Будь Юрка даже самим Нечистым, он явился на землю не сам по себе, а по божьему велению. Доказательства тому есть: Юрка ходил к причастию и все такое. Жил он, как живут все крещеные люди, а поэтому и хоронить его нужно не за оградой, а на самом кладбище. Если же пастор будет чинить препятствия, то…Но пастор не стал чинить никаких препятствий, – ведь Юрка был не самоубийца, а лишь жертва пожара.– Разве господин пастор не помнит, что Юрка не хотел попасть в царство небесное? Как же можно хоронить его в освященной земле? – спросил церковный староста.– Юрка всегда говорил о своем желании обрести блаженство, этого вполне достаточно, – ответил пастор.– Но ведь он стремился к блаженству ради того, чтобы и в грядущем содержать преисподнюю.– Ну что же, возлюбленная душа, ведь ад сотворен по воле божьей.– Ну, а если Юрка все-таки был Нечистый, как он и сам верил и как показывали многие приметы? Что же тогда делать?– На это, возлюбленная душа, я только одно могу сказать: не противьтесь провидению божию. Если бог счел нужным вочеловечить черта и послать его на землю, как некогда он послал сына своего, то нам, смертным, не пристало судить о том. Нам надлежит только проверить себя до самой глубины души, до печенок: не поступили ли мы с живым чертом столь же неразумно, как в свое время с сыном божиим? Вернее следовало бы сказать так: Юрка верил, что он Нечистый; и настолько тверда была его вера, что ни я, ни кто-либо другой не мог ее поколебать. Разве здесь мы не усматриваем неисповедимого промысла божия: по воле его суеверие оказалось крепче истинной веры. Мы горы могли бы сдвинуть с места, если бы наша вера была такой же непоколебимой, как Юркино суеверие. А посему, возлюбленная душа, у Юрки, у этого Нечистого из Самого Пекла, мы все должны учиться тому, как веровать слепо, не рассуждая и не размышляя, словно мы дети. Хотя Юрку и обуревали суеверия, он был воистину ребенком, пребывавшим в нашей вере.Пастор утер глаза: он сам был растроган собственными словами, что, впрочем, случалось с ним частенько. Староста тоже вытащил из кармана красный платок и сделал вид, будто также утирает глаза, – на деле, однако, утирать их ему было совершенно не к чему, ибо он мало что уразумел из слов старого пастора, а еще меньше понял причину его взволнованности. Одно только было ему ясно: Юрку придется хоронить в освященной земле, а это старосте было совсем не по душе. Он знал, что за такой исход спора стояли главным образом женщины, видевшие, как Юрка скрутил шею свирепому племенному быку, а в отношении женщин благочестивый староста придерживался одного мнения со спасителем, когда тот произнес: «Женщина, что делать мне с тобой?» Точно так же и староста не желал иметь дел с женщинами в вопросах веры. Но вот беда – пастор держался противоположного мнения.Итак, вопрос о месте погребения был решен. Гораздо труднее оказалось найти людей, которые похоронили бы Юрку, потому что недоставало человека, способного действовать решительно и твердо. Заняться этим мог бы сам Антс, но его сознание все еще витало где-то между небом и землей. Правда, порой у Антса наблюдались моменты просветления, однако на вопросы он и тогда не отвечал, а все время бормотал одно и то же: «Пускай горит, пускай горит, деньги идут! Пускай горит, пускай горит, деньги идут!» Из всего этого некоторые заключили, что Юрка спалил Антсовы постройки вовсе не в припадке ярости и помешательства, а по сговору: кому знать, что именно посулил Антс Юрке за поджог. Люди потолковее полагали, однако, что поскольку Антс до сего времени ничего не платил Юрке, то не заплатил бы он и теперь. Если пожар на самом деле возник неспроста, то знал об этом только Антс, Юрка же был всего лишь слепым орудием для достижения желанной цели. Но судьба распорядилась по-иному: цель была достигнута, а человек, достигший ее, погиб, потому что ни у кого не оставалось надежды, что Антс выживет.Вопрос о том, кому хоронить, разрешился бы гораздо проще, будь свободен сын Юрки – Куста. Однако Kyстa сидел под арестом, ибо люди, которые были в горевшем доме, слышали, как он сказал рассвирепевшему отцу, будто бы утопил молодого Антса. У Кусты потребовали объяснения, и он ответил, что все это им просто-напросто выдумано, чтобы успокоить отца. Куста слышал-де от матери, что отец считал молодого Антса виновным в гибели старшей дочери Майи и грозился свернуть шею и старому и молодому Антсу, если его подозрения подтвердятся. По мнению Кусты, нынешняя Юркина ярость была вызвана главным образом смертью Майи. Поэтому, когда ему не удалось усмирить отца силой, то он пустился на выдумки и сказал, будто сам утопил молодого Антса. Эти слова настолько успокоили Юрку, что Куста мог бы спокойно вывести его из горящего дома, не помешай ему пожарные с полицейскими. Их вмешательство испортило все дело, а не то сейчас можно было бы выслушать самого Юрку и пролить свет на все происшедшее. Хотя объяснение Кусты казалось вполне правдоподобным, его все же не освободили, и Юрку пришлось хоронить совсем чужим людям. Никто из тех, кто считал себя лучше других, не пожелал заняться похоронами, и зарыть Юрку согласились в конце концов каменотес, землекоп, торфяник и возчик нечистот, – да и то с условием: выдать им утром перед погребением по полуштофу самогона на брата. Четверо мужиков понадобились потому, что Юрку хоронили на кладбище и гроб нужно было на веревках ровно опустить в могилу, чтобы он стоял как полагается, а не лежал на боку, ибо иначе мертвому будет трудно встать из гроба в день страшного суда. Вот если бы Юрку хоронили за оградой кладбища, тогда нечего было бы думать о воскресении, потому что там никому и никогда воскреснуть не суждено, и, стало быть, для погребения хватило бы и двух человек.Так как четверым было бы тесно на одноконной телеге вместе с гробом и некоторым из них пришлось бы по очереди идти пешком, им дали пароконную телегу, а в нее густо настелили соломы – этак мягче ехать как живым, так и мертвецу. Чтобы не случилось какой беды, в телегу были запряжены две старые, изможденные рабочие клячи, понурые и вислоухие; спины их под седелкой покрывала короста, шеи под хомутами кровоточили, а кривые ноги отекли.Уже все было готово к отъезду – гроб взгромоздили на телегу, двое мужиков уселись на его крышку, третий забрался спереди на солому, а четвертый взял в руки вожжи. В это время прибежала жена Петера – Рийя и привела с собой Рийю, закутав ее в свою старую шаль, чтобы та не продрогла.– Не возьмете ли с собой эту маленькую оборвашку? Пусть хоть одна родная душа будет на похоронах! – обратилась Рийя ко всем четверым.– Не разберешь тут: мальчишка или девчонка, – ответил торфяник, сидевший рядом с землекопом на крышке гроба.– Кто же повязывает мальчишку шалью? – промолвил землекоп и сочно сплюнул на землю.– Был бы парень, так ладно бы, а то девчонка… – рассуждал каменотес, державший вожжи.– Ну и что с того, что девчонка? Неужто поэтому ей и отца не похоронить? – возразила Рийя.– Сама тоже садись, тогда другое дело, – сказал торфорезчик.– Некогда мне, меня дома свой пискун ждет, – возражала Рийя.В ответ ей разводили руками, раздумывали. Наконец, сидевший впереди на соломе возчик нечистот обернулся, чтобы посмотреть, кого это предлагают им в спутники, и немного погодя спросил у Рийи:– А под платком у тебя что?– Глянь! – воскликнула Рийя и высунула из-под платка черную кошачью голову с желтыми глазами.Кошка решила дело. Возчик нечистот любил животных, это была, пожалуй, его единственная настоящая любовь.– Поди сюда, садись у меня в ногах на солому, здесь помягче, – сказал он Рийе, и Рийя подсадила девочку на телегу.Теперь можно было отправляться в путь-дорогу. Каменотес дернул вожжи и замахнулся на лошадей дубинкой, ибо лошади больше боялись угроз, чем самих побоев; они лишь смутно помнили, что когда-то давным-давно их били и тогда бывало больно. Телега качнулась, но тут возчик нечистот неожиданно закричал:– Тпррр, черт! Останови своих племенных жеребцов!И когда лошади снова стали, он вытащил из кармана бутылку самогона и, протягивая Рийе, сказал:– За упокой души!– Я не пью, вот старик мой… – попыталась Рийя отказаться.– Так прислала бы сюда с ребенком своего старика, – молвил возчик. – Разве это похороны, коли за упокой не выпить?Опасаясь, как бы Рийю вместе с кошкой не ссадили с телеги, Рийя взяла бутылку и чуточку отхлебнула. Затем возчик предложил выпить Рийе.– Чего тебе, олух, ребенок дался? – воскликнула Рийя.– Она отца хоронит, – заспорил возчик. – Я много не дам, глоточек.Делать нечего, пришлось и Рийе отведать из бутылки, но Рийя, правда, присмотрела, чтобы девочка только пригубила зелье.– Уж вы ребенку, ради бога, по дороге больше не давайте! – заклинала Рийя отъезжавших.– Какое там давать, самим пригодится! – закричали хором все четверо и, как бы в подтверждение своих слов, разом вынули бутылки, поднесли ко рту и с громким бульканьем принялись пить. Потом лошади тронули, телега с грохотом покатилась по дороге.– Просто стыд, – человека как хоронят, – сказала какая-то женщина.– А ты откуда знаешь, что это был человек? – спросил у нее мужчина.– Человек, человек, – чуть ли не с издевкой повторил кто-то третий. – Чем только не бывает этот самый человек!Ехавшие на телеге не слышали этих пустых пререканий, они направились к церкви. Выбравшись на ровную дорогу, все четверо время от времени отхлебывали самогон, каждый из своей бутылки, и уже задолго до прибытия к церкви заорали песню, но, разумеется, не церковный псалом. Возчик сперва старался утихомирить спутников, потому что ребенок, а с ним и кошка уснули на соломе у его ног. Но другие, как будто назло, горланили все громче, а под конец и он сам принялся орать заодно со всеми. Всюду, где только ни раздавалось это разухабистое пение, люди выходили поглядеть: что, мол, за гульба? А с телеги четверо бражников махали всем, кого замечали, руками или шапками и кричали хриплыми голосами:– Мы едем хоронить Нечистого! Мы едем хоронить Нечистого!Церковный обряд сошел как будто благополучно. Но едва лишь кистер затянул хорал, певуны стали так здорово подтягивать, что кистеру еле-еле удалось призвать их к порядку. Все, однако, происходило в границах приличия, и придраться было не к чему. Возчик нечистот дошел даже до того, что взял на руки ребенка с кошкой и держал их до тех пор, пока не закончили отпевание и крышку гроба не посыпали землей. Возчик, правда, пошатывался и от него несло самогоном, но девочке было хорошо на сильных руках, она с удовольствием слушала, что говорилось, глядя на то, что делалось вокруг, и прятала под шалью свою кошку.Слова пастора были просты, но шли от сердца. Между прочим, он сказал:– Ты был самый убогий и бедный меж себе подобных, и все же ты чувствовал себя великим и богатым, ибо ты обладал твердой верой. От нас ты ушел так же просто, как и жил, но тем ярче засияешь ты там, где некогда пребудешь.Насчет последних слов возчик нечистот молвил своим спутникам:– Слышал, что сказал пастор? Он не пускает его в царство небесное.– Да, всего-навсего – «там, где пребудешь». А где же? Известно, где! – отозвался каменотес.Они вытащили свои бутылки и на глазах у всех несколько раз хлебнули самогона, чтобы набраться храбрости. После этого каменотес с землекопом уселись в телегу на гроб, а торфяник с возчиком нечистот решили поразмять свои кости и дойти пешком до кладбища, куда было не больше полукилометра. Про ребенка с его кошкой и вовсе позабыли. Но девочку это не смутило, – она давно уже привыкла оставаться вдвоем со своей мурлыкой. Итак, все снова тронулись в путь. Впереди лошади везли телегу с гробом и двумя мужиками, сзади по пыльной дороге шагали в обнимку торфяник и возчик, ставшие за время похорон закадычными друзьями, а недалеко от них семенила Рийя со своей кошкой и тоже посредине дороги; она нарочно волочила ноги, чтобы пыль подымалась гуще и идти было интересней. Вначале возчик с торфяником вели громкую беседу, но когда другие двое, сидевшие на крышке гроба, запели, они тоже не смогли удержаться, чтобы не подтянуть, – пусть и не ту самую песню, что пели на телеге, и пусть даже не одну на двоих. У каждого нашлись свои слова и свой напев.Однако общая эта песнь, в которой только Рийя и кошка не принимали участия, имела роковые последствия. Если бы бражники молчали или по крайней мере только разговаривали, собаки на придорожных дворах пропустили бы их без помехи, ибо здесь по дороге грохотало столько разных телег, что ни одна сметливая собака не давала себе труда лаять на проезжающих и даже не выбегала посмотреть, кто едет и что везет. Но стоило собакам услышать пение, как все они тут же выскочили узнать, что стряслось на дороге. Среди этих любопытных оказалась одна старая комнатная собачонка, очень мало знакомая с обычаями дворовых псов; она первая, по неразумению и глупости, задрала нос кверху и попробовала залаять, но поскольку из-за ее очень хриплого голоса лай не удался, собачонка во всю мочь принялась жалобно выть, словно ее растрогало пьяное пение. Тут не смогли молчать и остальные псы, – ибо так у них заведено: что бы ни делал один, остальные всегда обязаны подражать ему, будь даже этот один последним глупцом. Откуда у псов подобный обычай – этого вопроса исследователи еще не разрешили, однако некоторые из них высказывают мнение, что обычай этот собаки переняли у своих хозяев – людей. Отмечалось, что ни один сумасброд, ни один умалишенный не в состоянии придумать такой величайшей нелепости, которую тотчас не переняли бы люди, слывущие умниками и сами считающие себя таковыми.Однако, откуда бы ни исходил подобный обычай, собачий концерт принял такие размеры, что заглушил даже голоса горланов. Страшный вой возбудил страх и любопытство у Рийиной кошки, и прежде чем девочка успела опомниться, кошка выскочила из-под платка, промчалась что было силы мимо певцов и лошадей и устремилась к дереву, стоявшему впереди, у самой дороги. Рийя тотчас же перестала пылить и с криком бросилась за кошкой. Когда она поровнялась с торфяником и возчиком, последний перехватил ее и спросил, что случилось. Но у девочки не шли слова с языка, – протягивая вперед руки, она не переставая повторяла одно и то же:– Кошка! Кошка!– Что с кошкой? – спросил возчик.– Убежала, вон туда!– Куда – туда?– На дерево.– На какое дерево?– Туда!Наконец, вопрошавший понял, в чем дело, и закричал сидящим на гробу:– Эй, извозчики! Хватит горло драть, попридержите-ка своих жеребцов!Рассказав о несчастье, постигшем ребенка, возчик вместе с торфяником взгромоздился на телегу. Он рассудил, что, взобравшись на крышку гроба, можно будет достать с дерева кошку, удравшую туда от собак. Но так как задача эта оказалась новой и неожиданной, то собутыльникам опять пришлось подкрепиться. Затем все четверо поднялись со своих мест, чтобы разом встать на крышку гроба, как только телега подъедет к дереву, под которым заливались лаем собаки.– Теперь держитесь хорошенько друг за друга, я задам коням жару, – распорядился каменотес.– Гони хоть вскачь, мы не пикнем! – заорали ему в ответ.Телега тронулась и покатила к дереву. Всех разбирало любопытство: высоко ли забралась кошка и можно ли ее достать. При этом никто не заметил, как невдалеке от дерева одно колесо с треском наскочило на камень, а другое угодило в ложбинку по обочине дороги. Телегу накренило и тряхнуло столь неожиданно, что ехавшие полетели вниз. К счастью, господь наделил обеих лошадей сообразительностью и спокойным нравом: заметив беду, они в тот же миг остановились. Благодаря этому упавшие смогли подняться с земли. Один встал, посмеиваясь, другой – бранясь, третий – удивляясь, как же это могло произойти: все они молодцы бравые, хоть куда, немало свозили навоза на своем веку и ездили в телеге стоя, а никто никогда еще с нее не валился.Но четвертый молодец – возчик нечистот – даже не сделал попытки подняться. Он лежал в придорожной канаве, куда упал, ударившись головой о камень. Общими силами взвалив его в телегу на солому, спутники обнаружили, что голова у возчика в крови, а сам он лишился сознания. «Эка важность!» – решили они сначала и первым делом принялись отыскивать на дереве кошку, потому что никому не хотелось слышать детского плача. Но кошки на дереве не оказалось. Чтобы Рийя могла всмотреться в листву, мужики стали на крышку гроба, подняли девочку поближе к веткам и показали ей, что там действительно нет кошки. Собаки, брехавшие под деревом, тоже куда-то исчезли, будто их вовсе и не было. Все походило на какое-то наваждение, и не оставалось ничего иного, как приводить в чувство возчика нечистот. При этом решили, что самое лучшее лекарство – самогон. У пострадавшего вытащили из кармана бутылку и последнюю каплю со дна вылили ему в рот. Когда это не подействовало, добавили из других бутылок, пока возчик не открыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25