Затем направился на базар и там у разбитого фонтана выторговал железную печку, сваренную из бочки. Ее и несколько жестяных колен ему привезли к дому на двухколесной тачке.
Вечером в комнатушке уже пылал огонь, было тепло и, когда вошел милиционер, на перевернутом ящике стояла пол-литровка самогона и чернели лепешки, выпеченные
еще Домной.
— Ну, брат,— только развел руками милиционер.— Лихо ты устроился... А я тебе свечку принес.
— Спасибо. Раздевайся.
Милиционер сбросил шинель и остался в коротком узеньком кителе со старшинскими погонами. Потирая руки, подошел к печке. Диагоналевое галифе топорщилось по бокам крыльями.
— Давай знакомиться,— сказал он.— Меня зовут Семеном Онуфриевичем. Сейчас я пришел к тебе как бы на новоселье... И с тем поздравляю. За день себе хату слепил! Молодец. Завтра приду как ответственное за участок лицо. Чтоб прописался. Это раз! Филонить не позволю. На ра-. боту — это два. Если уличу в спекуляции — беспощадно
пресеку.
— Строгий ты, Семен Онуфриевич,— усмехнулся Владимир.
— Иначе нельзя,— ответил милиционер.— Люблю порядок, Я до войны деньги охранял. Воспитание у меня такое.
— Что же ты опять не пошел по финансовой части? Милиционер внимательно посмотрел на него и сдвинул к переносице рыжие брови.
— Потерял я к ним прежнее уважение. Бумажки и бу-мажки. Не достойны они того, что ради них люди делают. Понятно?
— Нет,— сознался Владимир и, открыв дверцу печки, подбросил несколько полешек.
— При эвакуации я восемь миллионов пожег. Такая создалась ситуация. Облил бензином, и в пепел... А паренек, который со мной был... Хороший, надо сказать, был человек, но уж больно войной ошарашенный. Не подготовленный к событиям... Н-да, не выдержал он этого, по его разумению, противоестественного положения. Все-таки отвечал он за миллионы... Застрелился на второй день. А я его очень.уважал,
— Что ж, помянем,— Владимир налил в походные немецкие стаканчики.
Они молча выпили. Владимир покосился на задумавшегося милиционера.
— Слушай, Семен Онуфриевич, ты давно здесь... в этом городе?
— А что? Если после войны, то... считай с сорок третьего.
— Не знаешь; кто тут в доме жил? Давно его уничтожили?
— Как отступали, так и подожгли. Людей-то здесь мало было. Кого они постреляли, кто сам с голодухи помер.
— Семен Онуфриевич,— Владимир спросил, не поднимая головы.— А с чего ты вдруг мною занялся?
Милиционер не удивился. Смотрел в открытую топку печи, катал на ладони стаканчик.
— Что странного? — наконец проговорил он.— Не от радости ты себе конуру здесь слепил... Я тоже, брат, покантовался по свету. Завтра, братишка, Новый год. Выпьем за новое счастье?
— Выпьем, милиционер,— сказал Владимир.
ИЗ ПИСЬМА ЛЕШЕ
«...Вот я и бросил якорь в городе, в котором когда-то был. Живу под лестницей. Сколотил себе халабуду. Честно говоря, города нет. Он разрушен процентов на восемьдесят. Здесь лето горячее, зима холодная. Лежит снег и дует ветер. Все время. Не переставая. Бешеный ледяной сквозняк. Летит жесть с крыш, стучит фанера в окнах. Еще не то, говорят, будет, когда ветер придет с моря... Как тут не.
вспомнить твой дом. Сейчас, наверно, Домна накрывает на стол, ты уже греешь в ладонях рюмашку. У печи сушатся валенки... Как вы там живете? Привет Домне, ты ее
береги.
Выдержу ли я? Во всяком случае ожидайте меня к весне. К этому времени сторгуй на базаре хорошую мраморную плиту. Весной растает земля, и поставлю матери памятник.
Почему я уехал? Ты, пожалуйста, корешок, не обижайся. Хорошо у тебя было, слов нет, даже слишком хорошо, но... Знаешь, в госпитале учат ходить. Сначала берут тебя двое под руки и водят по коридору. Потом ты сам бродишь на костылях. И давят они, натирают под мышками,. все тело ноет от этих дров, а все-таки... Те двое могут тебя в любое время оставить, с ними не пойдешь дальше коридора. А тут шкандыбай куда хочешь, лишь силенки свои рассчитай правильно. Ты соображаешь, Леша? Что-то же я из себя представляю, для чего-то родился на свет? Пока все в глубоком тумане...
А ты живи, как у тебя получается. Обнимаю вас. Желаю здоровья, счастья в Новом году. Ведь завтра Новый год, у вас будет елка, ты, как обещал, повесишь на нее'все свои медали — то-то будет звону и блеску. Я тоже глотну из того, что ты дал мне на дорогу. Помянем невернувшихся ребят. Ну, корешок, письмо заканчиваю. Дед Мороз уже пришел ко мне под лестницу, развесил у двери сосульки. Салют из ста двадцати орудий!»
Ночью печка потухла. Ветер бродил в развалинах — со скрипом раскачивал бетонные куски, висящие на нитях арматуры, сбрасывал со стен кирпичи, гудел в паутине ржавой проволоки. Казалось, что кто-то живой ходил по кургану — оседал под его ногами щебень, дребезжала жесть, что-то тяжело падало, и лестница долго хранила гулкое дрожание ступеней...
Съежившись под шинелью, Владимир спал беспокойно, пугаясь ночного движения оживших развалин. Как-то ему послышались далекие голоса, они медленно приближались, уже где-то рядом раздавался скрип полозьев, фырканье лошадей.
Владимир поднялся с кровати, накинул шинель, взял костыли и, натыкаясь в темноте на груды кирпичей, вышел на улицу. Луна светила ясно и дорога виднелась до самого поворота. Он увидел лошадей, которые волокли за собой большие сани, сбитые из оструганных бревен. Возницы брели по тротуару, взмахивая кнутами и громко покрикивая
простуженными голосами. Дымились бока усталых коней, что-то громадное, бесформенное качалось на полозьях, при каждом наклоне туго натягивая толстые веревки.
Город лежал без единого огня. Зазубренные стены поднимались в зеленом лунном небе вздыбленными льдинами. Точно застывший черный ледоход нагромоздил их по обе стороны белой дороги. Лошади, запряженные цугом, налегали на постромки, кованые копыта царапали булыжную мостовую, гулко щелкали кнуты, и казалось, что не будет конца этому бесконечно медленному движению заморенных крестьянских коней, скрежету деревянных полозьев о камни, тяжелых маятниковых взмахов ящиков, плывущих на санях. Затем показались сани меньше, но и их волокли четыре лошади, курчавые от инея, с опавшими боками. На бревенчатом плоту, переплетенная веревками, возвышалась бронзовая скульптура стрелка из лука. Подогнув одно колено, откинувшись спиной и выбросив вверх руку, стягивающую тетиву лука, могучий атлет слал невидимую стрелу в небо. Голова его была развернута к правому плечу, он словно обернулся на короткое мгновение, и Владимир увидел его целиком сразу — от вздувшихся мышц короткой шеи, криво и яростно раздвинутых губ до поджарого живота, точно покрытого литыми плитами мускулов.
Владимир узнал его — давно, еще до войны, этот бронзовый стрелок стоял в центре фонтана на городской площади. Водяная струя била из-под его ног, она рассыпалась в вышине и опадала на бронзу, на каменный парапет дождевыми каплями. Он помнит, как отсюда, от фонтана, ушли за город первые колонны мобилизованных парней — была жара, визжала гармошка, кричали усталые сержанты и провожающие. Потом застучали колеса подвод с вещами, строй подровнялся, глухо и слитно ударили сотни ног и неровные, по пять человек, ряды вошли в плывущие навстречу улицы города, пока не миновали их, вступив в песчаные желтые дюны...
— Эй, кореш,— позвал Владимир одного из возниц.
— Чего тоби? — спросил тот и свернул к инвалиду.— Курнуть дашь?
— Дома забыл... Откуда везете?
— У яру выкопалы,— ответил возница.
— Кто же туда закопал?
— Люди,— пожал плечами возница.— От немцев... Сейчас знашевся один старикан. Показав место. Всю ничь дов-бались.
— Куда тянете?
— Возвращаем на. старую прописку,— засмеялся воз-ница.— В ридные места. Домой пора.
— Там на площади одни камни,— хмуро сказал Владимир.
— Так цэ ж и хорошо,— хмыкнул возница.— Из камней и построим... Булы б камни да рукы... Будь здоров, хлопче.
Он побежал за лошадьми, путаясь в полах тулупа. Обоз осторожно объехал угол упавшего здания — громче защелкали кнуты,- тревожнее закричали люди, скульптура накренилась, чуть не падая, и медленно скрылась за попоротом.
Владимир вернулся к себе под лестницу. Он долго лежал с открытыми глазами. Вспомнил скользящих по заледенелому булыжнику лошадей, свет луны на бронзовом лице, паутину черных веревок и треск полозьев, просевших под тяжестью груза... Когда-то, может быть, тысячу лет тому назад, он посещал большие аудитории, на стенах которых висели отмытые акварелью изображения Великих творений рук человеческих — Парфенон... Московский Кремль... Деревянные, рубленные без единого гвоздя русские церкви, Кижи... Он мечтал строить города с. плавательными бассейнами наплоских крышах. Любил запах туши и барабанную легкость ватманских листов бумаги, туго натянутых на картонные планшеты перед тем, как легкие кисти нанесут на них первые контуры перспектив... Проектировать, возводить здания — в этом, он думал, его призвание - и ходил по улицам, заглядывая в лица домов, искал в их чертах секреты и законы древних мастеров, оставивших в каменных ликах города свои тревожные короткие жизни. Сейчас сюда, иод бетонные ступени лестницы, они снова вернулись, его прежние мечты. Где-то, далеко, все глубже входя в поваленные ущелья проспектов, качаясь на деревянном бревенчатом плоту, плывет Бронзовый Стрелок, целясь невидимой стрелой в зеленую звезду. Он был из того, прежнего мира, в котором люди думали о городах с высокими башнями старинных часов, о гулких полях бетонных площадей и теплом граните набережных, зажавших в жидком стекле реки отражения белых домов.. .
Когда Владимир открыл глаза, все щели комнатушки пылали светом. На печке искрился иней. Он набросал в топку полешек, поджег их и подождал, чтобы они разгорелись пожарче. Когда от железных стенок дохнуло теплом, закурил, сунул ногу в сапог, оперся на костыли и вышел наружу.
За ночь снежок припорошил землю тонким слоем. Стоял
морозец градусов в пять, а ветер утих и дым из торчащей трубы поднимался вверх — бледный и легкий, весь из туманных завитков. Город уже жил — в разрушенных проемах окон мелькали люди, где-то трезвонили далекие трамваи. Владимир с наслаждением докурил, папиросу, умылся снегом, ладонью сгребая его с черных кирпичей, и вернулся назад. Только сейчас увидел на своих дверях бумажку. Оглянулся вокруг и заметил цепочку следов, которая вилась через весь дом, подходила к его лестнице и возвращалась на улицу.
На ровно обрезанном клочке бумаги, пришпиленном двумя кнопками, были слова:
«Маруся! Я живу теперь на Портовой. Я жив! Если ты вернешься 'домой, то ищи меня. Ищи меня. Я написал об этом на домах и улицах. Ищи!»
«...Я тоже ищу,— подумал Владимир.— Я вернулся, как обещал. Ищи меня...»
«МОСКВА.
ПОВТОРНОЕ МИНИСТЕРСТВУ МОРСКОГО ФЛОТА
ЗАЯВЛЕНИЕ Прошу сообщить адрес или местожительство Александры Семеновны Муровцевой, судомойки буксира «Скиф», приписанного к порту металлургического завода имени Ленина, потонувшего в начале войны от попадания немецкой бомбы. Есть предположение, что Муромцева эвакуировалась на Восток. В случае ее документально подтвержденной смерти прошу направить уведомление по адресу...
Владимир Коваленко»
«МОСКВА
ПОВТОРНОЕ МИНИСТЕРСТВУ ТЯЖЕЛОЙ МЕТАЛЛУРГИИ
ЗАЯВЛЕНИЕ
Уважаемые товарищи, очень прошу найти адрес или местожительство Александры Семеновны Муровцевой. До войны она работала судомойкой на буксире «Скиф», который был потоплен в порту металлургического завода имени Ленина. Возможно, ей удалось спастись, и. она вместе с рабочими завода была эвакуирована из города. Вот уже несколько лет я занимаюсь бесплодными поисками дорогого мне человека и отовсюду получаю отрицательные ответы. Войдите в мое положение и сделайте все, чтобы обнаружить ее следы.
С глубоким уважением!
Владимир Коваленко»
ОСОБНЯК НА ПУШКИНСКОЙ
Если бы не вывеска, Владимир никогда бы сюда не заглянул. На листе фанеры было написано краской:
«ГОРПРОЕКТ. АРХИТЕКТУРНЫЕ МАСТЕРСКИЕ»
Двухэтажный старинный особняк окружала поваленная в снег чугунная решетка. Громадные его окна были забиты. досками или заклеены бумагой, но дорожка к крыльцу расчищена..
Владимир вошел в здание, увидел длинный коридор и толпу инвалидов и стариков. Они подпирали стены, сидели на полу, от табачного дыма, казалось, невозможно дохнуть.
В холодйом воздухе висел сплошной шум голосов.
— Куда? Куда прешь?! — закричали на Владимира.— Становись в хвост! Для всех очередь!
— Чего ты? — хмуро спросил он здоровенного парня на костылях, под распахнутой шинелью, которого бренчал ряд медалей.
— А то! — огрызнулся парень.— Я тоже инвалид, а стою. А ты без очереди лезешь!
— Подвал затопило! — загалдели вокруг.— С тремя детьми под открытым небом!.. Аварийный дом! Ночью рухнет— всех подавит!..
— Тю,— удивленно сказал Владимир.— Вы все куда?
— В бюро застройки! Еще спрашивает! Гони его, ребята!!
— Да мне по другому вопросу,— отмахнулся Владимир и стал пробиваться к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Не пуска-а-ай!— завопил парень.— Брешет он! На дурику хочет!!
Десятки рук потянулись к шинели Владимира. Кто-то рванул за плечо, дернул за хлястик. Отмахиваясь, Владимир поднялся по ступенькам и вошел в большой зал, заставленный столами. По углам, сидело несколько человек — они что-то старательно чертили на листах бумаги. Пахло клеем и тушью. Посередине топилась железная печка, закопченные колена жестяной трубы тянулись через всю комнату. На полуразобранном полу валялись пила и старый
выщербленный топор.
— Вам что, гражданин? — спросил худой, однорукий мужчина и поднял голову от чертежной доски.— Бюро застройки внизу.
— Мне бы поговорить с начальником мастерских,—неуверенно произнес Владимир.
— Это я. Слушаю, товарищ.
— Насчет работы... Может быть, примете?
— Ваше образование? Специальность? Да вы садитесь.
Владимир опустился на стул и осторожно прислонил костыли к столу.
— Тут такое дело,— начал он.— Я до войны окончил три курса техникума... По специальности «архитектура».
— Чем занимались в армии? Владимир усмехнулся и пожал плечами.
— Ясно. Небось по специальности забыли все? — спросил начальник.
— Конечно,— коротко проговорил Владимир.
— Хорошо,— начальник вынул из стола свернутую бумагу и протянул Владимиру.— Садитесь за любой стол и вычертите мне вот это... Здесь обмеры здания. Сделайте в сотом масштабе.
— Иван Иванович! — закричал начальник, и кто-то в углу распрямил спину.— Помогите товарищу.
Владимир захватил бумагу и пошел между столами.Иван Иванович усадил его рядом и, тыкая тонким пальцем, вежливо объяснил:
— Вот готовальня... Рейсфедер. Карандаши. Резинка... Бумага накноплена. Прошу вас, а я пойду погреюсь. Извините.— Подняв воротник пальто, съежившись, он зашлепал валенками к печке.
Владимир развернул лист и увидел контуры торопливого чертежа, сделанного от руки, с бесчисленными цифрами. Серая оберточная бумага, потертая на сгибах, хранила следы поспешной неряшливой работы, и Владимир внутренне чертыхнулся, с трудом разбирая непонятные каракули. Он взял огрызок карандаша, тронул прозрачную, из плекса, рейсшину. Медные колесики тихонько взвизгнули, и линейка плавно поддалась вверх. От волнения Владимир покрылся испариной. Страшно захотелось курить. Он читал расплывшиеся буквы, почти не сознавая их смысла.
«...Портовая, 2... План подвала... Этажи разрушены...»
Он повел первую линию, сам удивляясь ее удивительной прямоте. Карандаш заскользил по бумаге, оставляя четкий след грифеля. Затем пошли линии вертикальные.
«Главное, выдержать масштаб... Слава богу, нет проемов — сплошные стены. Штриховка стен ни к черту! Все расползается..»
Владимир яростно потер резинкой. Бумага залохматилась, под ней стало видно дерево чертежной доски. Испугавшись, он растерянно оглянулся в, прикрыв ладонью, тщательно затушевал дырку. Теперь, что он ни делал, черное пятно глядело на него продранным темным зрачком, как немой укор его неловким рукам, которые беспомощно шарили по чертежу, роняя огрызок карандаша и угольники. Владимир расстегнул шинель, не чувствуя холода, налег грудью на стол. Даже ладони вспотели от усилий, он, передохнув, осторожно вытер их о колени...
Начальник долго смотрел на чертеж, вздыхая, водил по бумаге крючком протеза. Владимир сидел напротив, с тревогой следя за выражением его лица и пытаясь предугадать ответ.
— На три с минусом,— сказал начальник.— Мы берем вас на должность техника. Но...
Он внимательно посмотрел на примолкнувшего Владимира:
— Вот что... Как вас звать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Вечером в комнатушке уже пылал огонь, было тепло и, когда вошел милиционер, на перевернутом ящике стояла пол-литровка самогона и чернели лепешки, выпеченные
еще Домной.
— Ну, брат,— только развел руками милиционер.— Лихо ты устроился... А я тебе свечку принес.
— Спасибо. Раздевайся.
Милиционер сбросил шинель и остался в коротком узеньком кителе со старшинскими погонами. Потирая руки, подошел к печке. Диагоналевое галифе топорщилось по бокам крыльями.
— Давай знакомиться,— сказал он.— Меня зовут Семеном Онуфриевичем. Сейчас я пришел к тебе как бы на новоселье... И с тем поздравляю. За день себе хату слепил! Молодец. Завтра приду как ответственное за участок лицо. Чтоб прописался. Это раз! Филонить не позволю. На ра-. боту — это два. Если уличу в спекуляции — беспощадно
пресеку.
— Строгий ты, Семен Онуфриевич,— усмехнулся Владимир.
— Иначе нельзя,— ответил милиционер.— Люблю порядок, Я до войны деньги охранял. Воспитание у меня такое.
— Что же ты опять не пошел по финансовой части? Милиционер внимательно посмотрел на него и сдвинул к переносице рыжие брови.
— Потерял я к ним прежнее уважение. Бумажки и бу-мажки. Не достойны они того, что ради них люди делают. Понятно?
— Нет,— сознался Владимир и, открыв дверцу печки, подбросил несколько полешек.
— При эвакуации я восемь миллионов пожег. Такая создалась ситуация. Облил бензином, и в пепел... А паренек, который со мной был... Хороший, надо сказать, был человек, но уж больно войной ошарашенный. Не подготовленный к событиям... Н-да, не выдержал он этого, по его разумению, противоестественного положения. Все-таки отвечал он за миллионы... Застрелился на второй день. А я его очень.уважал,
— Что ж, помянем,— Владимир налил в походные немецкие стаканчики.
Они молча выпили. Владимир покосился на задумавшегося милиционера.
— Слушай, Семен Онуфриевич, ты давно здесь... в этом городе?
— А что? Если после войны, то... считай с сорок третьего.
— Не знаешь; кто тут в доме жил? Давно его уничтожили?
— Как отступали, так и подожгли. Людей-то здесь мало было. Кого они постреляли, кто сам с голодухи помер.
— Семен Онуфриевич,— Владимир спросил, не поднимая головы.— А с чего ты вдруг мною занялся?
Милиционер не удивился. Смотрел в открытую топку печи, катал на ладони стаканчик.
— Что странного? — наконец проговорил он.— Не от радости ты себе конуру здесь слепил... Я тоже, брат, покантовался по свету. Завтра, братишка, Новый год. Выпьем за новое счастье?
— Выпьем, милиционер,— сказал Владимир.
ИЗ ПИСЬМА ЛЕШЕ
«...Вот я и бросил якорь в городе, в котором когда-то был. Живу под лестницей. Сколотил себе халабуду. Честно говоря, города нет. Он разрушен процентов на восемьдесят. Здесь лето горячее, зима холодная. Лежит снег и дует ветер. Все время. Не переставая. Бешеный ледяной сквозняк. Летит жесть с крыш, стучит фанера в окнах. Еще не то, говорят, будет, когда ветер придет с моря... Как тут не.
вспомнить твой дом. Сейчас, наверно, Домна накрывает на стол, ты уже греешь в ладонях рюмашку. У печи сушатся валенки... Как вы там живете? Привет Домне, ты ее
береги.
Выдержу ли я? Во всяком случае ожидайте меня к весне. К этому времени сторгуй на базаре хорошую мраморную плиту. Весной растает земля, и поставлю матери памятник.
Почему я уехал? Ты, пожалуйста, корешок, не обижайся. Хорошо у тебя было, слов нет, даже слишком хорошо, но... Знаешь, в госпитале учат ходить. Сначала берут тебя двое под руки и водят по коридору. Потом ты сам бродишь на костылях. И давят они, натирают под мышками,. все тело ноет от этих дров, а все-таки... Те двое могут тебя в любое время оставить, с ними не пойдешь дальше коридора. А тут шкандыбай куда хочешь, лишь силенки свои рассчитай правильно. Ты соображаешь, Леша? Что-то же я из себя представляю, для чего-то родился на свет? Пока все в глубоком тумане...
А ты живи, как у тебя получается. Обнимаю вас. Желаю здоровья, счастья в Новом году. Ведь завтра Новый год, у вас будет елка, ты, как обещал, повесишь на нее'все свои медали — то-то будет звону и блеску. Я тоже глотну из того, что ты дал мне на дорогу. Помянем невернувшихся ребят. Ну, корешок, письмо заканчиваю. Дед Мороз уже пришел ко мне под лестницу, развесил у двери сосульки. Салют из ста двадцати орудий!»
Ночью печка потухла. Ветер бродил в развалинах — со скрипом раскачивал бетонные куски, висящие на нитях арматуры, сбрасывал со стен кирпичи, гудел в паутине ржавой проволоки. Казалось, что кто-то живой ходил по кургану — оседал под его ногами щебень, дребезжала жесть, что-то тяжело падало, и лестница долго хранила гулкое дрожание ступеней...
Съежившись под шинелью, Владимир спал беспокойно, пугаясь ночного движения оживших развалин. Как-то ему послышались далекие голоса, они медленно приближались, уже где-то рядом раздавался скрип полозьев, фырканье лошадей.
Владимир поднялся с кровати, накинул шинель, взял костыли и, натыкаясь в темноте на груды кирпичей, вышел на улицу. Луна светила ясно и дорога виднелась до самого поворота. Он увидел лошадей, которые волокли за собой большие сани, сбитые из оструганных бревен. Возницы брели по тротуару, взмахивая кнутами и громко покрикивая
простуженными голосами. Дымились бока усталых коней, что-то громадное, бесформенное качалось на полозьях, при каждом наклоне туго натягивая толстые веревки.
Город лежал без единого огня. Зазубренные стены поднимались в зеленом лунном небе вздыбленными льдинами. Точно застывший черный ледоход нагромоздил их по обе стороны белой дороги. Лошади, запряженные цугом, налегали на постромки, кованые копыта царапали булыжную мостовую, гулко щелкали кнуты, и казалось, что не будет конца этому бесконечно медленному движению заморенных крестьянских коней, скрежету деревянных полозьев о камни, тяжелых маятниковых взмахов ящиков, плывущих на санях. Затем показались сани меньше, но и их волокли четыре лошади, курчавые от инея, с опавшими боками. На бревенчатом плоту, переплетенная веревками, возвышалась бронзовая скульптура стрелка из лука. Подогнув одно колено, откинувшись спиной и выбросив вверх руку, стягивающую тетиву лука, могучий атлет слал невидимую стрелу в небо. Голова его была развернута к правому плечу, он словно обернулся на короткое мгновение, и Владимир увидел его целиком сразу — от вздувшихся мышц короткой шеи, криво и яростно раздвинутых губ до поджарого живота, точно покрытого литыми плитами мускулов.
Владимир узнал его — давно, еще до войны, этот бронзовый стрелок стоял в центре фонтана на городской площади. Водяная струя била из-под его ног, она рассыпалась в вышине и опадала на бронзу, на каменный парапет дождевыми каплями. Он помнит, как отсюда, от фонтана, ушли за город первые колонны мобилизованных парней — была жара, визжала гармошка, кричали усталые сержанты и провожающие. Потом застучали колеса подвод с вещами, строй подровнялся, глухо и слитно ударили сотни ног и неровные, по пять человек, ряды вошли в плывущие навстречу улицы города, пока не миновали их, вступив в песчаные желтые дюны...
— Эй, кореш,— позвал Владимир одного из возниц.
— Чего тоби? — спросил тот и свернул к инвалиду.— Курнуть дашь?
— Дома забыл... Откуда везете?
— У яру выкопалы,— ответил возница.
— Кто же туда закопал?
— Люди,— пожал плечами возница.— От немцев... Сейчас знашевся один старикан. Показав место. Всю ничь дов-бались.
— Куда тянете?
— Возвращаем на. старую прописку,— засмеялся воз-ница.— В ридные места. Домой пора.
— Там на площади одни камни,— хмуро сказал Владимир.
— Так цэ ж и хорошо,— хмыкнул возница.— Из камней и построим... Булы б камни да рукы... Будь здоров, хлопче.
Он побежал за лошадьми, путаясь в полах тулупа. Обоз осторожно объехал угол упавшего здания — громче защелкали кнуты,- тревожнее закричали люди, скульптура накренилась, чуть не падая, и медленно скрылась за попоротом.
Владимир вернулся к себе под лестницу. Он долго лежал с открытыми глазами. Вспомнил скользящих по заледенелому булыжнику лошадей, свет луны на бронзовом лице, паутину черных веревок и треск полозьев, просевших под тяжестью груза... Когда-то, может быть, тысячу лет тому назад, он посещал большие аудитории, на стенах которых висели отмытые акварелью изображения Великих творений рук человеческих — Парфенон... Московский Кремль... Деревянные, рубленные без единого гвоздя русские церкви, Кижи... Он мечтал строить города с. плавательными бассейнами наплоских крышах. Любил запах туши и барабанную легкость ватманских листов бумаги, туго натянутых на картонные планшеты перед тем, как легкие кисти нанесут на них первые контуры перспектив... Проектировать, возводить здания — в этом, он думал, его призвание - и ходил по улицам, заглядывая в лица домов, искал в их чертах секреты и законы древних мастеров, оставивших в каменных ликах города свои тревожные короткие жизни. Сейчас сюда, иод бетонные ступени лестницы, они снова вернулись, его прежние мечты. Где-то, далеко, все глубже входя в поваленные ущелья проспектов, качаясь на деревянном бревенчатом плоту, плывет Бронзовый Стрелок, целясь невидимой стрелой в зеленую звезду. Он был из того, прежнего мира, в котором люди думали о городах с высокими башнями старинных часов, о гулких полях бетонных площадей и теплом граните набережных, зажавших в жидком стекле реки отражения белых домов.. .
Когда Владимир открыл глаза, все щели комнатушки пылали светом. На печке искрился иней. Он набросал в топку полешек, поджег их и подождал, чтобы они разгорелись пожарче. Когда от железных стенок дохнуло теплом, закурил, сунул ногу в сапог, оперся на костыли и вышел наружу.
За ночь снежок припорошил землю тонким слоем. Стоял
морозец градусов в пять, а ветер утих и дым из торчащей трубы поднимался вверх — бледный и легкий, весь из туманных завитков. Город уже жил — в разрушенных проемах окон мелькали люди, где-то трезвонили далекие трамваи. Владимир с наслаждением докурил, папиросу, умылся снегом, ладонью сгребая его с черных кирпичей, и вернулся назад. Только сейчас увидел на своих дверях бумажку. Оглянулся вокруг и заметил цепочку следов, которая вилась через весь дом, подходила к его лестнице и возвращалась на улицу.
На ровно обрезанном клочке бумаги, пришпиленном двумя кнопками, были слова:
«Маруся! Я живу теперь на Портовой. Я жив! Если ты вернешься 'домой, то ищи меня. Ищи меня. Я написал об этом на домах и улицах. Ищи!»
«...Я тоже ищу,— подумал Владимир.— Я вернулся, как обещал. Ищи меня...»
«МОСКВА.
ПОВТОРНОЕ МИНИСТЕРСТВУ МОРСКОГО ФЛОТА
ЗАЯВЛЕНИЕ Прошу сообщить адрес или местожительство Александры Семеновны Муровцевой, судомойки буксира «Скиф», приписанного к порту металлургического завода имени Ленина, потонувшего в начале войны от попадания немецкой бомбы. Есть предположение, что Муромцева эвакуировалась на Восток. В случае ее документально подтвержденной смерти прошу направить уведомление по адресу...
Владимир Коваленко»
«МОСКВА
ПОВТОРНОЕ МИНИСТЕРСТВУ ТЯЖЕЛОЙ МЕТАЛЛУРГИИ
ЗАЯВЛЕНИЕ
Уважаемые товарищи, очень прошу найти адрес или местожительство Александры Семеновны Муровцевой. До войны она работала судомойкой на буксире «Скиф», который был потоплен в порту металлургического завода имени Ленина. Возможно, ей удалось спастись, и. она вместе с рабочими завода была эвакуирована из города. Вот уже несколько лет я занимаюсь бесплодными поисками дорогого мне человека и отовсюду получаю отрицательные ответы. Войдите в мое положение и сделайте все, чтобы обнаружить ее следы.
С глубоким уважением!
Владимир Коваленко»
ОСОБНЯК НА ПУШКИНСКОЙ
Если бы не вывеска, Владимир никогда бы сюда не заглянул. На листе фанеры было написано краской:
«ГОРПРОЕКТ. АРХИТЕКТУРНЫЕ МАСТЕРСКИЕ»
Двухэтажный старинный особняк окружала поваленная в снег чугунная решетка. Громадные его окна были забиты. досками или заклеены бумагой, но дорожка к крыльцу расчищена..
Владимир вошел в здание, увидел длинный коридор и толпу инвалидов и стариков. Они подпирали стены, сидели на полу, от табачного дыма, казалось, невозможно дохнуть.
В холодйом воздухе висел сплошной шум голосов.
— Куда? Куда прешь?! — закричали на Владимира.— Становись в хвост! Для всех очередь!
— Чего ты? — хмуро спросил он здоровенного парня на костылях, под распахнутой шинелью, которого бренчал ряд медалей.
— А то! — огрызнулся парень.— Я тоже инвалид, а стою. А ты без очереди лезешь!
— Подвал затопило! — загалдели вокруг.— С тремя детьми под открытым небом!.. Аварийный дом! Ночью рухнет— всех подавит!..
— Тю,— удивленно сказал Владимир.— Вы все куда?
— В бюро застройки! Еще спрашивает! Гони его, ребята!!
— Да мне по другому вопросу,— отмахнулся Владимир и стал пробиваться к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Не пуска-а-ай!— завопил парень.— Брешет он! На дурику хочет!!
Десятки рук потянулись к шинели Владимира. Кто-то рванул за плечо, дернул за хлястик. Отмахиваясь, Владимир поднялся по ступенькам и вошел в большой зал, заставленный столами. По углам, сидело несколько человек — они что-то старательно чертили на листах бумаги. Пахло клеем и тушью. Посередине топилась железная печка, закопченные колена жестяной трубы тянулись через всю комнату. На полуразобранном полу валялись пила и старый
выщербленный топор.
— Вам что, гражданин? — спросил худой, однорукий мужчина и поднял голову от чертежной доски.— Бюро застройки внизу.
— Мне бы поговорить с начальником мастерских,—неуверенно произнес Владимир.
— Это я. Слушаю, товарищ.
— Насчет работы... Может быть, примете?
— Ваше образование? Специальность? Да вы садитесь.
Владимир опустился на стул и осторожно прислонил костыли к столу.
— Тут такое дело,— начал он.— Я до войны окончил три курса техникума... По специальности «архитектура».
— Чем занимались в армии? Владимир усмехнулся и пожал плечами.
— Ясно. Небось по специальности забыли все? — спросил начальник.
— Конечно,— коротко проговорил Владимир.
— Хорошо,— начальник вынул из стола свернутую бумагу и протянул Владимиру.— Садитесь за любой стол и вычертите мне вот это... Здесь обмеры здания. Сделайте в сотом масштабе.
— Иван Иванович! — закричал начальник, и кто-то в углу распрямил спину.— Помогите товарищу.
Владимир захватил бумагу и пошел между столами.Иван Иванович усадил его рядом и, тыкая тонким пальцем, вежливо объяснил:
— Вот готовальня... Рейсфедер. Карандаши. Резинка... Бумага накноплена. Прошу вас, а я пойду погреюсь. Извините.— Подняв воротник пальто, съежившись, он зашлепал валенками к печке.
Владимир развернул лист и увидел контуры торопливого чертежа, сделанного от руки, с бесчисленными цифрами. Серая оберточная бумага, потертая на сгибах, хранила следы поспешной неряшливой работы, и Владимир внутренне чертыхнулся, с трудом разбирая непонятные каракули. Он взял огрызок карандаша, тронул прозрачную, из плекса, рейсшину. Медные колесики тихонько взвизгнули, и линейка плавно поддалась вверх. От волнения Владимир покрылся испариной. Страшно захотелось курить. Он читал расплывшиеся буквы, почти не сознавая их смысла.
«...Портовая, 2... План подвала... Этажи разрушены...»
Он повел первую линию, сам удивляясь ее удивительной прямоте. Карандаш заскользил по бумаге, оставляя четкий след грифеля. Затем пошли линии вертикальные.
«Главное, выдержать масштаб... Слава богу, нет проемов — сплошные стены. Штриховка стен ни к черту! Все расползается..»
Владимир яростно потер резинкой. Бумага залохматилась, под ней стало видно дерево чертежной доски. Испугавшись, он растерянно оглянулся в, прикрыв ладонью, тщательно затушевал дырку. Теперь, что он ни делал, черное пятно глядело на него продранным темным зрачком, как немой укор его неловким рукам, которые беспомощно шарили по чертежу, роняя огрызок карандаша и угольники. Владимир расстегнул шинель, не чувствуя холода, налег грудью на стол. Даже ладони вспотели от усилий, он, передохнув, осторожно вытер их о колени...
Начальник долго смотрел на чертеж, вздыхая, водил по бумаге крючком протеза. Владимир сидел напротив, с тревогой следя за выражением его лица и пытаясь предугадать ответ.
— На три с минусом,— сказал начальник.— Мы берем вас на должность техника. Но...
Он внимательно посмотрел на примолкнувшего Владимира:
— Вот что... Как вас звать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29