Ведь ты чаевод. Наш директор днем с огнем чаеводов ищет. Здесь на опытной станции выращивают саженцы японского чая. Говорят, это очень ценный сорт, а у нас в Грузии его почти не разводят. Боятся, что с него толку не будет.
— Не умеют за ним ухаживать, потому и боятся,— сказала Цисана.— У нас в колхозе есть одна плантация японского чая. И урожай мы на ней богатый собираем, и вкус у этого чая замечательный. Ни в какое сравнение не идет он ни с индийским, ни с цейлонским, ни с китайским чаем...
Ция и Цисана вставали рано утром и вместе шли на работу: Ция в парники с цитрусовыми саженцами, а Цисана — с чайными. Возвратившись с работы, они вместе прибирали комнату, вместе стряпали, стирали и гладили. Прошло совсем немного времени С той поры, как Цисана осталась работать на опытной станции, а подруг уже водой не разольешь: привыкли они друг к другу и даже представить себе не могли, как это раньше они жили врозь.
Так же, как недавно Циины родители, родители Цисаны тоже приехали на другой же день после ^е решения остаться. Были они не на шутку сердиты и возмущены. Но, убедившись, что дочь вовсе не собирается выходить замуж без их согласия, смирились.
Родители часто наведывались в гости к своим дочерям. Приезжали они, разумеется, не с пустыми руками. Антон и Уча в каждый их приезд приходили на ужин к своим невестам, и те щедро угощали их мингрельскими и гурийскими яствами. Антон давно уже привык к острым и вкусным грузинским блюдам и с удовольствием расправлялся с ними вместе со своими друзьями.
Каждое воскресенье Уча и Антон проводили в Поти со своими невестами.
Три дня дождь лил не переставая.
Гудуйа Эсванджиа, лежа в постели, смотрел в окно, за которым колыхалась плотная черная завеса дождя.
Потоки воды с огромной силой обрушивались с крыши. Земля была сплошь залита водой, она уже не могла впитать, принять в себя такое количество влаги. Вода со всех сторон подступала к хижине и покрывала уже земляной пол балкона.
Гудуйа лег навзничь, положив под голову руки, и старался не смотреть на завесу дождя. А за ней ничего было не видно — сплошная мгла. Слышался только шум дождя и рокот экскаватора.
Это был голос Учиного «Комсомольца». Этот голос Гудуйа услышал впервые месяц назад. Тогда и «Комсомолец» был еще далеко от хижины, и его лязг и грохот едва слышались. Но Гудуйа услышал: он был по-звериному чуток.
Теперь машина вплотную подошла к хижине и ее отчетливо было слышно даже сквозь шум ливня. Главный канал должен был пройти через хижину Гудуйа. Но это мало волновало его. Он примирился с этим еще тогда, когда впервые услышал от Серовой, что новая трасса пройдет именно здесь. И сейчас еще не мог взять в толк Гудуйа, почему легко смирился он с такой новостью. Ведь это значит, что он навсегда должен распрощаться со своей хижиной? И почему он поверил той, чужой женщине, что это необходимо? И какое ему было дело до их нужд, до их канала? Непонятно.
В этот проливной дождь на всем массиве работало лишь два экскаватора: Учи и Антона. Даже сваны, которым дождь всегда был нипочем, и те не высовывали носа из бараков.
Скрежетал, лязгал экскаватор Учи. У него не было сменщика, и он один работал две смены. Работал, чтобы побыстрее получить землю. Это напоминало Гудуйа его молодость: «Уча
добудет счастье своим трудом и умением. я не щадил живота своего, но путь к счастью был закрыт мне. Вот и привела меня моя дорога в эту глухомань, привела и заживо похоронила». Двести шестьдесят дней в году, а то и больше поливали хижину Гудуйа нескончаемые дожди. Иногда по месяцам не выходил он из своей берлоги, видя лишь черную завесу дождя за окном.
Двенадцати лет остался сиротой Гудуйа. Не было у него ни родных, ни близких, не было ни скота, ни земли. Одна лишь полуобвалившаяся землянка. Никто не пригрел, не приютил сироту.
Мальчонку взял в батраки князь Дмитрий Чичуа. Три его сына учились в Кутаисской классической гимназии. Дома оставалась лишь дочка Дмитрия — Джуна. Родители решили не отдавать Джуну в школу и дать ей домашнее образование.
Родители души не чаяли в девочке. Была она красивой, капризной и избалованной всеобщим вниманием и почитанием. С соседскими детьми она не водилась, впрочем, ей этого и не дозволяли. Из всех своих сверстников она признавала лишь Гудуйа.
Джуна была не по годам рослой, поэтому на первых порах Гудуйа сторонился и даже побаивался господской дочери, но постепенно, покоренный ее зрелой красотой, привязался к ней. Все ее капризы он исполнял беспрекословно: учил ее кататься верхом, водил с собой на рыбалку и охоту. У Джуны был прекрасный голос, и застенчивый, скрытный Гудуйа, вдруг осмелев, стал подпевать ей.
Ни дня не могли они прожить друг без друга.
Мать Джуны Ивлита была недовольна дружбой дочери с Гудуйа. Пока они еще дети, говорила она, но кто знает, во что перерастет их чистая, детская дружба годов эдак через пять-шесть. И поэтому она прилагала немало усилий, чтобы помешать им быть вместе. Ивлита взваливала на плечи четырнадцатилетнего подростка столько работы, что ему даже издохнуть было некогда.
Но Джуна словно тень ходила по пятам за Гудуйа. Рано созревшую девочку неодолимо тянуло к сильному, литому телу подростка, каждое его движение вызывало в ней сладостное томление, а его сверкающие черные глаза сеяли тревогу и ее душе.
Шли годы. Шестнадцатилетняя Джуна налилась и округлилась под стать девятнадцатилетней. Она уже не ходила купаться вместе с Гудуйа. Нельзя сказать, чтобы она не желала этого, но боялась и себя и конечно же Гудуйа. Да если
бы даже и не боялась, все едино мать ни за что не отпустила бы ее. И Гудуйа не пошел бы с ней. И Гудуйа боялся. Боялся Джуниной крутой груди, гибкого, тонкого стана и широких бедер. При одном ее виде сердце Гудуйа бешено колотилось, норовя выскочить из груди.
Джуна прекрасно видела это. И Гудуйа не раз замечал, что девушка, едва завидев его, заливалась румянцем и глаза ее блестели.
Они понимали, что неминуемо наступит день, когда они, не в силах сдержаться, признаются друг другу в своих чувствах. И, поняв это, стали старательно избегать друг друга, усугубляя тем самым неодолимую тягу к близости.
В один из жарких осенних дней князь с женой отправились на поминки, забрав с собой прислугу. Батраки работали кто в поле, кто в винограднике. Дома осталась одна Джуна. Гудуйа собирал «изабеллу» в винограднике.
Джуна лежала на балконе. Пестрое ситцевое платье с глубоким вырезом плотно облегало ее голое тело. Мысли ее были заняты Гудуйа. Она знала, что он собирает «изабеллу», и всячески старалась отогнать от себя мысли о нем. Но Гудуйа упорно стоял перед ее глазами. Не в силах совладать с собой, она быстро вскочила, бегом одолела лестницу и, проскользнув в калитку, оказалась в саду.
Заслышав скрип калитки, Гудуйа затаил дыхание и укрылся за густой листвой.
Джуна, запрокинув голову, бегала по саду, пытаясь разглядеть Гудуйа за ветками, тяжелеющими от гроздьев «изабеллы». Нежный, пьянящий аромат спелого винограда пропитал воздух.
Джуна перебегала от дерева к дереву. Наконец, не обнаружив Гудуйа, она позвала его тихим голосом:
- Гуду!
Гудуйа не откликнулся.
— Гуду! — снова позвала она. Джуна встревожилась, решив, что Гудуйа куда-нибудь ушел.— Гуду?
Гудуйа не шевелился и, стараясь сдержать дыхание, замер. Джуна обежала вокруг дерева, на ветке которого стоял Гудуйа.
Пока Джуна бегала среди деревьев, Гудуйа подвесил корзину на ветку и, боясь свалиться с дерева, вцепился в ствол обеими руками. Сердце его сильно билось. Сквозь густую листву он видел стоявшую внизу Джуну. Он видел ее голые руки, плечи, тугие груди, похожие на спелый гранат. В глазах у него зарябило.
— Гуду!
— А-а-а!— выдавил из себя Гудуйа.
Джуна наконец увидела его.
— Я тебя так долго звала. Почему ты не откликался?
— Не знаю,— пробормотал Гудуйа.
— Как это не знаешь?
— Я не хотел,— как можно холодней ответил Гудуйа.
— Что с тобой случилось, Гуду?
— Не знаю.
— Гуду...— страстно позвала его Джуна.
От ее голоса все смешалось в голове Гудуйа. Он не мог отвести глаз от рук, плеч, груди Джуны. Силы оставили его, ноги подогнулись, и он полетел вниз. Раздался треск веток, и Гудуйа рухнул на землю.
Джуна закричала. Потом, подбежав к Гудуйа, стала перед ним на колени.
— Что с тобой, Гуду?!
— Ничего особенного.
— Ты ушибся?
— Нет.
— Встань, пожалуйста,— взмолилась она и, поддержав голову руками, чуть приподняла его.
Гудуйа сел.
— Как же тебя угораздило? Ты что, впервые на дерево влез?
— И сам не знаю,— пробормотал Гудуйа.— На тебя засмотрелся, вот что.
— Нашел на что смотреть. Впервые меня увидел, что ли?
— Такой я никогда тебя не видел, Джуна,— сказал Гудуйа и отвернулся. Грудь Джуны касалась его лица, руки Джуны покоились на его плечах, шею щекотали ее длинные волосы, а ее дыхание обжигало его.
— Какой такой, Гуду?
Гудуйа не ответил.
— Гуду...— на мгновенье приникла к нему Джуна.— Посмотри на меня, Гуду.
Гудуйа поднял глаза.
— Долго мы будем бегать друг от друга, Гуду?!
— Не знаю.
— Наших нет дома, Гуду. И Пачи с ними ушла, слышишь? Мы совершенно одни, Гуду, совершенно одни!
— Знаю.
— Совершенно, совершенно одни, Гуду,— шепотом повторила Джуна.
— Отпусти меня.
— Чего ты боишься, Гуду?!
— Я батрак, Джуна.
Но Джуна уже не слышала его. Она всем телом прильнула к мощной груди Гудуйа, и ее руки нежно обвили его сильную шею. Закрыв глаза, она губами искала его губы, но Гудуйа упорно отводил от нее лицо.
— Пойми, я батрак, батрак...
— Никого нет дома, Гуду, никого...— Она крепко сжала руками его голову, стремясь повернуть к себе лицо Гудуйа.— Дома никого нет, Гуду,— словно в забытьи шептала она.
Гудуйа старался вырваться из ее цепких объятий, но Джунины губы прильнули к его губам.
— Я ничего не боюсь, Гуду.
— Джуна...
— Поцелуй меня, Гуду, поцелуй...
С этого дня они потеряли покой. Улучив свободную минуту, они тут же находили друг друга и, не сговариваясь, бежали в укромное местечко, где никто не смог бы их найти. Здесь они давали волю своим чувствам, но все кончалось лишь страстными объятиями, поцелуями и клятвами в любви... Однажды Джуна попросила Гудуйа прийти ночью к ней в комнату. Гудуйа долго отнекивался, но Джуна была настойчива.
В полночь, когда весь дом крепко спал, Гудуйа тайком пробрался в Джунину комнату. Девушка, распустив волосы, в одной ночной сорочке сидела на кровати. Тело ее била дрожь. Едва совладав с собой, она встала и на цыпочках направилась к двери. Осторожно закрыв дверь на задвижку, она широко распахнула окно. В случае, если бы кто-нибудь вдруг вздумал постучать в дверь, Гудуйа без помех смог бы выскочить в окно. Проделав все это с величайшей предосторожностью, Джуна легла в постель.
— Иди ко мне, Гуду, слышишь? Чего же ты ждешь, Гуду? — едва слышно спросила она Гудуйа, неподвижно застывшего посреди комнаты.— Иди ко мне, Гуду.— Одеяло сползло с нее, обнажив ее прекрасное тело, млечно сверкавшее на лунном свету.— Иди же ко мне, Гуду!
— Нет, Джуна,— сдавленным голосом сказал Гудуйа.
Я не смогу притронуться к тебе, пока ты не станешь моей женой. От нервного напряжения Гудуйа весь взмок.
Джуна, оскорбленная и униженная, повернулась на кровати ничком, словно ей дали пощечину. Потом с неожиданной резвостью она вдруг села, натянув рубашку на колени. Глаза
ее с презрением глядели на Гудуйа. Волосы рассыпались по
плечам.
Гудуйа по-прежнему стоял посреди комнаты. Объятая страстью и ненавистью, Джуна казалась ему еще прекрасней. Ему вдруг захотелось упасть перед ней на колени и целовать ее руки, судорожно поправлявшие ночную рубашку.
— «Моей женой»! — в издевке скривила Джуна губы. Молнией сверкнули ее ровные белые зубы. В глазах ее смешались гнев и обида. Оскорбительные слова Гудуйа жгли ее.— Я, княжеская дочь, жена батрака без порток?! Ишь чего захотел!— Она метнулась к двери, резко рванула задвижку и широко распахнула дверь.— Вон отсюда! И не смей мне больше показываться на глаза. Убирайся, чтоб духу твоего не было в моем доме.
В ту же ночь Гудуйа покинул княжеский дом. В ушах у него звенел гневный Джунин голос: «Жена батрака без порток?» Гудуйа пошел куда глаза глядят. Лес стал его домом.
В деревне долго еще судачили о внезапном исчезновении Гудуйа. Одни утверждали, что княжеская семья непосильной работой и бесконечными придирками вынудила бежать гордого батрака. Другие высказывали предположение, что Гудуйа осточертело батрачить и есть горький княжеский хлеб. А третьи винили во всем княжескую дочь, завлекшую беднягу, а потом наотрез отказавшуюся стать его женой.
Никто не знал, куда пропал, куда делся Гудуйа, где приклонил свою бедную голову несчастный сирота. Лишь однажды ненароком набрели на его хижину в прибрежных колхидских лесах пастухи Кварацхелиа, перегонявшие скот на горные пастбища...
Гудуйа отрешился от невеселых дум.
Дождь уже перестал. Плотная завеса за окном растаяла, и солнце заглянуло в хижину. Небо очистилось от туч. Звук экскаватора слышался совсем рядом.
Гудуйа хотел было встать, но не смог. Печальные воспоминания пригвоздили его к постели. Стремясь заглушить их, он внимательно прислушивался к грохоту Учиного «Комсомольца». Но отчетливый в прояснившемся, как бы вымытом дождем, воздухе звук неутомимо работающего экскаватора придал его воспоминаниям новое направление: «Чего только не заставляет делать человека любовь. Вот и Уча трудится не покладая рук. И все ради любимой женщины. А я убежал в лес от одного грубого слова Джуны. Надо
было мне ее похитить в ту же ночь и податься куда-нибудь подальше — земля велика. Но что бы это могло изменить? Ведь Джуна не любила меня. «Княжеская дочь — жена батрака без порток?— вновь зазвучал в ушах гневный голос.— Убирайся!» Словно собаку прогнала».
Гудуйа с трудом встал. Было у него одно хорошее свойство: стоило ему начать работать, как воспоминания исчезали. Вот и сейчас он заторопился на трассу.
Вода с балкона сошла. И во дворе лишь кое-где блестели лужи. Сколько же прошло времени? А он и не заметил.
У ограды, высоко вскинув головы, стояли мокрые лани и смотрели на хозяина влажными чернильными глазами. Каштановая их шерстка поблескивала на солнце.
Гудуйа закрыл дверь, взял лопату, прислоненную к стене хижины, и только собрался идти, как лязг и грохот «Комсомольца» внезапно прекратился. «Наверное, Уча полдничает»,— решил Гудуйа. Не успел он пройти и сотни шагов, как неожиданно напоролся на Сиордиа. Мокрый, измазанный в грязи и глине Исидоре, задыхаясь и хрипя, мчался навстречу. В лицо ему били брызги из-под ног, он был без шапки, редкие волосы облепили лоб. Руки его крепко прижимали к груди какой-то предмет, тщательно закутанный в брезентовую куртку.
— Куда ты несешься, Исидоре? Или гонится кто за тобой?
— Как раз к тебе я и бегу.
— Что за нужда вдруг такая?
— Кончилась нужда. Я теперь богат. Видишь вот это? — Исидоре осторожно отогнул брезент. Показался вымазанный в грязи глиняный горшок с обтянутой кожей деревянной крышкой. Исидоре чуть сдвинул ее.
Что-то желтое, яркое блеснуло в горшке.
— Погляди, Гудуйа,— сказал Исидоре и поднес горшок к самому носу Гудуйа.
Горшок был полон золотых монет.
Солнечный луч, отраженный монетами, резанул Гудуйа по глазам. Гудуйа невольно зажмурился.
— Что это?
— Золото, не видишь, что ли?
— Золото?
— Именно. Золотые монеты!
— Что-что?
— Оглох, что ли? Золотые монеты, говорю. Ну, заживем теперь!
— Кто это заживет?
— Я и ты. Понял теперь?
— А я тут при чем?
— Поделим поровну. Ну что, идет?
— С какой это стати ты делиться со мной станешь?
— А вот и стану. Сердце у меня доброе, ясно?
— Где ты взял золото?
— Бог послал,— сказал Сиордиа, ухмыляясь.
— Только и делов у бога — золото раздавать! — рассердился Гудуйа, подозревая какой-то подвох.
— Ну, нашел я золото, нашел, понял? — струсил Сиордиа.— Так берешь ты у меня половину, а?
— Если ты его нашел, зачем тебе со мной делиться? — с подозрением взглянул на него Гудуйа.
— Сколько раз тебе повторять: сердце у меня доброе, вот и делюсь с тобой.
— Неправда это, недоброе оно у тебя,— отрезал Гудуйа.
— Ну, ладно, будь по-твоему. Хочу, чтобы ты припрятал золото, потому и делюсь! И теперь не веришь?
— Выходит, ты украл его, да?—не мигая, смотрел Гудуйа в перепуганные, бегающие глаза Сиордиа.
— Да как ты смеешь? — притворно возмутился Исидоре.— У кого это можно украсть столько золота? В наше-то время? Посмотри, здесь же настоящие червонцы.
— Что такое червонцы?
— Ну, монеты из чистого золота... Девяносто шестой пробы... Старинные. Понял теперь?— зачастил Сиордиа, со страхом оглядываясь по сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42