Антсу пришлось туго, и его нужно было выручить, ведь и он сам частенько выручал Юрку из беды. Перед тем как отправить Кусту, Юрка с Юлой вместе наставляли его быть осторожнее с машиной, иначе с Антсом опять не оберешься хлопот и неприятностей. Но главное: ни в коем случае не лезть сгоряча в петлю, как сделал Юрка, потому что жить можно и одноруким и одноногим – стоит только привыкнуть. С войны и не такие приходят, а вовсе без рук и без ног – и ничего, живут себе. И войну из-за этого не задержишь, коли воевать надо. Кроме того, молодой Юрка, как первенец, был еще не в меру упрям; а Куста не первенец, и поэтому нечего ему идти по Юркиным стопам.– Зря вы столько слов тратите, – сказал, наконец, Куста своим заботливым родителям, – я ведь не первый буду машинистом у Антса. Машина на людей не бросается, пока сам держишься от нее подальше.– То же самое и Антс говорит, – промолвил Юрка.Куста ушел из дому на смену погибшему брату, – и, как всем показалось, ушел довольный, с радостным волнением на душе. Оставшихся ребят этот уход не испугал, наоборот – они тоже хотели бы последовать его примеру. Больше всех рвалась из дому старшая дочь Майя.– Дочерям полагается сидеть дома, – объяснила ей Юла. – Дочь со двора только с мужем уходит.– А если его нет? – спрашивала у матери Майя.– Будешь прилежной девочкой, и муж найдется.– Я уж не девочка, я конфирмацию прошла. – При чем тут конфирмация, если двадцати еще не стукнуло. Глава тринадцатая Материнские доводы не помогали, Майя рвалась из дому. Она беспрестанно и надоедливо твердила об этом.– Словно сглазил тебя кто-то или околдовал, – сказала однажды Юла.– Не знаю, может быть и сглазили, – ответила Майя.– Слушай, девка, с кем ты разговаривала, с кем виделась? – спросила мать, словно предчувствуя недоброе.– Ни с кем, – ответила дочь. – Да ведь дома я не нужна, вот уже и Юла выросла, пора ей конфирмоваться.– Не говори глупости. И ты нужна, и Юла нужна, и другие – все нужны.– А молодой Антс сказал, что…– Боже мой, где ж ты его видела? – испуганно спросила мать.– Не я его видела, а он меня.– Где же?– На картошке.– Чего он там искал?– Сказал, заяц-де в борозде спрятался.– Охотился, что ли?– Конечно! Ружье при нем было и…– А ты на поле что делала?– Картошку брала для супа. Сама ведь сказала: бери с того краю, от леса, – ну и…– Ну и он подошел к тебе?– Подошел, остановился и заговорил, любезно так и усмешливо. Не важничал ничуть, что, мол, он молодой Антс.– Теперь мне понятно, девка, почему тебе не терпится идти к Антсу. И дуреха же ты, дитя мое! Парень пошутил, посмеялся, а она готова из дому бежать.– Не потому, мать, а…– Потому, что зазывал, да?– Нет. Он сказал лишь, что девушки у них совсем по-иному одеты-обуты. Туфельки на высоком каблуке, ходят себе цок-цок-цок. А у меня ноги босые, черные, в земле, словно глыбы.Слова Майи задели мать за живое; ей самой вспомнилась собственная юность у Антса, – и у нее ноги были как глыбищи, когда сновала она между амбаром и скотным двором. И она дивилась и завидовала тем, кто расхаживал только по комнатам, в белом переднике и красивых туфельках. И ей хотелось туда, к ним. Увы, она была для этого чересчур тупой, нерасторопной, неуклюжей, годилась только на черную и тяжелую работу. Майя – та другая, ни в отца и ни в мать. Что, если бы дочка попала в Антсовы комнаты, стала бы ходить вроде тех, кто когда-то давно расхаживал там, на кого дивилась Юла и кому завидовала? Не сбудутся ли у Майи тогдашние заветные Юлины мечты?Такие думы заставили Юлу более чутко отнестись к словам старшей дочери. С какой стати запрещать ребенку то, к чему раньше так жадно, всем сердцем стремилась сама мать? Наоборот, нужно было помочь дочке осуществить материнские мечты. Итак, желанное счастье улыбнулось Майе, – ведь если мать не возражает насчет ее ухода, то отец и подавно не станет противиться. Оставалось выждать удобный случай, который, к счастью, не заставил себя долго ждать.Осенью, когда работа в поле подходила к концу, в Пекло как-то зашел Антс и сказал, что ему нужна работница в доме, и Майя, мол, словно создана для этого.– Надо быть усердной и проворной да не огрызаться – только и всего, – объяснил Антс.– Упаси бог огрызаться, – сказала Юла.– Наконец, есть еще одно условие, из-за которого я вынужден был кое-кого прогнать, – издалека начал Антс. – Для меня главное – хорошее поведение. Нынче молодые девушки пошли такие, что стоит им попасть в господский дом, как, смотришь, уже и задаются и жеманятся – хотят быть, как баре. А выходит из всего этого одно: хорошая девушка распускается, и приходится ее гнать, ибо жена моя всегда говорит, да и мое мнение такое же, что я и мой дом должны служит Иегове. Кто в моем доме хочет трудом заработать на хлеб, тому следует быть человеком учтивым и строгой нравственности. Кустой мы очень довольны, и поэтому я подумал: если таков брат, то и из сестры выйдет толк. К тому же мы, Юрка и я, люди старого закала, которые воспитывают детей в послушании и христианском благочестии. А главное, мы учим наших детей работать, любить труд. Это – основа. Всегда на верном пути тот, кто шагает за плугом. Так как же насчет Майи?– Если требуется, так чего же? Надо ведь друг другу пособлять, – молвил Юрка в ответ на мудрые речи Антса.– Девушка работящая, не бойтесь, – добавила Юла. – Сама будет стараться, кнута да погонялки ей не нужно. Такая уж она отроду.– Вроде бы так, – со своей стороны подтвердил Юрка.– Я тоже это заметил, – сказал Антс, – а потому прежде всего и пришел сюда. Работящих берут в первую голову, работящих и благонравных, которые хотят спасти свою душу.И словно не из Антсовых уст раздались такие слова, а молвили их Юрка с Юлой: обрести спасение души – это для них самое важное. Ведь то же самое говорят и кистер и пастор.– Да. Наша дочь благонравна, – похвалилась Юла, – одна у нее беда – больно уж любит мыться да охорашиваться; одного мыла сколько изводит. Ну, да тебе это как раз кстати, у тебя не то что в Пекле, совсем иначе живут.– Будто и впрямь чуток по-другому, – согласился Антс, самодовольно ухмыляясь.– Что и говорить! – воскликнула Юла. – У тебя даже скотина чище, чем мои дети.– Такова уж порода, – пояснил Антс. – Голландская и финская.– И мычат по-иному, – сказала Юла.– Вроде бы так, – подтвердил Юрка, чтобы тоже принять участие в разговоре.Итак, соглашение было достигнуто: Майя отправилась к Антсу работать по дому. Что именно ей там полагалось делать, вначале не знали, – ну да если Антс нанимает девушку, стало быть работа для нее найдется. Юла даже размечталась: а что, если Майя выйдет там замуж за какого-нибудь мастерового или вроде того? У Антса работают и бывают всякие люди. Но прежде чем Майя пустилась в путь, Юла ей сказала:– Ты, девка, смотри поостерегись, чтоб с тобой чего такого не случилось, а то…– Смешная ты, матушка, – перебила ее Майя. – Что же со мной может случиться? Не сегодня родилась.– О том я и думаю, что дома ты все норовила с парнями спать, так вот…– Ну так разве что случилось? Ничего ведь не случилось. А что там у Антса особенного?– Все-таки есть, доченька. Когда старый Антс помоложе был, он даже скотницам проходу не давал, а о тех, кто в доме жили, что и говорить.– Антс ведь нынче стар стал.– Да сынок-то Антсов молод. Он, слыхать, в отца пошел – портит девушек; ну и тебя испортит, если не убережешься.– Этот-то черешок? – воскликнула Майя и принялась от души смеяться. – Разве он мужчина? Я его одной рукой отколочу.– Если захочешь – конечно.– Почему бы мне и не захотеть!– Ну, тогда ладно. Я к тому говорю, чтобы ты знала, как и что. Ведь я выросла и видела все своими глазами. И посейчас у Антса не лучше стало, все одно и то же: нажрутся сытной пищи, и сами не знают, чего хотят и что делают. Вот как там. Бык и тот заревет, а конь ржать примется, если корм хорош, а делать нечего.– Ты, мать, говоришь так, словно мы скоты.– Не знаю я, кто мы такие, а говорю про то, что сама видела и своими ушами слышала.– Нынче не те времена, – сказала Майя, пытаясь опровергнуть все материнские доводы.– Времена иные, а люди те же, – ответила дочери мать.Так Майя ушла из дому.– Когда обещала проведать? – спросил Юрка у жены после ухода дочери.– Кто ее знает, – ответила Юла. – Чего об этом спрашивать! Плохо будет – придет и незваная; хорошо заживет – не придет, хоть зови ее. Так уж заведено у людей. Только скотина к дому идет, как ни хорошо ей на чужой стороне.Однако Майя вскоре пришла, и не потому, что ей было плохо, а просто захотела рассказать, как ей хорошо у Антса: работа легкая, чистая, а еда-то какая, и на чем она спит, и по каким комнатам разгуливает, и какие тонкие речи ведет!Рассказы Майи и ее радость были, видно, не с ветру взяты. О том же говорила новая одежа дочери, более ладная и легкая, чем взятая из дому.– Избалуешься там, и ничего путного из тебя не выйдет, – сказала Юла, оглядев и выслушав дочь.– Сделают из девки барыню, – добавил Юрка.Спустя некоторое время, когда Майя второй раз пришла домой, казалось, что ее прежнее радужное настроение немного омрачено, и дома она ничем не была довольна, словно злилась на Пекло. Когда мать взяла старую битую миску, чтобы положить в нее картошку, Майя выхватила ее из Юдиных рук и швырнула в угол. Миска разбилась вдребезги.– Вот как у нас поступают с битыми вещами, – сказала Майя.– Батюшки мои! – чуть не плача воскликнула мать, подбирая в углу черепки. – Что это тебе взбрело посуду бить!– Она и без того битая была.– Неправда. Как же в ней кашу и картошку держали? Для супа и молока она, верно, не годилась.– Вы тут живете, как в Ноевы времена. Уходила я – на столе битая миска стояла, вернулась – та же самая стоит. Не могу я больше терпеть этой старой миски.– Сказала бы сразу, что не терпишь, я бы другую поставила, у меня есть целехонькая. А ту миску в самый первый день, как я ее у барахольщика раздобыла, кошка со скамьи опрокинула. Треснула миска, да так с трещиной до сих пор и служила, и дальше бы сгодилась, не доконай ты ее вконец. Я в тот раз кошку бранила: ишь глупая тварь – миску опрокинула; а теперь выходит, что наше дитя глупое – своими руками миски бьет. У кошки в ту пору, когда она самую что ни на есть новую миску надбила, котята были, а с тобой что, Майя, приключилось, с чего ты разошлась?– Что ж, по-твоему, со мной могло приключиться?– Почем я знаю. Но ежели ты такой барыней стала, что дома вещи бьешь, то лучше не ходи к нам.– А мне хочется ходить.– Зачем же швыряться, если домой тянет?– Что поделаешь, не выношу я эту битую миску.– Так не ходи сюда, – у нас немало добра с изъяном.Майя больше не приходила. Как ушла тогда, так вовек и не воротилась. Пришлось Юрке самому ехать за нею, потому что Юла хотела, чтобы ее первая дочь отправилась в свой вечный путь из отчего дома, через родной порог, через ворота, где она бегала и резвилась ребенком. Вот и пришлось Майе сначала отъехать подальше от церкви, а затем снова повернуть назад, к кладбищу. Ехали они вдвоем с отцом; Майя, вытянувшись, лежала в телеге, Юрка шагал рядом, размышляя и бормоча про себя:– Вон она какая, жизнь-то человеческая: была у меня телега на деревянном ходу, а нынче – на железном, но недолго думая отдал бы я железные оси и взял бы опять деревянные, лишь бы дочка моя сидела в телеге.Это, собственно, и было у Юрки единственной ясной мыслью, когда он шел рядом с телегой и порой утирал слезы. Дома ждала их Юла, – она хотела узнать подробно, что на самом деле случилось с ее Майей, ее первой дочерью. Но, насколько можно было понять из Юркиных слов, ничего как будто не произошло, – девушка истекла кровью, только и всего: забилась в солому на сеновале и больше уж не встала.– Что за кровь неуемная: как пошла, так и не остановить?– Известно что – девка ведь…– Боже мой! – закричала Юла. – С кем же?– Спроси поди. Теперь конец – не ответит.– Другие-то разве не знают?– Думаешь, скажут, если и прознали?– Ну да, у Антса всегда так: знать не знаем, ведать не ведаем, словно всем рты позатыкали. А коли так, стало быть или сам старик, или молодой Антс. Будь кто другой – не держали бы язык за зубами.– Узнать бы – кто, уж я ему, гусаку, шею вдвое скручу, – сказал Юрка.– Брось, не сходи с ума, старик! Что тогда с нами станется? – испугалась Юла.– Сверну ему глаза на затылок! – выкрикнул Юрка.– Как же так вышло? Скинуть девушка хотела, что ли?– Вроде бы так.– Не сама же она?– Говорят, будто сама.– Пусть не врут. Небось без Купу-Кай не обошлись.– Ну, – если Кай – тут ей и конец.– Дочка-то дуреха, – ну принесла бы ребенка к нам, я бы его вырастила хоть на коровьем молоке.– Вроде бы так.– Нынче все по-иному, нет того, как прежде бывало.– Вроде бы нет.Юла сама ходила к Антсу разузнавать, как и что, но вернулась не солоно хлебавши. Даже Куста молчал, словно кто-то его за глотку держал: Майя-де была замкнутая и скрытная; никому невдомек, куда она ходила, что делала. Даже на похороны сестры не смог прийти Куста, – уж такая у него была работа, такая спешка.С похоронами было много хлопот: Маню сначала не хотели предавать освященной земле на кладбище.– Почему? – испуганно спросил Юрка.– Потому, возлюбленное чадо мое, что она, может быть, сама лишила себя жизни, – объяснил пастор.– Ничуть не сама.– Как знать? Во всяком случае официальное следствие не выяснило пособника. Может быть, кто-либо тайком научил, но чтобы помогал – это нам неизвестно.– Не повесилась же она, чтобы…– Наложить на себя руки можно по-разному, но для господа все едино, главное что…– Она же не из-за себя пошла на такое дело.– Тем хуже, она умертвила во плоти своей того, кто ниспослан ей благословением господним. Это страшное злодеяние и перед людьми и перед богом.– Стало быть…– Стало быть, налицо весьма трудное дело, дорогой мой.Юрка сел на стул и уставился в пол. Пастор сидел по другую сторону стола и наблюдал за ним. Ему ясно припомнилось, как некогда он испугался этого мужика, который назвался Нечистым, пришедшим на землю ради спасения души. «Блаженное безумство», – подумал пастор. Сейчас этот мужик снова перед ним, но подавленный горем. Интересно было бы узнать, считает ли он себя и поныне Нечистым? Но момент был слишком серьезным, чтобы отважиться расспрашивать Юрку, и пастор сказал:– Почему ты не хочешь, чтобы твою дочь похоронили за кладбищенской оградой? Там она будет рядом с братом.– Не хочу.– Но почему же, возлюбленный брат?– Оттуда она в ад пойдет.– Как так пойдет? Уж не ты ли сам там будешь?– А то где же?– С какой стати?– Ведь я Нечистый.– Возлюбленный брат, ты все еще веришь в это?– Верю.– Но ведь если дети придут к тебе, это будет прекрасно.– Нет, пастор, я хочу, чтобы Майя попала в рай.– Как же ей попасть в рай, коли Майя твоя дочь, а ты Нечистый?– На земле я человек, Майя – дитя человеческое; а человек, когда обретает блаженство, идет в рай. Пастор, миленький, помоги Майе попасть в рай, она – человек.Юрка, подняв голову, взглянул на пастора. На глазах его были слезы, они катились по щекам в свалявшуюся бороду.Пастор перевидал на своем веку такое великое множество слез, что стал к ним равнодушен. С годами он пришел к убеждению, что жизнь нуждается в орошении, как поле, на котором предстоит взойти хлебам. Пастора трогали не слезы, а счастливые улыбки, что порой лучились у алтаря на лице юной матери или невесты. На эти улыбки старик пастор зачастую отвечал слезами, но никто не знал о его сокровенных думах. Пастор, говорили, предается тайной скорби и поэтому-де не может видеть радость и счастье других людей. На самом деле пастор не скорбел, он лишь знал, как быстро всякая радость становится скорбью, всякое счастье – бедой, – это и было причиной его неуместного душевного волнения.Однако сегодня с пастором случилось что-то удивительное: стоило ему увидеть Юркины слезы, как у него самого увлажнились глаза. Молнией пронеслась мысль, что перед ним сидит не человек, а Нечистый, как верит в это сам Юрка, – верит вот уже десятки лет. А если вера его крепка настолько, что пребудет неколебимо тысячи и миллионы лет, не сгинет во веки вечные, пока существует жизнь? Как быть в таком случае? Может ли столь твердая вера творить чудеса? Способна ли она превратить обыкновенного Юрку из Пекла в подлинного Нечистого? А если может и перед ним, пастором, сидит настоящий Нечистый в образе Юрки с лохматой головой и свалявшейся бородой, сидит и просит пастыря помочь ему сделать так, чтобы Майя, дочь Нечистого, попала в рай? Как поступить священнослужителю, если он верит в спасение и в жизнь бесконечную и поучает тому людей?– Ты вправду веришь, что я могу помочь твоей дочери попасть в рай? – спросил, наконец, пастор.– Верю, – убежденно ответил Юрка.– Тверда ли твоя вера, возлюбленный брат? – сказал пастор, словно заклиная, ибо он сам стал сомневаться в своей власти. Долгие годы пастор бессчетное число раз отпускал людям грехи, отворял перед ними врата рая, но делал он это, как чиновник, – властью, данной ему начальством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25