..
Дачи, сказать правду, были порядком разорены, но все еще не утратили былого блеска. Несмотря на тяжелые следы времени, они выглядели весьма привлекательно и красиво. Некоторые из них были такие чудесные, что можно было часами любоваться ими.
Говорили, что во многих из старинных дач сохранилась старинная мебель и множество личных вещей бывших владельцев. Возможно, этому способствовало еще и то обстоятельство, что после революции вплоть до начала войны в этих дачах-дворцах жили семьи высшего и старшего комсостава армии, поскольку в тех местах, по давно заведенной традиции, стояли военные соединения. Жильцы-военнослужащие при вселении принимали квартиру по описи, а переезжая на другое место, сдавали ее опять-таки по описи.
Так оно было или иначе, но многое здесь могло служить достоверным свидетелем «доброго старого времени». В Пупышево как бы чувствовался аромат дореволюционной России. Это придавало ему романтическую окраску. Если подолгу смотреть на немых свидетелей прошлого, могло показаться, что вот-вот выйдет на веранду лихой гусар в кивере и накинутом на плечи ментике, а вслед за ним выпорхнет красавица николаевских времен...
Всех, кому доводилось видеть станцию, деревню и дачный поселок, удивляло одно обстоятельство: немецкая авиация, много раз беспощадно бомбившая деревню и станцию, ни разу не подвергла бомбежке поселок. И даже в его окрестности ни разу не попала ни бомба, ни снаряд. Поэтому некоторые жители и без того поредевшей деревни переселились в пустующие дачи.
Прежде дачи украшали роскошные цветники, нарядные клумбы, декоративные экзотические растения. Теперь же там, где обитали новые поселенцы, вместо цветников виднелись грядки картошки, капусты, лука, огурцов и помидоров.
На железнодорожной станции Пупышево работали всего четыре человека. Кроме того, в распоряжении начальника станции находилась ремонтная бригада из шести женщин.
Начальником станции был Вячеслав Михайлович Пашков, седобородый старичок с красивыми чертами бледного, исхудалого лица, с печальными голубыми глазами, степенной речью и манерами интеллигента.
Этот спокойный, симпатичный человек исполнял, кроме того, обязанности дежурного по станции, словом, большую часть времени проводил в дежурке.
Стрелочником был Степанов, шестидесятилетний хромой мужчина богатырского телосложения, которого все звали Прокофьичем. В его ведении находились стрелки обоих направлений. Поэтому он сидел в будке то на западной стороне станции, то на восточной, смотря по надобности. Не знаю, где он добывал в то тяжелое время водку, но постоянно был навеселе, и разило от него так, что близко не подойти.
Техником-смотрителем путей работал некий Чигирин, средних лет, болезненного вида человек с пронзительными глазами. Он ходил вечно хмурый, глядел в землю и поднимал взгляд, только будучи в нетрезвом состоянии. Его, как я смог заметить, побаивались и сторонились, потому и относились с почтением, уважительно. Аркадий Гаврилович Чигирин, по-видимому, был человеком достаточно образованным: ремонтная бригада железнодорожников подчинялась ему.
Четвертым сотрудником станции была женщина — оператор Нина Малинина.
Эта красивая, видная женщина являлась предметом поклонения и сокровенных мечтаний всех обитателей Пупышево...
Нина Малинина была и вправду очень красива. Сложена как богиня, а черты лица такие, что при одном лишь взгляде на нее сердце начинало колотиться. Ее перевели сюда из Свири всего месяца два назад в помощь начальнику станции.
Ей вменялась в обязанность регистрация проходивших эшелонов, но кроме того — через два дня на третий она дежурила по станции, так что начальник станции Пашков отдыхал в три дня раз. Это свободное от работы время только называлось отдыхом, на самом деле трудолюбивый Пашков и в это время трудился не покладая рук: либо осматривал полотно, либо укреплял расшатавшиеся шпалы, лиТбо подкручивал болты на стыках рельсов, а то утрамбовывал гальку, насыпанную между шпалами. Словом, в свой день отдыха он работал не разгибая спины и уставал за эти «отдыхи» больше, чем в обычные дни.
Раз в неделю отдыхала и Малинина. Она в свои выходные на работу не являлась, и каждому, кому в такие дни почему-либо случалось зайти на станцию, чего-то недоставало.
Чувство одинокости особенно остро ощущалось начальником станции Вячеславом Михайловичем и его подчиненными. Громадина стрелочник Прокофьич и техник-смотритель рябой Чигирин в отсутствие Малининой казались еще более хмурыми и бродили как потерянные.
Появление Нины было подобно солнечному лучу, прорезавшему мрак.
При виде ее людям сразу делалось легко и радостно. Встреча с нею так сразу, так внезапно снимала с сердца тоску, что самом становилось странно...
Только не думайте, что Малинина проявляла какой-нибудь интерес к мужчинам, которые юлой вертелись вокруг нее. Нет, она была горда и неприступна, была, пожалуй, даже высокомерна. Она умела так посмотреть на человека своими большими черными глазами из-под тонких с изломом бровей, что самые отъявленные наглецы терялись и робели.
Никто не знал, откуда и как она вообще оказалась на железной дороге.
Мы краем уха слышали лишь то, что мать Нины, профессор Лениградской консерватории, вместе с другими преподавателями была эвакуирована куда-то в глубокий тыл, не то на Урал, не то в Среднюю Азию.
Не прошло и недели, как наш полк расквартировали в Пупышево, а весь командный состав полка был уже влюблен в Малинину.
Вероятно, дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь из них по какой-либо причине не явился на станцию и «случайно» не зашел бы в дежурку.
Таким образом, Малинина, сама того не ведая, сделалась предметом соперничества.
Я не смог бы назвать ни одного человека из командного состава полка, который не старался ей понравиться. Все как один стремились лишний раз повидать ее и, если это было возможно, заговорить с ней.
Ту истину, что природа еще не создавала силы могущественнее, чем сила притяжения женщины, я впервые постиг на примере оператора станции Пупышево.
Батарея полка стояла на позициях. Бойцы и командиры жили в наскоро отрытых землянках, и, хотя орудия еще не прибыли, расчеты занимались боевой подготовкой.
Естественно, мы избегали скопления подразделений. Поэтому мы рассредоточили их по лесной опушке, расположив на довольно большом расстоянии друг от друга. Штаб полка же разместился в окраинных домах дачного поселка. Пустующих зданий в нашем распоряжении было сколько душе угодно, с этой стороны мы не испытывали затруднений.
Я, будучи начальником штаба полка, облюбовал себе чистенький и опрятный деревянный двухкомнатный домик, который раньше предназначался для домашней прислуги какого-то большого сановника. А саму дачу заняли командир полка и три его заместителя.
В один прекрасный день я зашел на станцию, чтобы уточнить прибытие высланных нам артиллерийским заводом орудийных установок и другого боевого снаряжения. Уже прошло порядочное время, как вагоны с нашим добром отправили из Мытищ, и мы ожидали их со дня на день.
Это был мой первый визит к начальнику станции.
Войдя в крохотную дежурку, я очутился лицом к лицу с начальником станции. Он сидел за столом прямо напротив двери этой маленькой комнатки и молча смотрел на меня.
Человек он был сообразительный, живой и, не дав мне даже договорить, толково объяснил, как обстоит дело.
Занятый разговором с ним, я не сразу заметил женщину, стоявшую перед селектором в углу дежурки. Я оглянулся, услышав женский голос. Она вызывала соседнюю станцию...
Оглянулся и в тот же миг был заворожен ее красотой, она мгновенно ослепила, очаровала меня... Конечно, я сразу же догадался, что это именно та женщина, о которой слышал столько восторженных слов. Мне стало ясно, что она и вправду достойна всякой похвалы и искреннего восхищения; да, восторженные отклики, которые я слышал со всех сторон, были вполне заслуженны...
И теперь не знаю, как долго созерцал я высокую, статную женщину в черной юбке и хорошо сшитом темно-сером пиджаке, ее красивую грудь, стройные ноги, всю ее изумительную фигуру, может, несколько более полную, чем следовало бы, ее прекрасное лицо. Подобные лица я видел только лишь на картинках... Длинные волосы были туго схвачены на затылке черной лентой. Черные как вороново крыло, они стекали ей на спину. Огромные черные глаза в густых ресницах глядели особенно покоряюще из-под разлетевшихся луков-бровей.
Внимательный человек заметил бы в блеске глаз и задумчивость, и печаль, но, что главное, и ту силу воли, и уверенность в себе, тот внутренний огонь, без чего не может быть ни красоты, ни очарования.
Но наиболее характерным было то, что совершенные черты ее лица словно сливались с необыкновенной жаждой жизни и страстностью. Пожалуй, это я подумал не в первые секунды встречи с ней, а намного позже.
Голос у нее был приятный, произношение отличное. Ее речь и повадка свидетельствовали, что она была плоть от плоти и кость от кости славной довоенной ленинградской интеллигенции, которая так выделялась своей изысканностью, аристократичностью.
Закончив говорить по селектору, она обернулась ко мне, очевидно услышав краем уха мой разговор с начальником:
—- Товарищ майор, вас интересует судьба отправленных из Мытищ вагонов?
— Да, уважаемая...
— Нина Сергеевна.
— Да, уважаемая Нина Сергеевна.
— Нам только что сообщили, что предназначенный вам эшелон нынче утром прибыл на станцию Тихвин. Диспетчер сказал, что, как только высвободится паровоз, эшелон отправят сюда. Самое большее через два дня он будет здесь. До вас приходил еще начальник технического снабжения полка, и я ему то же сказала... Упоминание начальника технического снабжения почему-то не приятно подействовало на меня. Майора Вяткина, рослого, плечистого белокурого красавца с зеленовато-голубыми глазами, несмотря на привлекательную внешность, многие (и среди них я) почему-то недолюбливали. Вероятно, из-за его чрезмерной заносчивости, кичливости и показной деловитости.
Справедливости ради надо сказать, что майор Михаил Вяткин был человеком образованным и не бесталанным. Но бедняга страдал самомнением и себя ставил так высоко, что даже трудно представить. Он говаривал: «Стоит мне раз посмотреть на женщину, и она непременно станет моей».
Чрезмерная уверенность в своих достоинствах делала его холодным и замкнутым. Как все самовлюбленные люди, он не имел друзей, потому старался завязать приятельские отношения то с одним, то с другим.
В какой-то период он пытался подружиться и со мной, но и, недовольный его работой как начальника техснабжения, недвусмысленно дал ему понять, что не имею ни малейшего желания водить с ним дружбу, пока он не будет четко выполнять своих обязанностей. Майор был в подчинении у меня как начальника штаба, но по званию мы были равны, и, вероятно, это-то заставило его искать дружбы со мной.
До прихода в полк майор Вяткин работал в одном из управлений штаба армии, но за самовольство и еще какие-то грехи от него там быстро избавились и, понизив в должности, перевели к нам начальником артиллерийско-технического снабжения полка.
Вяткин никак не мог смириться с этим назначением. Строчил бесконечные жалобы на начальника тыла армии и не терял надежды, что в скором будущем его вновь назначат на высокий пост.
Этого-то Вяткина и упомянула сейчас Малинина. И я готов был поклясться перед образом, что если майор еще не развил деятельности по завоеванию благосклонности этой женщины, то уж наверняка принял решение.
Я поблагодарил Малинину за заботу о полке (надо ведь было сказать ей что-то приятное, красивая женщина всегда пробуждает в вас желание сказать ей приятное!) и вышел из дежурки.
Да, я вышел, несмотря на то что мне очень хотелось остаться там еще немного, чтобы хоть какое-то время побыть в обществе этой очаровательной женщины и без слов, молча глядеть на ее прекрасное лицо.
Закрыв за собой дверь, я подумал: может быть, сочинить какой-то предлог и вернуться обратно?
Мне до смерти не хотелось покидать Малинину. Меня неодолимо влекло к дежурке, но я призвал всю волю и быстрым шагом направился к штабу. Я не шел, а бежал, стремясь как можно скорее уйти от соблазна. Я шел, но перед моими глазами все время маячила женщина в черной креповой юбке и темно-сером пиджаке, с прекрасными волосами, туго перевязанными на затылке в «хвост», и с такими бездонными, с такими волнующими глазами, что с того самого мгновения, как увидел эти глаза, я потерял покой...
В течение следующего дня, пожалуй, не было минуты, когда бы я не думал о ней. Она непрестанно стояла передо мной и будоражила мое воображение. Мне страстно хотелось увидеть ее, но я противился своему желанию, пытался его обуздать.
На второй после нашей встречи день, утром, предназначенный нам эшелон действительно прибыл в Пупышево, и все полковое начальство, в том числе и я, поспешило на станцию.
Наши подразделения уже суетились возле эшелона: сгружали из вагонов на перрон оружие, различное вооружение, огромные ящики, тюки, снаряжение.
Разгрузкой руководил майор Вяткин. Он гоголем расхаживал взад и вперед по платформе и громче, чем следовало, выкрикивал всевозможные распоряжения. У него был такой вид, словно он руководит не разгрузкой эшелона, а командует самой важной, самой решающей операцией по разгрому немцев.
Малинина тоже находилась на станции. В тот день выпало ее дежурство. Она казалась задумчивей и суровей обычного, но работала спокойно, четко и очень умело руководила подгонкой вагонов к эстакаде.
Я сразу заметил, с каким знанием дела верховодила эта красивая женщина и как незаметно подчиняла своей воле всех нас. Она так твердо указывала, какой вагон с какой стороны следовало подогнать к эстакаде, что никто не осмелился бы ей прекословить.
В отличие от Вяткина Малинина не увлекалась командами и распоряжениями, не суетилась напоказ, зато из ее поля зрения ничего не ускользало, и фактически весь процесс разгрузки протекал всецело по ее указаниям.
За красивой дежурной по станции хвостом ходили несколько наших командиров и о чем-то громко спорили.
Малинина же будто не слышала их голосов. Время от времени она что-то негромко говорила технику-смотрителю, и в ответ на это маневровый паровозик, специально присланный с узловой станции, подцеплял то один вагон, то другой и тащил их к бетонной эстакаде.
Дело осложнялось тем, что разгрузочная эстакада была очень короткой, и с каждой стороны можно было разгружать одновременно лишь два вагона.
Бойцы штабной роты сгружали из закрытых вагонов громоздкие ящики, а батарейные расчеты хлопотали на открытых платформах. Они снимали крепления с пушечных лафетов, чтобы можно было перекатить их на эстакаду.
Завидев меня, командиры, окружавшие Малинину, «вспомнили» свои дела и рассыпались кто куда.
Удивленная их неожиданным исчезновением, Малинина осталась в одиночестве. Она, по-видимому, смекнула, в чем дело, и, когда я проходил мимо нее, внимательно меня оглядела.
Мне очень хотелось остановиться, заговорить с ней, сказать ей что-нибудь теплое, заглянуть еще раз в глаза, по которым так истосковался, но и сейчас я подавил свое желание и так прошел мимо нее, словно у меня не колотилось сердце в груди и вроде я даже в мыслях не имел остановиться и заговорить с ней.
Перед зданием станции Вяткин, отчаянно размахивая руками, на высоких нотах втолковывал что-то командиру одной из батарей. По уставу, Вяткин должен был доложить мне о ходе работ по разгрузке, но, заметив мое появление, тотчас сделал вид, будто не видит меня, помчался к вагонам, стоявшим в начале станции, и скрылся за ними.
Нетрудно было догадаться, что он не захотел в присутствии Малининой отрапортовать мне. Тщеславие не позволило ему этого.
Тогда я тоже направился туда, куда он. Я решил осмотреть эшелон и с другой стороны.
В начале эшелона стоял Вяткин и что-то кричал бойцам. Иначе он не мог: обязательно должен был указывать повышенным голосом, а замеченного в каком-нибудь проступке бойца (пусть даже при пустяковом нарушении) должен был расчихвостить при всех самым строгим образом.
Увидев меня, он, точно только сейчас меня заметил, поспешил навстречу и отдал рапорт.
И на этот раз я без труда его понял: здесь мы находились под прикрытием вагонов, и Малинина не могла видеть унижения бывшего штабного офицера...
Мы обошли разгружаемые вагоны с обеих сторон и вернулись на перрон.
Вяткин счел свою организаторскую деятельность законченной, зашагал рядом со мной и более уж никуда не отлучался.
Разгрузка велась полным ходом. Все делалось четко, своевременно и не требовало нашего вмешательства.
Между тем мы с Вяткиным приблизились к Малининой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Дачи, сказать правду, были порядком разорены, но все еще не утратили былого блеска. Несмотря на тяжелые следы времени, они выглядели весьма привлекательно и красиво. Некоторые из них были такие чудесные, что можно было часами любоваться ими.
Говорили, что во многих из старинных дач сохранилась старинная мебель и множество личных вещей бывших владельцев. Возможно, этому способствовало еще и то обстоятельство, что после революции вплоть до начала войны в этих дачах-дворцах жили семьи высшего и старшего комсостава армии, поскольку в тех местах, по давно заведенной традиции, стояли военные соединения. Жильцы-военнослужащие при вселении принимали квартиру по описи, а переезжая на другое место, сдавали ее опять-таки по описи.
Так оно было или иначе, но многое здесь могло служить достоверным свидетелем «доброго старого времени». В Пупышево как бы чувствовался аромат дореволюционной России. Это придавало ему романтическую окраску. Если подолгу смотреть на немых свидетелей прошлого, могло показаться, что вот-вот выйдет на веранду лихой гусар в кивере и накинутом на плечи ментике, а вслед за ним выпорхнет красавица николаевских времен...
Всех, кому доводилось видеть станцию, деревню и дачный поселок, удивляло одно обстоятельство: немецкая авиация, много раз беспощадно бомбившая деревню и станцию, ни разу не подвергла бомбежке поселок. И даже в его окрестности ни разу не попала ни бомба, ни снаряд. Поэтому некоторые жители и без того поредевшей деревни переселились в пустующие дачи.
Прежде дачи украшали роскошные цветники, нарядные клумбы, декоративные экзотические растения. Теперь же там, где обитали новые поселенцы, вместо цветников виднелись грядки картошки, капусты, лука, огурцов и помидоров.
На железнодорожной станции Пупышево работали всего четыре человека. Кроме того, в распоряжении начальника станции находилась ремонтная бригада из шести женщин.
Начальником станции был Вячеслав Михайлович Пашков, седобородый старичок с красивыми чертами бледного, исхудалого лица, с печальными голубыми глазами, степенной речью и манерами интеллигента.
Этот спокойный, симпатичный человек исполнял, кроме того, обязанности дежурного по станции, словом, большую часть времени проводил в дежурке.
Стрелочником был Степанов, шестидесятилетний хромой мужчина богатырского телосложения, которого все звали Прокофьичем. В его ведении находились стрелки обоих направлений. Поэтому он сидел в будке то на западной стороне станции, то на восточной, смотря по надобности. Не знаю, где он добывал в то тяжелое время водку, но постоянно был навеселе, и разило от него так, что близко не подойти.
Техником-смотрителем путей работал некий Чигирин, средних лет, болезненного вида человек с пронзительными глазами. Он ходил вечно хмурый, глядел в землю и поднимал взгляд, только будучи в нетрезвом состоянии. Его, как я смог заметить, побаивались и сторонились, потому и относились с почтением, уважительно. Аркадий Гаврилович Чигирин, по-видимому, был человеком достаточно образованным: ремонтная бригада железнодорожников подчинялась ему.
Четвертым сотрудником станции была женщина — оператор Нина Малинина.
Эта красивая, видная женщина являлась предметом поклонения и сокровенных мечтаний всех обитателей Пупышево...
Нина Малинина была и вправду очень красива. Сложена как богиня, а черты лица такие, что при одном лишь взгляде на нее сердце начинало колотиться. Ее перевели сюда из Свири всего месяца два назад в помощь начальнику станции.
Ей вменялась в обязанность регистрация проходивших эшелонов, но кроме того — через два дня на третий она дежурила по станции, так что начальник станции Пашков отдыхал в три дня раз. Это свободное от работы время только называлось отдыхом, на самом деле трудолюбивый Пашков и в это время трудился не покладая рук: либо осматривал полотно, либо укреплял расшатавшиеся шпалы, лиТбо подкручивал болты на стыках рельсов, а то утрамбовывал гальку, насыпанную между шпалами. Словом, в свой день отдыха он работал не разгибая спины и уставал за эти «отдыхи» больше, чем в обычные дни.
Раз в неделю отдыхала и Малинина. Она в свои выходные на работу не являлась, и каждому, кому в такие дни почему-либо случалось зайти на станцию, чего-то недоставало.
Чувство одинокости особенно остро ощущалось начальником станции Вячеславом Михайловичем и его подчиненными. Громадина стрелочник Прокофьич и техник-смотритель рябой Чигирин в отсутствие Малининой казались еще более хмурыми и бродили как потерянные.
Появление Нины было подобно солнечному лучу, прорезавшему мрак.
При виде ее людям сразу делалось легко и радостно. Встреча с нею так сразу, так внезапно снимала с сердца тоску, что самом становилось странно...
Только не думайте, что Малинина проявляла какой-нибудь интерес к мужчинам, которые юлой вертелись вокруг нее. Нет, она была горда и неприступна, была, пожалуй, даже высокомерна. Она умела так посмотреть на человека своими большими черными глазами из-под тонких с изломом бровей, что самые отъявленные наглецы терялись и робели.
Никто не знал, откуда и как она вообще оказалась на железной дороге.
Мы краем уха слышали лишь то, что мать Нины, профессор Лениградской консерватории, вместе с другими преподавателями была эвакуирована куда-то в глубокий тыл, не то на Урал, не то в Среднюю Азию.
Не прошло и недели, как наш полк расквартировали в Пупышево, а весь командный состав полка был уже влюблен в Малинину.
Вероятно, дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь из них по какой-либо причине не явился на станцию и «случайно» не зашел бы в дежурку.
Таким образом, Малинина, сама того не ведая, сделалась предметом соперничества.
Я не смог бы назвать ни одного человека из командного состава полка, который не старался ей понравиться. Все как один стремились лишний раз повидать ее и, если это было возможно, заговорить с ней.
Ту истину, что природа еще не создавала силы могущественнее, чем сила притяжения женщины, я впервые постиг на примере оператора станции Пупышево.
Батарея полка стояла на позициях. Бойцы и командиры жили в наскоро отрытых землянках, и, хотя орудия еще не прибыли, расчеты занимались боевой подготовкой.
Естественно, мы избегали скопления подразделений. Поэтому мы рассредоточили их по лесной опушке, расположив на довольно большом расстоянии друг от друга. Штаб полка же разместился в окраинных домах дачного поселка. Пустующих зданий в нашем распоряжении было сколько душе угодно, с этой стороны мы не испытывали затруднений.
Я, будучи начальником штаба полка, облюбовал себе чистенький и опрятный деревянный двухкомнатный домик, который раньше предназначался для домашней прислуги какого-то большого сановника. А саму дачу заняли командир полка и три его заместителя.
В один прекрасный день я зашел на станцию, чтобы уточнить прибытие высланных нам артиллерийским заводом орудийных установок и другого боевого снаряжения. Уже прошло порядочное время, как вагоны с нашим добром отправили из Мытищ, и мы ожидали их со дня на день.
Это был мой первый визит к начальнику станции.
Войдя в крохотную дежурку, я очутился лицом к лицу с начальником станции. Он сидел за столом прямо напротив двери этой маленькой комнатки и молча смотрел на меня.
Человек он был сообразительный, живой и, не дав мне даже договорить, толково объяснил, как обстоит дело.
Занятый разговором с ним, я не сразу заметил женщину, стоявшую перед селектором в углу дежурки. Я оглянулся, услышав женский голос. Она вызывала соседнюю станцию...
Оглянулся и в тот же миг был заворожен ее красотой, она мгновенно ослепила, очаровала меня... Конечно, я сразу же догадался, что это именно та женщина, о которой слышал столько восторженных слов. Мне стало ясно, что она и вправду достойна всякой похвалы и искреннего восхищения; да, восторженные отклики, которые я слышал со всех сторон, были вполне заслуженны...
И теперь не знаю, как долго созерцал я высокую, статную женщину в черной юбке и хорошо сшитом темно-сером пиджаке, ее красивую грудь, стройные ноги, всю ее изумительную фигуру, может, несколько более полную, чем следовало бы, ее прекрасное лицо. Подобные лица я видел только лишь на картинках... Длинные волосы были туго схвачены на затылке черной лентой. Черные как вороново крыло, они стекали ей на спину. Огромные черные глаза в густых ресницах глядели особенно покоряюще из-под разлетевшихся луков-бровей.
Внимательный человек заметил бы в блеске глаз и задумчивость, и печаль, но, что главное, и ту силу воли, и уверенность в себе, тот внутренний огонь, без чего не может быть ни красоты, ни очарования.
Но наиболее характерным было то, что совершенные черты ее лица словно сливались с необыкновенной жаждой жизни и страстностью. Пожалуй, это я подумал не в первые секунды встречи с ней, а намного позже.
Голос у нее был приятный, произношение отличное. Ее речь и повадка свидетельствовали, что она была плоть от плоти и кость от кости славной довоенной ленинградской интеллигенции, которая так выделялась своей изысканностью, аристократичностью.
Закончив говорить по селектору, она обернулась ко мне, очевидно услышав краем уха мой разговор с начальником:
—- Товарищ майор, вас интересует судьба отправленных из Мытищ вагонов?
— Да, уважаемая...
— Нина Сергеевна.
— Да, уважаемая Нина Сергеевна.
— Нам только что сообщили, что предназначенный вам эшелон нынче утром прибыл на станцию Тихвин. Диспетчер сказал, что, как только высвободится паровоз, эшелон отправят сюда. Самое большее через два дня он будет здесь. До вас приходил еще начальник технического снабжения полка, и я ему то же сказала... Упоминание начальника технического снабжения почему-то не приятно подействовало на меня. Майора Вяткина, рослого, плечистого белокурого красавца с зеленовато-голубыми глазами, несмотря на привлекательную внешность, многие (и среди них я) почему-то недолюбливали. Вероятно, из-за его чрезмерной заносчивости, кичливости и показной деловитости.
Справедливости ради надо сказать, что майор Михаил Вяткин был человеком образованным и не бесталанным. Но бедняга страдал самомнением и себя ставил так высоко, что даже трудно представить. Он говаривал: «Стоит мне раз посмотреть на женщину, и она непременно станет моей».
Чрезмерная уверенность в своих достоинствах делала его холодным и замкнутым. Как все самовлюбленные люди, он не имел друзей, потому старался завязать приятельские отношения то с одним, то с другим.
В какой-то период он пытался подружиться и со мной, но и, недовольный его работой как начальника техснабжения, недвусмысленно дал ему понять, что не имею ни малейшего желания водить с ним дружбу, пока он не будет четко выполнять своих обязанностей. Майор был в подчинении у меня как начальника штаба, но по званию мы были равны, и, вероятно, это-то заставило его искать дружбы со мной.
До прихода в полк майор Вяткин работал в одном из управлений штаба армии, но за самовольство и еще какие-то грехи от него там быстро избавились и, понизив в должности, перевели к нам начальником артиллерийско-технического снабжения полка.
Вяткин никак не мог смириться с этим назначением. Строчил бесконечные жалобы на начальника тыла армии и не терял надежды, что в скором будущем его вновь назначат на высокий пост.
Этого-то Вяткина и упомянула сейчас Малинина. И я готов был поклясться перед образом, что если майор еще не развил деятельности по завоеванию благосклонности этой женщины, то уж наверняка принял решение.
Я поблагодарил Малинину за заботу о полке (надо ведь было сказать ей что-то приятное, красивая женщина всегда пробуждает в вас желание сказать ей приятное!) и вышел из дежурки.
Да, я вышел, несмотря на то что мне очень хотелось остаться там еще немного, чтобы хоть какое-то время побыть в обществе этой очаровательной женщины и без слов, молча глядеть на ее прекрасное лицо.
Закрыв за собой дверь, я подумал: может быть, сочинить какой-то предлог и вернуться обратно?
Мне до смерти не хотелось покидать Малинину. Меня неодолимо влекло к дежурке, но я призвал всю волю и быстрым шагом направился к штабу. Я не шел, а бежал, стремясь как можно скорее уйти от соблазна. Я шел, но перед моими глазами все время маячила женщина в черной креповой юбке и темно-сером пиджаке, с прекрасными волосами, туго перевязанными на затылке в «хвост», и с такими бездонными, с такими волнующими глазами, что с того самого мгновения, как увидел эти глаза, я потерял покой...
В течение следующего дня, пожалуй, не было минуты, когда бы я не думал о ней. Она непрестанно стояла передо мной и будоражила мое воображение. Мне страстно хотелось увидеть ее, но я противился своему желанию, пытался его обуздать.
На второй после нашей встречи день, утром, предназначенный нам эшелон действительно прибыл в Пупышево, и все полковое начальство, в том числе и я, поспешило на станцию.
Наши подразделения уже суетились возле эшелона: сгружали из вагонов на перрон оружие, различное вооружение, огромные ящики, тюки, снаряжение.
Разгрузкой руководил майор Вяткин. Он гоголем расхаживал взад и вперед по платформе и громче, чем следовало, выкрикивал всевозможные распоряжения. У него был такой вид, словно он руководит не разгрузкой эшелона, а командует самой важной, самой решающей операцией по разгрому немцев.
Малинина тоже находилась на станции. В тот день выпало ее дежурство. Она казалась задумчивей и суровей обычного, но работала спокойно, четко и очень умело руководила подгонкой вагонов к эстакаде.
Я сразу заметил, с каким знанием дела верховодила эта красивая женщина и как незаметно подчиняла своей воле всех нас. Она так твердо указывала, какой вагон с какой стороны следовало подогнать к эстакаде, что никто не осмелился бы ей прекословить.
В отличие от Вяткина Малинина не увлекалась командами и распоряжениями, не суетилась напоказ, зато из ее поля зрения ничего не ускользало, и фактически весь процесс разгрузки протекал всецело по ее указаниям.
За красивой дежурной по станции хвостом ходили несколько наших командиров и о чем-то громко спорили.
Малинина же будто не слышала их голосов. Время от времени она что-то негромко говорила технику-смотрителю, и в ответ на это маневровый паровозик, специально присланный с узловой станции, подцеплял то один вагон, то другой и тащил их к бетонной эстакаде.
Дело осложнялось тем, что разгрузочная эстакада была очень короткой, и с каждой стороны можно было разгружать одновременно лишь два вагона.
Бойцы штабной роты сгружали из закрытых вагонов громоздкие ящики, а батарейные расчеты хлопотали на открытых платформах. Они снимали крепления с пушечных лафетов, чтобы можно было перекатить их на эстакаду.
Завидев меня, командиры, окружавшие Малинину, «вспомнили» свои дела и рассыпались кто куда.
Удивленная их неожиданным исчезновением, Малинина осталась в одиночестве. Она, по-видимому, смекнула, в чем дело, и, когда я проходил мимо нее, внимательно меня оглядела.
Мне очень хотелось остановиться, заговорить с ней, сказать ей что-нибудь теплое, заглянуть еще раз в глаза, по которым так истосковался, но и сейчас я подавил свое желание и так прошел мимо нее, словно у меня не колотилось сердце в груди и вроде я даже в мыслях не имел остановиться и заговорить с ней.
Перед зданием станции Вяткин, отчаянно размахивая руками, на высоких нотах втолковывал что-то командиру одной из батарей. По уставу, Вяткин должен был доложить мне о ходе работ по разгрузке, но, заметив мое появление, тотчас сделал вид, будто не видит меня, помчался к вагонам, стоявшим в начале станции, и скрылся за ними.
Нетрудно было догадаться, что он не захотел в присутствии Малининой отрапортовать мне. Тщеславие не позволило ему этого.
Тогда я тоже направился туда, куда он. Я решил осмотреть эшелон и с другой стороны.
В начале эшелона стоял Вяткин и что-то кричал бойцам. Иначе он не мог: обязательно должен был указывать повышенным голосом, а замеченного в каком-нибудь проступке бойца (пусть даже при пустяковом нарушении) должен был расчихвостить при всех самым строгим образом.
Увидев меня, он, точно только сейчас меня заметил, поспешил навстречу и отдал рапорт.
И на этот раз я без труда его понял: здесь мы находились под прикрытием вагонов, и Малинина не могла видеть унижения бывшего штабного офицера...
Мы обошли разгружаемые вагоны с обеих сторон и вернулись на перрон.
Вяткин счел свою организаторскую деятельность законченной, зашагал рядом со мной и более уж никуда не отлучался.
Разгрузка велась полным ходом. Все делалось четко, своевременно и не требовало нашего вмешательства.
Между тем мы с Вяткиным приблизились к Малининой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39