..
Так вот, я подвела корову к корыту — глядь! — мое жито колышется, мое жито шатается... Кого это, думаю, черти в моей ржи водят? Вижу — двое жито колышут, двое нагибают: один в черной фуражке, другая в белом платке. Скорее привязала корову веревкой к перелазу, а сама украдкой — шав-шав... Стежкой, коноплями, свеклой... Подбегаю — тю! — кого я вижу?
— Кого же вы, кума, увидели?
— Кого же — завфермой! Идет мокрый-мокрющий и заляпанный. Один как перст. А не встать мне, кума, с этого места — издалека было видно: двое. Ближе подбежала— один! Да разве я слепая? Вот вам и говорят — нет чертей! Добегаю. «Григорий Петрович! — кричу.— Здравствуйте! Чего вас бог несет в такую рань? На собрании долго были или в наряд идете?» — «Ходил по росе рыбу ловить. Я, говорит, любитель удочкой поудить». И смеется. Думает, что я уж такая дурочка, ничего и не понимаю. «Ну и что,— спрашиваю,— поймали хоть одну щуку?» Показывает одного карася и две щучки — вот такусенькие! Он показывает, а я себе на уме: «Показывай, говори, болтай!.. Рыбу ходил ловить?.. Знаю, какую ты щуку в моем жите ловил! Не твоя я жена, я бы с той щуки всю чешую о твою голову сбила бы!»
Подошла ближе и говорю: «Григорий Петрович! Пусть уж я такая-сякая... виндивидуалистка!.. Но за что же мою дочку Олимпиаду обижаете? Олимпиада на вашей ферме второй месяц в списках состоит. Пришла она домой, упала, залилась горькими слезами — шесть трудодней записали. Хваленой Гальке — четыреста! Наталкс — шестьсот! А вот топ острой на язык, вот топ вербе Варьке — аж восемьсот тридцать. А моего ребенка словно горячим кипятком ошпарили — шесть трудодней отвалили! Как на смех! Григорий Петрович, вы же в нашем углу живете, человек хороший, образованный. Лекции читаете — молодежи везде дорога! А разве моя Олимпиада не молодежь? Молодая, красивая, чернявая.. У нее же не десять рук. Надо же и на ферме побывать, и на базаре кое-что продать, и скотину дома накормить. Пожалейте девушку, добавьте трудодней! Пусть не ревет!..» Глянул он на меня — как рублем подарил — и говорит: «Ваша Олимпиада на ферме не работала, она мимо фермы на базар ходила. Пусть на базаре трудодни и начисляют». «Тьфу!—думаю.— Никакого от тебя проку! И ты туда же!»
Встал я, оделся — и быстренько к дверям. Царапанье по ставне остановило.
Мария Ивановна в среднюю ставню скреблась.
— Вы слышите или не слышите? Извините, заболталась я тут с кумой и забыла спросить: будить вас или вы будете еще почивать?
— Напочивался,— говорю.— Пойду.
— Куда?
— На ферму, к дояркам отправлюсь. Пойду и в поле, к механизаторам. Буду работать. Буду о скромных и честных тружениках очерки писать.
— А про нас? Нашу природу опишете? — с интересом спросила кума Марии Ивановны.
— А как же! —говорю.—Опишу!.. Напишу и про вашу природу!..
ПРОКАТИЛИ ВОРОНУ НА ВОРОНЫХ
Сколько есть на земле советской, на земле колхозной, хороших председателей. Заботливых руководителей!
Тысячи!.. Да разве тысячи? Миллионы растут!
Когда будут колхозную историю писать,— а ее непременно будут писать,— то напишут ясно и просто: вот там хорошо вели хозяйство, вот там хорошо руководили. А там — плохо... Потому что там председательствовал Сидор Ворона.
Хозяйничал Сидор Ворона на колесах. В городе жил-поживал, а в колхоз руководить наезжал...
Прилетит на легковой машине, высунет голову —да как начнет руководить, как начнет хозяйничать...
— Куда тебя нечистый прет? Под колеса лезешь! Не видишь, кто едет?
В машине он очень сердитым становился. Покрикивал и гневался...
Господи! Как он заковыристо наловчился колхозников подальше посылать...
Так пошлет, что даже кукуруза пригибается.
Вот та кукуруза, что над оврагом. Что с осени грустно покачивала спелыми початками до самой весны...
И в кабинете Сидор Ворона не очень стеснялся. И в кабинете крепкое словцо и вдвое и втрое загибал.
Здорово горло драл...
Рыба и та с испугу сбежала. К соседям уплыла.
Соорудили колхозники хороший пруд. Пруд — любо посмотреть.
В этом большом пруду развели зеркального карпа.
А вы и сами знаете — карп хорош в воде, хорош и на сковороде.
Да и в колхозном балансе по графе «прибыли» хорошо жабрами водит...
Ворона и начал, и начал:
— Я вам зеркального карпа дал? Дал. Я вам и щуку дам. Я вам и сома подложу... Только не вздумайте насмехаться! Не вздумайте колючки сочинять: «А Ворона- председатель обещает нам сома!..» Я не потерплю!.. Я!.
Рыба испугалась этого высокого «я»! И взбунтовала воду. А вода — пока Ворона говорил эту зажигательную речь — взяла и прорвала плотину.
Зеркальные карпы вильнули хвостами и уплыли на соседскую сковороду.
Все-таки Ворона успел подложить колхозникам здоровенную свинью. Механическую...
Приобрели колхозники мощный двигатель, чтобы электрифицировать дома и фермы.
— Будьте уверены, я вам засвечу! — пообещал Ворона.
«Светил» Ворона по очереди. Говорят, так «засвечивал», что и в глазах темнело...
Это тем неспокойным, заботливым, которые частенько намекали:
— Сидор! Не знаем, как вас по отчеству звать-величать, позвольте вам напомнить — двигатель в бурьяне ржавеет!
Пока Ворона «засвечивал» людям, двигатель взял и опрокинулся на бок.
Полежал он еще годик в бурьяне и сам засветил ребрами. Детки играли да из него гаечки поотвинчивали...
Вот так на колесах Сидор Сидорович и хозяйничал. Из легковой машины руководил!..
Конечно, такой мелкий агрегат, как кормодробилка, ржавчина успела съесть.
Приехал Ворона, выглянул из окошечка и начальственно спросил;
— Ест?
— Ест,— отвечают.
— Кормодробилку?
— А какого же черта,— известно, кормодробилку! Поговорил-поговорил Ворона да и уехал домой, в город. В городе и хата белая, и жена милая...
В легковой машине тепленько, сиденье мягкое. Ржавчина сиденье не ест. Так что можно ездить сюда и туда: атмосферные условия позволяют... Рванет это Ворона домой, в теплые хоромы, а в коровниках ветер гудит, скотина ревет,
Коровы ревут неспроста: в яслях пусто, а в коровнике кругом дыры, собачий холод.
Шепнул Ворона заместителю: «Тони! Пусть не ревут! А то еще, чего доброго, в районе услышат».
Заместителя Ворона подбирал по себе. Подходящего.
Натолкал заместитель в печку строительного дуба кубометров двадцать, драгоценного бука, досок... Тех досок, какими намечали отремонтировать свиноферму.
Ворона ездил сюда да туда, а помощник коровок обогревал и свои руки погрел...
Не поленился, подбросил дерева и на собственную усадьбу. Пусть лежит. Хорошее дерево, строительное, пригодится...
Погрел заместитель индивидуальные руки на колхозном дереве, смотрит — хватит! Пора переходить на другое топливо.
Перешел на солому. Накладет соломы на колхозного кабана, солома горит, а заместитель подсчитывает: «Хвост — туда, копыта—сюда, а сало и колбаска — нам с председателем за труды».
Слава богу, на паленом попался. Вернее, на недопа-ленном... Обжегся, дурень, на свинячем хвосте.
Палил-палил свинью, а хвост недопалил. Так недопа-ленный и потянул домой вместе с кабаном.
Ох, и вредные эти хлопцы, эти пронырливые комсомольцы! На дороге остановили:
— Дядя! Стойте! Вы, кажется, не рассмотрели. Это же колхозный кабан!
Ворона стал защищать хапугу, но ничего не вышло у них. Среди бела дня поймали заместителя, раскусили и его защитника.
Вечер... Клуб. В клубе полно людей: идет общее колхозное собрание.
— Мужики! — крикнула звеньевая Алена.— Вы хотя бы баб постеснялись, меньше дымили здесь! Вот ты, Максим! Сосешь цигарку, словно соску. И сосешь, и сосешь...
— Тетка Алена! Я сосу сознательно.,. Дым в рукав пускаю.
А дед Ефим добавил:
— Пример с президиума берут. Посмотри, Алена, какими самоварами в президиуме дымят. Вот и добивайся порядка!
— Боже, боже!.. Какими цигарками дымят! Если бы я хогь раз потянула, наверное, одурела бы.
— И не говори, Алена! От такого черта можно и с ума сойти... Мой, ты знаешь, и ночью причмокивает Чмок-чмок, а она уже погасла...
— Товарищи! Прекратите прения... У нас очень серьезная повестка дня... Сидор Сидорович просится еще побыть председателем. У кого будут какие предложения?
Симпатичная звеньевая тетка Алена первая крикнула:
— Э, нет! Похозяйничал — и хватит... Нахозяйничался! Стыдно людям в глаза глянуть.
А дед Ефим опять поддержал:
— Мое такое мнение... Раз человек не за ту дойку взялся, то молока не жди... Пусть едет себе с богом. Разве у нас людей нет? Взять хотя бы Василя... Вот Ва-силь, сын Спиридона... Офицер, с образованием. Знает, где у козы рога растут. Это парень — голова голове!.. Вот такое мое мнение...
Прокатили Ворону на вороных... И хорошо сделали.
Возникает деликатненький вопрос: а у вас там случайно такого не бывает, где председателем колхоза Ворона сидит?
РАЗГОВОР ПО ТЕЛЕФОНУ
Весна... Зеленеют колхозные поля. Растут озимые Буйным цветом цветут.
Что ни говорите, а весна пришла.
Теплая, погожая колхозная весна.
Солнышко ласкает, голубит и прозрачным, светлым утром встречает да все упрашивает:
«Пашите землю! Пашите! Распахивайте, сейте! Сейте!.. Каждый час дорог!»
А по телефону:
— Сеем, сеем!
— Сколько на данный период засеяли?
— Федор Федорович! Тебе конкретно? Тебе на данный период? Тебе как лучше передать: отдельно колосовые, а отдельно пропашные или суммарно? А?.. Покон кретнее, говоришь? Хорошо! Сейчас!
Из кармана вынимается длинненькая сводка, и начинаются поиски конкретных цифр.
Одной рукой председатель держит сводку, другой рукой телефонную трубку закрывает и шепчет:
— Килина Петровна! Что это за чертик в средней графе прыгает?
— Где?..
— Где, где! В очках, а не видите! Здесь вот!
— А!.. Да это жучок. Божья коровка... Влетела в ок но — да в чернильницу плюх! Что поделаешь, весна!
— Чтоб она скисла! Всю пахоту перемазала... Алё! Федор Федорович! Алё! Ты слушаешь?.. Уточняем..,
— Уточняй, я подожду.
Пауза. Тихо шелестят переворачиваемые бумажки,
— Федор Федорович, ждешь?
— Жду.
— Жди. Как там твоя половина поживает?
— Спасибо! Прыгает!.. Это она меня телефонами. «Звони, говорит, пока грязно. Подсохнет — сам поедешь».
— Конечно, еще грязновато... Мы сеем там, где под сыхает,
— Правильно. Какая у вас тягловая сила, что-нибудь тянет?
— Тянет!.. Вот два дня в степь вывозили кур.
— Хорошо! А как у тебя с птицей, с яйцом? Поднимаются?
— Але!.. Против первой декады процентов на двенадцать поднялись.
— Неплохо. Сколько у тебя несушек?
— Подходященько. Мы же птицеферму расширили, У нас теперь четыре птичника.
— Четыре? Запишу. Василь! Слушай, я тебя по-товарищески предупреждаю: птица сейчас в центре внимания. Пахоту, сев проводи, но и о свежем яйце не забывай. И как прикрепленный говорю тебе: ты у меня не спи! Я с тебя буду спрашивать и за пахоту, и за сев, и за яйца. Ты с этим делом не шути.
— Федор Федорович! Мы не шутим. Мы вчера серьезное решение вынесли: развернуть по всему фронту...
— Хвалю! Разворачивайтесь! Мы вам решили подбросить кадров. Механизаторов... Прибывает к вам народ?
— А? Килина Петровна! Выгоните своего гусака. Ты говоришь, а он, проклятый, гел-гел... Чтоб он сдох! Федор Федорович! Повтори...
— Я спрашиваю: как народ в колхозе, прибавляется?
— Прибавляется... Килина Петровна! У кого прибавилось?
— У кладовщика вчера дочь нашлась, у Оксанки, у звеньевой, на рассвете мальчик родился.
— Федор Федорович, пополняются кадры... Пахота не пахота, сев не сев, а эти кадры ежедневно прибывают...
— Вы им условия создали?
— А как же! Пусть расцветают...
— А кто — девчата или хлопцы? К вам должны были прибывать и хлопцы и девчата.
— Федор Федорович! Ты угадал. Прибывают, как по графику. Есть женский пол, есть и мужской.,,
— Вы их не обижайте! Как они, хорошо одеты? Как обмундированы?
— Федор Федорович! Они прибывают необмундированными.
— Как это так?
— Очень просто. Вот у кладовщика девочка родилась, а у звеньевой — мальчик.
— Ты бы мне так и сказал.
— Федор Федорович! Разве ты сам не понимаешь — весна! Федор Федорович! Ты там не задерживайся, приезжай. Посмотришь, как весной пашем, как сеем... Да и щук половим.
— А щуки есть?
— Есть! Большущие! Вчера одна как махнула хвостом — поверишь, чуть лодку не перевернула. Вот такая чертяка!.. Мы к ней, а она — фю-ить! Вильнула хвосгом и была такова...
— Но что-нибудь поймали?
— Поймали! Килина Петровна! Утром твой Василь щук ловил — наловил?
— «Наловился»... Лежит у кладовщика под брезен том, сам как мокрая щука.
— Наловили!.. Лежит у кладовщика под брезентом... Вот така-а-я щука!.. Не видно? Приедешь —увидишь...
— Подсохнет — непременно приеду. Как у тебя с подавым станом для трактористов?
— Сейчас уточню. Килина Петровна! Вы в курсе дела — Грицько начал на клину строить?
— Заходил, говорил: «Собираемся ехать за досками в Полтаву».
— Федор Федорович! Ты у телефона? Федор Федорович! Ты меня слушаешь?.. Не слушает! Вот, Килина Петровна, сама слышала, как люди интересуются севом? Как они интересуются бытовым положением трактористов? Хотел доложить —строим! А он и трубку бросил.
КРАЕВЕДЧЕСКИЕ КАМЕНЮКИ
В своих путешествиях я как-то споткнулся о большой камень. Зацепившись ногой, остановился, рассуждаю: что это за каменюка такая? Почему она здесь торчит?
Оказалось, история каменюки не простая, отчасти смешная и отчасти грустная.
Когда-то давным-давно, лет тридцать, а может быть, и сорок тому назад, в речке Ворскле нашли два камня.
Потрогали, ощупали и признали — исторические. Легенда была такая: один человек полез в воду и наступил пятками на что-то твердое. Пошатал-пошатал ногой — качается.
Что за диковина, думает, и начал то твердое руками вытаскивать. Вытащил, а там на первой каменюке выбито долотом: «Оля и Коля природу обнимали. Страдали», а на другой — «Вот были у кума пчелы...»
Эта надпись о пчелах и вызвала шум. Начали исследовать: кто написал и когда написал? Может, думали, в этой таинственной надписи «Вот были у кума пчелы...» таится до сих пор не открытое родоначалие полезно-медоносных насекомых, откуда происходят чудесные пчелки.
Словом, бросились в анализы. Создали исследовательский институт, во главе его поставили директора, двух заместителей — по научной и хозяйственной части. Штат утвердили в составе: старший научный сотрудник, младший научный сотрудник, референт по мокрым камням, референт по сухим камням... Секретарь, машинистка и три сторожа, они же и экскурсоводы: пальцем показывали, с какого места эти бесовские каменюки вытащили.
И вот случилось непредвиденное: новый сторож от теории перешел к практике. Ночью сторожил и потихоньку подбивал итоги: сколько государственных средств отнимают никому не нужные камушки...
Подбивал-подбивал и подбил — многовато! Решил утопить их, окаянных! Пусть возвратятся на свои старые места. Пусть лучше на дне лежат, чем впустую так много денег изводят!
Однажды сторож утром так и сделал— утопил каме нюки.
Людишки, которые болезненно держатся за староег . отжившее, хотели и сторожа утопить.
За что хотели сторожа покарать? — вы спрашиваете,
Да так, как порой говорят, с дурного ума.
Пытались, говорим, обидеть честного человека, да не вышло.
Теперь на том месте и з& те же деньги, что летели на бессловесную твердую породу, школу построили.
Пусть люди настоящей науки достигают!
КОЛЮЧКА
Вы знаете, какая неприятность эта критическая шпилька. Попасть в нашу колхозную с генную газету «Колючка» — большая беда. Волнует, даже за сердце берет.
Будь она неладна — я дважды попадал. И попал по своей вине — оплошал. Мне нужно было наклонить маленькую стопку, а я с маху опрокинул большой чайный стаканчик. Ну, а Варя, наш колхозный художник, меня и разрисовала. Принципиальная девушка, не посмотрела на дружбу.
На витрине картина такая: вся наша бригада в горячую пору на поле пашет, сеет, один я в кустиках лечу мозоли. Лечу по новому рецепту — внутренним способом, пропускаю через губы небольшими дозами. Пропускаю жалуюсь: маленькая посудинка! Не помогает! Не доходит до мозолей. Застревает в коленях... Нужно посудинку побольше. Вот такую... Вольешь — и аж до пяток достает!
Постоял я около художественной витрины, еще разок посмотрел, и что-то мне на душе горьковато стало.
Дьявольский рисуночек не выходил из головы до вечера. А когда лег спать, мне приснился рябенький поросенок. «Это вы, Петя? — спрашивает.— Здравствуйте! Я вас сразу узнал. Это мы с вами вчера из одной лужи ужинали. Значит, помогла вам большая посудина? Дошло до мозолей?..»
Сплю я и переживаю: что это такое — даже поросенок и тот издевается надо мной...
Я, разумеется, сам себя не стану хвалить. Пусть люди скажут.
Не буду прибедняться: норму по вспашке или по севу я ежедневно выполняю...
Захочу да поднажму, таки Василя перегоню. Неважно, что нас на разных досках рисуют: Василя — на Доске почета, а меня... А все Варя, редактор той «Колючки», мне в сердце шпильки загоняет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Так вот, я подвела корову к корыту — глядь! — мое жито колышется, мое жито шатается... Кого это, думаю, черти в моей ржи водят? Вижу — двое жито колышут, двое нагибают: один в черной фуражке, другая в белом платке. Скорее привязала корову веревкой к перелазу, а сама украдкой — шав-шав... Стежкой, коноплями, свеклой... Подбегаю — тю! — кого я вижу?
— Кого же вы, кума, увидели?
— Кого же — завфермой! Идет мокрый-мокрющий и заляпанный. Один как перст. А не встать мне, кума, с этого места — издалека было видно: двое. Ближе подбежала— один! Да разве я слепая? Вот вам и говорят — нет чертей! Добегаю. «Григорий Петрович! — кричу.— Здравствуйте! Чего вас бог несет в такую рань? На собрании долго были или в наряд идете?» — «Ходил по росе рыбу ловить. Я, говорит, любитель удочкой поудить». И смеется. Думает, что я уж такая дурочка, ничего и не понимаю. «Ну и что,— спрашиваю,— поймали хоть одну щуку?» Показывает одного карася и две щучки — вот такусенькие! Он показывает, а я себе на уме: «Показывай, говори, болтай!.. Рыбу ходил ловить?.. Знаю, какую ты щуку в моем жите ловил! Не твоя я жена, я бы с той щуки всю чешую о твою голову сбила бы!»
Подошла ближе и говорю: «Григорий Петрович! Пусть уж я такая-сякая... виндивидуалистка!.. Но за что же мою дочку Олимпиаду обижаете? Олимпиада на вашей ферме второй месяц в списках состоит. Пришла она домой, упала, залилась горькими слезами — шесть трудодней записали. Хваленой Гальке — четыреста! Наталкс — шестьсот! А вот топ острой на язык, вот топ вербе Варьке — аж восемьсот тридцать. А моего ребенка словно горячим кипятком ошпарили — шесть трудодней отвалили! Как на смех! Григорий Петрович, вы же в нашем углу живете, человек хороший, образованный. Лекции читаете — молодежи везде дорога! А разве моя Олимпиада не молодежь? Молодая, красивая, чернявая.. У нее же не десять рук. Надо же и на ферме побывать, и на базаре кое-что продать, и скотину дома накормить. Пожалейте девушку, добавьте трудодней! Пусть не ревет!..» Глянул он на меня — как рублем подарил — и говорит: «Ваша Олимпиада на ферме не работала, она мимо фермы на базар ходила. Пусть на базаре трудодни и начисляют». «Тьфу!—думаю.— Никакого от тебя проку! И ты туда же!»
Встал я, оделся — и быстренько к дверям. Царапанье по ставне остановило.
Мария Ивановна в среднюю ставню скреблась.
— Вы слышите или не слышите? Извините, заболталась я тут с кумой и забыла спросить: будить вас или вы будете еще почивать?
— Напочивался,— говорю.— Пойду.
— Куда?
— На ферму, к дояркам отправлюсь. Пойду и в поле, к механизаторам. Буду работать. Буду о скромных и честных тружениках очерки писать.
— А про нас? Нашу природу опишете? — с интересом спросила кума Марии Ивановны.
— А как же! —говорю.—Опишу!.. Напишу и про вашу природу!..
ПРОКАТИЛИ ВОРОНУ НА ВОРОНЫХ
Сколько есть на земле советской, на земле колхозной, хороших председателей. Заботливых руководителей!
Тысячи!.. Да разве тысячи? Миллионы растут!
Когда будут колхозную историю писать,— а ее непременно будут писать,— то напишут ясно и просто: вот там хорошо вели хозяйство, вот там хорошо руководили. А там — плохо... Потому что там председательствовал Сидор Ворона.
Хозяйничал Сидор Ворона на колесах. В городе жил-поживал, а в колхоз руководить наезжал...
Прилетит на легковой машине, высунет голову —да как начнет руководить, как начнет хозяйничать...
— Куда тебя нечистый прет? Под колеса лезешь! Не видишь, кто едет?
В машине он очень сердитым становился. Покрикивал и гневался...
Господи! Как он заковыристо наловчился колхозников подальше посылать...
Так пошлет, что даже кукуруза пригибается.
Вот та кукуруза, что над оврагом. Что с осени грустно покачивала спелыми початками до самой весны...
И в кабинете Сидор Ворона не очень стеснялся. И в кабинете крепкое словцо и вдвое и втрое загибал.
Здорово горло драл...
Рыба и та с испугу сбежала. К соседям уплыла.
Соорудили колхозники хороший пруд. Пруд — любо посмотреть.
В этом большом пруду развели зеркального карпа.
А вы и сами знаете — карп хорош в воде, хорош и на сковороде.
Да и в колхозном балансе по графе «прибыли» хорошо жабрами водит...
Ворона и начал, и начал:
— Я вам зеркального карпа дал? Дал. Я вам и щуку дам. Я вам и сома подложу... Только не вздумайте насмехаться! Не вздумайте колючки сочинять: «А Ворона- председатель обещает нам сома!..» Я не потерплю!.. Я!.
Рыба испугалась этого высокого «я»! И взбунтовала воду. А вода — пока Ворона говорил эту зажигательную речь — взяла и прорвала плотину.
Зеркальные карпы вильнули хвостами и уплыли на соседскую сковороду.
Все-таки Ворона успел подложить колхозникам здоровенную свинью. Механическую...
Приобрели колхозники мощный двигатель, чтобы электрифицировать дома и фермы.
— Будьте уверены, я вам засвечу! — пообещал Ворона.
«Светил» Ворона по очереди. Говорят, так «засвечивал», что и в глазах темнело...
Это тем неспокойным, заботливым, которые частенько намекали:
— Сидор! Не знаем, как вас по отчеству звать-величать, позвольте вам напомнить — двигатель в бурьяне ржавеет!
Пока Ворона «засвечивал» людям, двигатель взял и опрокинулся на бок.
Полежал он еще годик в бурьяне и сам засветил ребрами. Детки играли да из него гаечки поотвинчивали...
Вот так на колесах Сидор Сидорович и хозяйничал. Из легковой машины руководил!..
Конечно, такой мелкий агрегат, как кормодробилка, ржавчина успела съесть.
Приехал Ворона, выглянул из окошечка и начальственно спросил;
— Ест?
— Ест,— отвечают.
— Кормодробилку?
— А какого же черта,— известно, кормодробилку! Поговорил-поговорил Ворона да и уехал домой, в город. В городе и хата белая, и жена милая...
В легковой машине тепленько, сиденье мягкое. Ржавчина сиденье не ест. Так что можно ездить сюда и туда: атмосферные условия позволяют... Рванет это Ворона домой, в теплые хоромы, а в коровниках ветер гудит, скотина ревет,
Коровы ревут неспроста: в яслях пусто, а в коровнике кругом дыры, собачий холод.
Шепнул Ворона заместителю: «Тони! Пусть не ревут! А то еще, чего доброго, в районе услышат».
Заместителя Ворона подбирал по себе. Подходящего.
Натолкал заместитель в печку строительного дуба кубометров двадцать, драгоценного бука, досок... Тех досок, какими намечали отремонтировать свиноферму.
Ворона ездил сюда да туда, а помощник коровок обогревал и свои руки погрел...
Не поленился, подбросил дерева и на собственную усадьбу. Пусть лежит. Хорошее дерево, строительное, пригодится...
Погрел заместитель индивидуальные руки на колхозном дереве, смотрит — хватит! Пора переходить на другое топливо.
Перешел на солому. Накладет соломы на колхозного кабана, солома горит, а заместитель подсчитывает: «Хвост — туда, копыта—сюда, а сало и колбаска — нам с председателем за труды».
Слава богу, на паленом попался. Вернее, на недопа-ленном... Обжегся, дурень, на свинячем хвосте.
Палил-палил свинью, а хвост недопалил. Так недопа-ленный и потянул домой вместе с кабаном.
Ох, и вредные эти хлопцы, эти пронырливые комсомольцы! На дороге остановили:
— Дядя! Стойте! Вы, кажется, не рассмотрели. Это же колхозный кабан!
Ворона стал защищать хапугу, но ничего не вышло у них. Среди бела дня поймали заместителя, раскусили и его защитника.
Вечер... Клуб. В клубе полно людей: идет общее колхозное собрание.
— Мужики! — крикнула звеньевая Алена.— Вы хотя бы баб постеснялись, меньше дымили здесь! Вот ты, Максим! Сосешь цигарку, словно соску. И сосешь, и сосешь...
— Тетка Алена! Я сосу сознательно.,. Дым в рукав пускаю.
А дед Ефим добавил:
— Пример с президиума берут. Посмотри, Алена, какими самоварами в президиуме дымят. Вот и добивайся порядка!
— Боже, боже!.. Какими цигарками дымят! Если бы я хогь раз потянула, наверное, одурела бы.
— И не говори, Алена! От такого черта можно и с ума сойти... Мой, ты знаешь, и ночью причмокивает Чмок-чмок, а она уже погасла...
— Товарищи! Прекратите прения... У нас очень серьезная повестка дня... Сидор Сидорович просится еще побыть председателем. У кого будут какие предложения?
Симпатичная звеньевая тетка Алена первая крикнула:
— Э, нет! Похозяйничал — и хватит... Нахозяйничался! Стыдно людям в глаза глянуть.
А дед Ефим опять поддержал:
— Мое такое мнение... Раз человек не за ту дойку взялся, то молока не жди... Пусть едет себе с богом. Разве у нас людей нет? Взять хотя бы Василя... Вот Ва-силь, сын Спиридона... Офицер, с образованием. Знает, где у козы рога растут. Это парень — голова голове!.. Вот такое мое мнение...
Прокатили Ворону на вороных... И хорошо сделали.
Возникает деликатненький вопрос: а у вас там случайно такого не бывает, где председателем колхоза Ворона сидит?
РАЗГОВОР ПО ТЕЛЕФОНУ
Весна... Зеленеют колхозные поля. Растут озимые Буйным цветом цветут.
Что ни говорите, а весна пришла.
Теплая, погожая колхозная весна.
Солнышко ласкает, голубит и прозрачным, светлым утром встречает да все упрашивает:
«Пашите землю! Пашите! Распахивайте, сейте! Сейте!.. Каждый час дорог!»
А по телефону:
— Сеем, сеем!
— Сколько на данный период засеяли?
— Федор Федорович! Тебе конкретно? Тебе на данный период? Тебе как лучше передать: отдельно колосовые, а отдельно пропашные или суммарно? А?.. Покон кретнее, говоришь? Хорошо! Сейчас!
Из кармана вынимается длинненькая сводка, и начинаются поиски конкретных цифр.
Одной рукой председатель держит сводку, другой рукой телефонную трубку закрывает и шепчет:
— Килина Петровна! Что это за чертик в средней графе прыгает?
— Где?..
— Где, где! В очках, а не видите! Здесь вот!
— А!.. Да это жучок. Божья коровка... Влетела в ок но — да в чернильницу плюх! Что поделаешь, весна!
— Чтоб она скисла! Всю пахоту перемазала... Алё! Федор Федорович! Алё! Ты слушаешь?.. Уточняем..,
— Уточняй, я подожду.
Пауза. Тихо шелестят переворачиваемые бумажки,
— Федор Федорович, ждешь?
— Жду.
— Жди. Как там твоя половина поживает?
— Спасибо! Прыгает!.. Это она меня телефонами. «Звони, говорит, пока грязно. Подсохнет — сам поедешь».
— Конечно, еще грязновато... Мы сеем там, где под сыхает,
— Правильно. Какая у вас тягловая сила, что-нибудь тянет?
— Тянет!.. Вот два дня в степь вывозили кур.
— Хорошо! А как у тебя с птицей, с яйцом? Поднимаются?
— Але!.. Против первой декады процентов на двенадцать поднялись.
— Неплохо. Сколько у тебя несушек?
— Подходященько. Мы же птицеферму расширили, У нас теперь четыре птичника.
— Четыре? Запишу. Василь! Слушай, я тебя по-товарищески предупреждаю: птица сейчас в центре внимания. Пахоту, сев проводи, но и о свежем яйце не забывай. И как прикрепленный говорю тебе: ты у меня не спи! Я с тебя буду спрашивать и за пахоту, и за сев, и за яйца. Ты с этим делом не шути.
— Федор Федорович! Мы не шутим. Мы вчера серьезное решение вынесли: развернуть по всему фронту...
— Хвалю! Разворачивайтесь! Мы вам решили подбросить кадров. Механизаторов... Прибывает к вам народ?
— А? Килина Петровна! Выгоните своего гусака. Ты говоришь, а он, проклятый, гел-гел... Чтоб он сдох! Федор Федорович! Повтори...
— Я спрашиваю: как народ в колхозе, прибавляется?
— Прибавляется... Килина Петровна! У кого прибавилось?
— У кладовщика вчера дочь нашлась, у Оксанки, у звеньевой, на рассвете мальчик родился.
— Федор Федорович, пополняются кадры... Пахота не пахота, сев не сев, а эти кадры ежедневно прибывают...
— Вы им условия создали?
— А как же! Пусть расцветают...
— А кто — девчата или хлопцы? К вам должны были прибывать и хлопцы и девчата.
— Федор Федорович! Ты угадал. Прибывают, как по графику. Есть женский пол, есть и мужской.,,
— Вы их не обижайте! Как они, хорошо одеты? Как обмундированы?
— Федор Федорович! Они прибывают необмундированными.
— Как это так?
— Очень просто. Вот у кладовщика девочка родилась, а у звеньевой — мальчик.
— Ты бы мне так и сказал.
— Федор Федорович! Разве ты сам не понимаешь — весна! Федор Федорович! Ты там не задерживайся, приезжай. Посмотришь, как весной пашем, как сеем... Да и щук половим.
— А щуки есть?
— Есть! Большущие! Вчера одна как махнула хвостом — поверишь, чуть лодку не перевернула. Вот такая чертяка!.. Мы к ней, а она — фю-ить! Вильнула хвосгом и была такова...
— Но что-нибудь поймали?
— Поймали! Килина Петровна! Утром твой Василь щук ловил — наловил?
— «Наловился»... Лежит у кладовщика под брезен том, сам как мокрая щука.
— Наловили!.. Лежит у кладовщика под брезентом... Вот така-а-я щука!.. Не видно? Приедешь —увидишь...
— Подсохнет — непременно приеду. Как у тебя с подавым станом для трактористов?
— Сейчас уточню. Килина Петровна! Вы в курсе дела — Грицько начал на клину строить?
— Заходил, говорил: «Собираемся ехать за досками в Полтаву».
— Федор Федорович! Ты у телефона? Федор Федорович! Ты меня слушаешь?.. Не слушает! Вот, Килина Петровна, сама слышала, как люди интересуются севом? Как они интересуются бытовым положением трактористов? Хотел доложить —строим! А он и трубку бросил.
КРАЕВЕДЧЕСКИЕ КАМЕНЮКИ
В своих путешествиях я как-то споткнулся о большой камень. Зацепившись ногой, остановился, рассуждаю: что это за каменюка такая? Почему она здесь торчит?
Оказалось, история каменюки не простая, отчасти смешная и отчасти грустная.
Когда-то давным-давно, лет тридцать, а может быть, и сорок тому назад, в речке Ворскле нашли два камня.
Потрогали, ощупали и признали — исторические. Легенда была такая: один человек полез в воду и наступил пятками на что-то твердое. Пошатал-пошатал ногой — качается.
Что за диковина, думает, и начал то твердое руками вытаскивать. Вытащил, а там на первой каменюке выбито долотом: «Оля и Коля природу обнимали. Страдали», а на другой — «Вот были у кума пчелы...»
Эта надпись о пчелах и вызвала шум. Начали исследовать: кто написал и когда написал? Может, думали, в этой таинственной надписи «Вот были у кума пчелы...» таится до сих пор не открытое родоначалие полезно-медоносных насекомых, откуда происходят чудесные пчелки.
Словом, бросились в анализы. Создали исследовательский институт, во главе его поставили директора, двух заместителей — по научной и хозяйственной части. Штат утвердили в составе: старший научный сотрудник, младший научный сотрудник, референт по мокрым камням, референт по сухим камням... Секретарь, машинистка и три сторожа, они же и экскурсоводы: пальцем показывали, с какого места эти бесовские каменюки вытащили.
И вот случилось непредвиденное: новый сторож от теории перешел к практике. Ночью сторожил и потихоньку подбивал итоги: сколько государственных средств отнимают никому не нужные камушки...
Подбивал-подбивал и подбил — многовато! Решил утопить их, окаянных! Пусть возвратятся на свои старые места. Пусть лучше на дне лежат, чем впустую так много денег изводят!
Однажды сторож утром так и сделал— утопил каме нюки.
Людишки, которые болезненно держатся за староег . отжившее, хотели и сторожа утопить.
За что хотели сторожа покарать? — вы спрашиваете,
Да так, как порой говорят, с дурного ума.
Пытались, говорим, обидеть честного человека, да не вышло.
Теперь на том месте и з& те же деньги, что летели на бессловесную твердую породу, школу построили.
Пусть люди настоящей науки достигают!
КОЛЮЧКА
Вы знаете, какая неприятность эта критическая шпилька. Попасть в нашу колхозную с генную газету «Колючка» — большая беда. Волнует, даже за сердце берет.
Будь она неладна — я дважды попадал. И попал по своей вине — оплошал. Мне нужно было наклонить маленькую стопку, а я с маху опрокинул большой чайный стаканчик. Ну, а Варя, наш колхозный художник, меня и разрисовала. Принципиальная девушка, не посмотрела на дружбу.
На витрине картина такая: вся наша бригада в горячую пору на поле пашет, сеет, один я в кустиках лечу мозоли. Лечу по новому рецепту — внутренним способом, пропускаю через губы небольшими дозами. Пропускаю жалуюсь: маленькая посудинка! Не помогает! Не доходит до мозолей. Застревает в коленях... Нужно посудинку побольше. Вот такую... Вольешь — и аж до пяток достает!
Постоял я около художественной витрины, еще разок посмотрел, и что-то мне на душе горьковато стало.
Дьявольский рисуночек не выходил из головы до вечера. А когда лег спать, мне приснился рябенький поросенок. «Это вы, Петя? — спрашивает.— Здравствуйте! Я вас сразу узнал. Это мы с вами вчера из одной лужи ужинали. Значит, помогла вам большая посудина? Дошло до мозолей?..»
Сплю я и переживаю: что это такое — даже поросенок и тот издевается надо мной...
Я, разумеется, сам себя не стану хвалить. Пусть люди скажут.
Не буду прибедняться: норму по вспашке или по севу я ежедневно выполняю...
Захочу да поднажму, таки Василя перегоню. Неважно, что нас на разных досках рисуют: Василя — на Доске почета, а меня... А все Варя, редактор той «Колючки», мне в сердце шпильки загоняет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27