Вздохнув, маг устремил взор на север, к невидимой сейчас дороге,
тянувшейся в степь от зиккурата Небесной Цапли, и произнес:
- Не ведаю, куда он пошел, владыка... Наверно, в такое место, где ему
предстоит искупить свой грех, как то предначертано Матраэлем... Но вряд ли
его ждет легкий путь.
Саракка снова вздохнул и, постаравшись изгнать из сердца жалость,
склонился перед своим повелителем.


ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ИСКУПЛЕНИЕ

21. ПРОРОЧЕСТВО
Внизу, за яркой полоской зеленого оазиса, простиралась пустыня; ее
желтовато-серые барханы уходили вдаль, к южному горизонту, монотонные и
унылые, как сама вечность. Сверху, над головой Конана, нависал скалистый
карниз, а за ним тянулся к знойному небу безжизненный склон вулкана -
гигантский мертвый конус, накаленный солнцем. Он заслонял лежавший к
северу горный хребет, и киммерийцу чудилось, что во всем подлунном мире не
существовало ничего, кроме этой огромной каменной стены да застывшего у ее
подножья песчаного моря.
Он стоял посреди второй площадки - той, где находилась пещера Учителя
- и, опустив глаза, ждал приговора. Старец, сидевший скрестив ноги на
своем привычном месте под дубом, казался мрачным; брови его сошлись на
переносице, губы были плотно сжаты, веки опущены; он молчал, словно
пытался разглядеть нечто неподвластное и невидимое обычному взору. Где
сейчас блуждали его мысли? В астральных пространствах рядом с престолом
Митры? Возможно, он вслушивался в речи пресветлого бога, внимал его
повелениям?
Во всяком случае, Конан рассчитывал на это. Кто еще, кроме
наставника, мог помочь ему? Кто мог направить, подсказать, надоумить? Кто
мог осудить, вынести приговор и даровать надежду на искупление? Он бежал
сюда из Дамаста сквозь степи и пустыню, бежал, подобно раненому волку,
стремящемуся к целебному источнику; бежал, чтобы вновь обрести свою
человеческую сущность. Каждый восход и каждый закат солнца являлся
напоминанием - напоминанием о том, что его память, его разум, его душа
спрятаны в маленькой бронзовой фляге с порошком арсайи, прощальном даре
дамастинского колдуна. Да будут милостивы к нему и светозарный Митра, и
грозный Кром! Этот человек даровал облегчение грешнику...
Правда, временное. Уже в первый день пути Конан выяснил, что ему
нужно вдыхать чудодейственный бальзам дважды, на утренней и вечерней заре.
Промедление было подобно смерти: мысли начинали путаться, и в голове
воцарялась звенящая пустота. Свежий и острый запах арсайи сулил спасение,
и Конан, то проклиная, то благословляя вендийское зелье, торопливо
вытаскивал пробку и втягивал расширенными ноздрями порошок. Сейчас
бронзовый сосудик, в котором хранился бальзам, был самым большим его
сокровищем, и боязнь потерять фляжку постоянно мучила киммерийца.
Добравшись до маленькой пограничной крепостцы, что стерегла северный рубеж
Дамаста, он купил широкий кожаный пояс с потайным внутренним карманом,
куда и упрятал свою драгоценность; это надежное хранилище несколько
успокоило его.
Конан чуть приподнял голову, посмотрев на застывшего под деревом
старика. Тот, казалось, вышел из забытья; пронзительный взгляд янтарных
зрачков скользнул по могучей фигуре киммерийца, густые брови дрогнули,
надломившись - словно коршун взмахнул крыльями.
- Быстро же ты вернулся, Секира... - клекочущий голос Учителя
разорвал тишину. - Омм-аэль! Еще и четырех лун не прошло, я думаю?
Киммериец кивнул.
- Не прошло, Учитель.
Над залитой солнечными лучами площадкой вновь повисло молчание. Конан
ждал, понурив голову; старец же уставился на него угрюмым взором. Его
глаза неторопливо ощупывали фигуру бывшего ученика, не оставляя без
внимания ни единой мелочи. Он рассматривал стоптанные сандалии нежданного
гостя, его покрытые язвами и царапинами ноги, кожаный пояс, что
перехватывал короткую холщовую тунику, торчавшие над плечами рукояти
мечей, спутанные черные волосы, свисавшие на лоб. Конан почти физически
ощущал, как взгляд Учителя гуляет по его телу; он вдруг превратился в
поток неодолимой проникающей Силы, погрузившейся в мозг киммерийца,
мгновенно обшарившей все закоулки сознания. Казалось, стремительный, едва
заметный ветерок, скользнув по лабиринту воспоминаний, разом вобрал их в
себя, высосал, поглотил... По спине Конана побежали мурашки.
- Убийство, - вынес вердикт старец. - На твоей совести неправое
убийство! Но тогда... - его густые брови полезли вверх, - тогда я не
понимаю, как ты здесь очутился. Кара пресветлого Митры неотвратима и
скора!
- Неотвратима и скора... - эхом откликнулся Конан.
Кроме кары беспамятства и рабства на опаленных солнцем просторах
Арима, он принял уже и другое наказание. Им стал мучительный путь через
пустыню - бесконечные дни и ночи, когда он тащился на север, страдая от
голода и жажды, забываясь время от времени коротким сном. Он вновь
преодолел эту страшную дорогу, но как это странствие было непохоже на
первое и второе! Прежде, когда он шел к Учителю, его поддерживали надежды
и мечты; когда же он возвращался в мир, его спутником была Сила Митры,
наполнявшая энергией тело. Ее живительный поток заменял и пищу, и воду, и
сон; Конану чудилось, что он летит над песками, неподвластный жаре, смене
света и тьмы, знойным ветрам и обманчивым фантомам пустыни. Он был так
могуч! Ничто не могло причинить ему зла - ни ядовитые гады, ни жуткие
обитатели развалин, ни волчьи стаи, ни люди, подобные волкам, рыскавшие в
степи в поисках добычи. Он шел, он мчался вперед, и мечи Рагара звенели за
спиной, выпевая торжествующий гимн победы!
Сейчас их голоса смолкли, и ожившие было клинки вновь превратились в
мертвую и молчаливую сталь...
- Ты убил, - старец поднялся и, не спуская глаз с Конана, протянул
вперед руки с раскрытыми ладонями. - Ты использовал Великое Искусство,
чтобы отнять жизнь у невиновного?
- Нет, Учитель, - голова Конана качнулась в отрицании. - Нет! На меня
напали, и я защищался... да, защищался... но затем... затем... Я не
сдержал гнев, понимаешь?
Поток Силы, исходивший от рук наставника, обжег виски; Конан
покачнулся, с трудом сохранив равновесие.
- Как это случилось? - прозвучал голос старца.
Он рассказал, как; рассказал, все время ощущая жаркие прикосновения
невидимых нитей, проникавших сквозь кожу, шаривших под черепом подобно
руке с тысячами тонких чутких пальцев. Он не мог солгать - да и не
собирался делать это.
Наставник слушал своего ученика в полном молчании; когда тот
закончил, старец, не опуская рук, чуть согнул пальцы.
- Дай-ка мне взглянуть на флягу... на этот бальзам, что подарил тебе
маг из Дамаста...
Обнюхав пробку, он хмыкнул и покачал головой.
- Снадобье вендийских мудрецов... Редкостное средство! И как
кстати... - Его глаза закрылись; Учитель застыл, погрузившись в раздумья.
Впрочем, на сей раз они были недолгими; покачивая на ладони бронзовый
сосудик, он тихо, словно бы про себя, промолвил: - Согрешившего бог лишает
разума... Такова Его кара! Страшная кара, сын мой, и послана она тебе по
заслугам... да, по заслугам или в испытание... Признаешь ли ты свою вину?
Из пересохшего горла Конана вырвался хрип.
- Признаю! Но вина моя не в том, что я прикончил пьяного солдата,
просившего пощады! Я... я... - он запнулся, потом через силу продолжал: -
Мне не надо было принимать никаких даров от Митры! Ничего, ничего! Он дал
Силу, забрав свободу... Неподходящий для меня обмен! Я не хочу становиться
ничьим слугой... даже бога, самого великого из всех богов!
Наступила пауза. Учитель, опустив руки и покачивая головой,
рассматривал маленький сосуд с арсайей, будто пытался проникнуть взглядом
сквозь позеленевшую бронзовую поверхность; лицо его было печальным.
Наконец он сказал:
- Возможно, ты прав, Секира - не каждому по нраву служение богам...
Но об этом тебе стоило призадуматься раньше! До того, как принять обет!
Теперь же ты согрешил и наказан... - старец сделал резкий жест, как бы
обрывая некие невидимые нити. - Ты лишился Силы... лишился навсегда...
Кроме того, бог забрал твою душу, а затем, руками этого Саракки, чародея
из Дамаста, вернул ее на время - я думаю, для того, чтобы ты мог совершить
подвиг искупления. А раз так, сохраняй спокойствие и не теряй надежды.
Митра испытывает тебя!
- Я готов! - хрипло выдохнул Конан. - Я готов, отец мой! Скажи, что я
должен делать?
- Сейчас - отдохнуть с дороги, поразмыслить и привести душу свою к
миру. Большего я не скажу! Мне надо испросить решения Митры... Омм-аэль!
Он пошлет его, когда захочет - через день или два, или через полную
луну... Бога нельзя торопить, Секира... Надеюсь, ты это понимаешь?
Взгляд Конана был прикован к маленькому бронзовому сосуду, что
покоился на ладони Учителя. Киммериец протянул к нему руку.
- Но я жив, наставник, пока нюхаю это проклятое зелье! Насколько его
хватит? Фляга пуста наполовину...
- И все же ты будешь ждать! - резко прервал Конана старец. - Ждать
столько, сколько понадобится! Я же сказал: не теряй надежды, смири
нетерпение - и да снизойдет покой на твою душу! На то, что от нее
осталось! - Он швырнул киммерийцу бронзовую флягу, и тот поймал
драгоценный сосудик обеими руками. - Иди, отдыхай, - наставник махнул в
сторону пещеры. - Смой с тела пот, выпей воды, поешь... У меня новый
Ученик, он поможет тебе, Секира - он умеет врачевать раны... Я же
отправлюсь вниз, к деревьям - подумать и испросить для тебя прощения у
Митры. Но не жди, что Пресветлый столь быстро сменит гнев на милость!

Новый Ученик в самом деле оказался искусником - под его руками
царапины, ссадины и синяки исчезали с поразительной быстротой. Руки
Ученика были нежными, с изящными длинными пальцами и розовыми ноготками;
на правом запястье поблескивал браслет, набранный из перламутровых
пластинок. Вытянувшись на скамье, Конан поворачивался со спины на живот и
с бока на бок, подчиняясь мягким прикосновениям девичьих ладоней. От них
струилась Сила - не та буйная грозная Сила, что порождала потоки
смертоносных молний, а ласковая, трепетная, исцеляющая; божественный дар,
служивший не смерти, но жизни.
Ученик - вернее, Ученица - оказалась молодой девушкой лет
восемнадцати, сероглазой, стройной, улыбчивой. Густые пряди каштановых
волос падали на спину юной целительницы, движения округлых рук были
неторопливыми и завораживающе плавными, полотняная туника до середины
бедра облегала сильное гибкое тело. Конан не сразу разобрал, как она
прекрасна - не яркой жгучей красотой смуглых южанок и не царственным
великолепием северных женщин, а тихим и неброским очарованием,
заставлявшим вспомнить легенды о феях, что дарят изредка ласку и нежность
смертным возлюбленным. Еще киммерийцу чудилось, что от девушки исходит
свежий и терпкий аромат морского простора; здесь, в пещере, вознесенной на
сотню локтей над бесплодной пустыней, этот запах казался удивительным,
словно бы подчеркивающим чарующую прелесть Рины.
Рина! Имя, похожее на птичий вскрик в ночи, на трели серебряного
колокольчика, на звон сдвинутых хрустальных чаш...
Наступил вечер. Учитель не вернулся из сада, и Конан понял, что
старик проведет там всю ночь - то ли прислушиваясь к шепоту звезд, то ли
внимая шелесту Небесных Стражей. Вероятно, он надеялся различить в этих
неясных звуках глас Митры, божественное повеление, определяющее судьбу его
ученика, неудавшегося слуги Великого Равновесия... Строптивца, нарушившего
обет!
Кивком поблагодарив девушку, Конан вышел из пещеры и встал под дубом,
поглядывая на меркнущее небо и скальный карниз, нависавший над стрельчатой
аркой входа. Там находилась боевая арена, на которой ему пришлось провести
долгие дни; там он одержал победу над самим собой, над своим безликим
двойником, сотворенным наставником из песка... Но, похоже, торжество это
было ложным, ибо никому не дано переломить собственную натуру - ни с
помощью меча, ни в размышлениях о добре, зле и душевном равновесии. Сейчас
Конану казалось, что он проиграл схватку с песчаным монстром, что на самом
деле его плоть осыпалась на ристалище бесформенной грудой под
безжалостными ударами свистящих клинков.
Позади раздались тихие шаги, и Рина, скользнув за его спиной, подошла
к дубу. Светлые пушистые брови девушки были приподняты к вискам, в серых
глазах таилось удивление, но на губах играла улыбка - немного
нерешительная, но дружелюбная.
- Ты сыт?
Конан молча кивнул. Странно, но после утомительного и долгого пути
ему хватило двух лепешек с медом; может быть, врачующие руки Рины изгнали
не только усталость и боль от ран, но и ощущение голода?
- Ты хочешь винограда? Или яблок? Я могу принести...
- Не стоит, Рина. Мне ничего не нужно.
- Это не так. Я чувствую... чувствую... - ее раскрытая ладошка
потянулась к груди Конана. - Тебе плохо, я знаю... Почему?
- Митра разгневался на меня, женщина, - с трудом вымолвил киммериец.
Гнев поднимался в его сердце; ему хотелось побыть одному, а эта девчонка
лезла с пустыми разговорами! Однако он не мог обидеть ее: Рина ни в чем не
провинилась перед ним, и воспоминания об исцеляющих ласковых
прикосновениях ее рук были еще так свежи в памяти...
- Ты - из Учеников? - спросила она.
- Теперь нет. Я нарушил клятву, и Сила покинула меня. Да и не только
Сила...
Рина всплеснула руками.
- Нарушил обеты? Разве так бывает? - Рот ее недоуменно округлился,
пушистые брови взлетели вверх.
- Бывает. Что тут удивительного? Люди клянутся и нарушают свои
клятвы, потом приносят жертвы, молят богов о прощении... - Конан невесело
усмехнулся. - Так было всегда, и я лишь один из многих, кто не сдержал
слова. Разве тебе самой не приходилось лгать?
Теперь брови девушки сдвинулись, и на чистом высоком лбу пролегла
морщинка.
- Это другое, - задумчиво произнесла она. - Другое, Конан из Киммерии
- так, кажется, тебя зовут? Разумеется, я лгала - лгала в малом, лгала и
людям, и богам, а потом молила их о прощении. Но нарушить великий обет,
принесенный Митре - совсем другое дело... К чему тогда его давать?
Конан пожал плечами.
- Но я сделал это. Сделал! И жалею теперь лишь о том, что вообще
домогался даров Митры... В злой день я возмечтал о них!
Ему казалось, что после этих резких слов Рина с презрением
отшатнется, но девушка стояла неподвижно, и взгляд ее был спокоен. Может
быть, она даже жалела его, однако не собиралась выказывать жалости; голос
ее прозвучал ровно, с дружеским участием, но без оскорбительного
сострадания.
- Митра милостив, Конан из Киммерии. Я вижу, он простил тебя?
- Почему ты так думаешь?
- Но ведь ты жив!
- Лучше бы он сразу послал меня на Серые Равнины, в самую пасть
Нергала! Но он придумал кару хуже смерти! Намного хуже! Клянусь Кромом! Он
лишил меня памяти и разума, сделал так, что я превратился в бессловесного
скота! Он...
Журчащий смех Рины прервал киммерийца.
- Разве ты бессловесный? По-моему, ты очень складно говоришь. И
память твоя, и разум - все при тебе!
- При мне, это верно, - лицо Конана исказилось угрюмой гримасой. -
Вот они!
Выдернув из-за пояса бронзовый сосуд, он яростно потряс им в воздухе,
потом обратил взор на запад. Солнце садилось; кровавые сполохи играли в
небесах, озаряя алым и розовым вершины барханов, протягивая красные пальцы
лучей к огромной горе, выплескивая на ее склоны водопады багрового света.
Вулкан будто бы ожил - по каменной его броне скользили быстрые тени,
наливались огнем, стремительно спадали к подножию, словно призрачные
потоки лавы, что жаждут затопить и зеленеющий на нижней террасе сад, и
плоскую песчаную равнину, и весь остальной мир. Воистину, он был не
слишком велик по сравнению с этим небесным заревом, с вселенским пожаром,
предвещавшим приход ночи!
Алый диск коснулся горизонта, и Конан, обняв девушку за плечи,
легонько подтолкнул к пещере.
- Иди, Рина! Мне надо глотнуть каплю рассудка и занюхать ее ароматами
минувшего... Такой смесью, моя красавица, лучше наслаждаться в
одиночестве.
Глаза девушки расширились, затем, послушно кивнув, она шагнула к
темному проходу под высокой стрельчатой аркой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68