Это я должен быть его другом? И это меня зовут к столу?» — удивленно думал Гудуйа, переводя взгляд с одного лица на другое.
— Просим,— повторил Теофиле Таргамадзе.
Не дожидаясь ответа Гудуйа, Серова взяла у него из рук кувшины.
— Ну, а вы нас молоком попотчуйте, ладно, дедушка? — ободряюще улыбнулась она.— А почему у вас молоко в разных кувшинах?!
— Это буйволиное молоко, а это козье.
Гудуйа не сводил глаз с Серовой. Так тепло с ним не говорила еще ни одна женщина на белом свете. И ни у кого на свете не было такого прекрасного голоса.
— Так это козье? — обрадовалась Серова.— А я так люблю козье молоко. У моей бабушки тоже была коза. Я на ее молоке и вымахала такая. Только надоит, бывало, а я тут как тут. Прямо парное пила. Ух и вкусно! Мужчинам мы этого молока не дадим, правда, Наташа? — быстро говорила Серова, чтобы Гудуйа не успел отказаться от приглашения.
— Пейте на здоровье,— сказал Гудуйа и покорно последовал за ней. Подойдя поближе, он поставил на землю второй кувшин и быстро направился к хижине. Спустя мгновение он вернулся, неся в руках табаки и квела.— Ставьте еду на табаки, а на квела садитесь,— он смотрел на гостей уже без прежнего недоверия.
Бее принялись собирать с травы консервы, колбасу, хлеб, алюминиевые тарелки и кружки и ставить все это на низенький столик.
— Я впервые вижу такой столик,— сказала Наталья
Юрьева.— Как вы, такой громадный мужчина, помещаетесь за таким низеньким столиком?
— Это мингрельский стол,— пояснил Юрьевой Теофиле Таргамадзе.— Мингрельцы на этом столе раскатывают мамалыгу и кладут еду. У такой мамалыги совершенно особый вкус. Так что табаки — и стол, и тарелка одновременно.
Гудуйа удивился, что табаки требуют разъяснений. Квелу поставили по одну сторону табаки. Все гости на ней не уместились. Гудуйа вновь пошел к хижине и вернулся с бревном. Его положили по другую сторону табаки вместо квелы.
— И таких низких скамеек я никогда не видела,— рассмеялась Юрьева, устраиваясь на квеле и с трудом сгибая усталые ноги.— А тебе доводилось сидеть на таких, Галя?
— Столько здесь живу, но и я вижу все это впервые.— И она с трудом примостилась на квеле рядом с Юрьевой, но тут же встала.— Нет, Наташа, я сяду рядом с дедушкой. Дедушка, давайте сядем на бревно, а?
— Я сыт,— ответил Гудуйа.
— Поешьте немножко с нами, ну пожалуйста,— взяла Серова старика под руку и усадила рядом с собой на бревне. Она быстро сделала бутерброд и насильно вложила в руку Гудуйа.— Угощайтесь, дедушка.
— А как вас звать?— спросила Юрьева.
— Я знаю, вас Гудуйа зовут,— сказала Серова.— Я и фамилию вашу знаю, Эсванджиа ваша фамилия, ведь так?
— Так, так. Но кому нужны мои имя и фамилия?
— Не надо так говорить, дедушка.
— Вы здесь один живете?— спросила Юрьева.
Серова знаками показала, что не надо спрашивать, но та не заметила.
— Один, совершенно один.
— Один в такой глуши?!
— Одному лучше, глухо ответил Гудуйа.
Все с сочувствием думали об этом лесном человеке, но не спрашивали, почему он живет один. Они понимали, что какая-то неизбывная печаль грызет душу этого человека, и старались не глядеть на него, чтобы он ненароком не увидел в их глазах жалость и сострадание. И все же какое горе могло погнать человека в лес, оторвать от людей и всего мира?
Они были голодны, но ели нехотя. Гудуйа все еще держал в руке свой бутерброд, хотел положить его на стол, но передумал, решив, что женщина обидится. Так сидел он молча
и мялся, чувствуя, что все едят через силу. Он понимал, что причиной этого был он сам. Наконец положил бутерброд на стол, встал и, разлив по кружкам козье молоко, поставил их перед Серовой и Юрьевой.
— Какое вкусное! — едва пригубив молоко, восторженно воскликнула Серова.— Оно еще теплое, представляете, и пахнет сеном, совсем как в детстве...— Она хотела нарушить неловкое молчание, воцарившееся за столом, и вызвать на разговор вновь замкнувшегося Гудуйа. Все тело у нее болело, говорить ей было трудно, но она старалась казаться веселой и беззаботной. — Ну, скажи, что я права, Наташа, ведь правда же сеном пахнет?
— Молоко от одной козы, потому так и пахнет,— улыбнулся Гудуйа.
Он впервые улыбнулся за весь вечер, и лицо его сделалось совсем детским. Серова обрадовано смотрела на него.
— Как это только вашу козу волки не задрали?— спросила Юрьева.
— Ее собака стережет.
Стоило Гудуйа где-нибудь привязать козу, как собака пристраивалась тут же поблизости. Она, подобно своему хозяину, была на редкость добродушна. Лаяла, лишь почуяв волка или шакала, в остальное же время помалкивала и бродила вокруг хижины. Вот и теперь, с любопытством оглядев гостей — такое количество народу она не видела на своем веку,— повернулась и затрусила прочь, наверное, к своей козе.
— Разве собака может одолеть волка?— спросила Серова.
— Вот для буйвола здесь вполне подходящее место,— вставил в беседу слово Теофиле Таргамадзе.
Гудуйа не ответил.
Тучи и мрак одновременно навалились на лес.
Дружно заквакали жабы.
— Вы давно здесь живете?— спросил Теофиле Таргамадзе.
— Не помню,— нехотя ответил Гудуйа. Он устал сидеть с гостями, устал от разговоров и докучливых вопросов.
Заморосило. Теплые капли, словно клей, падали на потные .ища, руки.
Никто даже не шелохнулся. С едой было покончено. Каждый в отдельности думал о Гудуйа.
«Он даже не помнит, сколько живет здесь.— Серова < болью и жалостью исподтишка разглядывала подобие хитона из козьей шкуры, босые ноги Гудуйа, потрескавшиеся и холода, жары и грязи, мохнатую седую его грудь,
корявые руки с каменными мозолями на широких ладонях, клочковатую длинную бороду и седые космы, спадавшие на широкие плечи.— Как он живет здесь? И какая печаль его гнетет?»
— Я пойду огонь разведу. Дождь не перестанет всю ночь. Спать будете в хижине.— Гудуйа встал. Он чувствовал, что гости угнетены его молчанием, но говорить и общаться с людьми он отвык. Потому счел за благо удалиться. Предлог был найден.
— В хижине мы все не поместимся, дедушка! — вдогонку Гудуйа крикнула Серова.
— Должны поместиться,— обернулся Гудуйа.— Нынче ночью даже собаку на двор не выгонишь.
— Спасибо, дедушка.
— Что?!
— Да нет, ничего, дедушка.
Гудуйа уже не помнил, что означало «спасибо».
Женщины улеглись на широкий топчан Гудуйа. Сверху топчан был покрыт медвежьей шкурой. Широкой лохматой шкурой.
Наталья Юрьева тут же уснула.
А вот к Серовой сон никак не шел. Мысли о Гудуйа не давали ей покоя. Что заставило человека навсегда уйти от людей и схорониться в лесу? Глаза Гудуйа, полные глубокой печали и покорства, неотвязно преследовали ее. Серова твердо решила вывести Гудуйа из лесу, к людям. И, успокоенная этой мыслью (хотя она еще не знала, как ей удастся осуществить задуманное), Серова крепко заснула.
Мужчины, не раздеваясь, устроились прямо на дощатом полу. Гудуйа лег спать на балконе. Балкон был узкий, и дождь всю ночь лил прямо на спящего Гудуйа. Но, несмотря на это, он спал спокойно. Ни вёдро, ни ненастье, ни зной, ни холод давно не трогали его.
Он поднялся на рассвете.
Дождь перестал.
Мутно-серое небо тускло нависло над лесом. Матово переливалась омытая дождем листва. Птицы, перепархивал с ветки на ветку, задевали листья, и крупные капли дождя тяжело срывались на землю.
Птицы пробовали голоса, и отовсюду несся свист, щебет, щелк, гам.
Гудуйа часто встречал рассвет здесь, перед своей хижиной. Он давно свыкся с этими звуками, но все же голоса
леса будоражили его. Он смотрел поверх деревьев. Лучи восходящего солнца освещали его лицо. Гудуйа не радовался ни лесу, ни солнцу, стоял ко всему безразличный и равнодушный. И без того бледное его лицо сделалось еще более безжизненным при неярком утреннем освещении.
Оленята лежали у его ног. Чуть в отдалении стояла собака. Все трое пристально смотрели в ту же сторону, что и хозяин.
В таком положении и застала Гудуйа Серова, вышедшая из хижины. Грудь старика освещало солнце, но на плечах и спине лежала черная тень, делавшая его огромным и громоздким. Он стоял, тяжело опираясь на суковатую палку.
Серовой показалось, что Гудуйа молится. Но скоро она поняла, что этот человек ни во что не верует, ничему не поклоняется на всем белом свете: ни солнцу, ни богу, ни провидению, ни человеку.
Так и стоял он, безмолвный и мрачный. Галина задержалась на пороге хижины, чтобы не нарушить невзначай это гробовое молчание. Все ее существо внимало голосам леса.
Блеяние козы вывело Гудуйа из оцепенения.
Пришли в себя оленята и собака.
Гудуйа повернулся к хижине. Увидел стоявшую на балконе Серову. Она была без шапки, золотые волосы рассыпались по плечам. -
— Доброе утро, дедушка,— поздоровалась Серова и сошла с балкона.— Я хочу посмотреть на вашу козу. В детстве мне часто доводилось доить бабушкину козу. Можно я попробую, а?
— Ну что ж, попробуй, — ответил Гудуйа. Он взял в руки дна кувшина и пошел к хлеву. Собака бежала впереди, чуть сзади шли оленята.
Коза была закрыта в хлеве. Буйволица стояла возле хлева, дожидаясь хозяина. Завидев хозяина, она коротко мычала. Тут же замекала коза. Так они приветствовали Гудуйа каждое утро.
Хозяин обычно сначала доил козу, а уж потом буйволицу. Гудуйа отворил дверь хлева и впустил Серову. N1111 дев вместо хозяина незнакомую женщину с подойником и руках, коза удивленно уставилась на нее.
Галина приласкала козу, провела рукой по ее лбу и спине. 11<>том присела на корточки. Подвинув подойник поближе, I ни на принялась доить обеими руками, и притом так ловко
и споро, словно каждый день только этим и занималась. Склонив голову набок, коза с прежним удивлением и покорством смотрела на Серову своими рыжими глазами.
— Ты моя умница, красавица, кареглазка,— ласково говорила ей Галина, довольная и обрадованная покорностью козы. Но больше всего Галина радовалась тому, что не разучилась доить. Она светилась первой радостью двенадцатилетней девочки, которой доверили важное и деликатное дело.
Гудуйа смотрел на нее и не понимал, почему так необыкновенно радует златоволосую женщину столь обыденное занятие. И что в этом такого радостного и возбуждающего? Все время, пока Серова доила козу, Гудуйа не сводил с нее глаз.
— Как зовут вашу козу, дедушка? — спросила Серова, протягивая ему посудину, полную молока.— Сколько же она у вас дает молока? И какое оно жирное!
— Чака ее зовут.
— Спасибо, Чака,— погладила козу Серова. Потом посмотрела на Гудуйа. Посмотрела так, как смотрит на отца дочь — с сочувствием, болью и теплотой.
Этот взгляд пробудил кровь в Гудуйа. Он почувствовал нечто несказанно теплое, доброе, имени чему он не знал, но что заставило быстрее биться его жесткое сердце. Галина заметила это, и ее охватила щемящая жалость к старику. Чтобы скрыть волнение, она спросила:
— Вы ведь пойдете с нами, дедушка?
— Пойду.
Проснулись и все остальные. Они вышли из хижины, разморенные спертым воздухом, и принялись жадно вдыхать свежую утреннюю прохладу. Комары исчезли. Пока гости по очереди умывались и приводили в порядок одежду, Гудуйа возился с завтраком. Он подвесил котелок с молоком над огнем и стал замешивать тесто для мчади. Галина Аркадьевна во всем старалась ему помочь. Она мелко накрошила молодой сыр, заправив его мятой и солью. Потом вынесла на балкон табаки.
Через полчаса завтрак был готов. Гудуйа пригласил гостей к столу. В отличие от вчерашнего, настроение у всех было отличное. Они с аппетитом уничтожали сыр, заедая его горячим мчади.
— Ой, вкуснота-то какая, какая прелесть, ну прямо объедение! — восторгалась Наталья Юрьева.— Вот уж не думала, что сыр едят с мятой,— обратилась она к Гудуйа.—
Какую только зелень не увидишь за грузинским столом: цицмати, тархун, рехан, коидари, киндза, праси. А у нас даже понятия не имеют об этом эликсире жизни.
— Да что там зелень, за грузинским столом все эликсир, даже перец,— сказала Галина.— Тетя Русудан такие блюда готовит, пальчики оближешь.
— Ну, кухню тети Русудан я знаю. Стоит ей в управление завтрак принести, мы тут же налетаем как голодные звери.
Гудуйа не мог взять в толк, почему эта женщина не знала, что сыр заправляют мятой. Не знал он и того, что значит слово «эликсир»,— наверное, что-то хорошее, решил он про себя. С нескрываемым удовольствием наблюдал он, с каким азартом расправляются его гости с мчади и сыром. Хотя, честно говоря, не понимал, что уж такого особенного нашли они в столь простом кушанье.
Впрочем, вчера даже обычное козье молоко вызвало восторг златоволосой женщины. А вот сегодня настал черед желтолицей. Гудуйа направился в хижину. Вытащив из кадушки головку сыра, он возвратился к табаки, достал из ножен, подвешенных к ремню, нож, крупно нарезал сыр и разложил его на табаки.
Галина первой взяла кусок сыра. Надкусила.
— Честное слово, такого сыра я никогда не ела в своей жизни. Даже у тетушки Русудан,— протянула она.— Дедушка, как называется этот сыр?
— Сыр этот называется казла.— «Вот так так, что они, казлы не ели, что ли?»
— Знаете, дедушка,— прервав еду, обратилась к Гудуйа Наталья Юрьева,— был в старину ученый такой, доктор, Гиппократом звался. Так тот самый доктор писал, что в сыре сила имеется.
— Какая еще сила?—не понял Гудуйа, что бы это могло значить.— Откуда это в сыре силе взяться?!
— Да еще какая, оказывается, сила, дедушка! — продолжала Юрьева.— Сыр чахоточных лечит, при малокровии помогает, печеночников исцеляет и кто знает, кого еще. Люди очень уважают сыр. В Канаде, есть такая страна за океаном, сыру памятник поставили в семь тысяч пудов несом. И французы от них не отстали — тоже соорудили памятник сыру.
— Древние греки,— вмешался в разговор Теофиле Таргамадзе,— сварят, бывало, сыр и уложат его в плетеные корзины.
— Зачем это молодой сыр в корзины укладывать? — удивился Гудуйа.— Сыр в кадушку положить надо.
— В старину, наверное, иначе сыр готовили.
С мчади гости разделались довольно быстро. Но голод все еще не был утолен. Гудуйа, не предполагавший, что гостям придется по вкусу его мчади и потому испекший всего лишь один кеци, расстроился. Но гости достали из вещмешков черный хлеб и запили его все еще теплым молоком.
После завтрака Гудуйа, прибрав со стола, без излишних напоминаний стал собираться в путь. Он накормил собаку, привязал козу в кустах возле хижины, заткнул топор за пояс, взял в руки посох и повел за собой гостей.
Гудуйа шел босиком. Тулуп из козьей шкуры был ему явно коротковат и узок. Шел он неторопливо и размашисто, с такой силой ударяя посохом в мокрую землю, что тот с каждым ударом чуть ли не на целый вершок уходил в податливую почву. Ни пищи, ни воды он с собой не взял, ибо ел лишь два раза на дню. Ему казалось, что и гости едят так же.
Галина, пытаясь не отстать, всячески подлаживалась к шагу Гудуйа. Однако ей это оказалось явно не под силу, и вместе с другими она следовала за Гудуйа чуть позади.
Начиная с этого дня Гудуйа две недели ходил с партией Галины. Он прокладывал дорогу в таких дебрях, где даже черту было не пробраться.
Стояли солнечные дни, но было не жарко. Партия старательно трудилась с утра и до самого позднего вечера. Гудуйа не только был проводником, но и незаметно для себя самого постепенно втягивался в работу экспедиции. Он рыл канавы, таскал нивелир, затесывал вешки и вбивал их в землю. Одновременно он ухитрялся еще и стряпать, невесть откуда носил питьевую воду. Он привык к людям, стал словоохотливей, и печаль в его глазах таяла. Отчуждение и напряженность понемногу сошли с его лица. Возвращаясь поздним вечером в хижину, он пек неизменный мчади или варил гоми. По ночам он ладил сети на Хобисцкали, и свежая рыба не переводилась на столе.
Галина во всем помогала Гудуйа. Она сама месила тесто, жарила рыбу, мыла посуду, доила козу и буйволицу, делала сыр. И все это получалось у нее так ловко и красиво, что Гудуйа глаз не мог от нее отвести. Все ликовало в нем, хотя лицо его по-прежнему оставалось неулыбчивым. Что ж,
немудрено: сорок лет улыбка не касалась/ его губ, а за такой срок ото всего можно отвыкнуть.
Наталья Юрьева прибирала в хижине и подметала двор.
Однажды вечером после ужина Серова, улучив минуту, подсела к сидящему на балконе Гудуйа и как бы мимоходом обронила:
— Каждому работающему в нашей партии положена спецодежда.
После двух дней сомнений Гудуйа наконец сдался. Получив у Серовой положенную ему спецодежду, кирзовые сапоги и мыло, Гудуйа направился к Хобисцкали. Долго мылся Гудуйа в реке.
И вернувшись, еще не скоро вошел в хижину. Тело его никак не могло привыкнуть к стесняющей его обуви и одежде. Гудуйа сначала покрутился в хлеву, затем принялся колоть дрова. Серова и ее товарищи разгадали причину столь длительного отсутствия Гудуйа и поспешили раньше времени улечься спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Просим,— повторил Теофиле Таргамадзе.
Не дожидаясь ответа Гудуйа, Серова взяла у него из рук кувшины.
— Ну, а вы нас молоком попотчуйте, ладно, дедушка? — ободряюще улыбнулась она.— А почему у вас молоко в разных кувшинах?!
— Это буйволиное молоко, а это козье.
Гудуйа не сводил глаз с Серовой. Так тепло с ним не говорила еще ни одна женщина на белом свете. И ни у кого на свете не было такого прекрасного голоса.
— Так это козье? — обрадовалась Серова.— А я так люблю козье молоко. У моей бабушки тоже была коза. Я на ее молоке и вымахала такая. Только надоит, бывало, а я тут как тут. Прямо парное пила. Ух и вкусно! Мужчинам мы этого молока не дадим, правда, Наташа? — быстро говорила Серова, чтобы Гудуйа не успел отказаться от приглашения.
— Пейте на здоровье,— сказал Гудуйа и покорно последовал за ней. Подойдя поближе, он поставил на землю второй кувшин и быстро направился к хижине. Спустя мгновение он вернулся, неся в руках табаки и квела.— Ставьте еду на табаки, а на квела садитесь,— он смотрел на гостей уже без прежнего недоверия.
Бее принялись собирать с травы консервы, колбасу, хлеб, алюминиевые тарелки и кружки и ставить все это на низенький столик.
— Я впервые вижу такой столик,— сказала Наталья
Юрьева.— Как вы, такой громадный мужчина, помещаетесь за таким низеньким столиком?
— Это мингрельский стол,— пояснил Юрьевой Теофиле Таргамадзе.— Мингрельцы на этом столе раскатывают мамалыгу и кладут еду. У такой мамалыги совершенно особый вкус. Так что табаки — и стол, и тарелка одновременно.
Гудуйа удивился, что табаки требуют разъяснений. Квелу поставили по одну сторону табаки. Все гости на ней не уместились. Гудуйа вновь пошел к хижине и вернулся с бревном. Его положили по другую сторону табаки вместо квелы.
— И таких низких скамеек я никогда не видела,— рассмеялась Юрьева, устраиваясь на квеле и с трудом сгибая усталые ноги.— А тебе доводилось сидеть на таких, Галя?
— Столько здесь живу, но и я вижу все это впервые.— И она с трудом примостилась на квеле рядом с Юрьевой, но тут же встала.— Нет, Наташа, я сяду рядом с дедушкой. Дедушка, давайте сядем на бревно, а?
— Я сыт,— ответил Гудуйа.
— Поешьте немножко с нами, ну пожалуйста,— взяла Серова старика под руку и усадила рядом с собой на бревне. Она быстро сделала бутерброд и насильно вложила в руку Гудуйа.— Угощайтесь, дедушка.
— А как вас звать?— спросила Юрьева.
— Я знаю, вас Гудуйа зовут,— сказала Серова.— Я и фамилию вашу знаю, Эсванджиа ваша фамилия, ведь так?
— Так, так. Но кому нужны мои имя и фамилия?
— Не надо так говорить, дедушка.
— Вы здесь один живете?— спросила Юрьева.
Серова знаками показала, что не надо спрашивать, но та не заметила.
— Один, совершенно один.
— Один в такой глуши?!
— Одному лучше, глухо ответил Гудуйа.
Все с сочувствием думали об этом лесном человеке, но не спрашивали, почему он живет один. Они понимали, что какая-то неизбывная печаль грызет душу этого человека, и старались не глядеть на него, чтобы он ненароком не увидел в их глазах жалость и сострадание. И все же какое горе могло погнать человека в лес, оторвать от людей и всего мира?
Они были голодны, но ели нехотя. Гудуйа все еще держал в руке свой бутерброд, хотел положить его на стол, но передумал, решив, что женщина обидится. Так сидел он молча
и мялся, чувствуя, что все едят через силу. Он понимал, что причиной этого был он сам. Наконец положил бутерброд на стол, встал и, разлив по кружкам козье молоко, поставил их перед Серовой и Юрьевой.
— Какое вкусное! — едва пригубив молоко, восторженно воскликнула Серова.— Оно еще теплое, представляете, и пахнет сеном, совсем как в детстве...— Она хотела нарушить неловкое молчание, воцарившееся за столом, и вызвать на разговор вновь замкнувшегося Гудуйа. Все тело у нее болело, говорить ей было трудно, но она старалась казаться веселой и беззаботной. — Ну, скажи, что я права, Наташа, ведь правда же сеном пахнет?
— Молоко от одной козы, потому так и пахнет,— улыбнулся Гудуйа.
Он впервые улыбнулся за весь вечер, и лицо его сделалось совсем детским. Серова обрадовано смотрела на него.
— Как это только вашу козу волки не задрали?— спросила Юрьева.
— Ее собака стережет.
Стоило Гудуйа где-нибудь привязать козу, как собака пристраивалась тут же поблизости. Она, подобно своему хозяину, была на редкость добродушна. Лаяла, лишь почуяв волка или шакала, в остальное же время помалкивала и бродила вокруг хижины. Вот и теперь, с любопытством оглядев гостей — такое количество народу она не видела на своем веку,— повернулась и затрусила прочь, наверное, к своей козе.
— Разве собака может одолеть волка?— спросила Серова.
— Вот для буйвола здесь вполне подходящее место,— вставил в беседу слово Теофиле Таргамадзе.
Гудуйа не ответил.
Тучи и мрак одновременно навалились на лес.
Дружно заквакали жабы.
— Вы давно здесь живете?— спросил Теофиле Таргамадзе.
— Не помню,— нехотя ответил Гудуйа. Он устал сидеть с гостями, устал от разговоров и докучливых вопросов.
Заморосило. Теплые капли, словно клей, падали на потные .ища, руки.
Никто даже не шелохнулся. С едой было покончено. Каждый в отдельности думал о Гудуйа.
«Он даже не помнит, сколько живет здесь.— Серова < болью и жалостью исподтишка разглядывала подобие хитона из козьей шкуры, босые ноги Гудуйа, потрескавшиеся и холода, жары и грязи, мохнатую седую его грудь,
корявые руки с каменными мозолями на широких ладонях, клочковатую длинную бороду и седые космы, спадавшие на широкие плечи.— Как он живет здесь? И какая печаль его гнетет?»
— Я пойду огонь разведу. Дождь не перестанет всю ночь. Спать будете в хижине.— Гудуйа встал. Он чувствовал, что гости угнетены его молчанием, но говорить и общаться с людьми он отвык. Потому счел за благо удалиться. Предлог был найден.
— В хижине мы все не поместимся, дедушка! — вдогонку Гудуйа крикнула Серова.
— Должны поместиться,— обернулся Гудуйа.— Нынче ночью даже собаку на двор не выгонишь.
— Спасибо, дедушка.
— Что?!
— Да нет, ничего, дедушка.
Гудуйа уже не помнил, что означало «спасибо».
Женщины улеглись на широкий топчан Гудуйа. Сверху топчан был покрыт медвежьей шкурой. Широкой лохматой шкурой.
Наталья Юрьева тут же уснула.
А вот к Серовой сон никак не шел. Мысли о Гудуйа не давали ей покоя. Что заставило человека навсегда уйти от людей и схорониться в лесу? Глаза Гудуйа, полные глубокой печали и покорства, неотвязно преследовали ее. Серова твердо решила вывести Гудуйа из лесу, к людям. И, успокоенная этой мыслью (хотя она еще не знала, как ей удастся осуществить задуманное), Серова крепко заснула.
Мужчины, не раздеваясь, устроились прямо на дощатом полу. Гудуйа лег спать на балконе. Балкон был узкий, и дождь всю ночь лил прямо на спящего Гудуйа. Но, несмотря на это, он спал спокойно. Ни вёдро, ни ненастье, ни зной, ни холод давно не трогали его.
Он поднялся на рассвете.
Дождь перестал.
Мутно-серое небо тускло нависло над лесом. Матово переливалась омытая дождем листва. Птицы, перепархивал с ветки на ветку, задевали листья, и крупные капли дождя тяжело срывались на землю.
Птицы пробовали голоса, и отовсюду несся свист, щебет, щелк, гам.
Гудуйа часто встречал рассвет здесь, перед своей хижиной. Он давно свыкся с этими звуками, но все же голоса
леса будоражили его. Он смотрел поверх деревьев. Лучи восходящего солнца освещали его лицо. Гудуйа не радовался ни лесу, ни солнцу, стоял ко всему безразличный и равнодушный. И без того бледное его лицо сделалось еще более безжизненным при неярком утреннем освещении.
Оленята лежали у его ног. Чуть в отдалении стояла собака. Все трое пристально смотрели в ту же сторону, что и хозяин.
В таком положении и застала Гудуйа Серова, вышедшая из хижины. Грудь старика освещало солнце, но на плечах и спине лежала черная тень, делавшая его огромным и громоздким. Он стоял, тяжело опираясь на суковатую палку.
Серовой показалось, что Гудуйа молится. Но скоро она поняла, что этот человек ни во что не верует, ничему не поклоняется на всем белом свете: ни солнцу, ни богу, ни провидению, ни человеку.
Так и стоял он, безмолвный и мрачный. Галина задержалась на пороге хижины, чтобы не нарушить невзначай это гробовое молчание. Все ее существо внимало голосам леса.
Блеяние козы вывело Гудуйа из оцепенения.
Пришли в себя оленята и собака.
Гудуйа повернулся к хижине. Увидел стоявшую на балконе Серову. Она была без шапки, золотые волосы рассыпались по плечам. -
— Доброе утро, дедушка,— поздоровалась Серова и сошла с балкона.— Я хочу посмотреть на вашу козу. В детстве мне часто доводилось доить бабушкину козу. Можно я попробую, а?
— Ну что ж, попробуй, — ответил Гудуйа. Он взял в руки дна кувшина и пошел к хлеву. Собака бежала впереди, чуть сзади шли оленята.
Коза была закрыта в хлеве. Буйволица стояла возле хлева, дожидаясь хозяина. Завидев хозяина, она коротко мычала. Тут же замекала коза. Так они приветствовали Гудуйа каждое утро.
Хозяин обычно сначала доил козу, а уж потом буйволицу. Гудуйа отворил дверь хлева и впустил Серову. N1111 дев вместо хозяина незнакомую женщину с подойником и руках, коза удивленно уставилась на нее.
Галина приласкала козу, провела рукой по ее лбу и спине. 11<>том присела на корточки. Подвинув подойник поближе, I ни на принялась доить обеими руками, и притом так ловко
и споро, словно каждый день только этим и занималась. Склонив голову набок, коза с прежним удивлением и покорством смотрела на Серову своими рыжими глазами.
— Ты моя умница, красавица, кареглазка,— ласково говорила ей Галина, довольная и обрадованная покорностью козы. Но больше всего Галина радовалась тому, что не разучилась доить. Она светилась первой радостью двенадцатилетней девочки, которой доверили важное и деликатное дело.
Гудуйа смотрел на нее и не понимал, почему так необыкновенно радует златоволосую женщину столь обыденное занятие. И что в этом такого радостного и возбуждающего? Все время, пока Серова доила козу, Гудуйа не сводил с нее глаз.
— Как зовут вашу козу, дедушка? — спросила Серова, протягивая ему посудину, полную молока.— Сколько же она у вас дает молока? И какое оно жирное!
— Чака ее зовут.
— Спасибо, Чака,— погладила козу Серова. Потом посмотрела на Гудуйа. Посмотрела так, как смотрит на отца дочь — с сочувствием, болью и теплотой.
Этот взгляд пробудил кровь в Гудуйа. Он почувствовал нечто несказанно теплое, доброе, имени чему он не знал, но что заставило быстрее биться его жесткое сердце. Галина заметила это, и ее охватила щемящая жалость к старику. Чтобы скрыть волнение, она спросила:
— Вы ведь пойдете с нами, дедушка?
— Пойду.
Проснулись и все остальные. Они вышли из хижины, разморенные спертым воздухом, и принялись жадно вдыхать свежую утреннюю прохладу. Комары исчезли. Пока гости по очереди умывались и приводили в порядок одежду, Гудуйа возился с завтраком. Он подвесил котелок с молоком над огнем и стал замешивать тесто для мчади. Галина Аркадьевна во всем старалась ему помочь. Она мелко накрошила молодой сыр, заправив его мятой и солью. Потом вынесла на балкон табаки.
Через полчаса завтрак был готов. Гудуйа пригласил гостей к столу. В отличие от вчерашнего, настроение у всех было отличное. Они с аппетитом уничтожали сыр, заедая его горячим мчади.
— Ой, вкуснота-то какая, какая прелесть, ну прямо объедение! — восторгалась Наталья Юрьева.— Вот уж не думала, что сыр едят с мятой,— обратилась она к Гудуйа.—
Какую только зелень не увидишь за грузинским столом: цицмати, тархун, рехан, коидари, киндза, праси. А у нас даже понятия не имеют об этом эликсире жизни.
— Да что там зелень, за грузинским столом все эликсир, даже перец,— сказала Галина.— Тетя Русудан такие блюда готовит, пальчики оближешь.
— Ну, кухню тети Русудан я знаю. Стоит ей в управление завтрак принести, мы тут же налетаем как голодные звери.
Гудуйа не мог взять в толк, почему эта женщина не знала, что сыр заправляют мятой. Не знал он и того, что значит слово «эликсир»,— наверное, что-то хорошее, решил он про себя. С нескрываемым удовольствием наблюдал он, с каким азартом расправляются его гости с мчади и сыром. Хотя, честно говоря, не понимал, что уж такого особенного нашли они в столь простом кушанье.
Впрочем, вчера даже обычное козье молоко вызвало восторг златоволосой женщины. А вот сегодня настал черед желтолицей. Гудуйа направился в хижину. Вытащив из кадушки головку сыра, он возвратился к табаки, достал из ножен, подвешенных к ремню, нож, крупно нарезал сыр и разложил его на табаки.
Галина первой взяла кусок сыра. Надкусила.
— Честное слово, такого сыра я никогда не ела в своей жизни. Даже у тетушки Русудан,— протянула она.— Дедушка, как называется этот сыр?
— Сыр этот называется казла.— «Вот так так, что они, казлы не ели, что ли?»
— Знаете, дедушка,— прервав еду, обратилась к Гудуйа Наталья Юрьева,— был в старину ученый такой, доктор, Гиппократом звался. Так тот самый доктор писал, что в сыре сила имеется.
— Какая еще сила?—не понял Гудуйа, что бы это могло значить.— Откуда это в сыре силе взяться?!
— Да еще какая, оказывается, сила, дедушка! — продолжала Юрьева.— Сыр чахоточных лечит, при малокровии помогает, печеночников исцеляет и кто знает, кого еще. Люди очень уважают сыр. В Канаде, есть такая страна за океаном, сыру памятник поставили в семь тысяч пудов несом. И французы от них не отстали — тоже соорудили памятник сыру.
— Древние греки,— вмешался в разговор Теофиле Таргамадзе,— сварят, бывало, сыр и уложат его в плетеные корзины.
— Зачем это молодой сыр в корзины укладывать? — удивился Гудуйа.— Сыр в кадушку положить надо.
— В старину, наверное, иначе сыр готовили.
С мчади гости разделались довольно быстро. Но голод все еще не был утолен. Гудуйа, не предполагавший, что гостям придется по вкусу его мчади и потому испекший всего лишь один кеци, расстроился. Но гости достали из вещмешков черный хлеб и запили его все еще теплым молоком.
После завтрака Гудуйа, прибрав со стола, без излишних напоминаний стал собираться в путь. Он накормил собаку, привязал козу в кустах возле хижины, заткнул топор за пояс, взял в руки посох и повел за собой гостей.
Гудуйа шел босиком. Тулуп из козьей шкуры был ему явно коротковат и узок. Шел он неторопливо и размашисто, с такой силой ударяя посохом в мокрую землю, что тот с каждым ударом чуть ли не на целый вершок уходил в податливую почву. Ни пищи, ни воды он с собой не взял, ибо ел лишь два раза на дню. Ему казалось, что и гости едят так же.
Галина, пытаясь не отстать, всячески подлаживалась к шагу Гудуйа. Однако ей это оказалось явно не под силу, и вместе с другими она следовала за Гудуйа чуть позади.
Начиная с этого дня Гудуйа две недели ходил с партией Галины. Он прокладывал дорогу в таких дебрях, где даже черту было не пробраться.
Стояли солнечные дни, но было не жарко. Партия старательно трудилась с утра и до самого позднего вечера. Гудуйа не только был проводником, но и незаметно для себя самого постепенно втягивался в работу экспедиции. Он рыл канавы, таскал нивелир, затесывал вешки и вбивал их в землю. Одновременно он ухитрялся еще и стряпать, невесть откуда носил питьевую воду. Он привык к людям, стал словоохотливей, и печаль в его глазах таяла. Отчуждение и напряженность понемногу сошли с его лица. Возвращаясь поздним вечером в хижину, он пек неизменный мчади или варил гоми. По ночам он ладил сети на Хобисцкали, и свежая рыба не переводилась на столе.
Галина во всем помогала Гудуйа. Она сама месила тесто, жарила рыбу, мыла посуду, доила козу и буйволицу, делала сыр. И все это получалось у нее так ловко и красиво, что Гудуйа глаз не мог от нее отвести. Все ликовало в нем, хотя лицо его по-прежнему оставалось неулыбчивым. Что ж,
немудрено: сорок лет улыбка не касалась/ его губ, а за такой срок ото всего можно отвыкнуть.
Наталья Юрьева прибирала в хижине и подметала двор.
Однажды вечером после ужина Серова, улучив минуту, подсела к сидящему на балконе Гудуйа и как бы мимоходом обронила:
— Каждому работающему в нашей партии положена спецодежда.
После двух дней сомнений Гудуйа наконец сдался. Получив у Серовой положенную ему спецодежду, кирзовые сапоги и мыло, Гудуйа направился к Хобисцкали. Долго мылся Гудуйа в реке.
И вернувшись, еще не скоро вошел в хижину. Тело его никак не могло привыкнуть к стесняющей его обуви и одежде. Гудуйа сначала покрутился в хлеву, затем принялся колоть дрова. Серова и ее товарищи разгадали причину столь длительного отсутствия Гудуйа и поспешили раньше времени улечься спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42