— Товарищи, вам хорошо известно, что я и Васо Брегвадзе были против консервации строительства на нашем участке. Были против потому, что нам, так же как и вам,
было тяжело отказаться от дела, которому мы отдали не один год.
— А для нас и сейчас тяжело отказаться от него. И мы против,— встал Эбралидзе.— А вы пошли на попятный. С чего бы это вдруг?
— Потому, что лишь вчера и я, и Васо Брегвадзе убедились в нашей ошибке,— Важа не был уверен, разделял ли Васо его убеждения, но сейчас иного выхода не оставалось.— И я, и Васо Брегвадзе заботились лишь о нашем участке, даже не пытались осмотреться по сторонам. Да, все было именно так. И мне не стыдно вам в этом признаться, товарищи.
— Напрасно не стыдишься! — крикнул с места рабочий второго массива Эрмиле Джакели.— О своем участке только и надо думать. По мне, дружок, все едино, попадет ли пуля в человека или в камень, лишь бы не в меня. Своя рубашка ближе к телу.
Это правило не про нас писано, Эрмиле. Для нас не все равно, в кого эта самая пуля попадет. Мы были ослеплены любовью к своему участку и ничего не желали видеть дальше своего носа. Мы не понимали, что концентрация всех сил и всей техники на Чаладидском участке намного бы ускорила дело, что именно этим путем мы обеспечили бы в кратчайший срок землею всех рабочих и колхозников, работающих на нашей стройке. Повторяю, мы не понимали этого, ибо были ослеплены любовью к нашему участку. Ведь сколько поту мы здесь пролили — с Палиастомское озеро, не меньше... Товарищи, не все ли вам равно, где вы землю получите — на Ланчхутском или на Чаладидском участке?..
— Кто тебе сказал, что все равно?
— А ты нас спрашивал?
— Ланчхути, дружок, в Гурии, Чаладиди же — в Мингрелии. Как же это может быть все равно?!
— Все равно человеку на том свете, а на этом не скажи...
— Кто это разделил Гурию и Мингрелию, Эрмиле, а? Ничего себе, пальцем в небо угодил, чудак.
— А по мне, лишь бы землицу побыстрей получить, а будет ли это в Гурии или в Мингрелии — безразлично.
Все зашумели, голоса раздавались со всех сторон, присутствующие разделились на группы.
— Поверьте мне, товарищи, так вы гораздо быстрей получите землю. Каждый из нас может ошибиться... Я, к сожалению, поздно понял дальновидность и мудрость принятого
решения.— Важа хотел сказать «принятого по предложению Андро Гангия», но вовремя сдержался.
Начальник управления внимательно слушал Важу. А Галина Аркадьевна не верила своим глазам. Она не узнавала Важу. Этот Важа не был ни тем Важей, который выступал на совещании в управлении, ни тем, который был в машине и укорял Андро Гангия, что тот слишком много говорит о любви, не был похож он и на Важу, стоявшего на дамбе и не обращавшего на нее ни малейшего внимания, и даже на того, который, стоя на мосту через Риони, с болью и горечью говорил об Андро Гангия.
Важа чувствовал изумленный взгляд жены. Но еще и это не было самым главным: он чувствовал и видел, что люди, даже не смотревшие на него, когда он поднимался на сцену, сейчас с одобрением и интересом слушали его.
Лишь Исидоре, нервно теребивший кончики своих игольчатых усиков, по-прежнему был недоволен и раздражен. К этому добавилось еще чувство горького разочарования неудавшимся маневром. Не было уже рядом с ним его подпевал Кириле Эбралидзе и Тенгиза Керкадзе, благоразумно пересевших на другие места. Но Исидоре все так же работал то левым, то правым локтем, дергался и что-то бормотал в сердцах.
— Чего ты дергаешься, Исидоре?! Блохи тебя донимают, что ли? — неожиданно обратился к нему Важа.
Сиордиа замер, словно вор, застигнутый на месте преступления.
— Тебе, тебе я говорю, Сиордиа.
— Это не ваша забота, хочу — и дергаюсь!
— Дергайся себе на здоровье. Только погляди по сторонам, куда это твои подголоски девались? Видно, бока у них заныли от твоих локтей.
Сиордиа промолчал. И лишь глаза его налились кровью.
Слова попросил Эрмиле Джакели, человек без малейших признаков шеи,— казалось, голова его прямо приставлена к туловищу.
— Поднимись на сцену, Эрмиле,— сказал ему парторг.
— Я, дружок, песен петь не собираюсь. Не до песен нам вроде,— прямо с места загнусавил пропитым голосом Эрмиле.— Я и отсюда неплохо доложу вам свое мнение. Здесь Важа Джапаридзе как по писаному говорил, ничего не скажешь. Только заботы наши никакими сладкими речами не облегчить.— Эрмиле прокашлялся, прочистил горло.— Я, дружок, потому по колено в болоте вкалывал, потому кубометр
земли за какие-то паршивые тридцать копеек на горбу своем из канала таскал, потому я надрывался, что на слово верил обещаниям Важи Джапаридзе...
— Теперь уже нас на мякине не проведешь,— подал голос Кириле Эбралидзе.— Слава богу, мы стреляные стали, милок!
— Раз дурака сваляли, по второму не станем,— поддержал Тенгиз Керкадзе.
— Я с самой зорьки и до первой звезды вкалывал. По двенадцать кубометров земли за день вытаскивал. Мне все казалось: чем больше кубометров я достану, тем быстрей наше дело сделается. И что же получилось? — Эрмиле сдернул с головы кабалахи.— Прощайте, дружок,— издевательски поклонился он Важе и сел.
— И я прошу слова,— попросил парторга Антон Бачило, сухощавый, долговязый белорус лет двадцати восьми, работавший драгером на Ланчхутском участке. Не дожидаясь разрешения парторга, он шагнул на сцену и повернулся лицом к залу.— То, что не осушить нам киркой да лопатой двухсот двадцати тысяч гектаров болот, мы сейчас знаем, да и раньше знали не хуже, ведь так, Эрмиле Михайлович? До каких же пор нам ковырять землю лопатой? На каждом из массивов нашего участка по одному экскаватору работает. А вот когда мы эти экскаваторы на Чаладидский участок перебросим, дело пойдет веселей. Сейчас надо о будущей работе думать, а не «прощайте» говорить.
Сиордиа буравил Бачило колючими, холодными глазками.
— Сегодня в Белоруссии болота машинами осушаются: бульдозерами, землечерпалками и экскаваторами. Осушат одно — принимаются за другое,— продолжал Бачило.
— Ты от чьего имени говоришь, дружок? — перебил его Эрмиле Джакели.— От имени своего Полесья или Ланчхутского участка?
Сиордиа оживился.
— Я говорю от имени Ланчхутского участка, Эрмиле Михайлович,— со свойственным ему спокойствием, как ни в чем не бывало продолжал Бачило.— После осушения болот я собираюсь здесь поселиться. Сегодня Важа Джапаридзе этого вот паренька подручным ко мне привел,— Бачило протянул руку в сторону Учи Шамугия.— За него родители дочь свою не отдают. И все из-за того, что он на болоте живет. И я точно в таком же положении. Я собирался было на девушке из Натанеби жениться, но родители ее за меня не отдают.
— Да захоти девушка, дружок, удержу на нее не будет.
— Так-то оно так, да вот я сам не хочу' ее на эти болота приводить, комарам да лихорадке на съеденье,— ответил Бачило на выкрик Джакели.— И в таком положении много наших ребят и на Чаладидском участке.
— Верно говорите, Антон Васильевич,— поддержал Бачило начальник управления.
— От чьего имени говоришь ты, товарищ Антон Бачило?! — пронзительно заверещал Сиордиа.
— От своего и Учи Шамугия имени,—улыбнулся Бачило.— Я уже сказал, что таких, как я, полным-полно и на Ланчхутском, и на Чаладидском участках. А еще я говорю от имени покинутых деревень, от имени людей, похороненных на их кладбищах.— Бачило чувствовал, что сбивается на патетику, но ничего не мог с собой поделать, иначе сейчас бы и не получилось.— Мы не имеем права не думать о детях, женщинах и стариках, убитых лихорадкой. Да, лихорадка, болото, бедность и голод убили этих людей,— он взглянул на Сиордиа.— Ведь и отца вашего, Исидоре Татачиевич, болото убило. Вы не раз, мне помнится, грозились отомстить болоту!
— Как я сказал, так тому и быть! — выкрикнул Сиордиа.
— Так скажешь ты наконец, кто поручил тебе выступать здесь? — не унимался Джакели.
— На тот вопрос я тебе отвечу, Эрмиле,— встал секретарь Ланчхутского райкома партии Шота Имнадзе.— Можно? — обратился он к парторгу.
— Прошу,— разрешил Коршиа.
— А тебе кто поручил, Эрмиле? — повернулся Имнадзе в сторону Джакели.— По чьей подсказке ты говоришь «прощайте»? Кто тебя подбил? Кириле Эбралидзе и Тенгиз Керкадзе, может быть? А ведь они сбежали от Сиордиа, оставив его в одиночестве, видишь?
— Никто от меня не бегал, товарищ секретарь. И вовсе я не один. Меня многие поддерживают.
— Кто из вас, товарищи, поддерживает Исидоре Сиордиа и Эрмиле Джакели? Кто из вас собирается сказать нам «прощайте»? Прошу поднять руку,— обратился к народу секретарь райкома.
Никто не поднял руку.
Сиордиа так и впился узкими глазками в лицо секретаря райкома.
— Может, на этом и закончим? — наклонился парторг к начальнику управления.
— Не будем торопиться. Еще кто-нибудь желает выступить?!
— Товарищи, продолжаем прения,— обратился парторг к собравшимся.
— Хватит, наговорились уже.
— Не о чем говорить больше.
— И так все ясно,— раздалось со всех сторон.
— А мне не все ясно,— опять встал Джакели.
— Не давайте ему слова!
— И Сиордиа тоже не давайте!
— Они сюда воду мутить пришли! — кричали собравшиеся.
— Я не позволю затыкать мне рот! — взвизгнул Джакели.
— И я не позволю,— поддержал Сиордиа.
— Никто и не собирается вам рты затыкать.
— Может, для белоруса и все равно, где поселиться,— ехидно сказал Джакели, не глядя на Антона Бачило.— Пусть сушит болота в своей Белоруссии, там и селится. Кто его сюда звал?
Коршиа встал, постучал карандашом по столу, требуя тишины.
— Злой как пес. Все норовит побольней укусить,— сердито обернулся к Джакели сидевший перед ним старик.— Твой аршин — лишь деньги да выгода. Всех этим аршином ты и меришь.
— Эрмиле, тебя много раз просили прекратить свою безответственную болтовню,— едва сдерживался парторг.— Не мальчик уже вроде, а все ума-разума никак не можешь набраться. Антон Бачило приехал сюда по нашей просьбе. У нас не хватало драгеров, и Антон бросил свою землю, чтобы помочь нам болота осушить. Да разве один только Антон. К нам на подмогу пришли русские и украинцы, армяне и азербайджанцы..
— Пусть он сейчас же просит прощения у Антона,— потребовал секретарь парткома Ланчхутского участка Акакий Тохадзе.
— Да ничего такого не говорил Эрмиле,— попытался вступиться за дружка Сиордиа. Лицо его густо побагровело.— Здесь у нас не заседание партбюро...
— Вот именно, здесь у нас собрание, и дай людям говорить. А на партбюро нам еще придется встретиться,— резко сказал ему начальник управления.
— Исидоре,— сказал перетрухнувший Джакели,— кто
тебя спрашивает, извиняться мне или нет перед Антоном? Тоже мне, начальник нашелся. Язык мой — враг мой, Антой. По глупости сболтнул я, не со зла.
— А может, по Сиордиевой подсказке, а? — спросил Акакий Тохадзе.
— Дурость — моя подсказка, вот кто.
— Ну, дурости тебе всегда было не занимать,— бросил Михако Джалагонидзе.
Раздался дружный смех:
— Что правда, то правда.
— Твоими устами да мед пить, Михако.
— Что там дурости, и злости ему не занимать.
— И вредности тоже.
Когда собрание закончилось, дело шло к вечеру. Люди стали расходиться. Кто пошел в столовую, а кто остался тут же в клубе, чтобы продолжить разговор. Одни были довольны решением собрания, другие, недовольны, но согласились с мнением большинства.
Тариэл Карда, Кочойа Коршиа, Важа Джапаридзе и Серова вышли из клуба вместе.
Машина ждала их тут же, у выхода, но они предпочли немного пройтись пешком. У Тариэла болела голова. Он просил шофера дождаться их у моста.
С моря дул свежак. Карда снял шапку и подставил лоб ветру. Морской ветерок всегда снимал головную боль. И зимой и летом он спал при открытых окнах. Любил он и шум моря.
«Как Андро здорово играл на рояле. Только выйдет, бывало, свободная минутка, тут же подсядет к инструменту. И всегда играл без нот, по памяти. Да... Он так и остался холостым. Просто не нашлось времени обзавестись семьей человеку, который так всех любил. Хотя бы ребенок остался у него на этом свете»,— думал Карда.
Молча дошли они до моста. Все чувствовали, что Карда целиком погрузился в раздумья, и никто не решался отвлечь его.
Тариэл отвлекся от дум, когда они подошли к самому мосту. Карда остановился и обратился к Джапаридзе:
— Необходимо срочно перенести бараки на Чаладидский участок. Решите, на каких массивах они нужны в первую очередь. Да, чуть не забыл, Важа... Вопрос о твоем назначении главным инженером я уже согласовал с наркомом. Приказ
получим послезавтра. У тебя, если мне не изменяет память, в городе жилья нет, правда?
— Есть у меня жилье.
— Ты, кажется, снимаешь комнату?
— Да нет, я живу у своей тетки Русудан Герсамия.
— Фу-ты, как-то из головы вылетело. Как же я мог позабыть «изабеллу» твоего дяди Петре. Подожди, а где вы после свадьбы жить собираетесь?
— Там и останемся,— сказала Серова.
— Вот и прекрасно! — воскликнул Карда.— Так, значит, быть мне частым гостем у тетушки Русудан. Вы ей передайте, чтобы она «изабеллой» впрок запаслась,— улыбнулся он Важе и Серовой. Тариэлу хотелось отвлечься от дум об Андро, переключиться на что-нибудь, но, увы, как-то не получалось. Он помахал рукой молодоженам и вместе с парторгом уселся в машину.
Машина медленно двинулась по мосту. Сколько раз ходил Тариэл по этому мосту, по этой дороге вдвоем с Андро! И сейчас еще звучит у него в ушах громкий, заразительный смех Андро, его рокочущий голос. А перед глазами стоит лицо Андро, то улыбчивое, довольное, то хмурое и замкнутое. Довольное, когда дела шли нормально, и хмурое, когда что-то на стройке не ладилось.
Карда любил Андро как родного брата. И верил ему как брату, и был искренен с ним как с братом. И вот сейчас он ощущал себя осиротевшим и одиноким. Он провел рукой по волосам, пытаясь отогнать от себя навязчивые мысли об Андро. И неожиданно заговорил вдруг о Сиордиа:
— От такого типа всего можно ожидать, Кочойа. Ты вряд ли помнишь, а я вот знавал его папашу Татачиа Сиордиа. В феврале двадцать первого пришел в вашу деревню гвардейский эскадрон охранять поместье Чичуа. Он в этом самом эскадроне взводным был.
— Так вот кто был его папаша! — удивился Кочойа.— Я тогда подростком был, но его крысиную физиономию запомнил надолго. Ведь он утоп в болоте в тот самый день, когда ваш комитет заседал в хижине Гудуйа Эсванджиа. Татачиа шел по пятам за Варденом Букиа, собираясь выведать место сбора, но угодил в болото, Иуда проклятый. И представь себе, он же еще Вардена Букиа умолял вызволить его из болота. А когда тот отказался, трижды выстрелил в него из нагана.
— Похоже на него,— сказал Карда.— Такого не пожалеешь, туда ему и дорога.
— И сынок, видишь, недалеко от папани ушел.
Солнце зашло за плотную полосу леса, и сразу стемнело.
По обе стороны дороги плечом к плечу стояли мощные
дубы, клены и тополя. Мрак над их сводами был еще более непроницаем. Машина, урча и подпрыгивая, осторожно прокладывала себе путь в кромешной тьме. Отовсюду доносилось нестройное кваканье лягушек, непрерывное и нескончаемое.
Это монотонное кваканье, этот мрак, вонь болота и тяжелое дыханье леса еще больше усугубляли печаль Тариэла.
— Спел бы ты, что ли, Серго,— обратился он к шоферу.
Серго Кванталиани славился своими песнями. Бывало,
он скрашивал долгую дорогу негромким задушевным пением.
— Что-то не хочется мне сегодня петь, дядя Тариэл,— отозвался шофер.
«Да и мне не до песен, парень... Странное существо человек — все пытается схорониться от печали, забыть про невзгоды, отмахнуться от неприятных дум».
Но Карда вовсе и не думал убегать от печали, успокоить свою разбередившуюся душу, напротив, он хотел поострее ощутить боль, хотел погрузиться в печаль всем своим существом.
Дома его ждала жена. Он знал, что Мариам попытается отвлечь его от тягостных дум, и даже это раздражало его. В минуты горя и невзгод Мариам всегда была его утешительницей и лекарем. И это никогда не раздражало Тариэла раньше. Что же случилось с ним теперь?
Машина остановилась возле дома Карда. Мариам стояла у окна. Она всегда чувствовала момент приезда Тариэла. Она, бывало, ждала его у дверей в квартиру, чутко прислушиваясь к его шагам по лестнице. Ключи Тариэл носил, как правило, с собой и открывал двери сам.
Мариам встречала мужа, сидя в кресле с книгой в руках, либо хлопотала на кухне, ничем не выдавая своего нетерпеливого ожидания,— Тариэл этого не любил.
Выйдя из машины, Тариэл наклонился к дверце.
— Кочойа, пока мы будем перебазировать бараки на Чаладидский участок, рабочим ведь надо где-то жить. Может, мы их временно по селениям пристроим? Никто, по-моему, не откажется сдать комнату. Надо постараться только поселить их поближе к стройке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42