Голым энтузиазмом рабочего к стройке не привяжешь, все едино сбежит, сказал в заключение Андро Лонгинозу.
С того самого дня Лонгиноз руководил и хозяйственным снабжением, и техническим.
В кабинете застать его было невозможно. Он все время находился в пути. Бывало, обойдет все участки строительства, расспросит рабочих, десятников и прорабов, на что жалуются, чем питаются, как живут.
Память у него была поразительная. Он никогда ничего не записывал, но, разбуди его среди ночи, без запинки скажет, где чего не хватает, куда надо досок подбросить, какие продукты дефицитны в ларьках и магазинах участков. Он писал требования и заявки, сам ходил в склады и тресты,
комиссариаты и управления, проверял исполнение приказов, требований, заявок.
Все только диву давались, как это он всюду успевает...
Из поездки по селам Лонгиноз вернулся глубокой ночью и тут же доложил начальнику управления, что операция «Квартира» завершена успешно.
— Завтра же приступаю к осуществлению операции «Транспорт».— Каждому делу Лонгиноз присваивал соответствующее кодовое название. Это придавало делу больше важности и ответственности.
— Итак, ты считаешь, успех операции обеспечен? — полусерьезно-полушутливо спросил его Карда.
— А много ли было безуспешных операций у Лонгиноза Ломджария?! — вопросом на вопрос отпарировал Лонгиноз. В глазах его плясали веселые чертенята.
На следующий день, по обыкновению, ни свет ни заря раздался оглушительный звук четырехцилиндрового Лонгинозова мотоцикла, разбудившего всю улицу Ленина. Лонгиноз на полной скорости промчался мимо здания управления, в котором светилось лишь одно-единственное распахнутое окно кабинета Тариэла Карда. «Опять опередил»,— подумал Лонгиноз. Он знал, какая тревога гнала Тариэла в управление в такую рань, что заставляло его ходить из угла в угол, сощурив красные от бессонницы глаза.
Сначала Лонгиноз наведался в порт и «выбил» две грузовые машины, потом он побывал на механическом и рыбном заводах, в складах. В городе ему удалось добыть двадцать машин. Затем он взял курс на стройку, оттуда в Ахали Сенаки, в Хоби. В общем, он не пропустил ни одно предприятие, ни один колхоз.
Спустя два дня длиннющий караван грузовиков и телег, предводительствуемый Лонгинозом Ломджария, прибыл на Ланчхутский участок. В один день он перевез на новое место всех рабочих и служащих участка со всем мыслимым и немыслимым барахлом и устроил их в снятых комнатах.
Затем Лонгиноз со своим караваном возвратился на участок. На этот раз он погрузил на машины инструменты, механизмы, продовольствие, очистив все складские помещения, ларьки, магазины. Он перевез затем оборудование амбулатории, аптеку и даже некоторые разборные бараки.
Три дня не появлялся Лонгиноз в управлении. Не был он и дома. Лишь на четвертый день, весь в грязи и пыли,
немытый и небритый, с взлохмаченными волосами, ввалился в кабинет начальника управления.
Карда никогда не приходилось видеть обычно щеголеватого Лонгиноза в таком виде. Он едва держался на ногах. Щеки его ввалились, глаза лихорадочно блестели. Но Лонгиноз не был бы Лонгинозом, если бы позволил усталости одолеть себя. Он пытался держаться молодцом. Сделав два нетвердых шага навстречу начальнику управления, он браво выгнул грудь, вскинул правую руку к виску и лихо отрапортовал:
— Товарищ начальник управления, операция «Транспорт» успешно выполнена...— но сил хватило лишь на эту фразу. Ноги его подкосились, и он опустился на стул. Из- под фуражки показалась грязная струя пота и потекла по лицу.
— Операция операцией, но зачем убивать себя, Лонгиноз! — сказал Карда.
— Работа никогда человека не убивала, Тариэл,— попытался встать Лонгиноз, чтобы подтвердить правоту своих слов.
— Да не вставай же ты, — не выдержал командирского тона Тариэл.
Ломджария служил в армии. И с начальником управления он вел себя как солдат с командиром. В другое время Тариэл, по обыкновению, мягко посмеялся бы над этой привычкой, но сейчас улыбка была явно неуместна. А чего, собственно, улыбаться, если для Лонгиноза такое поведение вполне естественно и необходимо. Ведь любые поручения он выполнял быстро, четко, по-военному. Даже обессиленный, голодный и грязный, он не изменил своей привычке и сидел на стуле прямо и молодцевато.
— Вот что, товарищ Ломджария. Отсюда вы направитесь в баню.
— Есть! — встал Ломджария, чтобы выслушать приказ командира.
— Из бани — в парикмахерскую. И домой. Поесть и сразу в постель. Сон — двенадцать часов.
— Есть спать двенадцать часов! — повторил Лонгиноз.— По валяться в постели целых двенадцать часов?!
— Вот-вот, именно двенадцать, и ни минуты меньше. Операцию «Транспорт» я знаю во всех деталях. Поэтому прошу не медлить.
По лицу Ломджария струился грязный пот и капал с подбородка на грязную штормовку.
Тариэл не сводил с Лонгиноза глаз и не мог понять,
какая же сила держит этого человека на ногах.
— Иди же,— еще раз повторил Тариэл Карда.
Уча Шамугия и Антон Бачило быстро сдружились.
Их семьи пережили одинаковую беду. Матерей обоих сгубила лихорадка и непосильный труд на изъязвленной болотами земле. И сейчас они вместе сражались с болотом.
Работали они на одном экскаваторе. Антон обращался с Учей как с равным. Они так хорошо поладили друг с другом, что решили жить в одной комнате и есть и пить вместе.
Комнату они заняли в Кулеви. Их экскаватор должен был работать на рытье главного канала. Трасса канала проходила не так далеко от Кулеви. Кроме того, селение это они выбрали еще потому, что оно раскинулось на самом берегу моря.
Здесь, рассекая селение надвое, впадала в море река Хобисцкали. По берегам реки росли ивы, а на воде лениво качались лодки, привязанные к деревьям. За ивами, чуть в отдалении, виднелись платаны. В их тени на врытых в землю длинных скамейках отдыхали старики и играли дети.
В просторных дворах за высокими изгородями зеленым бархатом стелилась трава. В глубине виднелись дома. Цветущие кустарники подступали к самым балконам с деревянными перилами, придавая домам нарядный и праздничный вид.
Слева, чуть позади, стояли летние кухни, а за ними лепились курятники и амбары. Еще дальше тянулись огороды и поля.
Кулевские старики рыбачили на лодках, выходя далеко в море. Впрочем, рыба из моря поднималась и вверх, в Хобисцхали. Река была широкая, и над ней висело несколько пешеходных мостков.
От древнейшего кулевского порта не осталось никаких следов. Никому даже и в голову не могло прийти, что некогда здесь был порт. Болота в самом селении уже не было, но зато питьевая вода никуда не годилась. Из Кулеви хорошо видно, как зеленоватые воды Хобисцкали медленно вливаются в спокойную голубизну моря.
Хозяевами Учи Шамугия и Антона Бачило были супруги
Яков и Эсма Арахамия. Дочь их была замужем, а сын работал на железнодорожном вокзале в Поти.
Старики с радостью приняли квартирантов. В опустевшем их доме даже словом и то не с кем было перекинуться. Соседей вокруг было не густо, да и те на работе. Разве что на мельнице или в сельсовете находил собеседников старый Яков. Зато в воскресный день он вдоволь наговаривался со своими сверстниками, собиравшимися в тени платанов на берегу Хобисцкали. И то сказать, Кулеви крохотное село, здесь даже колхоза нет, где еще людям встречаться.
Яков ловил рыбу, Эсма выращивала дыни. И то и другое они продавали на потийском рынке. Тем и жили. Других доходов у них не было. А дети и сами едва сводили концы с концами.
Старики выделили квартирантам лучшую свою комнату, выскребли пол, вымыли окна, обмели стены, поставили в комнате вешалку, стол, стулья. Эсма сама постелила им постели и вообще обхаживала как родных детей. По воскресеньям она потчевала ребят завтраком, обедом и ужином. Рыба, сыр, изредка жареная курица с ореховой подливкой утоляли их молодой голод. Хлеба в доме почти не употребляли — его заменяли мчади и гоми. Антон Бачило сначала никак не мог к этому привыкнуть, но прошло время, и он стал тоже легко обходиться без хлеба.
Ода Якова Арахамия находилась в самом центре селения на правом берегу Хобисцкали. Весть о появлении в семействе Якова двух молодых людей мигом облетела все селение, вызвав большой интерес у девушек.
Если раньше на скамейках под платанами сидели лишь старики и дети, то теперь эти места прочно захватили нарядно одетые девушки.
Польщенные вниманием девушек, Уча Шамугия и Антон Бачило ходили на работу всегда подтянутые, чисто выбритые, с прилизанными волосами. Они едва заметно кивали красавицам в знак приветствия и равнодушно проходили мимо. Но улыбка красавицы может разжечь жаркий огонь в груди юноши, и, боясь быть испепеленными этим огнем, Антон и Уча уходили на работу чуть свет и возвращались поздним вечером. А разве пристало девушкам рано выходить из дому или допоздна засиживаться на берегу реки? Тут и обманулись наши русалки в лучших своих ожиданиях.
Рабочие, поселившиеся в других одах, такого внимания
не заслужили: одни из них были пожилые, другие — невзрачные, а третьи — женатые. Так и остались девушки наедине со своей несчастливой судьбой.
Выйти замуж, в Кулеви им было не просто. Юноши, едва достигнув семнадцати-восемнадцати лет, уходили на работу в город, в совхозы, другие продолжали учебу в институтах. Возвращались они в селение редко: обзаводились семьями в городах. А вот девушки почти все оставались дома. Продолжать учебу удавалось не многим, а работать в городе не пускали родители. Так что в селении девушкам не за кого было идти замуж. Чужие редко появлялись в Кулеви, еще реже кто оставался в нем жить. Так и засиживались девушки в невестах или в лучшем случае выходили замуж в другие селения по сговору. Подобные браки, как правило, заключались не по любви и были обделены супружеским счастьем.
Вот почему и вызвало переполох в созревших для любви сердцах кулевских девушек появление в селе двух молодых людей. А много ли надо, чтобы зажечь огонь в сердцах полных здоровья и жизненной силы одишских девушек, выросших на берегу моря? Потеряв надежду привлечь внимание юношей издали, девушки одна за другой стали наведываться в дом к Якову Арахамия. Одна приходила занять луку, другая — лобио, третья — денег. И каких только причин не выдумывали девушки, томимые неуемным ожиданием любви! Познакомиться-то с юношами они познакомились, но дальше этого дело не пошло.
Несмотря на неудачу, некоторые из них все же не теряли надежды. Они прибегли к самому сильному и испытанному средству всех женщин мира. Зная красоту своих бронзовых тел, они безотчетно прибегнули и к этому средству...
Однажды вечером, вернувшись с работы, Уча с Антоном решили выкупаться в море и пошли на пляж. Именно этот пляж и облюбовали девушки в качестве поля для решающего сражения. На ходу стягивая платья, стайками бежали к морю кулевские красавицы. Как и у городских девушек, у них были красивые купальники, собственноручно сшитые по образцу тех, которые они видели на модницах потийского и малтаквского пляжей. Выцветшие на солнце и обесцвеченные морской солью волосы рассыпались по плечам. Девушки легко и грациозно несли к морю свои прекрасные тела, освещенные заходящим солнцем. На Учу и Антона они, казалось, не обращали внимания, но уголками глаз стремились уловить произведенное впечатление.
Первым заметил их Уча и, пораженный, застыл на месте.
— Ткашмапы! — воскликнул он изумленно.
— Кто-кто? — повернулся Бачило в сторону друга. Он не мог понять, чему так поразился Уча. Не раз бывавший на крымских и сочинских пляжах, Антон довольно насмотрелся на красивых женщин, поэтому не видел в девичьем шествии ничего особенного.
А Уче девушки воистину казались лесными царицами. Закатные лучи солнца таинственным ореолом сияли вокруг их голов с рассыпанными по плечам соломенными волосами, делавшими девушек фантастическими и недоступными.
— Как ты сказал? — переспросил Антон.
— Ткашмапы — вот кто!
Девушки прошли совсем рядом, так близко, что парни уловили пряный и терпковатый аромат их юных тел. Они глядели на девушек как зачарованные, глядели до тех пор, пока те не бросились в море.
— Послушай, а .что такое ткашмапа? — спросил друга Антон.
— Это по-мингрельски лесная царица,— ответил Уча.— Но в лесу всего лишь одна царица, а здесь вон их сколько.
— Лесная царица?
— А ты разве не слышал? Лесом правит лесная царица. Ей подвластны все звери и птицы. Она очень красива и, представляешь, совершенно голая, только длинные волосы прикрывают ее наготу. Лесная царица посылает удачу охотнику, а если охотник придется ей по сердцу, она одаряет его своей любовью.
— Лесная царица и — охотник?
— В любви и царь и охотник равны.
— Это ты хорошо сказал, Уча.
— Ей безразлично, в какого ты бога веруешь и какого ты рода-племени.
— Ничего себе дамочка,— засмеялся Антон.
— Если человек предаст ее любовь, она жестоко отомстит ему.
— Кто же ей изменять-то станет, коли она такая красавица...
— Она солнцелика, и страсть ее ненасытна.
— Может, скажешь, и эти ткашмапы ненасытны в страсти? — спросил Бачило и посмотрел в сторону девушек.
Девушки и дельфины плавали вместе.
От Кобулети до Кулеви в море было множество дельфинов. Они плавали стадами, резвились у самого берега, выныривали из воды и кувыркались в воздухе.
Девушек связывала большая дружба с дельфинами. Когда девушки шли купаться в море, дельфины, весело крича, подплывали к самому берегу. Они так радовались девушкам и, казалось, не могли прожить без них ни одного дня: они теряли покой, бессмысленно сновали по морю, тревожились, криками призывая девушек, и не отплывали от берега, пока девушки не приходили на пляж. Тогда начинался такой переполох, такой праздник, что и представить невозможно.
Стоило девушкам войти в море, как дельфины тут же появлялись возле них. Минуты эти были полны смеха, веселых возгласов, визга и плеска.
— Об этих девушках я ничего не скажу, Антон, а вот настоящая ткашмапа жестоко мстит охотнику, отвергшему ее любовь. Не видать тогда ему удачи.
— Боюсь, и нам не улыбнется удача, ибо мы пренебрегли любовью наших цариц,— засмеялся Антон.
— Я вовсе не шучу, Антон,— серьезно продолжал Уча.— Страшна во гневе отвергнутая ткашмапа.
— Ну, братец, так же страшна и любая отвергнутая женщина.
— Ты лучше послушай, что совершила одна такая ткашмапа.
— Это что же, быль или легенда? — спросил Бачило.
— Может, для кого и легенда, а я вот в лес далеко заходить долго боялся.
— Да и у нас в Полесье легенд хватает. И я порядком натерпелся страху в детстве. Что там лес, я и озера боялся пуще смерти. Болтали, что в Черном и Выгоньевском озерах живут водяные.
— Так вот, в селении Джвари в старину жил охотник, и звали его Зурхан Зурхая. Был он так красив и статен, что все женщины в округе сходили от него с ума. А жена у него была красоты неописуемой, и любил ее Зурхан без памяти. Других женщин, сказывают, он даже взглядом не удостаивал. Однажды на охоте повстречалась ему ткашмапа. Случилось это на горе Квири. Застыла ткашмапа на месте, не в силах отвести глаз от Зурхана. Да и
наш охотник поразился красоте женщины. Он и представить себе не мог, что есть на свете женщина прекрасней его жены.
Подошел он к ней поближе, не привидение ли, думает, и коснулся рукой ее груди. Ткашмапа схватила его руку и крепко прижала к своей груди. Потом тряхнула головой и отбросила назад длинные волосы, до самых пят скрывавшие ее тело. И оказалась она нагой, и тело ее было прекрасно. Помутился у Зурхана разум при виде такой красоты. А ткашмапе только того и надо. Крепко обняла она своими сильными руками Зурхана и прижала к обнаженной груди. «Полюби меня»,— молила она Зурхана. «К чему тебе моя любовь, да разве достоин я твоей красоты?» — удивился Зурхан. «Нужна, нужна мне твоя любовь»,— твердила ему обезумевшая от страсти женщина. И огонь ее страсти опалил сердце охотника: изменил он своей жене. Целый день нежились они в объятиях на золотом ложе ткашмапы. И дал тогда Зурхан клятву лесной царице, что не приблизится он отныне к своей жене. С той поры хоть и приносил он домой всю свою добычу, но даже близко не подходил к постели своей суженой. Только забрезжит, бывало, утро, вскинет он ружье, свистнет своего пса и уйдет из дому, даже не взглянув на жену. Стоило приблизиться Зурхану к горе Квири, как тут же тянуло его к постели ткашмапы. И не могли они насытиться любовью. А жену Зурхана ревность изводила, чуяло ее сердце, что мужу другая женщина люба. Зурхан, сказывают, и охотой стал пренебрегать. Жена его таяла как свечка и наконец слегла. Тут уж сжалился Зурхан над ней, оттаяло его сердце, вновь он вернулся к супружескому ложу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
С того самого дня Лонгиноз руководил и хозяйственным снабжением, и техническим.
В кабинете застать его было невозможно. Он все время находился в пути. Бывало, обойдет все участки строительства, расспросит рабочих, десятников и прорабов, на что жалуются, чем питаются, как живут.
Память у него была поразительная. Он никогда ничего не записывал, но, разбуди его среди ночи, без запинки скажет, где чего не хватает, куда надо досок подбросить, какие продукты дефицитны в ларьках и магазинах участков. Он писал требования и заявки, сам ходил в склады и тресты,
комиссариаты и управления, проверял исполнение приказов, требований, заявок.
Все только диву давались, как это он всюду успевает...
Из поездки по селам Лонгиноз вернулся глубокой ночью и тут же доложил начальнику управления, что операция «Квартира» завершена успешно.
— Завтра же приступаю к осуществлению операции «Транспорт».— Каждому делу Лонгиноз присваивал соответствующее кодовое название. Это придавало делу больше важности и ответственности.
— Итак, ты считаешь, успех операции обеспечен? — полусерьезно-полушутливо спросил его Карда.
— А много ли было безуспешных операций у Лонгиноза Ломджария?! — вопросом на вопрос отпарировал Лонгиноз. В глазах его плясали веселые чертенята.
На следующий день, по обыкновению, ни свет ни заря раздался оглушительный звук четырехцилиндрового Лонгинозова мотоцикла, разбудившего всю улицу Ленина. Лонгиноз на полной скорости промчался мимо здания управления, в котором светилось лишь одно-единственное распахнутое окно кабинета Тариэла Карда. «Опять опередил»,— подумал Лонгиноз. Он знал, какая тревога гнала Тариэла в управление в такую рань, что заставляло его ходить из угла в угол, сощурив красные от бессонницы глаза.
Сначала Лонгиноз наведался в порт и «выбил» две грузовые машины, потом он побывал на механическом и рыбном заводах, в складах. В городе ему удалось добыть двадцать машин. Затем он взял курс на стройку, оттуда в Ахали Сенаки, в Хоби. В общем, он не пропустил ни одно предприятие, ни один колхоз.
Спустя два дня длиннющий караван грузовиков и телег, предводительствуемый Лонгинозом Ломджария, прибыл на Ланчхутский участок. В один день он перевез на новое место всех рабочих и служащих участка со всем мыслимым и немыслимым барахлом и устроил их в снятых комнатах.
Затем Лонгиноз со своим караваном возвратился на участок. На этот раз он погрузил на машины инструменты, механизмы, продовольствие, очистив все складские помещения, ларьки, магазины. Он перевез затем оборудование амбулатории, аптеку и даже некоторые разборные бараки.
Три дня не появлялся Лонгиноз в управлении. Не был он и дома. Лишь на четвертый день, весь в грязи и пыли,
немытый и небритый, с взлохмаченными волосами, ввалился в кабинет начальника управления.
Карда никогда не приходилось видеть обычно щеголеватого Лонгиноза в таком виде. Он едва держался на ногах. Щеки его ввалились, глаза лихорадочно блестели. Но Лонгиноз не был бы Лонгинозом, если бы позволил усталости одолеть себя. Он пытался держаться молодцом. Сделав два нетвердых шага навстречу начальнику управления, он браво выгнул грудь, вскинул правую руку к виску и лихо отрапортовал:
— Товарищ начальник управления, операция «Транспорт» успешно выполнена...— но сил хватило лишь на эту фразу. Ноги его подкосились, и он опустился на стул. Из- под фуражки показалась грязная струя пота и потекла по лицу.
— Операция операцией, но зачем убивать себя, Лонгиноз! — сказал Карда.
— Работа никогда человека не убивала, Тариэл,— попытался встать Лонгиноз, чтобы подтвердить правоту своих слов.
— Да не вставай же ты, — не выдержал командирского тона Тариэл.
Ломджария служил в армии. И с начальником управления он вел себя как солдат с командиром. В другое время Тариэл, по обыкновению, мягко посмеялся бы над этой привычкой, но сейчас улыбка была явно неуместна. А чего, собственно, улыбаться, если для Лонгиноза такое поведение вполне естественно и необходимо. Ведь любые поручения он выполнял быстро, четко, по-военному. Даже обессиленный, голодный и грязный, он не изменил своей привычке и сидел на стуле прямо и молодцевато.
— Вот что, товарищ Ломджария. Отсюда вы направитесь в баню.
— Есть! — встал Ломджария, чтобы выслушать приказ командира.
— Из бани — в парикмахерскую. И домой. Поесть и сразу в постель. Сон — двенадцать часов.
— Есть спать двенадцать часов! — повторил Лонгиноз.— По валяться в постели целых двенадцать часов?!
— Вот-вот, именно двенадцать, и ни минуты меньше. Операцию «Транспорт» я знаю во всех деталях. Поэтому прошу не медлить.
По лицу Ломджария струился грязный пот и капал с подбородка на грязную штормовку.
Тариэл не сводил с Лонгиноза глаз и не мог понять,
какая же сила держит этого человека на ногах.
— Иди же,— еще раз повторил Тариэл Карда.
Уча Шамугия и Антон Бачило быстро сдружились.
Их семьи пережили одинаковую беду. Матерей обоих сгубила лихорадка и непосильный труд на изъязвленной болотами земле. И сейчас они вместе сражались с болотом.
Работали они на одном экскаваторе. Антон обращался с Учей как с равным. Они так хорошо поладили друг с другом, что решили жить в одной комнате и есть и пить вместе.
Комнату они заняли в Кулеви. Их экскаватор должен был работать на рытье главного канала. Трасса канала проходила не так далеко от Кулеви. Кроме того, селение это они выбрали еще потому, что оно раскинулось на самом берегу моря.
Здесь, рассекая селение надвое, впадала в море река Хобисцкали. По берегам реки росли ивы, а на воде лениво качались лодки, привязанные к деревьям. За ивами, чуть в отдалении, виднелись платаны. В их тени на врытых в землю длинных скамейках отдыхали старики и играли дети.
В просторных дворах за высокими изгородями зеленым бархатом стелилась трава. В глубине виднелись дома. Цветущие кустарники подступали к самым балконам с деревянными перилами, придавая домам нарядный и праздничный вид.
Слева, чуть позади, стояли летние кухни, а за ними лепились курятники и амбары. Еще дальше тянулись огороды и поля.
Кулевские старики рыбачили на лодках, выходя далеко в море. Впрочем, рыба из моря поднималась и вверх, в Хобисцхали. Река была широкая, и над ней висело несколько пешеходных мостков.
От древнейшего кулевского порта не осталось никаких следов. Никому даже и в голову не могло прийти, что некогда здесь был порт. Болота в самом селении уже не было, но зато питьевая вода никуда не годилась. Из Кулеви хорошо видно, как зеленоватые воды Хобисцкали медленно вливаются в спокойную голубизну моря.
Хозяевами Учи Шамугия и Антона Бачило были супруги
Яков и Эсма Арахамия. Дочь их была замужем, а сын работал на железнодорожном вокзале в Поти.
Старики с радостью приняли квартирантов. В опустевшем их доме даже словом и то не с кем было перекинуться. Соседей вокруг было не густо, да и те на работе. Разве что на мельнице или в сельсовете находил собеседников старый Яков. Зато в воскресный день он вдоволь наговаривался со своими сверстниками, собиравшимися в тени платанов на берегу Хобисцкали. И то сказать, Кулеви крохотное село, здесь даже колхоза нет, где еще людям встречаться.
Яков ловил рыбу, Эсма выращивала дыни. И то и другое они продавали на потийском рынке. Тем и жили. Других доходов у них не было. А дети и сами едва сводили концы с концами.
Старики выделили квартирантам лучшую свою комнату, выскребли пол, вымыли окна, обмели стены, поставили в комнате вешалку, стол, стулья. Эсма сама постелила им постели и вообще обхаживала как родных детей. По воскресеньям она потчевала ребят завтраком, обедом и ужином. Рыба, сыр, изредка жареная курица с ореховой подливкой утоляли их молодой голод. Хлеба в доме почти не употребляли — его заменяли мчади и гоми. Антон Бачило сначала никак не мог к этому привыкнуть, но прошло время, и он стал тоже легко обходиться без хлеба.
Ода Якова Арахамия находилась в самом центре селения на правом берегу Хобисцкали. Весть о появлении в семействе Якова двух молодых людей мигом облетела все селение, вызвав большой интерес у девушек.
Если раньше на скамейках под платанами сидели лишь старики и дети, то теперь эти места прочно захватили нарядно одетые девушки.
Польщенные вниманием девушек, Уча Шамугия и Антон Бачило ходили на работу всегда подтянутые, чисто выбритые, с прилизанными волосами. Они едва заметно кивали красавицам в знак приветствия и равнодушно проходили мимо. Но улыбка красавицы может разжечь жаркий огонь в груди юноши, и, боясь быть испепеленными этим огнем, Антон и Уча уходили на работу чуть свет и возвращались поздним вечером. А разве пристало девушкам рано выходить из дому или допоздна засиживаться на берегу реки? Тут и обманулись наши русалки в лучших своих ожиданиях.
Рабочие, поселившиеся в других одах, такого внимания
не заслужили: одни из них были пожилые, другие — невзрачные, а третьи — женатые. Так и остались девушки наедине со своей несчастливой судьбой.
Выйти замуж, в Кулеви им было не просто. Юноши, едва достигнув семнадцати-восемнадцати лет, уходили на работу в город, в совхозы, другие продолжали учебу в институтах. Возвращались они в селение редко: обзаводились семьями в городах. А вот девушки почти все оставались дома. Продолжать учебу удавалось не многим, а работать в городе не пускали родители. Так что в селении девушкам не за кого было идти замуж. Чужие редко появлялись в Кулеви, еще реже кто оставался в нем жить. Так и засиживались девушки в невестах или в лучшем случае выходили замуж в другие селения по сговору. Подобные браки, как правило, заключались не по любви и были обделены супружеским счастьем.
Вот почему и вызвало переполох в созревших для любви сердцах кулевских девушек появление в селе двух молодых людей. А много ли надо, чтобы зажечь огонь в сердцах полных здоровья и жизненной силы одишских девушек, выросших на берегу моря? Потеряв надежду привлечь внимание юношей издали, девушки одна за другой стали наведываться в дом к Якову Арахамия. Одна приходила занять луку, другая — лобио, третья — денег. И каких только причин не выдумывали девушки, томимые неуемным ожиданием любви! Познакомиться-то с юношами они познакомились, но дальше этого дело не пошло.
Несмотря на неудачу, некоторые из них все же не теряли надежды. Они прибегли к самому сильному и испытанному средству всех женщин мира. Зная красоту своих бронзовых тел, они безотчетно прибегнули и к этому средству...
Однажды вечером, вернувшись с работы, Уча с Антоном решили выкупаться в море и пошли на пляж. Именно этот пляж и облюбовали девушки в качестве поля для решающего сражения. На ходу стягивая платья, стайками бежали к морю кулевские красавицы. Как и у городских девушек, у них были красивые купальники, собственноручно сшитые по образцу тех, которые они видели на модницах потийского и малтаквского пляжей. Выцветшие на солнце и обесцвеченные морской солью волосы рассыпались по плечам. Девушки легко и грациозно несли к морю свои прекрасные тела, освещенные заходящим солнцем. На Учу и Антона они, казалось, не обращали внимания, но уголками глаз стремились уловить произведенное впечатление.
Первым заметил их Уча и, пораженный, застыл на месте.
— Ткашмапы! — воскликнул он изумленно.
— Кто-кто? — повернулся Бачило в сторону друга. Он не мог понять, чему так поразился Уча. Не раз бывавший на крымских и сочинских пляжах, Антон довольно насмотрелся на красивых женщин, поэтому не видел в девичьем шествии ничего особенного.
А Уче девушки воистину казались лесными царицами. Закатные лучи солнца таинственным ореолом сияли вокруг их голов с рассыпанными по плечам соломенными волосами, делавшими девушек фантастическими и недоступными.
— Как ты сказал? — переспросил Антон.
— Ткашмапы — вот кто!
Девушки прошли совсем рядом, так близко, что парни уловили пряный и терпковатый аромат их юных тел. Они глядели на девушек как зачарованные, глядели до тех пор, пока те не бросились в море.
— Послушай, а .что такое ткашмапа? — спросил друга Антон.
— Это по-мингрельски лесная царица,— ответил Уча.— Но в лесу всего лишь одна царица, а здесь вон их сколько.
— Лесная царица?
— А ты разве не слышал? Лесом правит лесная царица. Ей подвластны все звери и птицы. Она очень красива и, представляешь, совершенно голая, только длинные волосы прикрывают ее наготу. Лесная царица посылает удачу охотнику, а если охотник придется ей по сердцу, она одаряет его своей любовью.
— Лесная царица и — охотник?
— В любви и царь и охотник равны.
— Это ты хорошо сказал, Уча.
— Ей безразлично, в какого ты бога веруешь и какого ты рода-племени.
— Ничего себе дамочка,— засмеялся Антон.
— Если человек предаст ее любовь, она жестоко отомстит ему.
— Кто же ей изменять-то станет, коли она такая красавица...
— Она солнцелика, и страсть ее ненасытна.
— Может, скажешь, и эти ткашмапы ненасытны в страсти? — спросил Бачило и посмотрел в сторону девушек.
Девушки и дельфины плавали вместе.
От Кобулети до Кулеви в море было множество дельфинов. Они плавали стадами, резвились у самого берега, выныривали из воды и кувыркались в воздухе.
Девушек связывала большая дружба с дельфинами. Когда девушки шли купаться в море, дельфины, весело крича, подплывали к самому берегу. Они так радовались девушкам и, казалось, не могли прожить без них ни одного дня: они теряли покой, бессмысленно сновали по морю, тревожились, криками призывая девушек, и не отплывали от берега, пока девушки не приходили на пляж. Тогда начинался такой переполох, такой праздник, что и представить невозможно.
Стоило девушкам войти в море, как дельфины тут же появлялись возле них. Минуты эти были полны смеха, веселых возгласов, визга и плеска.
— Об этих девушках я ничего не скажу, Антон, а вот настоящая ткашмапа жестоко мстит охотнику, отвергшему ее любовь. Не видать тогда ему удачи.
— Боюсь, и нам не улыбнется удача, ибо мы пренебрегли любовью наших цариц,— засмеялся Антон.
— Я вовсе не шучу, Антон,— серьезно продолжал Уча.— Страшна во гневе отвергнутая ткашмапа.
— Ну, братец, так же страшна и любая отвергнутая женщина.
— Ты лучше послушай, что совершила одна такая ткашмапа.
— Это что же, быль или легенда? — спросил Бачило.
— Может, для кого и легенда, а я вот в лес далеко заходить долго боялся.
— Да и у нас в Полесье легенд хватает. И я порядком натерпелся страху в детстве. Что там лес, я и озера боялся пуще смерти. Болтали, что в Черном и Выгоньевском озерах живут водяные.
— Так вот, в селении Джвари в старину жил охотник, и звали его Зурхан Зурхая. Был он так красив и статен, что все женщины в округе сходили от него с ума. А жена у него была красоты неописуемой, и любил ее Зурхан без памяти. Других женщин, сказывают, он даже взглядом не удостаивал. Однажды на охоте повстречалась ему ткашмапа. Случилось это на горе Квири. Застыла ткашмапа на месте, не в силах отвести глаз от Зурхана. Да и
наш охотник поразился красоте женщины. Он и представить себе не мог, что есть на свете женщина прекрасней его жены.
Подошел он к ней поближе, не привидение ли, думает, и коснулся рукой ее груди. Ткашмапа схватила его руку и крепко прижала к своей груди. Потом тряхнула головой и отбросила назад длинные волосы, до самых пят скрывавшие ее тело. И оказалась она нагой, и тело ее было прекрасно. Помутился у Зурхана разум при виде такой красоты. А ткашмапе только того и надо. Крепко обняла она своими сильными руками Зурхана и прижала к обнаженной груди. «Полюби меня»,— молила она Зурхана. «К чему тебе моя любовь, да разве достоин я твоей красоты?» — удивился Зурхан. «Нужна, нужна мне твоя любовь»,— твердила ему обезумевшая от страсти женщина. И огонь ее страсти опалил сердце охотника: изменил он своей жене. Целый день нежились они в объятиях на золотом ложе ткашмапы. И дал тогда Зурхан клятву лесной царице, что не приблизится он отныне к своей жене. С той поры хоть и приносил он домой всю свою добычу, но даже близко не подходил к постели своей суженой. Только забрезжит, бывало, утро, вскинет он ружье, свистнет своего пса и уйдет из дому, даже не взглянув на жену. Стоило приблизиться Зурхану к горе Квири, как тут же тянуло его к постели ткашмапы. И не могли они насытиться любовью. А жену Зурхана ревность изводила, чуяло ее сердце, что мужу другая женщина люба. Зурхан, сказывают, и охотой стал пренебрегать. Жена его таяла как свечка и наконец слегла. Тут уж сжалился Зурхан над ней, оттаяло его сердце, вновь он вернулся к супружескому ложу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42