Даже ночевать не часто приходили они в дом тетушки Русудан — спали все больше н бараках в лесу.
— На что это похоже?!— спросила однажды тетушка Русудан, когда Важа, уставший и неразговорчивый, далеко за полночь уселся ужинать в кругу семьи.— Никуда не убежит это ваше болото. Оно за целые века никуда не делось, а теперь и подавно подождет маленько. Где это видано, чтобы молодожены хотя бы не побыли вместе не разлучаясь. Да так и семей много счастья не почувствуешь. Может, тебе бог так велел, но при чем тут твоя жена?
Тетя Русудан, — обескуражено посмотрел на нее
Важа,— да захоти я остаться, Галя тотчас на улицу меня выгонит. Да и она сама ни за какие блага не усидит дома.
— Важа правду говорит, Русудан Григорьевна,— обняла тетушку Русудан Галя.— И земля, и болото подождут — им действительно некуда деваться, а вот человек не может ждать, потому что ему тоже деваться некуда,— она улыбнулась Важе.
— Что правда, то правда, видимся мы и впрямь редко, но все равно мы всегда вместе.
— Это как же понимать?— удивился Петре.— День и ночь врозь — и все равно всегда вместе?
— Вот так и понимать, Петр Ражденович,— улыбнулась Серова.— Сердцем и душой мы всегда нераздельны. Разве я не права, Важа?
— Еще как права! — подтвердил Важа.
— Твои мысли где-то витают сейчас, Важа, сказала Русудан.
— Возможно,— согласился Важа. Он действительно не думал об этом, лишь краем уха слушал разговор Гали со старшими. Мысли его были заняты только одним: успеют ли вовремя построить бараки, перевезенные с Ланчхутского на Чаладидский участок.
Рабочим было очень тяжело ходить пешком на стройку из окрестных селений, где их временно поместил Лонгиноз Ломджария. Между массивами не было ни проезжей, ни пешеходной дороги. Из-за большого расстояния и бездорожья рабочие часто опаздывали на работу и уходили раньше, чтобы засветло добраться до места ночлега. В темноте люди сбивались с пути и долго плутали в чащобе в смертельном соседстве с болотами и дикими зверями. Рассказывали, что однажды заплутавший в лесу рабочий ночевал на дереве, чтобы избежать встречи с волками, которых здесь было в избытке. Другой рабочий спасся лишь чудом. В темноте он попал в болото, и не миновать бы ему беды, не смекни он лечь на спину. Так, не шевелясь, ,и пролежал он всю ночь, пока не спасли рабочие, вышедшие на розыски товарища.
А тем, кто наслушался местных сказаний и легенд, то и дело мерещились лесные страшилища, то Очокоч, то Месефи, то охочая до мужчин ткашмапа. Никто не осмеливался ходить по лесу ночью.
— Не пеняйте на Важу, Русудан Григорьевна,— попросила Галина.— Он сейчас очень перегружен, и ему не до нас. Дайте срок, Важа и для нас найдет время. Так ведь,
Важа?— одними глазами улыбнулась она кужу. Важа благодарно улыбнулся ей в ответ. Галина поддержка помогала ему умерять тоску по Андро Гангия, облегчала работу, скрашивала жизнь.
«Как странно, говорят, любовь редко бывает счастливой,— думал Важа,— А вот мне без Галиной любви вряд ли удалось бы продержаться. Андро ведь тоже держался благодаря своей любви к людям».
— Важа, а я знаю, о чем ты сейчас думаешь,— сказала Галина.
— Это хорошо, что ты знаешь. Значит, я правильно думаю.
— Конечно же правильно,— снова улыбнулась ему Галина.
Да, главному инженеру было о чем подумать: консервация Ланчхутского участка и переброска рабочих на Чаладидский участок не только не сплотили людей, но вызвали разброд в коллективе, и дела на стройке пошли из рук вон плохо. Люди утратили веру, что грозило полным развалом.
Этому в немалой степени способствовали и недовольные, которых все еще было предостаточно среди рабочих, перешедших с уже обжитого места на новое.
Вода, взбаламученная Исидоре Сиордиа и его приспешниками Кириле Эбралидзе, Тенгизом Керкадзе и Эрмиле Джакели, продолжавшими исподтишка делать свое дело, очищалась медленно. Исидоре был так зол на Джапаридзе, что не отдавал себе отчета в собственных поступках. С одной стороны, он ироде бы стремился свести счеты с болотом, а с другой — всячески мешал делам стройки.
Да и строительство бараков было не таким уж легким делом, как это казалось вначале. Не хватало строительной древесины. Лонгинозу не всегда удавалось проследить за разборкой и перевозкой бараков. Раздосадованные рабочие, разбиравшие старые бараки, сквозь пальцы смотрели на дело своих рук. В итоге было приведено в негодность множество досок для пола, побиты окна и двери.
По массивам Чаладидского участка должна пройти траста главного канала, здесь надо было построить коллекторы, дренажеры, проложить дороги, возвести мосты, протянуть юлефонную линию, вырыть отводные каналы к Риони, Хобисцкали, Циви, срубить и выкорчевать лес.
Следовало составить новый технико-экономический проект Чаладидского участка. Для нужд строителей необходимо было построить дополнительные магазины, ларьки, столовки, амбулатории, стационары, аптеки.
Колхидская лихорадка свирепствовала почище черной чумы. Эту тяжелейшую болезнь особенно плохо переносили русские и украинцы, которых на стройке было немало.
Важа Джапаридзе выходил на работу на рассвете, забыв о еде и питье. Перехватывал на ходу где попало и что попало. Галина знала об этом и молча страдала, но помочь была не в силах. Впрочем, и ей было не до еды. С утра и до глубокой ночи пропадала она в лесах и на болотах с топографами и геологами, с гидрологами и плановиками. Где тут было думать о еде и о прочих мелочах. Даже о муже она думала урывками, да и то в редкие минуты отдыха.
Главного инженера утром видели на одном массиве, днем на другом, а вечером — на третьем. Оттуда он мчался либо в управление, либо в соседние Хобский и Ахалсенакский районы.
Стройке не хватало рабочих рук. Вместо необходимых пяти тысяч здесь работало только три тысячи рабочих.
Приближалась зима. Правда, зимы здесь бывали без снега и, что важнее, без морозов. Работа на стройке не прекращалась и зимой. На строительстве главного канала редкая неделя проходила без оползней. Видно, трасса здесь была выбрана неудачно, надо было ее менять, но решение об этом затягивалось.
Исидоре Сиордиа не мог дождаться дня, когда пробьет час долгожданной мести, когда канал выйдет к ненавистному болоту. Предвкушая заветный час, он тайком потирал руки. Исидоре ни на шаг не отходил от строителей канала и всячески подгонял их, побуждая вынимать больше грунта, выкорчевывать больше пней и кустарников. Все диву давались его прыти, которой что-то не замечалось на Ланчхутском участке. Так или иначе Исидоре Сиордиа не давал передохнуть ни себе, ни другим.
Хижина Гудуйа Эсванджиа была недалеко от трассы главного канала. Он и после установления Советской власти остался в своей хижине. Чего только не предлагал ему Варден Букиа: землю, еду, денежную помощь и еще всякую всячину, лишь бы Гудуйа вернулся в родное селение, вернулся к людям. Но ни посулы, ни просьбы не помогли — Гудуйа стоял на своем.
В тридцатые годы Вардена Букиа избрали секретарем Хобского райкома партии, начали создаваться колхозы, и Варден предпринял еще одну попытку извлечь Гудуйа из леса. И опять безуспешно: не сумел Варден сбить запоры с его закрытого сердца.
Но теперь, когда люди сами пришли в лес, Гудуйа не смог усидеть в хижине. Что нужно им тут, зачем они пришли? Грохот и гудение экскаваторов, рокот и лязг тракторов не давали ему покоя. А несмолкаемые взрывы совсем сбили его с толку. Близко подойти к источнику этих необычных звуков он не решался. Однажды к нему заявился Исидоре Сиордиа.
— Дед Гудуйа, помоги мне уничтожить это сучье болото,— подобострастно попросил он старика вслед за приветствием.— Я сын Татачиа Сиордиа.
— Чего зря слова тратить. Я и так признал тебя. Это болото ничего плохого мне не сделало. Твой отец заслуживал смерти, потому оно убило его.— Гудуйа резко повернулся, вошел в хижину и притворил дверь.
Сиордиа даже не пошевелился. Стоял безмолвный. Лишь заячьи его уши стали еще длинней и побагровели. Только теперь задался он вопросом, зачем это он вдруг пришел к Гудуйа, но ответить не сумел. Как мог помочь ему Гудуйа отомстить болоту?! И припомнил он, с каким презрением встретил его Гудуйа в первый приход. Припомнил и острые как лезвие его слова: «Поостерегись, парень, ходить отцовской дорожкой, поскользнешься». С тех пор Исидоре даже близко не подходил к Гудуйа и к его хижине. Однако скоро пришли сюда топографы, геологи и плановики, руководимые Серовой. Стало уже невозможно рыть главный канал по старой трассе. Оползням не было ни конца ни краю. Необходимо искать новый путь для главного канала.
Вечером, возвращаясь назад, группа набрела на хижину Гудуйа. Все удивились, увидев хижину в таком безлюдном месте. Невозможно было даже предположить, что человек может жить среди этих болот и зарослей.
Гудуйа в хижине не оказалось. Дверь была распахнута настежь. Видно, хозяин был где-то неподалеку, и группа решила дождаться его. Люди были настолько утомлены, измазаны в тине, голодны и исцарапаны, что идти дальше было невмоготу. Еще ни на одном массиве не встречали они таких топей и зарослей.
Не успели они устроиться возле хижины, как из чащи неожиданно появился Гудуйа. Одет он был в некое подобие тулупа из козьей шкуры. Длинная борода скрывала лицо, полосы свисали космами. Был он все еще крепок и могуч. И больших, чуть навыкате глазах застыла печаль. В руках его была извечная суковатая палица. Рядом с ним застыли два олененка. Гудуйа с нескрываемым подозрением оглядел косой. «Чего им здесь нужно? — Он догадался, что перед ним
были строители.— Зачем они ко мне пришли?!» — с холодным недоверием смотрел он на них. Молчание затягивалось. Уловив явное замешательство непрошеных гостей, Гудуйа заговорил первым:
— Что уставились, человека не видели, что ли?!
Услышав его слова, Серова с облегчением вздохнула. Она
никогда не верила страшным россказням об Очокоче и всякой прочей нечисти, но при виде этого чудища не на шутку заколебалась. И теперь она улыбнулась собственному страху, хотя, надо сказать, улыбка получилась несколько натянутой.
Сорок лет не улыбалась Гудуйа ни одна женщина. И теперь он стоял, с изумлением глядя на эту незнакомую женщину, облаченную в мужскую одежду, с золотой прядью, выбившейся из-под кепки. Взгляд его выражал не только изумление, но и глубокую печаль. Серова уловила это, и тут же на память ей пришло все, что она слышала о Гудуйа Эсванджиа. И жалкая, испуганная улыбка, искривившая ее губы, сменилась теплой улыбкой участия и сострадания.
Сорок лет не видел Гудуйа такой улыбки. Сорок лет дружил он лишь с дикими зверями, они любили его, и их сердца были у него как на ладони. Вот и сейчас к нему тесно жались малые оленята, с тревогой и удивлением уставившись на пришельцев умными человечьими глазами. Да, Гудуйа прекрасно знает, что на сердце у этих зверят, но что творится в людских сердцах — ему уже давно неведомо. И вот теперь он понял движение сердца этой женщины, почувствовал теплоту ее улыбки, и неожиданно все заулыбались вокруг Гудуйа. Улыбалась ему златоволосая женщина, улыбались мужчины и женщины, стоявшие рядом с ней, улыбался лес, улыбалось небо.
— Дедушка, мы не нашли дорогу в Кулеви,— сказала Серова.
— Зачем вы идете в Кулеви?
— Мы исследуем новую трассу для главного канала, — ответила Серова.
Гудуйа Эсванджиа не знал, что означает трасса и главный канал.
— Может, вы нам поможете, дедушка? — попросила Серова.
Гудуйа с незапамятных времен отвык от такого обращения, отвык от просьб. Никто, кроме разве что Вардена Букиа, не просил его ни о чем. И вот теперь его просит эта женщина. Но что общего у этих людей с Гудуйа и что общего у Гудуйа с ними?! Он решил было распрощаться с ними, но что-то
удерживало его. Может, этим «что-то» была улыбка женщины, ее просьба, глаза ее спутников, с ожиданием устремленные на него.
— Но почему я? — он не это хотел сказать. Но так уж сорвалось с языка, и Гудуйа тут же пожалел об этом.
— Только вы можете помочь нам, дедушка. Вы должны нам помочь. Без вас мы не сможем проложить путь,— настойчиво просила его Серова. — У вас доброе сердце. Вы не откажете нам.
— Нет у меня сердца, давно уже нет,— и этого не хотел говорить Гудуйа. Не мог понять он, что с ним творится. Он злился на себя.
— У вас доброе сердце, дедушка,— убежденно повторила Серова.
Гудуйа молчал. Стоял и удивлялся, почему он недоволен словами, почему вдруг дрогнули запоры его сердца.
— Эти оленята говорят мне, что у вас очень доброе сердце,— весело улыбнулась Серова.
— Да они глупые, эти оленята. Откуда у оленей уму взяться?
— У них такие умные глаза, дедушка. И у человека есть и ум и сердце.
— Ум еще куда ни шло, а вот сердца нет у человека.
— Сердце и привело нас сюда, дедушка.
«Что это она говорит? Сердце привело...» Что-то дрогнуло в груди Эсванджиа.
— Так вы поможете нам, дедушка?
Серова не отступалась со своей просьбой. Другие стояли молча. Молчала пожилой топограф Наталья Юрьева, молчал геолог Теофиле Таргамадзе, молчали двое рабочих с тяжелыми рюкзаками на спинах. Они не надеялись на его, Гудуйа, помощь.
— Дайте хотя бы переночевать у вас, дедушка.
— В хижине вам не поместиться.
— Да мы не в хижине, мы здесь устроимся,— сказал Теофиле Таргамадзе.
— Вас тут комары живьем сожрут.
— Нам не привыкать, дедушка,— сказала Наталья Юрьева. Она повернула у Гудуйа свое измученное, пожелтевшее от лихорадки и высушенное солнцем лицо. Она была обута в высокие резиновые сапоги с заправленными в них брезентовыми брюками. Куртка ее была наглухо застегнута до самого подбородка, голова повязана косынкой. Но вряд ли это могло предохранить от безжалостных атак комарья.
Гудуйа впервые видел чужеземных женщин и удивлялся, какое им дело до осушения болот, откуда они взялись здесь. И какого они роду-племени.
Он давно уже решил даже близко не подпускать к хижине людей. Он не желал, чтобы осушали болота вокруг него, он вообще никого не желал видеть. Не знал он, что среди строителей были и чужеземцы, а тем более женщины, одетые в мужскую одежду. Даже жены погонщиков скота не заглядывали в это безлюдье, и на тебе — пожаловали женщины, да еще бог весть откуда.
Мозг Гудуйа давно отвык от размышлений. Но вот теперь его заставляют думать, да еще как!
— Что скажете, дедушка? — не отставала Серова.— Так вы позволите нам здесь переночевать?
Галина так устала и измучилась от бесконечной ходьбы, ползания по колючкам и сучьям, от жары и одуряющей вони болот и ядовитых растений, от писка комаров и кваканья лягушек, что едва держалась на ногах. Все тело ныло и болело — ломило спину и поясницу, ноги и руки гудели от напряжения, глаза жгло. Она должна была уже привыкнуть к этому, ибо не раз попадала в подобные переделки. Но сегодня вдруг все сразу навалилось на нее. Она только и мечтала, чтобы лечь, дать отдых натруженному телу.
— Ночуйте уж,— сказал Гудуйа.
В хлеву за хижиной в ожидании дойки ревела буйволица.
У Гудуйа кроме этой буйволицы была еще и коза. Козу, опасаясь волков, он, по обыкновению, привязывал прямо возле хижины. Буйволице же волки были не страшны.
За хижиной располагались кукурузное поле и огород. Этим и кормился Гудуйа. На птиц и на зверей он не охотился. Никогда еще не резал он ни домашней скотины, ни диких зверей. Даже на муравья старался не наступить невзначай Гудуйа. На что уж неприятны ползучие гады, и те могли ползать себе на здоровье, не опасаясь Гудуйа. А о зайцах, оленях и кабанах и говорить нечего. В большой снег они приходили к самой хижине старика, и тот делился с ними последним.
Из молока буйволицы Гудуйа наловчился делать сыр, козье же молоко он пил. Лобио, овощи, мамалыга и кукурузные лепешки составляли его еду. Даже рыбу и ту жалел этот замкнутый человек и лишь изредка ловил ее.
Пока Гудуйа доил буйволицу и козу, пришельцы неотступно стояли перед его глазами. И чаще других возникали перед ним лица златоволосой женщины и еще той, изможденной, измученной лихорадкой. А в душе старика так и пело: «Нас сердце к вам привело, дедушка».
Когда он закончил дойку и с двумя глиняными кувшинами вышел из хлева, гости накрывали ужин прямо на траве. Увидев вышедшего из хлева Гудуйа, Серова встала и обратилась к старику:
— Будьте гостем, дедушка.
Она попросила так ласково, что Гудуйа проглотил язык от неловкости — ни согласиться, ни отказаться не хватало духу. Все выжидающе смотрели на него.
Гудуйа понял, что пришельцы ждут его ответа. Но он остолбенело стоял на месте: и в хижину не уходил, и к столу не собирался.
— Не отказывайтесь, будьте другом, вас ведь женщины просят,— нарушил молчание Теофиле Таргамадзе.
«Будьте другом!» Это он мне, наверное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42