шли воздушные бои, оглушительно лопались снаряды зениток, оттуда сыпались листовки. Грозу тоже ждали оттуда.
Тревогу ожидания порождало многое. Перестала летать «рама». К ней привыкли, она исчезла — значит, неспроста. По ночам люди все чаще сидели в блиндажах. Прямо с вечера уходили туда с постелями, потому что выдавались такие ночи, когда раза по три-четыре гудели тревожные заводские гудки. Даже я по своему мальчишескому разумению понимал, что наша жизнь дошла до какого-то предела, уперлась и должна куда-то свернуть. Понимал, что свернет она к худшему. И вот почему. В сводках по радио называлась все та же излучина Дона, упоминалось, что бои идут в районах Клетской, Котельникова, Калача, а проходившие и проезжавшие через наш поселок раненые называли совсем другие населенные пункты: Россошку, Песковатку, даже Карповку — в трех-четырех десятках километров от города. Никто больше из поселка не ходил на окопы, и говорили, что там уже идут бои.
Поток машин и подвод с ранеными, с военным имуществом шел к понтонной переправе через Волгу. С нашего крутого берега видно, как через переправу подводы и машины без конца текут за Волгу. Идут машины, а за ними бегут люди, несется подвода, и снова люди. Днем движение только на левый берег. Ночью, рассказывают, переправа работает в направлении города, идут войска и боеприпасы. Мы этого, естественно, не видим. Перед нами с утра до вечера — черная лента конвейера в одну сторону: машины, люди, подводы, люди. И так несколько дней.. От тревожного ожидания дни будто вытянулись, в них все смешалось, и в нашу жизнь приходило все больше и больше такого, чего я никак не мог постичь. Не мог понять, почему зенитки стреляют по ночам так оглушительно громко. Когда зенитные орудия начинали свой захлебывающийся галдеж днем, еще можно было терпеть. Но когда пальба поднималась ночью... Все грохочет, с сухим треском лопается и рвется так, что поднимается пыль в блиндажах, сыплются стекла в домах.
Особенно досаждала «наша» батарея — та, что стояла на высоком берегу Волги, в полукилометре от нас. Когда начинала палить залпами, казалось, наступал конец света. Хотелось выскочить из дома и бежать куда глаза глядят, но еще сильней был сумасшедший мальчишеский сон. Меня нельзя поднять, прижимаюсь к спинке старенького певучего дивана, натягиваю на голову одеяло, не могу разлепить глаза. Боже, как же мальчишкам хочется спать, даже на войне! Мать будит, тормошит, тянет из дома в убежище, а мы с Сережкой мычим, отбиваемся и, как только стихает на минуту стрельба, мертвецки засыпаем.
Мы все реже ночуем в доме. Последние ночи проводим в блиндаже. Здесь грохот тот же, но мать нас не будит. Сама вскакивает и сразу прикрывает нас своим одеялом:
— Спите, спите. Это далеко.
Бедная мама. Мы и утром можем поспать, а она поднимается до рассвета и бежит в дом готовить нам еду на день. А к семи уже на заводе.
Утром у немецких летчиков перерыв, и мы спим. Эти сладкие часы тишины пролетают мгновением, и голова не успевает освободиться от ночного кошмара.
1 «Сталинград был первым городом, который при подходе врага не эвакуировал свою промышленность... Выпуская более 80 видов различной оборонной продукции, Сталинград был крупнейшим центром по производству оружия... Тракторный продолжал работать до середины сентября, ремонтировал подбитые танки и выдал в этом месяце 150 новых машин. Кстати, в ночь на 24 августа СТЗ послал на оборону города 60 танков, которые были поставлены на наиболее танкоопасных направлениях. И выдал 1200 пулеметов с боеприпасами.
Продолжали работать и завод «Баррикады», судоверфь, Сталинградская ГРЭС. ...В южной части города, куда враг не прошел, было отремонтировано 350 танков, 100 минометов, 40 трофейных танков, 300 грузовиков»,
Пальба, грохот, завывание все еще волнами накрывают меня. Во сне они разбухают до чудовищных размеров, и мне кажется, что утром вся земля будет завалена1 обломками сбитых самолетов.
Просыпаюсь и бегу искать. Увы, самолетов нет. Попадаются осколки. Осколки не темно-рыжие, со спекшейся на них землей, оставшиеся с гражданской войны и какие не раз находил на Лысой горе, на бахчах, а с голубоватым отливом и подпалинами на рваных краях, новенькие. У блиндажа их целая куча.
— Что ты таскаешь всякую гадость? — сердито ругает меня мама, когда возвращаюсь из своих «летучих осмотров» поселка.
Я и раньше мало ходил — все больше бегал, а теперь только бегаю. Бегу в блиндаж к Косте, к Витьке, бегаю за водой, дровами, домой — нам в блиндаже то и дело оказывается позарез нужна какая-нибудь вещь из дома. Уже перекочевала сюда вся кухонная и другая утварь, а я все бегаю.
— Ты добегаешься, добегаешься! — шумит мама.— Я запрещаю. Все! Сиди, никаких друзей.
Она еле сдерживается, чтобы не заплакать. Присмирев, затихаю, но ненадолго. Если не буду бегать, то меня просто раздавит то, что обрушивалось на нас в эти дни. Мне надо рассказать Косте, Витьке, ребятам. Спросить, обсудить, что будет дальше... Как она этого не понимает?
— Ты слушайся маму,— шепчет мне Сергей, когда мы забиваемся в угол блиндажа.—Слушайся, она плачет...
Он говорит правду. Сегодня мама вернулась с завода раньше обычного.
«Никакой работы,— передал мне ее слова Сергей.— Три раза в бомбоубежище лазили...»
Мать пришла, а меня нет. Все беды от моего дурацкого любопытства. Удивляюсь всему, как ненормальный. Когда же это пройдет? Пройдет, успокаиваю я себя. Скоро стану рассудительным, как моя мама или дед Степаныч. Все! За осколками больше не бегаю. Не бегаю, как давно не бегаю смотреть воздушные бои.
Вспоминая сейчас те ночи и дни, я думаю: вот уж воистину все познается в сравнении. Все, что происходило в нашем городе до 23 августа, было одной жизнью, а с этого дня началась другая, ее и жизнью-то не назовешь, потому что кругом была смерть, она обступила нас со всех сторон, сжала, вдавила в землю и, казалось, вот-вот расправится с каждым.
Я мало верю в предчувствия, но со мной не однажды случалось, когда интуиция, какое-то необъяснимое движение души помогало угадать, что произойдет дальше. Так было и в этот день, 23 августа. Когда где-то еще на подступах к городу торопливо забухали зенитки и еще не было самолетов, когда сквозь разноголосый орудийный лай только пробивался их гул, во мне будто что-то оборвалось. Гул был необычно плотный, густой. Он слышался не как всегда с запада или северо-запада, а заливал небо со всех сторон. Зенитки палили особенно остервенело. Мы выбежали на улицу и уже мчались к блиндажу, как вдруг этот гул, перекрывая грохот орудийных залпов, словно вырвался из подземелья и сразу подавил все вокруг. Небо тоже почернело, и я увидел, что с трех сторон на город идут самолеты.
Они катились волнами, и свободным от них было только Заволжье. Впереди самолетов лопались и расползались облачка. Но самолеты, не нарушая строя, шли прямо на них, и создавалось впечатление, что разрывы зениток отступают.
Мы добежали до оврага и остановились. Здесь уже стояло десятка три людей. Они оцепенело смотрели в небо. В предчувствии неотвратимой беды мы тоже замерли. Самолеты были еще далеко, только на подходе к городу, а небо, все небо гудело и грохотало, будто его разламывали. Темные ревущие стада все еще гнали перед собой белые облачка зениток, но вот эти облачка стали вспыхивать в их гуще, а самолеты вдруг начали вываливаться из строя и падать вниз.
— Ага, гады, падают! — завопил я. Но тут же понял, что невозможно сразу сбить столько.
От самолетов вдруг стали отделяться большие черные капли. С воем и свистом они ринулись вниз, к бугру, где неистовствовали зенитки. Черные капли исчезали почти перед самой землей, и тут же вырастали темные кусты взрывов. Казалось, их кто-то сажает по кромке бугра. Через мгновение кусты начали сливаться, бугор оглушительно загрохотал и зыбко поплыл.
Волны самолетов шли и шли над буграми, окаймляющими город. Почти из каждой группы по нескольку машин, поблескивая крыльями, пикировали на батареи. Основная же масса самолетов, не меняя строя и направления, шла прямо к центру города и к его северной части, к заводам.
Скоро и там все вздыбилось, загрохотало, заволоклось сначала пылью, а потом дымом. Самолеты шли стороной от нашего поселка, и нам был хорошо виден весь их путь от горизонта до горизонта. Сбросив свой страшный груз, самолеты будто от радости подпрыгивали и уходили за горизонт. Над заводами и над буграми разрозненно гремели зенитные орудия.
Людей у оврага становилось больше. Даже те, кто перед налетом укрывался в убежищах, теперь пришли сюда. Все стояли и молча смотрели. Там, куда, снижаясь, падали самолеты, бушевало пламя, стлался черный дым и через него вдруг прорывались столбы грязно-молочного пара. Туда страшно было глядеть. Женщины, всхлипывая, причитали: Ой, боже мой!.. Ой, что же там творится?
— Бедные люди, как же они там?
И вдруг громче всех заголосила высокая и сухая, как жердь, старуха Тараканова:
— Поубивало всех, поубивало... Да как же я, старая, да как же не поехала!
Она упала на жухлую траву и забилась в рыданиях. Дочь Таракановой с двумя детьми жила в центре города. Старуха постоянно ездила туда, а вот сегодня не собралась.
Многие стояли молча, неслышно плакали. «Наша» батарея раза два включалась в общий хор зениток, но тут же умолкала. Самолеты шли далеко. А вот зенитки, спрятанные в лесопосадках вокруг города и на буграх, все еще били бешено. Туда без конца пикировали «юнкерсы» и быстрые, как черные стрелы, «мессершмитты».
Была и радость. Несколько самолетов не вышло из пике, так и врубилось в бугры и лесопосадки. Один «юнкере», видимо, взорвался с бомбами: взметнулось огромное пламя, а потом донесся такой мощный раскатистый грохот, что он сразу заглушил все.
Но все меньше и меньше вспыхивало облачков на небе. Их будто сметали бесконечные волны самолетов. Дольше всего облачка держались над Ельшанским бугром, и туда особенно остервенело падали самолеты. Сейчас я не могу припомнить, сколько времени мы
стояли на краю оврага и как долго продолжался первый и страшный налет, который сразу зажег, разрушил центр и всю северную часть города. Мне кажется, он продолжался целый день. Я даже не помню, когда этот налет начался. Думаю, что в середине дня, но хорошо помню, что прекратился он, когда уже стало темнеть1. Самолеты гигантским колесом ходили и ходили над городом, пока небо не стало темнеть.
Помню многое из того, что произошло в этот день.
Неожиданно ударила «наша» батарея. Она зачастила так, как еще не стреляла никогда, и вдруг людей с кручи словно сдуло в овраг. Когда мы подбегали к своему блиндажу, то в стороне заводов уже рвались бомбы. Первой в блиндаж ворвалась чья-то грязная, вся в репьях, рыжая дворняга и, скуля, забилась в угол. Ее принялись выгонять, но не тут-то было. Собака сжалась и, оскалив зубы, злюще рычала. А когда бомбы начали рваться где-то совсем рядом, было уж не до нее. Блиндаж и всех нас встряхивало и вот-вот грозило засыпать землей. Я уцепился за столб, который поддерживал свод, и меня вместе с ним швырнуло из стороны в сторону. Один удар был настолько сильным, что нам сначала показалось, будто мы ослепли.
Когда пыль рассеялась, кругом было тихо. Молчала и «наша» батарея. Только, удаляясь, еще гудели самолеты, где-то вдали тяжело ухали взрывы. Я выглянул из блиндажа и обмер: с неба на землю падали змеи. Настоящие змеи. Свернутые кольцом, изогнутые лентой. Меня так поразило это видение, что я даже закрыл глаза. Был уверен, сейчас открою вновь — и видение исчезнет. Но змеи не исчезли. Я ясно видел, как ветер сносил их в сторону. Они летели метрах в трехстах от блиндажа. Я следил, куда они упадут, не в силах проронить ни слова. Змеи легко планировали, извиваясь своими приплюснутыми телами, а потом вдруг одна за другой нырнули в сухие колючки.
И все же я никому не стал говорить о том, что видел. Женщины, которые сидели рядом со мной у выхода из блиндажа, видели этих змей, но никто из них не проронил ни слова. Они расширенными глазами смотрели на
1 «В 16 часов 18 минут немцы начали штурм Сталинграда с воздуха... Немцы применили своеобразную тактику. Они взяли воздушную зону города в кольцо, по окружности которого летали «мессер-шмитты», стараясь не подпускать к центру наши истребители. Внутри кольца бомбардировщики наносили удары по заранее избранным целям. Бомбили методично, каждая группа свой квартал. Бомбили вначале город, а не заводы. Видимо, последние надеялись захватить целехонькими, на полном ходу, и одновременно рассчитывали вызвать у населения панику. В этот день наши летчики сбили 63 вражеских самолета, еще 27 уничтожили зенитчики».
гигантское зарево, затопившее весь горизонт. Зарево все сильней расползалось по небу и, подталкивая перед собой косматые черные тучи, карабкалось вверх.
Гул самолетов и редкое тявканье зениток смолкали. Люди в одиночку и группами высыпали на улицу. Мы тоже вылезли из оврага. К немалому удивлению, я обнаружил, что дома вокруг целы. Наш тоже стоял на своем месте. Куда же падали бомбы? Все смотрели в сторону заводов. Там появилась какая-то новая улица, я глядел и ничего не понимал. Среди домов ширился просвет почти до самых заводов. А по сторонам этой «улицы» дыбились груды мусора, из которого торчали расщепленные доски и бревна. Этого здесь прежде не было. Я побежал. Мать истошно закричала:
— Андрей! Ты куда?
Вскарабкавшись на гору мусора, я увидел поваленный забор завода, а за ним опять что-то непонятное. Куда-то исчезло низкое здание склада, и вокруг появились завалы кирпича, земли, дерева. Перевел взгляд на овраг, в который упирался завод, потом на берег Волги, где притаились, зарывшись в землю, зенитки. Там зияли несколько ям и чернели кучи свежей земли.
«Воронки! — опалило меня.— Так вот куда падали бомбы! Одна — совсем недалеко от нашего блиндажа. Ух ты какая! Вот от нее-то и был тот страшный взрыв и огонь, ослепивший нас».
А по поселку поднимался, нарастал крик и плач, он шел со стороны заводов. Туда сейчас и бежали люди. Я тоже бросился за ними, но новый, уже почти истеричный крик матери вернул меня.
Быстро темнело. А люди не расходились: не шли в дома и не прятались в блиндажи. Те, кто не побежал к заводам, смотрели на огромное, все разрастающееся зарево. Оно расползалось, закрывало город.
Я рассказал Сергею о змеях.
— Змеи не летают,— невозмутимо ответил он.
Я потащил к месту, куда они упали. Мы дважды прошли через заросли колючек — никаких змей.
— Где же они? Я же видел..,
— Уползли,— пояснил брат.
Мне оставалось только согласиться с ним, и вдруг я увидел у Сергея в руках черный ремешок.
— Где взял?
—- А вон там валялся.— И он протянул мне черную полосу тонкой хромовой кожи. Таких обрезков кожи я видел целые вороха на свалке кожевенного завода.
Я, конечно, не признался Сергею, что эти черные полосы я и принял за сыпавшихся с неба змей.
РАБОЧИЙ БАТАЛЬОН
Казалось бы, многому научил меня этот год войны, и все же проводы ополченцев из нашего поселка хотелось видеть иными — такими, как проводы моряков на фронт в фильме «Мы из Кронштадта». Уходят строем, с песней, перепоясанные пулеметными лентами, за поясом у каждого по нескольку гранат, за плечами — винтовки...
Сейчас все было не так. Когда мы прибежали к заводу, там не оказалось ни одного человека. Главное здание — четырехэтажное из красного кирпича, похожее на крепость,— сгорело несколько дней назад и теперь мертво смотрело пустыми глазницами окон на развороченный двор. Бомбы упали в левом углу двора, разметав хилые постройки складов. Все было припорошено белой известковой пылью.
Перелезли через один завал, другой и вдруг увидели старика Глухова. Степаныч с рюкзаком за плечами спешил через двор к оврагу. Он семенил, воровато оглядываясь, будто боялся погони. Нас это удивило.
— Если Степаныч добыл что, так почему он рысцой с рюкзаком не домой, а от дома? — рассуждал Костя.
Да и одет Степаныч был тоже необычно. Ходил он всегда в стареньком: мягкие чувяки, простые хлопчатобумажные брюки и неизменный потрепанный, засаленный пиджак. А сейчас на нем хромовые сапоги, брюки галифе, гимнастерка — все новенькое, с иголочки. Так Степаныч выряжался только в праздники, чтобы показаться на людях — в «комсоставской» одежде, подаренной ему сыном Петром.
— Ба!— Санька присел и всплеснул руками.— Степаныч-то никак на войну подался? Это он в рабочий батальон записываться...
Мы все трое весело переглянулись и приударили за ним. Степаныч, видно заметив нас, перешел на мелкую рысь и скоро скрылся в овраге. Но от нас не так-то легко уйти. Через несколько минут, скатываясь с кручи, мы обнаружили, что овраг запружен людьми.
— Вот они где! — радостно завопил Сенька и этим своим дурашливым криком заставил какого-то человека с винтовкой вскочить с земли и пойти нам навстречу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43