Пробежали мальчишки с полевыми сумками вместо портфелей. На углу из черного горла репродуктора гремела музыка... Это было то, что можно увидеть и услышать, но за всем этим еще следовало угадать жизнь, которая скрывалась за обрывками ничего не значащих разговоров, почувствовать и понять, чем жили эти люди — их заботы, беспокойные сны, жадные мечтания... Как найти свое место среди них, попасть в ногу, войти в ритм общего движения?..
Мало знать о том, что еще голодно, плохо с топливом, протекают старые крыши. Сколько об этом переговорено в госпитальных палатах. Тарелка репродуктора рассказыва-
ла о победах на трудовом фронте, в перерывах между этими передачами торжественно звенели трубы оркестров, а за окнами тянулось поле, заросшее бурьянами, с черными заплатами вскопанных огородов...
НАТАША
Вечером пришел Леша, замерзший, с кусками заледенелого толя, засунутыми в мешок. Сбросил шинель и прижался спиной к теплой печке.
— Ты посмотри, что Володя сделал,—Домна расстелила ковер на полу.
— Добро, добро,— Леша с интересом смотрел на ковер и растирал красные от мороза руки.— Слушай, корешок, давай вместе работать? Мой материал — твои талант..А на базаре я свой человек. Мать тебя будет кормить. Выручку пополам.
— Подумать надо,— неуверенно произнес Владимир.
— Смехота! О чем думать?—возмутился Леша.— Заживем, как блины на сковороде! Оденешься с ног до головы. Таким парнем станешь — загляденье!
— Он и так хорош,— перебила женщина.— Умывайся, Лешенька. Чистую рубаху возьми...
— Что за праздник?— удивился Леша.
— Наташенька к ужину придет. Посидим, чуток выпьем...
— А-а,— понятливо протянул Леша и захохотал.—Жениха сватать будем?! Ну, молодцы, лихо догадались. Все, обкрутим тебя, Владимир, и никуда ты не денешься. Будешь вроде меня...
— Ты свободный, Лешенька,— тихо ответила Домна.— Хоть сегодня чемодан соберу... Белье поглажено...
— Во! Во! — с легкой обидой закричал Леша.— Этим она меня и берет!
— Не этим,— усмехнулась женщина и, подойдя к нему, поцеловала в небритую щеку.
— Может быть,— вздохнул Леша и положил ей на плечи руку.— Я какой-то с тобой контуженный, ей-богу... У меня, знаешь, баб было много.
— Ничего у тебя не было,— просто сказала она.— Ничего ты не успел.
— Не веришь?!— рассердился Леша.
— Они еще будут,—успокоила Домна и бросила ему полотенце.— Иди... Воду я нагрела...
Леша подумал и спросил сам себя:
— А на черта они мне нужны, а?
И пошел в коридор, на ходу стаскивая через голову гимнастерку.
Они уже сидели за столом, когда в дверь постучали и вошел кто-то коренастый, с хриплым, словно прокуренным, голосом, бордово-щекастым, круглым, маленьким лицом, закутанный в толстый, с махрами,бабий платок, в непомерно большом полушубке.
— Натка-а!— радостно закричал Леща.
— Наше вам с кисточкой!— весело просипело существо и стало медленно, пыхтя, разоблачаться. Она снимала одежонку и, становясь на цыпочки, с трудом цепляла ее на высокую вешалку. Платок, косынка, шарф, солдатские рукавицы с двумя пальцами, вязаная, в дырках, кофтенка...
Владимир сидел в углу, молча смотрел, как перед ним, словно из кокона бабочка, освобождаясь от одежды, на свет божий появляется девушка. Вот она осталась в тоненьком ситцевом платье с большим вырезом ворота. Платье засунуто в ватные брюки, которые мешками нависают над отворотами разношенных валенок.
— А у вас тепло... Лафа! На улице жмет мороз — губы слипаются... Устроились, паразиты, а рабочий класс вкалывает...
Она яростно растирает щеки, подтягивает спадающие ватные брюки и улыбается толстыми малиновыми губами. Спутанные волосы торчат дыбом, шея тонкая и белая. Фонарики на рукавах платья примяты, и обнаженные алебастровые руки тянутся из них, как из-под крылышек. Красные обветренные кисти по-мужски широки — это от работы.
— Натка, знакомься,— сказал Леша и подтолкнул ее к столу. Владимир поднялся со стула, окинул взглядом девушку с ног до головы и с легкой иронией сказал:
— Здравствуй, красавица.
— Здравствуйте, дядя,— смущенно ответила она и съежилась под его взглядом, потускнела, с беспомощным видом посмотрела на Лешу.
— Наш квартирант,— выручил ее тот.— Корешок мой... Хороший парень. Владимиром кличут. Ты знакомься, Наташка...
Она протянула руку, и Владимир пожал толстые, шершавые и неподвижные пальцы.
Они чинно уселись вокруг стола и несколько минут натянуто молчали.
«Господи, неужели это для меня?— подумал Владимир, вилкой чертя по скатерти.— Сколько же ей лет? Девятнадцать? Я старше ее лет на... Года на четыре... А, ладно, детей мне с ней крестить, что ли... Начали...»
Он откинулся на спинку стула и торжественно сказал:
— Погода нынче ужасная. Снег, ветер...
Леша и женщина переглянулись, а девушка тихо прошептала:
— Я непричесанная... Тетя Домна, у вас гребешок есть?
— А ну вас к черту! — взорвался Леша. — Пижоны несчастные... Давайте выпьем.
Он разлил по стаканам и поднялся на ноги. Прищурив глаз, посмотрел водку на свет лампы, удовлетворенно хмыкнул и произнес:
— Выпьем за Натку...
— Да что вы, дядя Леша!—девушка испуганно поставила стакан на стол.
— Была она нашим глубоким, твердым тылом,. была фондом обороны и шут ее знает еще кем и чем... А теперь пусть она станет просто Наткой, девчонкой, невестой... Я правильно говорю, мать?
Женщина кивнула головой, и к глазам ее побежали крошечные морщины, столпились, окружили, как солнце, черточками лучиков. И Владимир даже поежился под этим взглядом, тоже поднял стакан, потянулся через стол и чокнулся с девушкой.
— А-а, была не была, — вдруг с отчаянием сказала она и, запрокинув голову, лихо выпила всю водку. Поперхнулась, сунула в рот корочку хлеба и стала медленно жевать, смущенно глядя под стол на сложенные на коленях руки.
— Расскажите о себе, Наташа, — попросил Владимир, нажимая на горячую картошку.
— Я?! О себе?!—она от неожиданности хохотнула и вдруг опять сникла, пожала плечами. — Глупости какие...— Потом подумала и добавили: —У меня медаль есть... «За трудовую доблесть».
— А у меня,— ничего,—засмеялся Владимир.
— Странно, — натянуто ответила она.
— Вы так думаете? — Владимир положил вилку и с удивлением уставился на девушку.
— Ага, — сказала Наташа. — Вы на фронте-то были?
— Был,— Владимир зло закрутил в ладонях пустой стакан.
— Ну и вот, — только и проговорила она.
— Тогда я наливаю еще, — хмуро нарушил наступившее молчание Леша. Он наполнил стаканы и вышел из-за стола. Долго копался в углу комнаты, и Домна тревожно смотрела на него с окаменевшим лицом. Леша вернулся назад, высыпал на стол из пригоршни бронзовые и серебряные медали. Они застыли на скатерти мерцающей горкой.
— А у меня их вон сколько, — Леша тронул медали, разложил между стаканами и хлебницей. — Ну еще год-два будем их носить, а дальше что? В комод?!
—- Это награды Родины, — упрямо проговорила девушка. — А есть которые за чужие спины прятались. Я недавно на станции одного видела — чистенький, розовый... Сидит в теплушке, тушенку жрет.
— Ты не путай хрен с сахаром,— перебил Леша.— Если каждому по медали дать — всем заводам две недели на монетный двор работать. Ясно?
— Но вам-то дали?
— Глупая ты, — сердито перебил Леша. Он ткнул в серебряный кружок пальцем и отвел медаль в сторону. — «Сталинград»... В бедро трассирующей. Литра три крови в землю ушло... А вот «За оборону Москвы». По уху чиркнуло, и тоже не меньше литра вытекло... «Кенигсберг». Еще литра три добавим... В общем сложить, так я весь до донышка вылился.
— Вот вас Родина и отметила, — девушка-сидела, напряженно вытянувшись, и в глазах у нее светилась непреклонная решимость. — И если Родина снова потребует...
Леша прикрыл медали рукою, поволок их по столу, сбросил в подставленную ладонь.
— Да ну тебя, — устало сказал он и потянулся к стакану. — Ты, дурочка, пойми... Награды свои мы правильно заслужили, но, между прочим, не за них только воевали. Да коль удостоены, заноситься не будем и отказываться не станем.
— А он отказывался? — сверкнула она глазами в сторону молча сидящего Владимира.
— А ему, наверно, никто еще и не предлагал, — усмехнулся Леша.— В том-то и дело. За победу платили мы обычной нормальной кровью. И до сих пор цену на нее не сложим. Поэтому столько-то мужичков по деревням разбрелось без единой медальки. Нету цены крови! Это ты можешь уразуметь? А до этого парня еще не дошли со всеми наградами. Мы еще лет тридцать будем таких разыскивать...
И пока шел-этот разговор, Владимир безучастно слушал его, наматывал на пальцы бахрому скатерти, исподлобья
наблюдая за девушкой. Он видел кирпичный румянец еще не остывших от мороза щек, потрескавшиеся крупные губы и черту загара, который обрывался на шее, там, где кожу всегда закрывал платок. Была она простая, бесхитростная, даже чуть глуповатая на вид, но выпуклые серые глаза светились упрямством.
— ...Вы не читаете газет, — продолжала она. — Там все ясно... Война окончилась победой. Восстанавливаются города.
— Уже? Восстанавливаются? — переспросил Леша.
— Да! — громко ответила девушка.—Вы ничего не видите... У вас ковры, базар, деньги...А, кругом такой энтузиазм, невиданный подъем. Так вот и пройдет, дядя Леша, жизнь мимо вас. И не заметите. Потом будете думать: «А что я сделал?!» Да поздно...
— Ты нашу жизнь не трогай,— вдруг гневно сказала Домна и, сдерживаясь,, стала торопливо двигать на столе тарелки. Потом беспомощно огляделась. Морщины разбежались от глаз, резко иссекли немолодое отечное лицо.
— Значит, это у нас не жизнь? Тепло... еда на столе... над головой крыша... Ты безногого спроси. Володю спроси — это жизнь? Или мы просто так, как животные... прозябаем, коптим белый свет, а?
— Я не так сказала, — неуверенно проговорила девушка. — Я о другом... Война прошла. Кое-какие привычки забыть пора...
— Вот когда у меня другая нога вырастет, — медленно процедил Владимир, — я и забуду...
— А меня Леша за человека считать перестанет, если я о прежнем муже забуду... О сыне перестану день и ночь думать,— женщина отвернулась и согнутым пальцем прома-кнула уголки глаз. — Вы уж извините старую...
— Молодец, мать, — только и сказал Леша и, через стол протянув руку, тряхнул ее за плечо. — Держись, мать.
— Ничего вы не понимаете,—упавшим голосом тихо сказала девушка.—С такими настроениями мы страну не восстановим...
Леша вдруг захохотал весело и жестко. Тряхнул волосами, поднял стакан и закричал:
— Насчет настроения — это да! Выпьем, ребята... Где наша не пропадала? Салют из ста двадцати двух орудий— огонь!!
Он опрокинул стакан, ударил по зубам кончиками пальцев, так что дробь пошла по комнате:
— Ба-а-арыня-я, барыня-я-я... Сударыня-барыня-я-я...
— Дядя Леша, вы пьяный, — робко проговорила девушка и отодвинула его стакан.
— С|н, Наташенька, веселый, — улыбнулась женщина.— И на зубариках лучше его никто не играет... Как на пианино... Ты пойми, никто так не радуется, что война окончилась, как они...
На кухоньке, когда, стоя у открытой форточки, жадно курили-самокрутки, Леша сказал:
— Она девка хорошая... Войне капут... Ты не смотри, что она.... слишком правильная.
— Обычная, — пожал плечами Владимир. — А необычным с нами делать нечего, — усмехнулся Леша.
— Как понять?
— Понимай, как хочешь.
— Не хочу.
— Зря. Не бог весть какие мы с тобой... Вспомни, о чем в окопах думали? То, что имеем сейчас, — тогда на уровне счастья считали. Не так, кореш?
В то время каждый день последним мог быт А сейчас впереди этих дней чертова уйма.
— Будешь перебирать, как разборчивая курица? Клюкнет зернышко — не то... Выплюнет, другое ищет.
— Для чего-то же я вернулся?
— А если для нее?
— Для этой?.. Не думаю.
— Но в то же время... Ты пойми меня правильно... Вдруг в твоих руках вся ее жизнь?
— Чепуху ты говоришь... Пошли в комнату.
— Нет, постой, — Леша удержал его за пуговицу гимнастерки. — Вдруг от того, как ты себя поведешь, зависит девкино счастье. Судьбы ее поворот на сто восемьдесят градусов.
— А если она мне безразлична, — перебил Владимир.— Вот как этот стол, как тот сундук у двери?
— Так что, по свету пойдешь искать свое?
— Хотя бы знать, что искать, — усмехнулся Владимир.— Останусь пока с тобой. Если не возражаешь, конечно.
— Значит, вступаешь в мою фирму? По петухам, кореш.— Леша взмахнул рукой и шлепнул по ладони Владимира. — Не пропадем... Пошли к бабам. Соскучились они, небось...
Они вернулись комнату и увидели, что стол уже прибран, а женщины низко наклонились над репродуктором
И слушают музыку. Помятая, с погнутым ободом черная тарелка пела стеклянно-чистым голосом.
— Вы знаете, как. передали? — удивленно сказала Наташа, обернувшись к вошедшим. — «Песни времен Отечественной войны...» Уже времен...
Они молча опустились настулья. Лампа светила слабо, и был виден огонь в топке. Ветер стучал ставнями и надувал на подоконники полосы снега. Но в самюй комнате было тепло, густые с прозеленью тени лежали на полу. И так спокойно было в этих четырех стенах, — все неподвижно, каждое на своем месте, любая вещь ухожена, вымыта, натерта до блеска, поставлена точно и выверенно, словно раз и на-всегда, чтобы потом никогда ее не сдвинуть в сторону, не испачкать, неосторожным движением не разрушить устоявшийся мир благополучия и тишины. Две женщины чем-то походили друг на друга. Наверно, широкими лицами сглаженными сумраком, или одинаково положенными на стол тяжелыми руками. Женщины слушали музыку, думали о чем-то своем. Но можно было, догадаться, куда их мысли увел,а музыка, тишина вещей и монотонный стук плохо прилаженной ставни. Все было здесь — мечты и воспоминания не покидали эти стены, точно так, как от падающей в лужу капли круги по воде не расходятся дальше берегов. Все казалось простым, ясным— застывшие фигуры, снег за окном, в печи неяркий огонь, помятая тарелка репродуктора с его тоскующим голосом, отчаянное, счастливое лицо Лешки, первые пришедшие в голову мысли — о доме, ржаном хлебе, о нетревожной будущей жизни... Мир сузился, оградился стенами, в него вошло самое главное и важное,. а остальное— ветер, заледенелая степь, гремящий лист жести, сорванный с крыши, заносимые снегом курганы взорванных зданий — все это если и существовало где-то, то далеко, померкнув перед извечной властью теплого огня и уютом человеческого жилища...
«А что мне надо? Калеке безногому. Инвалиду. Бездомному человеку. Какое счастье иметь все — дом, теплую печь, женщину, которая от тебя ничего не требует, но при твоем желании, стыдясь и радуясь, пойдет к тебе навстречу, благословляя час и минуту случайного знакомства... Не стыдно ли перед теми ребятами, чьи имена на фанерных обелисках уже размыли дожди?.. Они мечтали о многом, но и об этом...» О том, что уже имеет Владимир. Он помнит, как впервые увидел убитых парней и, торопливо проходя мимо них, почувствовал шаткость и непрочность сво-
ей жизни. И подумал: если остается цел, то как мало надо будет ему в дальнейшей жизни и как это будет необычай-НО много — выжить, вернуться домой, любить.
ВОСПОМИНАНИЯ
...Их полк шел в. атаку по осеннему полю, на котором рос картофель, ботва была вбита в землю нестихающими дождями... А перед этим Владимир бесконечно долго лежал в яме. Это был его первый бой. В луже, прямо перед ним, отражалось оловянное небо и дуло его винтовки. Ветер качал уцелевшую ботву, вблизи она напоминала деревья с висящими, точно стеклянные груши, тяжелыми каплями... На далеком горизонте темнели тучи. И поле было таким громадным, что его размытые края, казалось, сливались с тем странным миром, в котором когда-то было солнце, теплая земля и деревья, покрытые зеленой листвой...
Потом вышли танки. Они катились медленно, часто останавливались, и поле стало сужаться.. Цепи залегли, послышались хлопкц винтовочных выстрелов, а танки все шли, и тогда пехота побежала назад, оставляя на картофельном поле убитых... Затем солдаты снова бросились вперед. Дождь барабанил по лужам, расквашивал землю, омывая вывороченную взрывами, розовую, как человеческая кожа, картошку... В окопы текли ручьи, обваливая груды чернозема, перевитого бледными обескровленными кореньями...
Ночью пришел неожиданный мороз, потом повалил снег. Под утро полк все-таки занял мертвую деревню. Владимир шел по дороге,- закинув винтовку за плечо. Несколько танков, уже покрытых изморозью, стояли у закопченных печных труб и на огородах. За ночь все замело мелкими сугробиками. Из снега торчали колеса разбитых подвод.
В степи медленно ходили цепью бойцы из похоронной команды. Они стаскивали в кучу закоченевшие трупы и собирали оружие...
Трупы погибших лежали за поваленным сараем. Их было много. Снег запорошил шинели, закрыл глаза белыми пятаками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29