Он
направился к раскидистому дубу, обычному месту своих медитаций, и сел,
скрестив ноги, меж выступающих из земли корней. Глаза его потускнели еще
больше; сейчас они казались почти черными - два бездонных провала под
росчерком крылатых бровей. Опустив веки, Учитель сделал несколько глубоких
вдохов и застыл в неподвижности. Солнце, око благого бога, шло на закат;
налетевший с равнины ветерок доносил запах нагретого песка и свежий аромат
зелени с нижней террасы.
Старец был взволнован - вернее, не ощущал привычного покоя, ибо
волнение, как и многие другие чувства, давно отгорело в его душе. Однако
он не являлся холодным и рассудочным существом, отринувшим все
человеческое, забывшим и род, и корень свой в долгой череде прожитых лет;
он сохранил способность испытывать любопытство, удивление и даже жалость -
покуда все это не мешало исполнять свой долг.
Долг!
Долг был превыше всего - превыше плотских радостей, сострадания,
страха и любви, превыше горестей людских, превыше жизни и превыше смерти -
ибо, в определенном смысле, от выполнения его зависели и жизнь, и смерть.
Где-то внизу, в неизмеримых земных глубинах, несокрушимыми скалами
застыли гиганты, первотворения Митры; некогда они владели миром, теперь же
держали его на своих плечах. Теперь, по воле Пресветлого, эти исполины
являлись фундаментом Великого Равновесия, его опорой и надежным щитом,
воздвигнутым божественной рукой. Они стояли недвижимо, ибо если б дрогнул
хоть один, земную твердь и все, что живет и плодится на ней, постигли бы
неисчислимые бедствия - много большие тех, какими грозили Кардалу огненные
демоны.
Учитель знал, что придет час - в некоем отдаленном и неясном будущем
- когда гиганты, столпы мира, не выдержат его чудовищной тяжести. Что
произойдет тогда? Если Первосотворенные будут повержены, мир рухнет,
погрузившись в хаос; исчезнет все живое, смешаются горы и моря,
растворятся в энергии вечного астрала, и даже глаза богов, злых ли,
благостных иль равнодушных, затянет смертной пеленой. Кончится Мироздание,
завершится Вселенная, что творилась в долгой борьбе великих и
могущественных сил, перед которыми человек - пылинка в луче света!
Однако в древнем пророчестве говорилось, что мир скорее всего избежит
полной гибели: Первосотворенные дрогнут, но устоят. Правда, и такой исход
не сулил ничего хорошего. Твердь земная расколется, разойдется, воды
Западного океана зальют Шем и Коф, дотянутся на севере до Заморы, а на юге
- до Вендийского моря... Погибнет Ванахейм, побережье пиктов станет
островом, пролив отделит Иранистан от Пунта и Зембабве, огромный материк
Му погрузится в пучину морскую... Вскипят океаны, рухнут горы, пустыни
расстелют песчаные ковры на месте степей и лесов, надвинутся ледники, реки
повернут вспять... Люди, вероятно, не уцелеют - разве что горсточка здесь,
кучка там. И их потомкам придется позабыть о городах и пашнях; убогими и
сирыми будут скитаться они по земле, обезображенной потопами и огнем...
Эта катастрофа могла наступить и раньше, чем предполагалось, ибо
среди богов не было согласия и многие из них в неразумии своем опасно
раскачивали Весы Мира. А ведь на исполинов, державших его, и так давила
непомерная тяжесть! И она росла не только тогда, когда злобные демоны
колебали земли и воды; людские горести и страдания, накапливаясь в
астрале, тоже были добавочной ношей, давившей на плечи тех, кто служил
опорой Великого Равновесия. И долг Учителя заключался в том, чтобы это
бремя не стало чрезмерным. Омм-аэль!
Для того Митра, Податель Жизни, Хранитель Равновесия, и повелел ему
готовить бойцов, способных отразить удары злобной мощи Сета, помериться
силой с демонами и черными магами! То были юноши, чистые сердцем, не
искавшие ни власти, ни славы, ни богатства, верные и отважные; и тех из
них, кто, кроме бескорыстия, храбрости и крепких мышц, умел слушать зов
Митры, благой бог наделял особым даром, предлагая каждому такую частицу
своей божественной Силы, какую мог вместить и вынести хрупкий человеческий
разум. Наставнику же полагалось пробуждать сей дар, лелеять и пестовать
его, как слабую искру, что слетела в душу человека из небесного костра
Пресветлого...
Да, но избраннику Митры полагалось быть юным, чистым, бескорыстным!
Тот же, кто пришел к нему этим днем...
Он был крепок, отважен и мог услышать божественный зов, но других
достоинств Учитель обнаружить пока не сумел. Владеющему энергией астрала
не слишком сложно разобраться в душе варвара, как бы тот ни пытался скрыть
свои намерения и мысли, как бы ни хитрил, ни умалчивал, ни
изворачивался... Аура этого киммерийца, которую старик ощущал столь же
отчетливо, как видел его лицо, казалась расплывчатой и мутной, хотя и
наполненной эманацией силы, первобытной стихийной мощи, дарованной Митрой
лишь исполинам - тем, на чьих плечах покоился мир. Возможно, Секира был из
их рода? Возможно, в жилах его текла капля крови Первосотворенных? Но как
такое могло случиться?
Впрочем, загадка сия не тревожила старца; другое являлось предметом
его раздумий. Верно ли он поступил, согласившись учить этого северянина?
Ведь пришелец отнюдь не был бескорыстен и чист, да и не слишком молод,
если на то пошло! Сложившийся человек, не склонный пожертвовать своей
свободой ради божественных целей, явно стремящийся к богатству и власти...
авантюрист, привыкший играть и собственной жизнью, и жизнями тех, кто
встретился ему на пути... убийца-варвар, пират и наемник... Без сомнения,
он не был лишен какой-то доли природного благородства и мог совершить
бескорыстный поступок, но Митра требовал от учеников гораздо большего.
Исполнения своей воли! Преданного и долгого служения!
Наставник сомневался, что пришедший к нему северянин способен на это.
Омм-аэль! Да понял ли он смысл принесенной только что клятвы?! Или счел ее
зряшным делом, пустой отговоркой, старческой причудой?
Погрузившись в транс, Учитель искал ответ, пытаясь разрешить мучившие
его сомнения. Его предшественники однако молчали; еще никогда прошедший
пустыню, что отделяла их обитель от остального мира, не был отвергнут.
Долгий и трудный путь являлся своеобразным искусом; лишь тот, кто
преодолел его, мог принести должные обеты и постичь Великое Искусство,
став членом безымянного ордена слуг Митры, бродивших по свету от
Восточного до Западного океана. Лишь тот, кто преодолел! Вероятно, сам бог
приглядывал за странниками, посылая недостойным соблазны, уводившие их в
сторону от желанной цели; во всяком случае, те, кому удавалось добраться
до пещеры и сада на склоне погасшего вулкана, вполне подходили в ученики.
Но этот киммериец!.. Варвару не следовало появляться здесь, и все же
он дошел, добрался! Невероятно, непонятно, странно... Впрочем, Учитель
усматривал в том знак свыше, некое божественное повеление, которое ему
полагалось исполнить; и сейчас, устремившись душой и сердцем в безбрежный
простор астрала, старец молчаливо вопрошал грядущее.
Оно оставалось неясным. Даже владеющий Силой Митры - той ее частицей,
что была доступна смертному - не мог широко раздернуть занавес, скрывавший
будущее мира; лишь узенькая щелка приоткрывалась для него. И Учитель
глядел, напрягая внутреннее зрение; глядел, все глубже и глубже погружаясь
в транс, протягивая незримые нити сквозь дни, месяцы и года; глядел, как
несутся по волнам корабли с разбойным людом, как маршируют солдаты,
закованные в сталь, как неудержимой лавиной несется панцирная конница, как
рушатся стены и башни крепостей, как храмы нечестивых богов превращаются в
руины, как пылают города и льется кровь, как горит и светится
могущественный талисман, око великого королевства, сгусток живого огня...
Тот же, в чьих руках сияло это сокровище, был высок, смугл, черноволос, и
глаза его отливали глубокой синевой закатного неба.
Ночь уже прикрыла звездным шатром пустыню, вулкан и горную цепь на
севере, когда наставник очнулся. Долгое время он сидел, обратив лицо
вверх, к искрам вечного огня, что неторопливо вершили свой путь над его
головой, покорные течениям и водоворотам астрала. Он думал и вспоминал; он
пытался сложить из кусочков мозаики цельную картину, некое гигантское
полотно, окаймленное сценами битв и осад, портретами полководцев и магов,
королей и воинов, нагими женскими телами, яростными ликами чудовищ и
демонов - пестрый и красочный рисунок грядущего, в середине которого был
запечатлен высокий черноволосый мужчина с короной на голове - тот, в чьих
руках сиял огненный талисман.
Наконец Учитель поднялся и твердым шагом направился к пещере. Он был
всего лишь человеком (хотя на сей счет имелись разные мнения) и не спорил
с велениями судьбы и божества, коему служил преданно и верно. Омм-аэль!
Сам Пресветлый Податель Жизни хочет подвергнуть этого киммерийца искусу и
соблазнам, ввести во грех и дать возможность искупления, закалить, как
булатный клинок на ледяном ветру, испытать могуществом, удачей и бедой,
радостью и горем...
Что ж, Владыка Света прав! - подумал старец. Ибо лишь познавший все
это сумеет стать великим владыкой и занести карающую руку над Злом, что
готовится покачнуть Весы Мира. Такова воля Митры!
Наставник неторопливо шагал к темному провалу входа, и губы его чуть
заметно шевелились, словно он творил молитву Пресветлому. Но тот, кто смог
бы разобрать шепот старика, услышал бы иное...
- Он сокрушит их! Он уничтожит Черный Круг на юге, растопчет Белую
Руку на севере, сотрет память о Красном Кольце в странах востока... Он
будет ловцом, они же - его добычей... Омм-аэль! Наступит день, и он,
сражавшийся прежде с демонами и колдунами, сможет противостоять даже
богам... Омм-аэль! Он совершит грех, он искупит его и не узнает об
искуплении... Омм-аэль! Да свершится воля Митры!
Миг просветления завершился, и старец, забыв многое из виденного в
тумане грядущего, твердой поступью вошел в пещеру. Там, уронив голову на
стол, храпел Секира, новый его ученик; и завтра ему предстояло начать
шлифовку сего неограненного алмаза.

16. УЧЕНИК
Итак, Конан превратился в Ученика, согласившись стать оружием в руках
светоносного Митры. Однако оружие это, хотя и крепкое, по мнению
наставника нуждалось в заточке и полировке, в удалении ржавых пятен,
смазке и наведении окончательного глянца. Это заняло немалое время, ибо
северный варвар не был сырой и покорной глиной в руках гончара; он многое
умел и многое мог - в том числе и такое, о чем не догадывался сам.
Прозрение, однако, было еще впереди, а пока киммериец постигал то великое
искусство, в котором, как мнилось ему прежде, являлся мастером. Он
трудился день за днем, одновременно изучая и новое свое жилище, и тот
крохотный уголок огромного мира, в который привели его божественное
провидение и собственная настойчивость.
Большая пещера, где Конан уснул после первой встречи с наставником,
служила старцу арсеналом, местом для трапез и приготовления пищи; почивал
же он в келье, расположенной справа от входа, в которую вел неширокий
проход. Ученику была отведена каморка напротив, довольно тесная, но
уютная. Каменные стены ее на ощупь казались теплыми и сухими, пол и
деревянный топчан выстилали циновки, плетенные из травы, а в небольшое
оконце, глядевшее на юг, с утра до вечера струился солнечный свет. Кроме
соломенных матов, деревянного ложа да железного крюка, вбитого в стену при
входе, в камере не имелось ничего. Впрочем, Конану ничего и не
требовалось; перевязи с мечами Рагара он повесил на крюк, изношенные
сапоги швырнул в угол - на том и завершилось его вселение.
В качестве ученика ему полагалось выполнять несложные обязанности -
мести пол и готовить еду, овощную похлебку и лепешки из плодов хлебного
дерева; мясо и рыба в рационе наставника отсутствовали начисто. Труд этот
не занимал много времени, но было в нем и кое-что необычное, вызывавшее у
киммерийца в первые дни если не страх, то почтительное удивление. Густая
похлебка из моркови, капусты и свеклы варилась, как положено, в бронзовом
котле; овощи росли в небольшом огородике на нижней террасе, воду же
полагалось черпать в каменной выемке неподалеку от очага - над этой
природной чашей звучал тихий несмолкаемый плеск падающих капель. Но кроме
котелка, овощей и воды требовался еще и огонь, а значит, дрова. Однако
дров не было.
Не было ни сухого дерева, ни черного угля, ни горючего сланца, ни
масла, ни той темной жирной влаги, густой и тягучей, что в некоторых
местах сочилась из земли; не было ничего, кроме чистых незакопченных
очажных камней. Над ними Учитель дважды в день, утром и вечером, простирал
руки, потом сосредотачивался на миг - и в очаге с негромким резковатым
хлопком вспыхивало пламя.
Несомненно, то был волшебный огонь, совсем непохожий на яркие алые
языки, что вздымаются над сухим хворостом, или на стремительный перепляс
багровых струй, порожденных пылающим углем. И то, и другое Конан помнил
слишком хорошо: ему довелось разжигать немало походных костров в лесах и
степях, уголь же горел в горне отцовской кузницы, в далекой Киммерии. Но
это пламя, на которое он глядел, раскрыв в изумлении рот, было другим,
синеватым, почти призрачным, и не дробилось на струйки, завитки и язычки;
меж днищем котелка и очажными камнями висел жаркий сияющий шар, похожий на
сферу из голубого хрусталя. Он выглядел точь-в-точь таким же, как
порожденный некогда ладонями Рагара - разве что не стрелял молниями и не
плавил камень. Он просто нагревал котелок и жаровню, а затем покорно гас,
стоило только наставнику прищелкнуть пальцами.
- Закрой рот, Секира, - говорил он новому ученику, - скоро и ты
сможешь возжигать искру Силы. Омм-аэль! Благодари Великого за этот дар!
- Омм-аэль! - повторял Конан, снимая с треноги котелок.
Но пока до пробуждения дарованной богом способности к чародейству
было еще далеко. Конан вообще сомневался, что владеет чем-то подобным, ибо
в роду его случались великие воины и вожди, кузнецы, разбойники и
непоседливые души, бродившие по свету; однако насчет колдунов он ничего
припомнить не мог. Учитель, впрочем, говорил, что дар Силы нельзя считать
магией, поскольку вызывается она не заклинаниями, не талисманами или
чудодейственными амулетами, но самой человеческой природой. Из слов его
выходило, что всякий человек связан с богом - хотя бы в снах своих или
молитвах; но для некоторых глас Митры звучал особенно ясно, или мог так
звучать, если б они пожелали прислушаться повнимательней к самим себе. Дар
сей являлся врожденным, и обладавшие им получали доступ к частице
божественной Силы - разумеется, после обучения под присмотром опытного
наставника. Подобный же наставник был в мире лишь один.
Вечерами, устремив немигающий взгляд на звездное небо, он толковал
Конану о вещах загадочных и чудесных: о Первосотворенных гигантах, что
поддерживают мир, о Великом Равновесии и его божественном хранителе, об
астральной Силе, невидимой энергии, нисходящей с небес на землю,
пронизывающей мертвое и живое. Последнее интересовало киммерийца более
всего; устроившись напротив наставника на каменной скамье под дубом, он
слушал его резкий голос, похожий на клекот хищной птицы, запоминая приемы
и навыки, коими полагалось владеть ученику.
Приобщение к Силе Митры позволяло не только возжигать огонь и метать
молнии; то была лишь внешняя, видимая ее сторона. Столь же важным являлось
умение затаиться за невидимым и неощутимым щитом, окружить свое тело и
разум непроницаемым коконом, отражавшим и сталь, и камни, и злые заклятья.
Разумеется, это требовало времени и особой подготовки, зато позволяло
избежать нежелательного внимания приспешников тьмы; адепты Сета и жрецы
Нергала тоже владели многими тайными искусствами, и в поединках с ними
нужен был не только меч, но и надежный панцирь.
Другой полезный прием касался исцеляющих свойств Силы, позволявшей
осуществлять некую телесную трансформацию. Хотя ученик не мог изменять
свое обличье, прикидываясь, подобно чародею, птицей, зверем или ползучим
гадом, плоть его, впитавшая астральную энергию, противостояла холоду и
жаре, голоду и жажде, болезням и ранам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68