился— как попал в правление и совесть потерял. Я спрашиваю его: «Бегала на свеклу? Бегала! Дважды бегала и на кукурузу. Так что же у вас, говорю, кум, рука отсох нет, если вы куме и добавите деньков сорок — пятьдесят? Они же не ваши, они же колхозные». Молчит, не добавляет. А придавит горе — кто спасал? Кума! Прибежит, дрожит: «Помираю! Спаси душу! Налей стаканчик!» Что поделаешь — спасаю. Помогаю. Она ведь у меня удается такой кипучей, такой жгучей! Мертвым будешь — ей-богу, оживешь!
Слушайте дальше. Поднялась я сегодня спозаранку скотину поить. У меня же, слава богу, и корова хорошая, и телка в добром теле, и теленочек подходященький, и свинья хорошая, и кабан на сало просится. Будем на вторую пречистую колоть. Но те, очень сознательные, меня часто упрекают: «Виндивидуалистка! — говорят.— Стадо какое дома развела!» Чертей вам, говорю, в пуп! Попробуйте управиться! Хоть разорвись! Только и знаешь: тому есть дай, того напои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
«Что же это такое за смесь?» — спросите. Объясняю — для крепости еще и табачку подсыпали.
Один бедняга хватил во славу Христову пол-литра этой табачной смеси — даже плакал, сердечный.
— Ох, проклятая баба Секлета! — жаловался он.— Наготовит и такой отравы наварит — просто горе. Хватишь, а потом по улице идешь и чихаешь. Чихаешь и от стыда на все стороны озираешься...
В этом же хуторе спрашиваем веселого любителя выпить:
—- Три дня вы пасху праздновали. Три дня пили и гуляли. За какого же вы бога пили?
— А мне-то что... Подносят и говорят: «Пей! Пей за святую Варвару, за преподобную Татьяну, за трех святых, за сорок святых...» А мне что: бьют — бегу, дают — беру.
Но вернемся к статистическим данным. Подводим итоги пасхальных праздников: а) оторвали правое ухо у трех человек; б) левое у четырех; в) исцарапали лбов —
пять; г) синяков понаставили: под правый глаз — шесть; под левый — восемь (левому, как видите, перепало больше, он, вероятно, на соседа смотрел косо...).
И под конец зафиксировали: церковному старосте автокефальный нос оторвали. При каких обстоятельствах отгрызли православное нюхаЛо, нам установить не удалось.
Вот такие еще дела бывают на хуторах и на хутороч-ках.
Еще про «опровергателей»...
Два дня бегал я по магазинам. Искал для внука игрушку — корову или телочку.
В магазинах всякие игрушки были — и домашние птицы и лесные и морские звери. А вот коров, телят, поросят, ягнят — точно убедился — нет нигде. Не производят.
В светлом и большом магазине я еще раз спросил:
— Может, у вас есть хоть яловая телка?
Продавцы пожали плечами. Мол, о такой породе животных впервые слышим. Но ко мне, как к покупателю, отнеслись внимательно. Сначала показали крокодила.
— Она? — спрашивают.— Яловая?
— Нет,— говорю,— не она.
Тогда продавцы деликатно по очереди показывали льва, леопарда, тигра, пантеру, черепаху, медведя, кенгуру, жирафу, носорога, слона, попугая и, наконец, показали здоровенную, в четыре краски, змею.
— Она? — переспрашивают.— Яловая?
— Черт ее знает,— говорю,— может, и яловая. Только мне не гадюку надо, а телку.
Так никто в большом магазине толком и не знал: что за птица — корова.
Я сам не верил, что на свете есть еще такие чудаки, пока не услышал реферат одного «знатока» зоологии.
«Знаток» носил галстук, разрисованный чертиками, коротенькие зелененькие брючки, цветную кофтенку и космы, как у дьякона. Доказывал: «Корова,—говорит,— подходит к чану, ревет, а молоко в чан течет».
Мои путешествия по магазинам «опровергли». Лаконично написали: «Согласно постановлению городского Совета, дойных и яловых коров в магазинах не держим».
Смеху на свете еще довольно много!
Так вот какие бывают опровержения!
БЕЗ ПЬЯНИЦ И ЛОДЫРЕЙ
Славный дед Спиридон. Просто и мудро стелет перед вами свое жизнеописание. А ему многовато годочков стукнуло. Перевалило за восемьдесят...
Сидит, смотрит на вас ясными глазами, и перед вами открывается такое, что, быть может, не всякий летописец опишет.
— Сначала... ох, сначала разные ублаготворения для людей пошли. На моей памяти пошли. Вы знаете, когда пришел в степь трактор, комбайн, я от удивления даже не спал: такой в жизни, в сельском хозяйстве переворот! Какая у меня, прямо скажу, примерная баба, но тут — верьте или не верьте — крестилась. Вон какое чудо: машина сама косит, сама и молотит. Как-то утром жена и говорит мне:
— Хороша машина трактор, а только плохо..,
— Что плохо? — спрашиваю.
— Не мочится...
— Что это тебе в голову ударило?
— Э,— говорит,— а откуда же будем навоз брать?
Теперь, конечно, разные удобрения производят. Теперь тебе и по радио передают: «Не мешкайте! Сейте! Ведь завтра установится хорошая погода!» Прогноз это передают.
Я свои молодые годы провел в людях. По панским экономиям батрачил. Хлеб сеял. Как же мы тогда прогнозы— пора ли сеять — ставили? А вот как: нас троих, самых лучших сеятелей, посылали в поле. Приходили, снимали штаны и садились на пашню — курили. Выкурив по цигарке, минуту-две ждали, не чихнет ли кто-нибудь. Если никто не чихнул — пора сеять!
А теперь, слышите, все наука подсказывает. Вот уже к нам и свеклокомбайны пришли. Моя старуха только недавно ушла в отставку. А то звеньевой на свекле заправляла.
Поначалу, известно, приходилось все делать руками. И садить свеколку, и пропалывать, и удобрять, и этими же руками свеклу копать. А в ту пору осеннюю и холодина пробирает, и дождик поливает...
Говорили тогда: «Что там свекла? Прополоть ее — она и сама будет расти!» Как бы не так! Не так сбывается, как гадается. Посадило звено возле верб два гектара свеклы. Взошла свекла... Да и завяла. Наклонила голову...
Попали в звено и такие:
— Ганна! — говорят моей бабе.— Плюнь! Разве ты не видишь — не уродилось. Вянет — пусть вянет, пазухой не обогреешь!
Не спит моя Ганна, не спит да все думает: «Как же посев спасти?»
И звено свеклу спасло. Взрыхлили, подкормили... Еще раз подкормили и еще раз взрыхлили. Химии ей добавили. Свекла подняла вверх уши и сама поднялась. Наградили женщин и хлебом, и сахаром, и деньгами.
Некоторых даже зависть взяла:
— Вот сколько бабы заработали! Дурные денежки нашлись. Это что-то не то!
— Почему ж не то? — женщины отвечают.— Вы едете на рассвете на базар, а мы едем на рассвете свеклу прорывать.
Одна в звене спасовала. Свеклы нахватала и в сарае устроила дойную коровку... Люди в поле, а она к коровке. За сосок, извините, дергала. День и ночь капала... Начальству кланялась...
Как-то ехал один районный начальник, а Секлета —-Секлетой ее зовут — сразу за поворотом подносит ему стакан первака.
Начальник оглянулся вокруг и, увидев тракториста, грозно рявкнул:
— А это у вас разве еще не изжито? А Секлета:
— Нет, нет! Ей-богу, не из жита. Из свеклы...
Вот мы часто говорим — не пейте! Я сам не без греха— иногда выпиваю. Крестины, или именины, или кум зашел — чарку опрокинуть надо? Надо! Ну, есть же и такие вреднющие — налижутся до потери сознания. Вот недалеко живет Кондрат. Еще мне и родичем доводится. Наберется под самую завязку, а потом .и сам ничего не помнит.
Выдвинули его завфермой. Сначала вел себя ничего, ходил в трезвых, а со временем начал всякие комедии вытворять. На зеленой неделе так нализался да так, прости господи, набрался. Не в доме будь сказано, к по-росной свинье полез и начал ее в рыльце целовать. Вытер губы, продрал глаза и на всю улицу крикнул: «Что-то,— говорит,— мне ваша рожа очень знакома!»
Пришлось ему по шапке дать и Секлете всыпать: свеклу расти, а не порть — не вари!
Бывают, есть еще вертихвосты. Как-то по весне все люди в поле работают, а я смотрю — в нашу рощу прикатила санитарная машина. Новенькая, хорошенькая. С правой стороны написано: «Неотложная скорая медицинская помощь».
«Что за оказия? — думаю.— Какая же в зеленой роще болезнь объявилась? А может,— думаю,— и в самом деле у кого-то расстройство?..»
Смотрю — не то... Подпевают: «Выпьем тут — на том свете не дадут...»
Выходят из машины завы, замы и их плотненькие дамы.
Из машины на зеленую травку выкладывают бутылки. А их, видать, распорядитель пояснения дает: «Эта, говорит, мадера спасает от холеры! А эта, с перцем, ле-шт сердце!..»
А люди вроде культурные...
У нас один «очень культурный» сельский руководитель уж очень людям голову крутил. Года два крутил. Хороший домик себе в селе воздвиг. Ферму собственную завел. А уж ее, ту клятую, тянул — не спрашивайте. Глотал как воду. Из похмелья не выходил. Его не раз предупреждали, а он только губами шлепает, смеется:
— Что вы! Что вы меня учите! Молодые вы да зеленые... В воскресенье выпьете, а в понедельник бежите опохмеляться. Вот мы! Две недели пьем и не опохмеляемся!
Сняли с работы, отобрали и дачу и ферму. Признали— за магарыч нахватал, награбил.
А когда снимали — плакал и жаловался сторожу Матвею:
— Голубчик мой! Снимают!..
— О боже! Да неужели? — переспрашивает Матвей.
— Вот! Вот уже и бумага пришла. Читай!
— Да где мне читать,— дед-сторож в ответ,— а только скажу: ай-ай!.. Снимают! А кого же нам присылают?
— Такую недотёпу, такого дурака шлют!
Где дед Матвей, вытирая пот:
— Что? Глупее вас?
— Куда мне!
— Эх! Господи, господи! — перекрестился Матвей.-—^ Ну и не везет же нам! Снова дурня присылают...
А оно и неправда — умного, прекрасного человека нам рекомендовали. Председателем колхоза избрали. Вежливый, деликатный, по-людски себя ведет. Партийный. Хороший, душевный человек!
Если вам не надоело меня, старого, слушать, то заходите еще раз, я вам все сельские истории как на ладони выложу. Будете писать —не забудьте обрисовать, каких у нас достигли урожаев. Какие чудесные люди выросли. Какой красивой стала жизнь! Жить да поживать. Меньше стало и пьяниц, вывелись и лодыри.
— Не знаю,— говорит симпатичный дедусь,— правда ли это или нет, а только говорят, когда Юрий Гагарин летал вокруг Земли, то рассмотрел — кто и как живет, Смотрел и радовался. Меньше стало королей и царей. Во многих странах теперь вольные люди хозяйничают. Легче и мне, старому,— нет царей, нет панов. Есть еще, известно, царьки, но то уже, как моя Ганна говорит, при- шей кобыле хвост.
Так заходите, будьте ласковы. Погомоним еще. Я тепло ответил:
— Непременно зайду. Ей-богу, не обману,
ПУХОВЫЕ ПОДУШКИ
Вы, скажем, решили написать очерк. Очерк о славных тружениках-хлеборобах.
Значит, поехали вы в колхоз. Поехали пожить, поработать и пописать.
Прекрасные, хорошие люди в колхозах. Кто не ездил, пожалуйста, поезжайте. Уверяю — колхозники встретят вас тепло и приветливо.
Советую-по приезде не замыкайтесь в отдельную, пусть и расписную, хату. Не создавайте себе и отдельного уютного кабипетика. Идите на поле, на фермы, к свинаркам, к дояркам...
Не стыдитесь — подсобляйте... Берет доярка подойник, а вы хватайте второй... Доярка садится корову доить, а вы на землю присаживайтесь. Один мудрый че ловек говорил: «Чтобы глубже жизнь изучить и знать, надо самому на земле посидеть».
Будьте пытливыми, не зазнавайтесь! Обо всем на ферме расспрашивайте и переспрашивайте. Чтобы с вами не было того, что со мной случилось.
Поглаживаю телку и упорно спрашиваю:
— А сколько эта корова молока дает? Завфермой мне с улыбкой и говорит:
— Разве вы не понимаете? Она еще не дает. Она еще яловая...
Словом, радость — вы среди доярок!
Знаю — чудесные доярки очаруют вас. Очаруют и красотой и работой. Они и в работе хороши, и станом стройны, и глаза у них умные: глубоко-карие и глубокоголубые.
Вот тут пусть вам повезет. Пусть ваш содержательный очерк отразит подлинно человечное. Настоящим украшением засияет женская духовная красота, любовь к труду.
Так вот я поделиться с вами своими творческими дерзаниями и терзаниями...
Приехал я в колхоз. Мне предлагают: выбирайте, куда вам лучше направиться — на фермы или к механизаторам?
А я пожелал к природе.
— Устройте меня,— прошу,— в места с природной красотой. Чтобы и хата была расписная, уютная. Чтобы и кучерявый садок. Чтобы и глубокий прудок...
— Пожалуйста,— говорят.—Есть такая хата. Есть и садок, есть и прудок. А уж хозяйка радушная! А уж какая говорливая! А уж какая заботливая!.. Пылинка на вас не упадет...
Иду и подпрыгиваю. Уютную, отдельную хатку выпросил. Закроюсь и спокойно поработаю. Вошел в хату, поздоровался.
— Может, вы с дороги отдохнете? — вежливо предложила хозяйка.— Умывайтесь, а я вам постель приготовлю.
Умылся и бросился в чистенькую постель. Лег, начал дремать, а симпатичная хозяйка и спрашивает;
— Может, вам в головах низко?
— Вроде,— говорю,— ничего.
— Не говорите, вижу, низко. Давайте я вам вот эту мягонькую подушечку подложу.
Заботливая хозяйка здоровенную пуховую подушку подсунула.
Положил я голову и завертелся — высоко! Мария Ивановна (так звали и именовали радушную хозяйку) сразу приметила.
— Правда ваша —высоко! Вот я вам поменьше подушечку подложу.
Морока с подушками не скоро закончилась. Слышу, хорошая Мария Ивановна вышла во двор и громко, радостно оповестила:
— У меня!.. Ей-богу, у меня остановился! Уже и лег уже и дремлет... Приходите!..
После этого вошла в хату, тихонько подступила ко мне и так же тихонько спросила:
— А может, вам подушки и под бока подложить? Вот давайте подложу! Я знаю — полежишь на мягоньком, то и работаешь добренько. Поднимитесь!
Разве станешь вежливой хозяйке перечить,— поднялся.
Потом снова начал дремать. Мария Ивановна, дай боже ей здоровья, предупредила:
— Подождите, не засыпайте! Я возьму рушничок мух повыгоняю. Вы только посмотрите, на богородицу — и на ту, распроклятые, понасели!
Выгнала Мария Ивановна мух и вышла во двор. Немного погодя снова входит.
— Извините! Ну, бегут, ну, спрашивают: будете вы картины рисовать или книги писать? Так я за этими разговорами и забыла спросить: вам радио выключить или пусть поет?
— Не возражаю, выключите.
Прошла минута, может, две, может, пять.
— А может, пусть поет? Хорошую же песню передают: «Ой, у луз1, та ще й при березь..»
— Пусть,— говорю,— поет.
Сколько пело радио, не припомню,— в сон здорово ударило. Разбудило легонькое подергивание. Будила Мария Ивановна.
— Стояла я у порога да и подумала: человек с дороги... уморился... А сон — все-таки сон! Пожалуй, я выключу радио.
Выключила Мария Ивановна радио и быстренько выбежала из хаты: чего-то куры закричали. Вбегает:
— Ой, горюшко! Взбесилась наседка — на петуха села! Чтобы ей в борще свариться! Забила мне голову, и я только теперь разглядела — ставни не закрыты! Как вам лучше — закрыть или пусть светло будет?
Закрыла Мария Ивановна ставни, через минуту-другую — грох-грох-грох...
— Вы спите или не спите? Вы как скажете — отвязать пса или пусть на цепи сидит? А то он, извините, воет и воет... Словно нанялся! Гав и гав над душой...
Наступила тишина, но ненадолго. Разговорчивая Мария Ивановна под самые окна позвала еще более говорливую куму:
— Кума!.. Бежите, как будто кто вас в шею гонит, Заходите.
— Да захожу. Здравствуйте! — Здравствуйте! Садитесь. —- Да сажусь. Звали?
— Звала ж... Слыхали ж... Приехал же!. — Говорите скорее, кто приехал,
— Описыватель природы.
— Да неужели?.. Как же ему, голубчику, подсказать, как же ему, дорогому, нашептать — пусть опишет нашу природу!
— Какую нашу природу?
— Да вы, кума, не на нашей улице, что ли, живете? Вот наклонитесь, я вам на ухо шепну. Только, кума, упаси вас боже, никому ни слова!
— Да что вы, кума, и пара изо рта не выпущу. Шепчите!
Шептала кума так, что на соседней улице было слышно.
— Вчера, в субботу, смотрю — Одарка по моим огородам бежит. «Куда ты, спрашиваю, так поздно бежишь? Ведь уже все петухи уселись «а насест!» —«Бегу,— говорит,— посмотреть, не рвет ли кто-нибудь огурчиков». Кому ты, думаю, глаза замазываешь? Кого ты учишь? Знаем, какого огурчика ты ищешь!
— А кого же она искала?
— Такое, ей-богу, скажете,— кого? Федора! Тракториста Федьку Пивненка...
— Эту историю, кума, я от вас третьей слышу. Так ведь Федор же неженатый, а Одарка незамужняя. Может, они и поженятся?
— Поженятся или не поженятся, а описать надо. Пусть по ночам не бродят. Пускай по моей капусте не ходят, пускай мою картошку не вытаптывают. Я и в колхоз на работу не ходила да все садила, полола, присматривала... Нагнитесь еще, кума!
Мария Ивановна, очевидно, наклонилась.
— Слышите, говорили, чертей нет, а они объявились,
— Где? Господь с вами!
— Да где же — у меня в жите! Посеяла я жито—полоса от хаты и до самых верб тянется. Смотришь, мешка четыре-пять и будет в запасе. Когда еще там будут давать в колхозе, а то свое... Оно, кума, и то взять: поедешь на базар, то утку продашь, то гуску, то курицу!.. Ей-богу, трижды ездила, пока двух поросят продала. То я поеду, то старик. А поехал на базар — вот вам и нет трудодня. Родной кум Петро, вы же его знаете, загордился— как попал в правление и совесть потерял. Я спрашиваю его: «Бегала на свеклу? Бегала! Дважды бегала и на кукурузу. Так что же у вас, говорю, кум, рука отсох нет, если вы куме и добавите деньков сорок — пятьдесят? Они же не ваши, они же колхозные». Молчит, не добавляет. А придавит горе — кто спасал? Кума! Прибежит, дрожит: «Помираю! Спаси душу! Налей стаканчик!» Что поделаешь — спасаю. Помогаю. Она ведь у меня удается такой кипучей, такой жгучей! Мертвым будешь — ей-богу, оживешь!
Слушайте дальше. Поднялась я сегодня спозаранку скотину поить. У меня же, слава богу, и корова хорошая, и телка в добром теле, и теленочек подходященький, и свинья хорошая, и кабан на сало просится. Будем на вторую пречистую колоть. Но те, очень сознательные, меня часто упрекают: «Виндивидуалистка! — говорят.— Стадо какое дома развела!» Чертей вам, говорю, в пуп! Попробуйте управиться! Хоть разорвись! Только и знаешь: тому есть дай, того напои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27