Она лежала в доме, как теплый ватный мякиш в деревянном большом коробе, храня в себе спокойное дыхание людей, запахи красок и горелого угля...
УЛИЦЫ И ЛЮДИ
Утихла первая в этом году пурга, и Владимир вышел из домика Лешки. Давно сш не видел такой великолепной белой зимы, когда все сверкает, искрится,
солнце разливается по снежным крышам и каплями света натекает в стеклянные сосульки неровной бахромой, повисшей на карнизах домов. Бойко.летят, грузовики, трезвонят трамваи. Дворники скребут тротуары, нагребая у деревьев высокие сугробы. Во дворах мальчишки кидаются снежками. У дверей кинотеатров толпятся люди.
Владимир брел по улицам, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Голова его кружилась от слепящего солнца, морозного воздуха и волнения. Сколько раз он думал, что больше никогда не увидит эти каменные коридоры, образованные знакомыми фасадами домов, подъезды,у которых когда-то назначал свидания девчонкам, свою школу—бетонную трехэтажную коробку со сплошь остекленной стеной. Вот она стоит в глубине занесенного снегом сквера, и к пей вьются под деревьями узкие тропки, еще утром протоптанные школьниками.
Он шел мимо театра и с любопытством разглядывал отпечатанные на плохой бумаге, но красочные афиши с названиями новых постановок. За широким окном аптеки девушки в снежных халатах колдовали над батареями пузырьков с лепестками сигнатурок. Перед ними под стеклянными колпаками поблескивали никелированные спицы весов. Прежним таинственным полумраком веяло из глубины помещения. Владимир вспомнил поражавшие его всегда порядок и чистоту, которые царили там всегда, бесшумные движения, неподвижные фигуры людей, ожидающих лекарства, когда он мальчишкой, зажав в кулаке медь, приходил сюда, чтобы купить тюбик мятных лепешек, а мать ожидала в это время на углу, у синей тележки с газированной водой...
Но больше всего он смотрел на дома. Они вышли из войны слегка постаревшими, с морщинами трещин. Давно не беленные,стены их потемнели от непогоды, местами на фасадах отвалилась штукатурка, а на мраморе старинных цоколей появились пятна. Но все-таки они выстояли, и под дождями, снегом, под ветром и солнцем не побледнели цветные изразцы. Что им пять лет, если многие из них уже жили целое столетие, а бронза их грифонов и капителей лишь слегка потемнела и окислилась на воздухе. Литые чугунные ограды казались совсем новыми, полосы снега оттеняли графитную черноту металла-. Некоторые дома стояли в строительных лесах, там за заборами грохотали бетономешалки и слышался частый стук моторов.
Сколько раз Владимир ходил по улицам вместе со своими товарищами. Это была какая-то болезнь — и вечером, и днем, даже ночью они собирались и блуждали по городу. Шли медленно, останавливаясь около особенно интересных зданий, и спорили 0 стилях, об особенностях творческой манеры архитектора. Мечтали о домах своих, которые построят, когда окончат техникум и получат направления в проектные организации. Им были известны имена и фамилии авторов, годы рождения любимых зданий, иногда странные, даже порой загадочные истории, связанные с возведением, этих метровой толщины, стен или купола перекрытия, уникального не только по конструкции, но и по красоте. В понимании их, студентов архитектурного факультета, дома были не только жилищем людей, но и воплощением в камне индивидуальной мечты одного человека, который, как в музыке композитор, через ритмику окон и эркеров, с помощью вертикалей колонн и" пилястров, рассказывает о себе, своей любви или грусти, радостях жизни и о том, как пришел он к счастью и как видит будущее. Студенты вглядывались в эти каменные лики, искали в их древних чертах приметы прошлого, и у них зрели мысли о бессмертии гениев и беспощадности камня, который может сквозь многие десятилетия пронести и твою фальшь, бездарность и минуту святого творческого озарения...
«Черт возьми, сколько прошло с тех пор времени,— думал Владимир, озираясь по сторонам и налегая на костыли.—Ничто их не берет... Мальчишкой возле них бегал... Прошкандыбаю и пенсионным, старичком. Если дотяну... Отбегался. Видик, наверно,— палки разъезжаются в разные стороны, плечи вздернуты до самых ушей. Шлепнусь сейчас — сам не поднимусь. Буду на снегу извиваться, словно червяк, пока бабы не поднимут... Вон их сколько вышагивает навстречу. Это тебе не санитарочки, которых и стесняться забыл когда... Живут люди, за вчерашним днем не гонятся. Возле дверей ресторана пижоны топчутся — у пальто плечи метровой ширины, на голенищах хромовых сапожек брючата напуском, в зубах папироски... Не то хохотнули вослед, не то просто веселый треп между собой... В толпе торопливо шныряют солдатики — отрабатывают свои увольнительные в город. В глазах робость, колокола шинелек туго перетянуты ремнями, суконки погон натянуты на алюминиевые дощечки — торчат словно зеленые крылышки. Солдаты — кругом шестнадцать, полный порядок. Молодые, не обкатанные, полгодика до войны не дотянули. Комендантский патруль для таких —самый страшный зверь на свете. Так и стригут взглядами по улицам — не видать ли где. там капитана с красной повязкой...»
Владимир шагал мимо них, насмешливо улыбаясь.Сам себе казался человеком пожившим, умудренным опытом. Один из солдатиков подскочил фертом, пристукнул каблуками наваксенных кирзух:
— Братишка, будь другом, как на Чкалова метнуться? Владимир ласково оглядел ладную фигуру. На щеках маки, оттопыренные уши, точно красные вареники, но фасон держит, ушанка подвернута, чуть набекрень,все по уставу — звездочка на линии носа.
— На Чкалова? — переспрашивает Владимир.— А топать тебе в другую сторону... Бывшая Соборная. Или Коммунаров... Выйдешь на Кузнечную, ныне Ворошилова, свернешь к Пушкинской... Прямо и налево—Красных Милиционеров, или бывшая Екатеринославская...
Солдатик морщит юный лоб, никак не возьмет в толк, где же эта улица Чкалова. А Владимир говорит ему, с удовольствием сыплет названиями, которые всплывают из памяти, словно и не было тех пяти лет:.
— А хочешь, иди через проходные дворы... Сворачивай на Мясницкую,, лезь в дыру забора. Забор там каменный, но возле «Гастронома» — дыра... И прямо на Лермонтова... Мимо Благовещенского собора. Тут тебе и Чкалова, сы-юк.
— Спасибо,— уважительно произносит солдатик и рас-ерянно козыряет, прикладывая к ушанке толстую рукавицу с оттопыренным указательным пальцем.
Владимир пошел к своему техникуму. Кирпичное трехэтажное здание ничуть не-изменилось за это время. Тот же маленький тесный двор, заваленный горами угля и бочками из соседнего магазина, сараи, пустая конура, железная перекладина турника на почерневших столбах.
В узких коридорах здания пахнет известковой побелкой, на стенах висят перспективы проектов. Внизу вахтерша, не. узнав, заставила Владимира раздеться, и теперь он шел по техникуму в помятой гимнастерке, громко стуча костылями и озираясь. Мимо, стайками пробегали девчушки, оглядывались' на незнакомого парня, который с красным от смущения лицом, взлохмаченный, неторопливо брел по этажу, посматривая в открытые двери аудиторий.
Он постучал в кабинет, и знакомый голос завуча ответил :
— Войдите!
Лысый, смуглый человек в офицерском кителе поднял голову от бумаг, внимательно вгляделся в инвалида и весело засмеялся:
— Володя?! Фу ты, черт! Заходи. Давай лапу. Молодец, что вернулся.
Они пожали друг другу руки, и Владимир опустился на диван, пристроив у валика костыли. Завуч сел рядом, обнял за плечи, радостно загудел в ухо:
— Возвращаетесь, чертушки... Альма-матер зовет. Ты знаешь, Жора Кириллов тоже пришел.
— Да ну? — удивился Владимир.— Жорка?!
— И Смирнов! И Полежаев... Все с третьего курса. Ах, как это хорошо! Теперь таких ребят нет. Потрепали вы когда-то мне нервы. Золотые вы хлопцы. Ты где был, на каком?
— Первый Белорусский.
— А меня ранило на Третьем Украинском. После госпиталя обратно сюда. В нашу бурсу. Я же вас, пацанов, где только не вспоминал. Черт, думаю, понавоспитывал мечта-, телей да фантазеров, как-то они выдержат?
— Ничего,— усмехнулся Владимир.— Перебились.
— А все-таки тянет за чертежную доску, сознайся? — Завуч, не ожидая ответа, вскочил с дивана и достал из-за шкафа запыленный планшет с отмытой акварелью перспективой.
— Это не твоял-Жоры. Сохранилась чудом. Удивительно талантливый парень. Ты тоже свое еще возьмешь.... Я ему вчера показал — он пятнами пошел. Видите ли, ему стыдно! Босяк, забыл, как сиял, когда я ему пятерку влепил. А теперь ни шиша не помнит, все знания по окопам порастерял, а фасон давит. Ты тоже, небось, такой?
— Нет, я хуже,— сказал Владимир.— Жорка хоть к началу занятий успел.
— Это ты прав,— тихо проговорил завуч.— С этим делом тебе не повезло. Жора все лето гранит науки грыз.
— На третий курс не возьмете? — спросил Владимир.— Я же с третьего ушёл.
— Подумай сам, Володя,— рассудительно произнес завуч.— Занятия идут четвертый месяц. Не догнать тебе ребят. Там такие-шустрые сидят — по шестнадцать, восемнадцать лет каждому. Головки у каждого, как тыковки. Все со школьной скамьи.
— Что же мне — с первого курса начинать! — невесело спросил Владимир.
— Зачем? — удивился завуч.— Эту зиму подучишься на подкурсах и на-следующий год — милости просим.
— Целый год коту под хвост,— вздохнул Владимир.— Вариант не из лучших.
— Можешь поступить на второй,— предложил завуч.— Хоть сейчас иди в аудиторию. Я сам над тобой шефство возьму.
— Один шут,— буркнул Владимир.
— Ты подумай,—успокоил завуч.— Давно вернулся?
— Три дня тому назад...
— Как дома встретили?
— Сгорел дом... Бомба упала. К матери на кладбище ходил.
— Я могу тебя на работу устроить, если надо. Без карточек ты не проживешь.
— Подумаю,— кивнул головой Владимир и поднялся с дивана. Сунул под мышки костыли.—Жорку бы повидать, Иван Григорьевич.
—В третьей аудитории. Скоро звонок. Так ты заходи, Володя. И крепко подумай. Обидно потерять год, но впереди целая жизнь. Ты же хочешь быть настоящим специалистом, а не так... лишь, бы диплом в кармане. Вы уже мужики мудрые, сами все понимаете.
Жорку он нашел в раздевалке. Тот, длинный, нескладный, в потрепанном гражданском костюме, рывком накинул офицерскую шинель, надвинул на самые уши шапку с кожаным верхом и крутнулся перед зеркалом.
— Хорош,— с издевкой проговорил Владимир.— Молодчик!
Жорка обернулся и хмуро смерил парня на костылях холодным взглядом. Какая-то девчушка в коротком пальтишке подала ему кожаную, командирскую сумку и настойчиво потянула за рукав к выходу.
— Красавчик,— продолжал Владимир.— Девочки его любят...
Жорка вспыхнул, закричал на всю раздевалку:
— Володька?!
Они обнялись, долго похлопывали друг друга по спинам, отрываясь, смотрели любовно глаза в глаза. Кругом толпились студенты, тащили пальто, полушубки, сбегали с лестницы, прыгая через несколько ступеней, с ходу врезались в бурлящий водоворот у вешалОк.
— Жив?!
— Как видишь, рыжий!
— Я рыжий?! Я седой!
— Ты рыжий! Цел остался! За девками гоняешься!
— Пошел ты...
Они вывалились на улицу и в растерянности остановились, не зная, куда идти. Девчушка, переминаясь с ноги на ногу, робко поглядывала на Жорку из-под насупленных бровок.
— Мадам,— ласково сказал Жорка и виновато склонил перед ней голову.- Вы свидетельница трогательной встречи старых друзей.
— Я понимаю,— прошептала девчушка и мотнула туго набитым портфельчиком.—Я пошла.
— Вы пошли,— согласился Жорка.—До завтра. Девчушка неловко повернулась и быстро зашагала к остановке трамвая.
— Боже,— засмеялся Владимир.— С какими почестями...
— Не говори,— Жорка грустно улыбнулся.— Старший курс. Надо уважать.— Они двинулись вдоль тротуара. Жорка заглядывал в витрины магазинов, ловя там свое отражение, осматривал встречных девчат, не приглушая голоса рокотал на всю улицу:
— Гении возвращаются в свои аудитории. Гении протопали по всем европам, на переменках они курят махру и боятся поднять глаза .на ангелоподобных девочек...
— На тебя не похоже,— перебивает Владимир.
. — Я же феномен,— подхватывает Жорка.— В двадцать три года у меня седые волосы, а Душа семнадцатилетнего мальчика. У меня мозг работает словно камнедробилка. Желудок переваривает гвозди и пареный жмых. Глаза не закрываются двадцать часов в сутки, а ноги носятся за призрачным счастьем, наступая ему на пятки. Гении худы, они жадны до знаний, им принадлежит будущее. Терпение, терпение, мой друг. Победа будет за нами!
— Ты так трепачом и остался,— сказал Владимир.— Это хорошо. Значит, не от нуля начинать. Не так уж мы изменились, чтобы строить все заново.
— Э-э, голубчик,— протянул Жорка и замолчал. Владимир настороженно посмотрел на него. Трепач Жорка выглядел неважно, уж очень он был худ, кожа на лице имела желтоватый оттенок, а под глазами дугами лежали синяки.
— Нет, Владимир,— наконец проговорил Жорка.— Не обольщайся напрасно — мы.не такие и время не прежнее. Все иное.
— Что, тяжко? — настороженно спросил Владимир.
— Вот именно,— буркнул Жорка.— Ты представления не имеешь. Нынешние мальчишки и девчонки сто очков форы дают. Ни черта мы не помним. Требования совершен-
но другие. Прежде чем поступить на. третий курс, я целое лето над книгами сидел. Сушил мозги. Жрать нечего. На товарной станции вагоны разгружал. Думал, копыта отброшу. А теперь... Сейчас не легче. Шесть часов отбарабанил, в столовку, щей похлебал и ноги в руки, через весь город домой. Я в одной проектной организации копировщиком работаю. Так сказать, надомник-копировщик. За конспекты после двенадцати сажусь. Голова, как проходной двор... Иной раз от отчаяния готов все, бросить к такой матери! Лучше б в армии остался. Я все-таки боевой капитан, три танка сменил. Один утопил, второй под Курском сгорел, на третьем в Бухарест въехал.
— А я в саперном взводе войну протопал,— сказал Владимир.
— Не туда топнул? — усмехнулся Жорка.
— Это не мина,— ответил Владимир.— Осколком сначала поцарапало, а потом уж на морозе не уберег. В госпитале отрезали.
— В нашей специальности лишь бы руки были целы,— подбодрил Жорка.
— Думаешь, стоит продолжать?
— О чем ты говоришь?—удивился Жорка.— Перспективное дело... Девяносто лет строить. Да все заново.
— Не знаю, выдержу ли,— вздохнул Владимир.
— Да уж зубами поскрипеть придется,— ответил Жорка.— Стипендия с гулькин нос. Главное, самолюбия у .нас много, да и мир повидали... А тут любой пацан в шестнадцать лет тебя на место ставит. А ну, вспомни закон Гей-Люссака?
— Иди ты!—озлился Владимир.—Еще ты будешь качать воду. Ты меня лучше спроси, что такое ампутация стопы.
— Ты, брат, поступаешь не в медицинский,— возразил Жорка. Покосился на шагающего рядом и с усмешкой на тощем лице проговорил: — Пропорции золотого сечения?
— Три к пяти,— быстро ответил Владимир.
— Сколько классических ордеров?
— Четыре. Дорический. Ионический. Коринфский... И...
— Давай, давай, сапер.
— Знаю, в голове вертится,— сказал Владимир.— Ага... Тосканский!
— Построение фриза ионического ордера?
— Ладно, кончай,— устало проговорил Владимир. Пойду в домоуправы.
— Домов-то не очень много,— усмехнулся Жорка.-Их еще строить.
— В бухгалтеры устроюсь.
— Через месяц за растрату посадят,— хмыкнул Жорка.— Ты не глуп, но неуч.
— Хорошо,— прошептал Владимир.— Запишусь на под-курсы... Что это даст? Целый год на ветер.
— Не дрейфь, сапер. Я тебе помогу. Не совсем мы лапти...
Они остановились, и Жорка отогнул рукав и посмотрел на часы.
— Немецкие? — сразу определил Владимир.
— Мура. Штамповка... Мне бежать надо. Пожрать не успел... Когда встретимся?
— Да я еще зайду,— сказал Владимир.— Ты дуй.
— Будь здоров.
— Салют, камарадо!
Жорка козырнул по привычке и побежал вслед останавливающемуся трамваю.От этого торопливого разговора у Владимира осталось чувство беспокойства. Он теперь смотрел на проходящих мимо людей как человек, который долгое время не был дома. Все вроде по-прежнему, те же знакомые лица и стены, но говорят здесь о чем-то совсем другом, им только понятном, а в молчании скрывается смысл прожитых событий, не известных Владимиру. Он вслушивался в гул улицы, останавливался у витрин магазинов, вглядывался в заиндевелые стекла. Там бурлили очереди. Из хлопающих дверей, окутанные густым паром, выходили люди с авоськами и свертками. От стоящих у входов машин-фургонов кисло тянуло черным хлебом. Стуча каблуками, прошла женщина в беличьей шубе, с накрашенными губами. Протащился старик, обросший щетиной, в солдатской стеганке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
УЛИЦЫ И ЛЮДИ
Утихла первая в этом году пурга, и Владимир вышел из домика Лешки. Давно сш не видел такой великолепной белой зимы, когда все сверкает, искрится,
солнце разливается по снежным крышам и каплями света натекает в стеклянные сосульки неровной бахромой, повисшей на карнизах домов. Бойко.летят, грузовики, трезвонят трамваи. Дворники скребут тротуары, нагребая у деревьев высокие сугробы. Во дворах мальчишки кидаются снежками. У дверей кинотеатров толпятся люди.
Владимир брел по улицам, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Голова его кружилась от слепящего солнца, морозного воздуха и волнения. Сколько раз он думал, что больше никогда не увидит эти каменные коридоры, образованные знакомыми фасадами домов, подъезды,у которых когда-то назначал свидания девчонкам, свою школу—бетонную трехэтажную коробку со сплошь остекленной стеной. Вот она стоит в глубине занесенного снегом сквера, и к пей вьются под деревьями узкие тропки, еще утром протоптанные школьниками.
Он шел мимо театра и с любопытством разглядывал отпечатанные на плохой бумаге, но красочные афиши с названиями новых постановок. За широким окном аптеки девушки в снежных халатах колдовали над батареями пузырьков с лепестками сигнатурок. Перед ними под стеклянными колпаками поблескивали никелированные спицы весов. Прежним таинственным полумраком веяло из глубины помещения. Владимир вспомнил поражавшие его всегда порядок и чистоту, которые царили там всегда, бесшумные движения, неподвижные фигуры людей, ожидающих лекарства, когда он мальчишкой, зажав в кулаке медь, приходил сюда, чтобы купить тюбик мятных лепешек, а мать ожидала в это время на углу, у синей тележки с газированной водой...
Но больше всего он смотрел на дома. Они вышли из войны слегка постаревшими, с морщинами трещин. Давно не беленные,стены их потемнели от непогоды, местами на фасадах отвалилась штукатурка, а на мраморе старинных цоколей появились пятна. Но все-таки они выстояли, и под дождями, снегом, под ветром и солнцем не побледнели цветные изразцы. Что им пять лет, если многие из них уже жили целое столетие, а бронза их грифонов и капителей лишь слегка потемнела и окислилась на воздухе. Литые чугунные ограды казались совсем новыми, полосы снега оттеняли графитную черноту металла-. Некоторые дома стояли в строительных лесах, там за заборами грохотали бетономешалки и слышался частый стук моторов.
Сколько раз Владимир ходил по улицам вместе со своими товарищами. Это была какая-то болезнь — и вечером, и днем, даже ночью они собирались и блуждали по городу. Шли медленно, останавливаясь около особенно интересных зданий, и спорили 0 стилях, об особенностях творческой манеры архитектора. Мечтали о домах своих, которые построят, когда окончат техникум и получат направления в проектные организации. Им были известны имена и фамилии авторов, годы рождения любимых зданий, иногда странные, даже порой загадочные истории, связанные с возведением, этих метровой толщины, стен или купола перекрытия, уникального не только по конструкции, но и по красоте. В понимании их, студентов архитектурного факультета, дома были не только жилищем людей, но и воплощением в камне индивидуальной мечты одного человека, который, как в музыке композитор, через ритмику окон и эркеров, с помощью вертикалей колонн и" пилястров, рассказывает о себе, своей любви или грусти, радостях жизни и о том, как пришел он к счастью и как видит будущее. Студенты вглядывались в эти каменные лики, искали в их древних чертах приметы прошлого, и у них зрели мысли о бессмертии гениев и беспощадности камня, который может сквозь многие десятилетия пронести и твою фальшь, бездарность и минуту святого творческого озарения...
«Черт возьми, сколько прошло с тех пор времени,— думал Владимир, озираясь по сторонам и налегая на костыли.—Ничто их не берет... Мальчишкой возле них бегал... Прошкандыбаю и пенсионным, старичком. Если дотяну... Отбегался. Видик, наверно,— палки разъезжаются в разные стороны, плечи вздернуты до самых ушей. Шлепнусь сейчас — сам не поднимусь. Буду на снегу извиваться, словно червяк, пока бабы не поднимут... Вон их сколько вышагивает навстречу. Это тебе не санитарочки, которых и стесняться забыл когда... Живут люди, за вчерашним днем не гонятся. Возле дверей ресторана пижоны топчутся — у пальто плечи метровой ширины, на голенищах хромовых сапожек брючата напуском, в зубах папироски... Не то хохотнули вослед, не то просто веселый треп между собой... В толпе торопливо шныряют солдатики — отрабатывают свои увольнительные в город. В глазах робость, колокола шинелек туго перетянуты ремнями, суконки погон натянуты на алюминиевые дощечки — торчат словно зеленые крылышки. Солдаты — кругом шестнадцать, полный порядок. Молодые, не обкатанные, полгодика до войны не дотянули. Комендантский патруль для таких —самый страшный зверь на свете. Так и стригут взглядами по улицам — не видать ли где. там капитана с красной повязкой...»
Владимир шагал мимо них, насмешливо улыбаясь.Сам себе казался человеком пожившим, умудренным опытом. Один из солдатиков подскочил фертом, пристукнул каблуками наваксенных кирзух:
— Братишка, будь другом, как на Чкалова метнуться? Владимир ласково оглядел ладную фигуру. На щеках маки, оттопыренные уши, точно красные вареники, но фасон держит, ушанка подвернута, чуть набекрень,все по уставу — звездочка на линии носа.
— На Чкалова? — переспрашивает Владимир.— А топать тебе в другую сторону... Бывшая Соборная. Или Коммунаров... Выйдешь на Кузнечную, ныне Ворошилова, свернешь к Пушкинской... Прямо и налево—Красных Милиционеров, или бывшая Екатеринославская...
Солдатик морщит юный лоб, никак не возьмет в толк, где же эта улица Чкалова. А Владимир говорит ему, с удовольствием сыплет названиями, которые всплывают из памяти, словно и не было тех пяти лет:.
— А хочешь, иди через проходные дворы... Сворачивай на Мясницкую,, лезь в дыру забора. Забор там каменный, но возле «Гастронома» — дыра... И прямо на Лермонтова... Мимо Благовещенского собора. Тут тебе и Чкалова, сы-юк.
— Спасибо,— уважительно произносит солдатик и рас-ерянно козыряет, прикладывая к ушанке толстую рукавицу с оттопыренным указательным пальцем.
Владимир пошел к своему техникуму. Кирпичное трехэтажное здание ничуть не-изменилось за это время. Тот же маленький тесный двор, заваленный горами угля и бочками из соседнего магазина, сараи, пустая конура, железная перекладина турника на почерневших столбах.
В узких коридорах здания пахнет известковой побелкой, на стенах висят перспективы проектов. Внизу вахтерша, не. узнав, заставила Владимира раздеться, и теперь он шел по техникуму в помятой гимнастерке, громко стуча костылями и озираясь. Мимо, стайками пробегали девчушки, оглядывались' на незнакомого парня, который с красным от смущения лицом, взлохмаченный, неторопливо брел по этажу, посматривая в открытые двери аудиторий.
Он постучал в кабинет, и знакомый голос завуча ответил :
— Войдите!
Лысый, смуглый человек в офицерском кителе поднял голову от бумаг, внимательно вгляделся в инвалида и весело засмеялся:
— Володя?! Фу ты, черт! Заходи. Давай лапу. Молодец, что вернулся.
Они пожали друг другу руки, и Владимир опустился на диван, пристроив у валика костыли. Завуч сел рядом, обнял за плечи, радостно загудел в ухо:
— Возвращаетесь, чертушки... Альма-матер зовет. Ты знаешь, Жора Кириллов тоже пришел.
— Да ну? — удивился Владимир.— Жорка?!
— И Смирнов! И Полежаев... Все с третьего курса. Ах, как это хорошо! Теперь таких ребят нет. Потрепали вы когда-то мне нервы. Золотые вы хлопцы. Ты где был, на каком?
— Первый Белорусский.
— А меня ранило на Третьем Украинском. После госпиталя обратно сюда. В нашу бурсу. Я же вас, пацанов, где только не вспоминал. Черт, думаю, понавоспитывал мечта-, телей да фантазеров, как-то они выдержат?
— Ничего,— усмехнулся Владимир.— Перебились.
— А все-таки тянет за чертежную доску, сознайся? — Завуч, не ожидая ответа, вскочил с дивана и достал из-за шкафа запыленный планшет с отмытой акварелью перспективой.
— Это не твоял-Жоры. Сохранилась чудом. Удивительно талантливый парень. Ты тоже свое еще возьмешь.... Я ему вчера показал — он пятнами пошел. Видите ли, ему стыдно! Босяк, забыл, как сиял, когда я ему пятерку влепил. А теперь ни шиша не помнит, все знания по окопам порастерял, а фасон давит. Ты тоже, небось, такой?
— Нет, я хуже,— сказал Владимир.— Жорка хоть к началу занятий успел.
— Это ты прав,— тихо проговорил завуч.— С этим делом тебе не повезло. Жора все лето гранит науки грыз.
— На третий курс не возьмете? — спросил Владимир.— Я же с третьего ушёл.
— Подумай сам, Володя,— рассудительно произнес завуч.— Занятия идут четвертый месяц. Не догнать тебе ребят. Там такие-шустрые сидят — по шестнадцать, восемнадцать лет каждому. Головки у каждого, как тыковки. Все со школьной скамьи.
— Что же мне — с первого курса начинать! — невесело спросил Владимир.
— Зачем? — удивился завуч.— Эту зиму подучишься на подкурсах и на-следующий год — милости просим.
— Целый год коту под хвост,— вздохнул Владимир.— Вариант не из лучших.
— Можешь поступить на второй,— предложил завуч.— Хоть сейчас иди в аудиторию. Я сам над тобой шефство возьму.
— Один шут,— буркнул Владимир.
— Ты подумай,—успокоил завуч.— Давно вернулся?
— Три дня тому назад...
— Как дома встретили?
— Сгорел дом... Бомба упала. К матери на кладбище ходил.
— Я могу тебя на работу устроить, если надо. Без карточек ты не проживешь.
— Подумаю,— кивнул головой Владимир и поднялся с дивана. Сунул под мышки костыли.—Жорку бы повидать, Иван Григорьевич.
—В третьей аудитории. Скоро звонок. Так ты заходи, Володя. И крепко подумай. Обидно потерять год, но впереди целая жизнь. Ты же хочешь быть настоящим специалистом, а не так... лишь, бы диплом в кармане. Вы уже мужики мудрые, сами все понимаете.
Жорку он нашел в раздевалке. Тот, длинный, нескладный, в потрепанном гражданском костюме, рывком накинул офицерскую шинель, надвинул на самые уши шапку с кожаным верхом и крутнулся перед зеркалом.
— Хорош,— с издевкой проговорил Владимир.— Молодчик!
Жорка обернулся и хмуро смерил парня на костылях холодным взглядом. Какая-то девчушка в коротком пальтишке подала ему кожаную, командирскую сумку и настойчиво потянула за рукав к выходу.
— Красавчик,— продолжал Владимир.— Девочки его любят...
Жорка вспыхнул, закричал на всю раздевалку:
— Володька?!
Они обнялись, долго похлопывали друг друга по спинам, отрываясь, смотрели любовно глаза в глаза. Кругом толпились студенты, тащили пальто, полушубки, сбегали с лестницы, прыгая через несколько ступеней, с ходу врезались в бурлящий водоворот у вешалОк.
— Жив?!
— Как видишь, рыжий!
— Я рыжий?! Я седой!
— Ты рыжий! Цел остался! За девками гоняешься!
— Пошел ты...
Они вывалились на улицу и в растерянности остановились, не зная, куда идти. Девчушка, переминаясь с ноги на ногу, робко поглядывала на Жорку из-под насупленных бровок.
— Мадам,— ласково сказал Жорка и виновато склонил перед ней голову.- Вы свидетельница трогательной встречи старых друзей.
— Я понимаю,— прошептала девчушка и мотнула туго набитым портфельчиком.—Я пошла.
— Вы пошли,— согласился Жорка.—До завтра. Девчушка неловко повернулась и быстро зашагала к остановке трамвая.
— Боже,— засмеялся Владимир.— С какими почестями...
— Не говори,— Жорка грустно улыбнулся.— Старший курс. Надо уважать.— Они двинулись вдоль тротуара. Жорка заглядывал в витрины магазинов, ловя там свое отражение, осматривал встречных девчат, не приглушая голоса рокотал на всю улицу:
— Гении возвращаются в свои аудитории. Гении протопали по всем европам, на переменках они курят махру и боятся поднять глаза .на ангелоподобных девочек...
— На тебя не похоже,— перебивает Владимир.
. — Я же феномен,— подхватывает Жорка.— В двадцать три года у меня седые волосы, а Душа семнадцатилетнего мальчика. У меня мозг работает словно камнедробилка. Желудок переваривает гвозди и пареный жмых. Глаза не закрываются двадцать часов в сутки, а ноги носятся за призрачным счастьем, наступая ему на пятки. Гении худы, они жадны до знаний, им принадлежит будущее. Терпение, терпение, мой друг. Победа будет за нами!
— Ты так трепачом и остался,— сказал Владимир.— Это хорошо. Значит, не от нуля начинать. Не так уж мы изменились, чтобы строить все заново.
— Э-э, голубчик,— протянул Жорка и замолчал. Владимир настороженно посмотрел на него. Трепач Жорка выглядел неважно, уж очень он был худ, кожа на лице имела желтоватый оттенок, а под глазами дугами лежали синяки.
— Нет, Владимир,— наконец проговорил Жорка.— Не обольщайся напрасно — мы.не такие и время не прежнее. Все иное.
— Что, тяжко? — настороженно спросил Владимир.
— Вот именно,— буркнул Жорка.— Ты представления не имеешь. Нынешние мальчишки и девчонки сто очков форы дают. Ни черта мы не помним. Требования совершен-
но другие. Прежде чем поступить на. третий курс, я целое лето над книгами сидел. Сушил мозги. Жрать нечего. На товарной станции вагоны разгружал. Думал, копыта отброшу. А теперь... Сейчас не легче. Шесть часов отбарабанил, в столовку, щей похлебал и ноги в руки, через весь город домой. Я в одной проектной организации копировщиком работаю. Так сказать, надомник-копировщик. За конспекты после двенадцати сажусь. Голова, как проходной двор... Иной раз от отчаяния готов все, бросить к такой матери! Лучше б в армии остался. Я все-таки боевой капитан, три танка сменил. Один утопил, второй под Курском сгорел, на третьем в Бухарест въехал.
— А я в саперном взводе войну протопал,— сказал Владимир.
— Не туда топнул? — усмехнулся Жорка.
— Это не мина,— ответил Владимир.— Осколком сначала поцарапало, а потом уж на морозе не уберег. В госпитале отрезали.
— В нашей специальности лишь бы руки были целы,— подбодрил Жорка.
— Думаешь, стоит продолжать?
— О чем ты говоришь?—удивился Жорка.— Перспективное дело... Девяносто лет строить. Да все заново.
— Не знаю, выдержу ли,— вздохнул Владимир.
— Да уж зубами поскрипеть придется,— ответил Жорка.— Стипендия с гулькин нос. Главное, самолюбия у .нас много, да и мир повидали... А тут любой пацан в шестнадцать лет тебя на место ставит. А ну, вспомни закон Гей-Люссака?
— Иди ты!—озлился Владимир.—Еще ты будешь качать воду. Ты меня лучше спроси, что такое ампутация стопы.
— Ты, брат, поступаешь не в медицинский,— возразил Жорка. Покосился на шагающего рядом и с усмешкой на тощем лице проговорил: — Пропорции золотого сечения?
— Три к пяти,— быстро ответил Владимир.
— Сколько классических ордеров?
— Четыре. Дорический. Ионический. Коринфский... И...
— Давай, давай, сапер.
— Знаю, в голове вертится,— сказал Владимир.— Ага... Тосканский!
— Построение фриза ионического ордера?
— Ладно, кончай,— устало проговорил Владимир. Пойду в домоуправы.
— Домов-то не очень много,— усмехнулся Жорка.-Их еще строить.
— В бухгалтеры устроюсь.
— Через месяц за растрату посадят,— хмыкнул Жорка.— Ты не глуп, но неуч.
— Хорошо,— прошептал Владимир.— Запишусь на под-курсы... Что это даст? Целый год на ветер.
— Не дрейфь, сапер. Я тебе помогу. Не совсем мы лапти...
Они остановились, и Жорка отогнул рукав и посмотрел на часы.
— Немецкие? — сразу определил Владимир.
— Мура. Штамповка... Мне бежать надо. Пожрать не успел... Когда встретимся?
— Да я еще зайду,— сказал Владимир.— Ты дуй.
— Будь здоров.
— Салют, камарадо!
Жорка козырнул по привычке и побежал вслед останавливающемуся трамваю.От этого торопливого разговора у Владимира осталось чувство беспокойства. Он теперь смотрел на проходящих мимо людей как человек, который долгое время не был дома. Все вроде по-прежнему, те же знакомые лица и стены, но говорят здесь о чем-то совсем другом, им только понятном, а в молчании скрывается смысл прожитых событий, не известных Владимиру. Он вслушивался в гул улицы, останавливался у витрин магазинов, вглядывался в заиндевелые стекла. Там бурлили очереди. Из хлопающих дверей, окутанные густым паром, выходили люди с авоськами и свертками. От стоящих у входов машин-фургонов кисло тянуло черным хлебом. Стуча каблуками, прошла женщина в беличьей шубе, с накрашенными губами. Протащился старик, обросший щетиной, в солдатской стеганке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29