Эге, на петровку, в снопах. Завтра спрошу тетку Явдоху... Она была кумой, она знает».
Наша родная тетка Явдоха легко и точно установила дату рождения: мы с сестрой родились как раз тогда, когда над селом должна была пролететь огненная комета.
— Как сегодня помню, побежала я звать дядю Филиппа на крестины. Прибегаю, Дядя сидит на завалинке и горюет: «Зацепит хвостом проклятая комета новый плетень или не зацепит?» В тот день ьы, детки, и родились, А когда это было, ей-богу, не вспомню.
В волостных инстанциях и вовсе толку не добьешься. Отец наши метрики сдал на хранение в волостной шкаф. Сторож Мякушка доверительно шепнул отцу:
— Зря, Иван, ищешь... Дело пропащее. В шкаф запихивали всё. И то, и другое, и метрики, и списки, с кого подать брали, с кого выколачивали подушные... Надеялись, прилетит добродетельная комета и сбалансирует; брали или не брали подати. Ждут день, ждут другой, третий — не летит. Сбилась с дороги. Зале!ела в демидовскую волость, схватила кассу и удрала. Наши волостные деятели в свою очередь догадались, что надо сделать: облили кассу керосином и тю-тю... сожгли. Комета широкая, хвост длинный, разве она одну нашу кассу сожжет? Так что — ищи ветра в поле.
Слушай, Иван, иди в волость, пускай твоим детям метрики выпишет волостной писарь... Не забудь только захватить с собой подмазку... Без нее волостные двери туго открываются.
Дед Спиридон знал волостные правила, хорошо изучил их на своем долгом трудовом веку. Знал дед: волостные законы требуют уменья незаметно «плюнуть» в Писареву ладонь. Послюнишь ладонь чем бог послал, тогда любая справка легко по руслу плывет.
Повел нас дед Спиридон в волость. Стали мы перед писарем как свечки. Дед Спиридон начал издалека:
— Школьники! Родились в петровку. Жарища, дышать нечем. Солнце печет, кругом стерня, а их на белый свет благословило. Прямо на стерне. Вот так по стерне бегали и добегались .. Пора в школу.
— Конечно, пора,— равнодушно вымолвил писарь.— Пускай идут.
— От вашей милости бумажка требуется. А они что... Они пойдут. Такую небольшую бумажку, что деткам по восемь лет...
Дед Спиридон осторожно приблизился к писарю. Подошел, аккуратно сунул в писарский рукав гладенькую стеклянную штучку. Почувствовав, что стеклянная штучка скользнула дальше, в карман, писарь торопливо взял перо, бумагу и соизволил ласково пошутить:
— По восемь? Какой может быть разговор! По восемь так по восемь. Для удачливых деток не жаль прописать и по девять. Пускай растут!
Писарскую ласку родила вовремя попавшая в рукав стеклянная посудинка, какую в народе прозвали: «скляне цуценя» — стеклянный щенок.
Стеклянный щенок, несмотря на свою немоту, точно установил дату нашего рождения.
В пригожий осенний день, рано утром тысяча девять восьмого года я пошел в церковноприходскую школу, шел учиться. Учили нас больше всего пальцами. Духовный наставник хватал холеными пальцами мое немеющее правое ухо, крутил его и по складам втолковывал: «Ве-лик бог... в сла-ве своей».
И левое хватал батюшка за кончик. На кончике левого уха и оканчивалась наша «мудрая» наука.
Оценки законоучитель отмечал исключительно на нашем затылке. Иногда ставил их несколько ниже, острым карандашом тыкал в живот: «Замлел, дурень... Языком не ворочаешь».
Туго влезала в наши головы премудрость божья. Но отец Иоанн не терял надежды, вбивал ее в наши лбы длинной линейкой. Стукнет по лбу — не лезет премудрость. Тогда он с тылу заходит. С тылу удобней поддать горячего леща. Влепит один раз, не жалея пастырской ладони, щедро повторит, затем в третий и в четвертый. Чтоб вечно не меркнул в твоей голове день субботний... Чтоб ты не забыл, как твои предки грызли яблоки в райских кущах! Может быть, те яблоки и не были кислыми, но на наших затылках они порядочную оскомину нагнали.
Особый страх на меня нагоняли двунадесятые праздники. Высоченный, грузный законоучитель, засучив рукав но локоть, подходил сбоку и грозно допытывался:
— Когда произошло вознесение господа нашего Иисуса Христа?
Моя душа трепетно уходила в пятки, а пятки прилипали к полу.
Отец Иоанн, не взирая на свой высокий церковный сан, вцепившись пятерней в мои волосы, возносил мои пятки до самого потолка... Но небеса меня не принимали, между небом и землей я замирал и звучно шлепался о пол.
Держа в руках клок моего русого чуба, духовный пастырь с укором качал головой:
— Учу вас! Стригу вас! Как паршивых овец, стригу. А вы как были олухами, так олухами и остаетесь. Чего ты носом шмыгаешь, когда читаешь «Царю небесный»? Говори: что есть вездесущий, всевидящий и всемогущий?
Петя Бовдня, худенький, маленький мальчик, растерянно моргает, думает, наконец догадывается:
— Волостной урядник!
— Бестолковый! Дубина стоеросовая! Гавори: в скольких лицах господь бог являет нам свою милость?
Петя бледнеет.
Божьи милости батюшка вбивал в наши головы особенно энергично. Стукал Петиным лбом о парту и методически поучал:
— Бог отец — раз! Бог сын — два! Бог дух святой — три!
С «духом святым» Петя падал без чувств на пол.
Дома мамы обмывали наши расплющенные носы, здоровенные шишки на лбах и с обидой на такое «духовное» учение изрекали:
— Святой и божий — на черта похожий. Хоть бы его, господи, прости нас грешных, огненная комета стукнула или что другое. Чтоб не мучил наших детей!
7
В день водосвятия у отца отнялись ноги. Семейный жребий пал на меня:
— На, Сашуня, бутылку! Принеси святой воды. Гляди, сыночек, не пролей дорогой.
Святая вода — высший дар божий. Это и священное питье, и исцеляющий бальзам. Ее лечебная сила не знает границ. Падучие боли изгоняет без промедления. Побеждает и бешенство. Детям ее дают раз в год, в день водосвятия по две-три капли до обеда. Потом бутылку затыкают пробкою и завязывают горлышко холщовым лоскутом. Затыкают туго, старательно, чтобы, не дай бог, святость из нее не улетучилась. Бутылку прячут за иконами — пусть со временем вода наберет целительную силу. Через несколько месяцев вода протухает и от нее так несет, что нос не выдерживает. Но... Именно тогда она становится вполне чудодейственной.
Например, на рассвете ведьма корову выдоила. Поймаешь нечестивую за косы и святою бутылкой трахнешь ее по голове... Готова ведьма, освятилась. Согнет ее, ненавистную, в три погибели.
Святая водичка неплохо и лживый рот лечит. Сперва надо установить, какая губа больше врет, верхняя или нижняя. Установив, что «обе рябые», растирают ладонь священными каплями и с маху, наотмашь бьют по больным губам.
Говорят — помогает.
Воду святили на краю села. Церемония эта несложная.
Подле колодца с журавлем руками мастера Ивы Кравца воздвигался высоченный крест. Чудесный, тонкой работы. Старики уважительно снимали шапки.
— Вот так Ива,— восхищались они.— Вот это штукарь. Даже сам архиерей перекрестился бы, увидев такой крест. И, ей-богу, поклонился бы...
В лютый мороз без рукавиц Ива трудился всю ночь. На рассвете честного мастера рассердило переданное ему попом «согревающее».
— Ну чего вы меня спаиваете... Вы дайте рукам волю. Дайте инструмент — и Ива вам настоящее чудо смастерит.
За одну ночь Ива без инструмента сотворил прекрасное ледовое сооружение. Глянет прихожанин — любуется и не налюбуется.
Отец Иоанн, исполненный величием дня, стал рядом с крестом. Тут же пристроился дьяк с певчими. А рядом с певчими — соль земли, дворяне Педаки.
Творец водосвятского сооружения в рыжей латаной сермяге стоял в сторонке. Стоял, сложив натруженные руки на животе, никем не замечаемый.
Дома меня провожали за водой и поучали:
— Смотри, сынок, не зевай. Как только начнут стрелять и голубей выпускать, а поп станет кропилом махать, живо беги и набирай воду в бутылку.
Воду набирали в разную посуду: в бутылки, ведерки, кувшинчики. Редко кто черпал воду макитрою. Этим занимались те, кто летом святой водой торговал.
Я набрал полную бутылку воды, заткнул ее пробочкой и пошел домой. Дорогой меня встретил Ивась, мой школьный товарищ.
— Зайдем,— просит,— к нам. Погреемся, поиграем в пуговицы. Отца дома нет, сестра борщ варит.
Побывать в теплой хате после водосвятия, где я здорово замерз, поиграть в любимые пуговицы — большое искушение.
— Ивась,— говорю,— я не того... Родители ждут. Без воды не станут обедать.
— Тоже скажешь... Еще далеко до обеда. Заходи!
Не вытерпел — зашел. Поставил на подоконник бутылку с водой и быстренько зубами оторвал от сорочки две пуговицы. Пуговицы от штанов я еще на рождество проиграл,
Начали играть. Во время игры я все же глянул—-месте ли моя посуда с водой.
Мама моя родная! Иваспна сесгра святой водой из моей бутылки долила борщ.
Ой лихо! На лбу моем выступил холодный пот. Дома меня великая кара. Кара в три кнута,
— Не волнуйся,— успокоил меня Ивась.— Ерунда! Подумаешь — вода! Мы это дело поправим. Наберем воды в соседнем колодце. Там вода почище святой. Такая чистая... В прошлом году нам с Федькой Гандиным еще хуже не повезло. Несем с Федькой святую воду в кувшинах, и вдруг налетают на нас сумасшедшие Педаки на фургоне. Куда нам деваться? Мы! — и прыгнули в снег. И перевернули кувшины со святой водой.
Плачем, ревем, но нас мама спасла. Набрала воды из этого же колодца, налила в кувшины, перекрестила их и говорит: «Бог с нею, с водой. Вода как вода. Только отцу ничего не говорите».
Воспользовался я советом доброго товарища. Вытащили мы из колодца бадейку, Ивась опустил бутылку в воду. Взболтали ее, посмотрели на свет — вроде ничего... Хорошая, чистая вода.
Ивась, провожая меня, успокоительно напутствовал:
— Неси, Сашко! Не волнуйся. Ей-богу, сам поп не разберет, какая вода: простая или святая.
Честно скажу, по дороге я тайком перекрестил бутылку, и не зря: сразу на душе легче стало. Первым попробовал воду отец. Похвалил:
— Хорошую водичку, сынок, принес. Затем обратился к маме:
— Видишь, Ялосовета, как какой год... В нынешнем году святая вода намного вкуснее.
8
В великий пост школьников отпускали говеть, причащаться. Сбывать свои грехи.
Мама положила на мою ладонь пятак и сказала:
— Заплатишь за исповедь. Положи голову на аналой и жди, пока батюшка снимет с тебя грехи. Снимет — бросай в тарелку пятак. Мне, сынок, этот самой пригодился бы, на керосин, на спички. Но ничего не поделаешь, бери... Грехи не ждут.
Церковная исповедь — дело нехитрое. Грещил не грешил — а исповедоваться надо. Исповедовался — плати. Плати наличными, в кредит грехи не отпускают.
Возражать не смей. Гиблое дело. Торговец Осип Путный, чтобы избавиться от высокой таксы на грехи, шепотом взмолился:
— Отче! В этом году я совсем мало грешил. Разве только с мукой... Продал ее, подмоченную, прелую, по высокой цене. Проявите, батюшка, свою милость, не берите так дорого. Я уже покаялся и стал на путь праведный.
Отец Иоанн терпеливо выслушал кающегося, но, понимая, что легковерие может расшатать основы христианского вероучения, сердито ткнул торговцу исповедальный крест в губы и строго проговорил:
— Что ты мелешь? Апостола не читаешь?! Читай апостола— праведников не существует. Все грешны. Склони голову, кайся во всех грехах своих.
В церковных проповедях отец Иоанн частенько предупреждал своих прихожан:
— Кто из вас, братия, без греха? Кто без греха, бросайте в него камни. Пусть не брешет. Одним словом, не спорь, клади голову на аналой и кайся. Кайся честно, правдиво. Покайся — бросай в тарелочку по назначенному самим богом тарифу.
Дети должны заплатить за исповедь пятак, взрослые— гривенник. А кто особенно много нагрешил, тому полагается платить по повышенной таксе.
Швырнет такой грешник гривенник, а отец Иоанн покосится на него и покачает головой:
— Ой-ой! Бессовестный. Я тебе какие грехи отпускаю? А? Страшные грехи, разбойничьи, а ты над верой издеваешься?
Левенцовский конокрад Алеша сует руку в карман и бросает на аналой добавочно полтинник.
— Ну как, батюшка, теперь мы в расчете?
Слышал или не слышал духовный наставник, а полтинник подвинул поближе и поспешно накрыл епитрахилью очередную исповедалыцицу — Лиду Жеглову.
Эта дворянка умела грешить, но умела достойно оценить свои грехи и ублажила пастыря зелененькой бумажкой. Сообразительная грешница торговую операцию совершила удивительно смело: сунула в широкий апостольский рукав вдвое сложенную трехрублевку. Прихожане — ох какие простаки, но зоркие! — тотчас узрел ловко просунутый в рукав трояк.
— Видели?! Блудница три карбованца сунула. Чего же ей не грешить! Вытащила, на — отцепись, святой отец. А тебя нужда грызет, не только от грехов нечем откупиться — постного масла не на что купить. Боже, боже! Неужели ты не видишь, что на свете такая неправда существует?
9
Я глубоко верил — нами невидимо правит всемогущая божья сила. Согрешил — кайся. Исповедуйся. Плати. Не заплатишь — накажут. И еще как! Чего доброго, и руки скрутят. На все воля божья.
Угнетала и не менее страшная сила — рогатый сатана. Меня маленького пугали всякими страхами, наваждениями.
— Вот он,— говорили,— в углу, где кочерга... черт стоит. Лежи тихо, спи, а то он как прыгнет к тебе за пазуху.
От страха по моему телу пробегала дрожь. Лежу, не дышу, но не сплю —с перепугу стучу зубами. Засну и часто просыпаюсь с ужасом: никак среди рогачей «тот самый» ворочается. Третьим, кого я боялся,— был духовный пастырь, отец Иоанн.
С пятаком в руке я добрался до церкви. Возле церкви похвастался — показал пятак Ивасю. Ивась взял пятак и ловко подбросил его вверх.
— Ты что, неужели думаешь отдать батюшке целый пятак?
— Ну да, за исповедь.
— Сашко, не будь дураком. Батюшке и две копейки хватит. Ну на сколько ты мог нагрешить? Самую малость. Вот столечко. На две копейки — не больше. Одно яблоко в поповском саду сорвал. Пойдем, разменяем пятак. Две копейки — попу, а на три —бубликов купим.
Господи, не погуби детскую душу. Какая перспектива: целый большой бублик! Ивась! Ивасик! Приятен твой совет, но и страшен.
— Ивась,—притворился я,— мама мне сказала: «Сашко, цена твоим грехам — пятак!»
— Тю! Твоя мама еще ничего не знает. Грехи подешевели, упала па них иена. При мне тетка Килинка бросшта копейку и говорит: «Батюшка, больше нету. Вам бог даст».
Так или иначе — решил: разменяю пятак. Что будет, то будет. Ивась — хороший товарищ и в греховных делах не подведег.
— Идем к торговкам,— весело заговорил Ивась.— Купим по бублику, зайдем в сторожку и тихонько съедим их. Никто и не увидит.
В прошлом году нам с Ивасем из-за бублика здорово попало. Всыпали нам, как говорится, по первое число...
Стоим, глядим на бублики, глотаем слюнки и решаем серьезную задачу: может ли одна медная копейка утолить два голодных рта.
Толстенные торговки, как монументы, сидят на теплых чугунных горшках. Их мало занимала наша задача. Они заняты обстановкой, которую^ создала бубличная конкуренция,— одна откровенно допекала, ругала другую на чем свет стоит. Крайняя донимала соседку:
— Разве ты торгуешь бубликами? На них черт танцевал. Кислые, пресные, ость рот дерет. Бессовестная!
— А ты — совестливая? Черта боишься, так на ночь дьяка приглашаешь. Вдвоем бублики печете?
— Пеку. По правде.
— Чтоб ты так по правде дышала, шкура барабанная!
В этот момент Ивась несмело вытащил из кармана копейку.
Торговки завопили:
— Хлопчики!.. Детки! Вот бублики... Дешевенькие, сладенькие, вкусненькие... Подходите, берите.
Ивась дал копейку, сам выбрал бублик, разломил его пополам, и наши голодные зубы заработали.
Торговка рывком поднялась с чугуна и, прищурившись, ехидно спросила:
— Это ты, висельник, сунул мне копейку? Люди! Глядите! Огра-а-били! Подсунули копейку, а бублик грызу г за две копейки. Боже мой, грызут и еще облизываются! Сейчас я вас, анафемских...— с этим воплем за наши юные головы налетела черная туча в образе глиняной макитры, Высокая соседка, конкурентка, ласково удержала разъяренную торговку:
— Кума! Кумонька! Что вы делаете? Опомнитесь!
Такую дорогую посуду и на такую беспутную голову бросать хотите? Вот вам веревка, полосните их по губам, чтоб знали, проклятые, как чужое добро хватать. Держите их разбойников!
Попало нам подходяще. Хотели еще прибавить, но от страшной беды спасли нас быстрые ноги.
Наступил торжественный момент избавления от грехов. Зажав в руке заветные две копейки, я благоговейно положил голову на аналой. Отвернув епитрахиль, отец Иоанн тихонько спросил:
— Чем грешен?
По простоте своей я чистосердечно признался:
— В вашем саду сорвал яблоко.
— Ах ты мерзавец, паскудник! Вон отсюда. Пастырь с такой силой толкнул меня в грудь, что я
со страху забыл бросить в железную мисочку две копейки. По священнослужитель не растерялся, на ходу вырвал у меня деньги.
— Грехи, отец? — с плачем спросил я.— Грехи отпустили?
Схватив за сорочку, отец Иоанн притянул меня к себе.
— Тю! Проклятый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Наша родная тетка Явдоха легко и точно установила дату рождения: мы с сестрой родились как раз тогда, когда над селом должна была пролететь огненная комета.
— Как сегодня помню, побежала я звать дядю Филиппа на крестины. Прибегаю, Дядя сидит на завалинке и горюет: «Зацепит хвостом проклятая комета новый плетень или не зацепит?» В тот день ьы, детки, и родились, А когда это было, ей-богу, не вспомню.
В волостных инстанциях и вовсе толку не добьешься. Отец наши метрики сдал на хранение в волостной шкаф. Сторож Мякушка доверительно шепнул отцу:
— Зря, Иван, ищешь... Дело пропащее. В шкаф запихивали всё. И то, и другое, и метрики, и списки, с кого подать брали, с кого выколачивали подушные... Надеялись, прилетит добродетельная комета и сбалансирует; брали или не брали подати. Ждут день, ждут другой, третий — не летит. Сбилась с дороги. Зале!ела в демидовскую волость, схватила кассу и удрала. Наши волостные деятели в свою очередь догадались, что надо сделать: облили кассу керосином и тю-тю... сожгли. Комета широкая, хвост длинный, разве она одну нашу кассу сожжет? Так что — ищи ветра в поле.
Слушай, Иван, иди в волость, пускай твоим детям метрики выпишет волостной писарь... Не забудь только захватить с собой подмазку... Без нее волостные двери туго открываются.
Дед Спиридон знал волостные правила, хорошо изучил их на своем долгом трудовом веку. Знал дед: волостные законы требуют уменья незаметно «плюнуть» в Писареву ладонь. Послюнишь ладонь чем бог послал, тогда любая справка легко по руслу плывет.
Повел нас дед Спиридон в волость. Стали мы перед писарем как свечки. Дед Спиридон начал издалека:
— Школьники! Родились в петровку. Жарища, дышать нечем. Солнце печет, кругом стерня, а их на белый свет благословило. Прямо на стерне. Вот так по стерне бегали и добегались .. Пора в школу.
— Конечно, пора,— равнодушно вымолвил писарь.— Пускай идут.
— От вашей милости бумажка требуется. А они что... Они пойдут. Такую небольшую бумажку, что деткам по восемь лет...
Дед Спиридон осторожно приблизился к писарю. Подошел, аккуратно сунул в писарский рукав гладенькую стеклянную штучку. Почувствовав, что стеклянная штучка скользнула дальше, в карман, писарь торопливо взял перо, бумагу и соизволил ласково пошутить:
— По восемь? Какой может быть разговор! По восемь так по восемь. Для удачливых деток не жаль прописать и по девять. Пускай растут!
Писарскую ласку родила вовремя попавшая в рукав стеклянная посудинка, какую в народе прозвали: «скляне цуценя» — стеклянный щенок.
Стеклянный щенок, несмотря на свою немоту, точно установил дату нашего рождения.
В пригожий осенний день, рано утром тысяча девять восьмого года я пошел в церковноприходскую школу, шел учиться. Учили нас больше всего пальцами. Духовный наставник хватал холеными пальцами мое немеющее правое ухо, крутил его и по складам втолковывал: «Ве-лик бог... в сла-ве своей».
И левое хватал батюшка за кончик. На кончике левого уха и оканчивалась наша «мудрая» наука.
Оценки законоучитель отмечал исключительно на нашем затылке. Иногда ставил их несколько ниже, острым карандашом тыкал в живот: «Замлел, дурень... Языком не ворочаешь».
Туго влезала в наши головы премудрость божья. Но отец Иоанн не терял надежды, вбивал ее в наши лбы длинной линейкой. Стукнет по лбу — не лезет премудрость. Тогда он с тылу заходит. С тылу удобней поддать горячего леща. Влепит один раз, не жалея пастырской ладони, щедро повторит, затем в третий и в четвертый. Чтоб вечно не меркнул в твоей голове день субботний... Чтоб ты не забыл, как твои предки грызли яблоки в райских кущах! Может быть, те яблоки и не были кислыми, но на наших затылках они порядочную оскомину нагнали.
Особый страх на меня нагоняли двунадесятые праздники. Высоченный, грузный законоучитель, засучив рукав но локоть, подходил сбоку и грозно допытывался:
— Когда произошло вознесение господа нашего Иисуса Христа?
Моя душа трепетно уходила в пятки, а пятки прилипали к полу.
Отец Иоанн, не взирая на свой высокий церковный сан, вцепившись пятерней в мои волосы, возносил мои пятки до самого потолка... Но небеса меня не принимали, между небом и землей я замирал и звучно шлепался о пол.
Держа в руках клок моего русого чуба, духовный пастырь с укором качал головой:
— Учу вас! Стригу вас! Как паршивых овец, стригу. А вы как были олухами, так олухами и остаетесь. Чего ты носом шмыгаешь, когда читаешь «Царю небесный»? Говори: что есть вездесущий, всевидящий и всемогущий?
Петя Бовдня, худенький, маленький мальчик, растерянно моргает, думает, наконец догадывается:
— Волостной урядник!
— Бестолковый! Дубина стоеросовая! Гавори: в скольких лицах господь бог являет нам свою милость?
Петя бледнеет.
Божьи милости батюшка вбивал в наши головы особенно энергично. Стукал Петиным лбом о парту и методически поучал:
— Бог отец — раз! Бог сын — два! Бог дух святой — три!
С «духом святым» Петя падал без чувств на пол.
Дома мамы обмывали наши расплющенные носы, здоровенные шишки на лбах и с обидой на такое «духовное» учение изрекали:
— Святой и божий — на черта похожий. Хоть бы его, господи, прости нас грешных, огненная комета стукнула или что другое. Чтоб не мучил наших детей!
7
В день водосвятия у отца отнялись ноги. Семейный жребий пал на меня:
— На, Сашуня, бутылку! Принеси святой воды. Гляди, сыночек, не пролей дорогой.
Святая вода — высший дар божий. Это и священное питье, и исцеляющий бальзам. Ее лечебная сила не знает границ. Падучие боли изгоняет без промедления. Побеждает и бешенство. Детям ее дают раз в год, в день водосвятия по две-три капли до обеда. Потом бутылку затыкают пробкою и завязывают горлышко холщовым лоскутом. Затыкают туго, старательно, чтобы, не дай бог, святость из нее не улетучилась. Бутылку прячут за иконами — пусть со временем вода наберет целительную силу. Через несколько месяцев вода протухает и от нее так несет, что нос не выдерживает. Но... Именно тогда она становится вполне чудодейственной.
Например, на рассвете ведьма корову выдоила. Поймаешь нечестивую за косы и святою бутылкой трахнешь ее по голове... Готова ведьма, освятилась. Согнет ее, ненавистную, в три погибели.
Святая водичка неплохо и лживый рот лечит. Сперва надо установить, какая губа больше врет, верхняя или нижняя. Установив, что «обе рябые», растирают ладонь священными каплями и с маху, наотмашь бьют по больным губам.
Говорят — помогает.
Воду святили на краю села. Церемония эта несложная.
Подле колодца с журавлем руками мастера Ивы Кравца воздвигался высоченный крест. Чудесный, тонкой работы. Старики уважительно снимали шапки.
— Вот так Ива,— восхищались они.— Вот это штукарь. Даже сам архиерей перекрестился бы, увидев такой крест. И, ей-богу, поклонился бы...
В лютый мороз без рукавиц Ива трудился всю ночь. На рассвете честного мастера рассердило переданное ему попом «согревающее».
— Ну чего вы меня спаиваете... Вы дайте рукам волю. Дайте инструмент — и Ива вам настоящее чудо смастерит.
За одну ночь Ива без инструмента сотворил прекрасное ледовое сооружение. Глянет прихожанин — любуется и не налюбуется.
Отец Иоанн, исполненный величием дня, стал рядом с крестом. Тут же пристроился дьяк с певчими. А рядом с певчими — соль земли, дворяне Педаки.
Творец водосвятского сооружения в рыжей латаной сермяге стоял в сторонке. Стоял, сложив натруженные руки на животе, никем не замечаемый.
Дома меня провожали за водой и поучали:
— Смотри, сынок, не зевай. Как только начнут стрелять и голубей выпускать, а поп станет кропилом махать, живо беги и набирай воду в бутылку.
Воду набирали в разную посуду: в бутылки, ведерки, кувшинчики. Редко кто черпал воду макитрою. Этим занимались те, кто летом святой водой торговал.
Я набрал полную бутылку воды, заткнул ее пробочкой и пошел домой. Дорогой меня встретил Ивась, мой школьный товарищ.
— Зайдем,— просит,— к нам. Погреемся, поиграем в пуговицы. Отца дома нет, сестра борщ варит.
Побывать в теплой хате после водосвятия, где я здорово замерз, поиграть в любимые пуговицы — большое искушение.
— Ивась,— говорю,— я не того... Родители ждут. Без воды не станут обедать.
— Тоже скажешь... Еще далеко до обеда. Заходи!
Не вытерпел — зашел. Поставил на подоконник бутылку с водой и быстренько зубами оторвал от сорочки две пуговицы. Пуговицы от штанов я еще на рождество проиграл,
Начали играть. Во время игры я все же глянул—-месте ли моя посуда с водой.
Мама моя родная! Иваспна сесгра святой водой из моей бутылки долила борщ.
Ой лихо! На лбу моем выступил холодный пот. Дома меня великая кара. Кара в три кнута,
— Не волнуйся,— успокоил меня Ивась.— Ерунда! Подумаешь — вода! Мы это дело поправим. Наберем воды в соседнем колодце. Там вода почище святой. Такая чистая... В прошлом году нам с Федькой Гандиным еще хуже не повезло. Несем с Федькой святую воду в кувшинах, и вдруг налетают на нас сумасшедшие Педаки на фургоне. Куда нам деваться? Мы! — и прыгнули в снег. И перевернули кувшины со святой водой.
Плачем, ревем, но нас мама спасла. Набрала воды из этого же колодца, налила в кувшины, перекрестила их и говорит: «Бог с нею, с водой. Вода как вода. Только отцу ничего не говорите».
Воспользовался я советом доброго товарища. Вытащили мы из колодца бадейку, Ивась опустил бутылку в воду. Взболтали ее, посмотрели на свет — вроде ничего... Хорошая, чистая вода.
Ивась, провожая меня, успокоительно напутствовал:
— Неси, Сашко! Не волнуйся. Ей-богу, сам поп не разберет, какая вода: простая или святая.
Честно скажу, по дороге я тайком перекрестил бутылку, и не зря: сразу на душе легче стало. Первым попробовал воду отец. Похвалил:
— Хорошую водичку, сынок, принес. Затем обратился к маме:
— Видишь, Ялосовета, как какой год... В нынешнем году святая вода намного вкуснее.
8
В великий пост школьников отпускали говеть, причащаться. Сбывать свои грехи.
Мама положила на мою ладонь пятак и сказала:
— Заплатишь за исповедь. Положи голову на аналой и жди, пока батюшка снимет с тебя грехи. Снимет — бросай в тарелку пятак. Мне, сынок, этот самой пригодился бы, на керосин, на спички. Но ничего не поделаешь, бери... Грехи не ждут.
Церковная исповедь — дело нехитрое. Грещил не грешил — а исповедоваться надо. Исповедовался — плати. Плати наличными, в кредит грехи не отпускают.
Возражать не смей. Гиблое дело. Торговец Осип Путный, чтобы избавиться от высокой таксы на грехи, шепотом взмолился:
— Отче! В этом году я совсем мало грешил. Разве только с мукой... Продал ее, подмоченную, прелую, по высокой цене. Проявите, батюшка, свою милость, не берите так дорого. Я уже покаялся и стал на путь праведный.
Отец Иоанн терпеливо выслушал кающегося, но, понимая, что легковерие может расшатать основы христианского вероучения, сердито ткнул торговцу исповедальный крест в губы и строго проговорил:
— Что ты мелешь? Апостола не читаешь?! Читай апостола— праведников не существует. Все грешны. Склони голову, кайся во всех грехах своих.
В церковных проповедях отец Иоанн частенько предупреждал своих прихожан:
— Кто из вас, братия, без греха? Кто без греха, бросайте в него камни. Пусть не брешет. Одним словом, не спорь, клади голову на аналой и кайся. Кайся честно, правдиво. Покайся — бросай в тарелочку по назначенному самим богом тарифу.
Дети должны заплатить за исповедь пятак, взрослые— гривенник. А кто особенно много нагрешил, тому полагается платить по повышенной таксе.
Швырнет такой грешник гривенник, а отец Иоанн покосится на него и покачает головой:
— Ой-ой! Бессовестный. Я тебе какие грехи отпускаю? А? Страшные грехи, разбойничьи, а ты над верой издеваешься?
Левенцовский конокрад Алеша сует руку в карман и бросает на аналой добавочно полтинник.
— Ну как, батюшка, теперь мы в расчете?
Слышал или не слышал духовный наставник, а полтинник подвинул поближе и поспешно накрыл епитрахилью очередную исповедалыцицу — Лиду Жеглову.
Эта дворянка умела грешить, но умела достойно оценить свои грехи и ублажила пастыря зелененькой бумажкой. Сообразительная грешница торговую операцию совершила удивительно смело: сунула в широкий апостольский рукав вдвое сложенную трехрублевку. Прихожане — ох какие простаки, но зоркие! — тотчас узрел ловко просунутый в рукав трояк.
— Видели?! Блудница три карбованца сунула. Чего же ей не грешить! Вытащила, на — отцепись, святой отец. А тебя нужда грызет, не только от грехов нечем откупиться — постного масла не на что купить. Боже, боже! Неужели ты не видишь, что на свете такая неправда существует?
9
Я глубоко верил — нами невидимо правит всемогущая божья сила. Согрешил — кайся. Исповедуйся. Плати. Не заплатишь — накажут. И еще как! Чего доброго, и руки скрутят. На все воля божья.
Угнетала и не менее страшная сила — рогатый сатана. Меня маленького пугали всякими страхами, наваждениями.
— Вот он,— говорили,— в углу, где кочерга... черт стоит. Лежи тихо, спи, а то он как прыгнет к тебе за пазуху.
От страха по моему телу пробегала дрожь. Лежу, не дышу, но не сплю —с перепугу стучу зубами. Засну и часто просыпаюсь с ужасом: никак среди рогачей «тот самый» ворочается. Третьим, кого я боялся,— был духовный пастырь, отец Иоанн.
С пятаком в руке я добрался до церкви. Возле церкви похвастался — показал пятак Ивасю. Ивась взял пятак и ловко подбросил его вверх.
— Ты что, неужели думаешь отдать батюшке целый пятак?
— Ну да, за исповедь.
— Сашко, не будь дураком. Батюшке и две копейки хватит. Ну на сколько ты мог нагрешить? Самую малость. Вот столечко. На две копейки — не больше. Одно яблоко в поповском саду сорвал. Пойдем, разменяем пятак. Две копейки — попу, а на три —бубликов купим.
Господи, не погуби детскую душу. Какая перспектива: целый большой бублик! Ивась! Ивасик! Приятен твой совет, но и страшен.
— Ивась,—притворился я,— мама мне сказала: «Сашко, цена твоим грехам — пятак!»
— Тю! Твоя мама еще ничего не знает. Грехи подешевели, упала па них иена. При мне тетка Килинка бросшта копейку и говорит: «Батюшка, больше нету. Вам бог даст».
Так или иначе — решил: разменяю пятак. Что будет, то будет. Ивась — хороший товарищ и в греховных делах не подведег.
— Идем к торговкам,— весело заговорил Ивась.— Купим по бублику, зайдем в сторожку и тихонько съедим их. Никто и не увидит.
В прошлом году нам с Ивасем из-за бублика здорово попало. Всыпали нам, как говорится, по первое число...
Стоим, глядим на бублики, глотаем слюнки и решаем серьезную задачу: может ли одна медная копейка утолить два голодных рта.
Толстенные торговки, как монументы, сидят на теплых чугунных горшках. Их мало занимала наша задача. Они заняты обстановкой, которую^ создала бубличная конкуренция,— одна откровенно допекала, ругала другую на чем свет стоит. Крайняя донимала соседку:
— Разве ты торгуешь бубликами? На них черт танцевал. Кислые, пресные, ость рот дерет. Бессовестная!
— А ты — совестливая? Черта боишься, так на ночь дьяка приглашаешь. Вдвоем бублики печете?
— Пеку. По правде.
— Чтоб ты так по правде дышала, шкура барабанная!
В этот момент Ивась несмело вытащил из кармана копейку.
Торговки завопили:
— Хлопчики!.. Детки! Вот бублики... Дешевенькие, сладенькие, вкусненькие... Подходите, берите.
Ивась дал копейку, сам выбрал бублик, разломил его пополам, и наши голодные зубы заработали.
Торговка рывком поднялась с чугуна и, прищурившись, ехидно спросила:
— Это ты, висельник, сунул мне копейку? Люди! Глядите! Огра-а-били! Подсунули копейку, а бублик грызу г за две копейки. Боже мой, грызут и еще облизываются! Сейчас я вас, анафемских...— с этим воплем за наши юные головы налетела черная туча в образе глиняной макитры, Высокая соседка, конкурентка, ласково удержала разъяренную торговку:
— Кума! Кумонька! Что вы делаете? Опомнитесь!
Такую дорогую посуду и на такую беспутную голову бросать хотите? Вот вам веревка, полосните их по губам, чтоб знали, проклятые, как чужое добро хватать. Держите их разбойников!
Попало нам подходяще. Хотели еще прибавить, но от страшной беды спасли нас быстрые ноги.
Наступил торжественный момент избавления от грехов. Зажав в руке заветные две копейки, я благоговейно положил голову на аналой. Отвернув епитрахиль, отец Иоанн тихонько спросил:
— Чем грешен?
По простоте своей я чистосердечно признался:
— В вашем саду сорвал яблоко.
— Ах ты мерзавец, паскудник! Вон отсюда. Пастырь с такой силой толкнул меня в грудь, что я
со страху забыл бросить в железную мисочку две копейки. По священнослужитель не растерялся, на ходу вырвал у меня деньги.
— Грехи, отец? — с плачем спросил я.— Грехи отпустили?
Схватив за сорочку, отец Иоанн притянул меня к себе.
— Тю! Проклятый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27