– интимные места другой женщины. В эти мгновения Эллен Черри была несказанно рада, что Пэтси обслуживает столики во дворе.
Все до единого были в шоке, даже самые непробиваемые. Однако никто даже не попытался прервать представление. Ни единая душа. И Саломея продолжала кружиться и извиваться, кружиться и изгибаться. И всякий раз, когда она изгибалась, взгляды всех до последнего человека в зале устремлялись на самый розовый, самый нежный бутон, на крошечный пестик, нацеленный прямехонько на них подобно дулу некоей огнестрельной орхидеи, на лоскуток курчавого меха вокруг него, такой блестящий и влажный, словно коврик у входа в отель «Хилтон» в Бермудском треугольнике.
Покрывало пролежало на полу совсем недолго, как вдруг у Эллен Черри – как бы это лучше сказать? – зародились идеи. То есть неожиданно, без всякого предупреждения, в ее сознании начали рождаться картины, в голову полезли разные мысли. Вернее, если можно так выразиться, они туда проникли, с той единственной разницей, что были гораздо ярче и не такие бесформенные, как те, что обычно навещали ее. А еще они были насыщены информацией, о которой она даже не подозревала, что такая имеется у нее в голове. Словно то были мысли не ее собственные, а чьи-то еще, словно они при помощи каких-то лучей были внедрены ей в сознание, где моментально обрели форму и стали ее собственными.
Земля – подумалось ей – это шар, заряженный сексуальной энергией. Единственная в своем роде во всей Солнечной системе, не похожая на другие планеты – безжизненные глыбы камня или льда или газовые шары, – Земля представлялась театром, этакой вращающейся сценой, на которой тонкий зеленый слой органической жизни играл бесчисленные, бесконечные сцены, содержание которых – откровенно или нет – практически всегда имело сексуальную окраску. В эпосе биосферы действующими лицами неизменно были либо Поставщики Семени, либо Кладовые Яиц (некоторые разносторонне одаренные актеры вроде амебы могли исполнять любую роль, но этот номер постепенно растерял былую популярность). Декорации же, бутафория и костюмы были задуманы таким образом, чтобы увеличить вероятность встречи между семенем героя и яйцеклеткой героини, облегчить их соединение. Цвета, запахи и даже звуки, издаваемые органическими сущностями, развились прежде всего как половые аттрактанты, предназначенные для того, чтобы постоянно возникали триллионы романтических сюжетов, которые развивались бы в направлении триллиона более или менее счастливых развязок. Недавние наблюдения над поведением молекул продемонстрировали, что даже на молекулярном уровне – даже там! – то и дело происходят сложные, понятные только посвященным ритуалы ухаживания. И здесь кому-то случается быть отвергнутым, и здесь разбиваются чьи-то сердца. Если посмотреть на все это в исторической перспективе, не будет преувеличением сказать, что сексуально неактивные организмы – будь то растения, животные, люди или даже молекулы – должны рассматриваться как отклонение от нормы, как патологические уроды, выпадающие из гармонии жизни.
Несмотря на откровенно маскулинные вещи, якобы свидетельствующие об обратном, сексуальная драма (либо мелодрама или фарс) с исторической точки зрения в большей степени обязана своим появлением самкам. Это особенно верно в отношении людей. В какие только крайности не впадали самцы хомо сапиенс (подчас это бывало смешно, порой оборачивалось откровенным насилием), лишь бы только компенсировать то, что в глазах самых неуверенных из них представлялось подчиненной сексуальной ролью. К таким крайностям можно отнести и возникновение патриархальных религий, и переосмысление роли отца – он превратился в главного продюсера шоу, хотя с момента зарождения жизни распорядительницей спектакля была именно женщина. Это обиженные самцы, кому сей факт не давал покоя, у кого он вызывал одну лишь зависть и злобу, изгнали Великую Богиню (а она благосклонно улыбалась всем формам проявления сексуальности, в том числе и таким, что впоследствии мы, люди, заклеймили как порнографию и разврат). Это они угрохали тысячи лет и миллионы долларов на то, чтобы скрыть сам факт ее существования.
Не успело пасть первое покрывало, как в голову к Эллен Черри закралась еще одна мысль: стоило в обществе появиться признакам того, что оно заново открывает для себя Богиню, что в систему его ценностей возвращается женская составляющая, как патриархально запрограммированная психика начинала порождать болезни в буквальном смысле этого слова. В на редкость страстном и романтичном девятнадцатом веке это был сифилис, вслед за сексуальной революцией шестидесятых годов века двадцатого – СПИД. Причем причиной этих болезней была отнюдь не половая распущенность, а страх перед ней, неспособность косных ДНК приспособиться к гедонизму. К этому присоединялось и чувство вины за изгнание Великой Матери, за принижение сексуальности, которая только ярче подчеркивает контраст между Богиней и Пустотой. В конце концов СПИД изживет себя, а плотская игра во всех ее проявлениях снова займет достойное место на авансцене жизни. Потому что, господа, хотим мы того или нет, но так уж устроен наш мир.
«Вот оно что! Вот что, оказывается, самое главное», – подумала Эллен Черри Чарльз.
Йе Йе Йе Йе Йе
Йе Йе Йе Йе Йе Йе Йе
Зоп де банго зи уи уинга
Э-э-э-э-э хайии.
Это комната с обоями Матери Волков. Та самая комната, где мальчики спят внутри своих духовых ружей, чтобы только их не покусали летучие мыши, для которых девочки шьют бархатные костюмчики.
Ничуть не стесняясь своих открытых взору всех и каждого женских прелестей, Саломея продолжала танцевать – крутилась волчком, изгибалась и извивалась – еще примерно минут двадцать, после чего сорвала с себя второе покрывало и грациозным жестом бросила на пол. То самое, что закрывало ей талию и живот. Ах этот живот! – одновременно и круглый, и плоский. Как хорошо он был знаком ее поклонникам, хотя до сих пор еще никто из них не испил росы из соблазнительного колодца ее обнаженного пупка. Как только упало второе покрывало, почти в тот же миг мозг Эллен Черри принял еще одну интеллектуальную депешу.
Людям никто не давал права властвовать над растениями и животными – вот такая мысль вспыхнула на ее ментальном экране.
Людям никто не давал права властвовать над растениями и животными. Любая ромашка в поле, любая рыбешка в море обладают не меньшей индивидуальностью, что и она сама, а их жизнь – не меньшей ценностью, чем ее собственная. И ежедневно вмешиваться в жизнь растений и животных, лишать деревья и братьев наших меньших жизни (сверх удовлетворения основных потребностей в пище и крове), сживать со света целые виды растений и животных – жестоко, преступно и в конечном итоге бумерангом бьет по самим людям.
Животные и растения – а возможно, что даже минералы и неодушевленные предметы – это партнеры людей в этой жизни. Не исключено даже, что это партнеры старшие по рангу вследствие их опыта и совершенства. Растения, особенно психоактивные растения, такие как виноградная лоза и грибы, могли многому научить человечество. Более того, если человечество надеется поспевать в своем философском развитии за собственным научно-техническим прогрессом, моментальные поствербальные инсайты, которые могут даровать нам психотропные растения, возможно, станут нашим единственным спасением. Как бы то ни было, если мы хотим существовать и дальше, то просто обязаны заботиться о благоденствии наших соседей по планете, учитывать их потребности и запросы. Хотя, сказать по правде, проблема эта имеет не столько прагматический характер, сколько моральный и эстетический. Человечество – это функция природы и не может существовать отдельно от нее, если только не предпочтет дешевый самообман. Оно не может существовать, противопоставляя себя природе, если только не впадет в шизофрению. Оно не может притворяться, будто не замечает чудес и красот природы, если, конечно, само не выродится в уродливого монстра.
«Верно!» подумалось Эллен Черри.
* * *
Это комната с обоями Матери Волков. Ее подметают метлой, сделанной из языка. Комната, в которой пыльные мыши налиты светом, словно виноградины.
Третий плат пурпурной ткани, что упал с кружившейся волчком девушки – Саломея теперь чаще кружилась, чем изгибалась, – закрывал ей плечи и грудь. Почти невесомый, он тоже спланировал на пол – словно полупрозрачная душа грязного носка в полиэстеровом раю, где такие земные страдания, как бельевая прищепка или сушилка для белья, превращались в далекие, хотя и кошмарные воспоминания. И конечно, как только третье покрывало плавно приземлилось рядом с начищенными черными ботинками детектива Шафто, Эллен Черри ощутила, как на нее накатывается новая волна озарения.
Внезапно она поняла – причем сама не могла сказать почему, – насколько бесполезны для стоящих перед человечеством проблем политические решения, потому что стоящие перед человечеством проблемы не имеют никакого отношения к политике. Нет, политические проблемы тоже имелись, но они были по своей природе вторичны. Первичные же носили философский характер, и до тех пор, пока эти философские проблемы не будут решены, политические проблемы будут решаться до бесконечности, и всякий раз впустую. Именно для того, чтобы показать обманчивую, недолговечную эффективность практически всех политических решений, и появилось выражение «порочный круг».
Для людей неравнодушных политическая деятельность таит в себе немалый соблазн, потому что на первый взгляд дает возможность облагородить человеческое общество, улучшить условия существования. При этом не надо проходить через личные испытания, что-то переосмысливать, менять свое восприятие мира и себя самого. Для безнравственных политическая деятельность тоже таит в себе немалый соблазн, потому что дает возможность защитить богатство и узаконить свою алчность. И обе стороны взирают друг на друга через завесу иллюзий.
Коварным рычагом в механизме эволюции приматов явилась склонность группы особей воспринимать своих политических деятелей – своих старших самцов – чересчур серьезно. Польза же для группы была от них лишь в тех случаях, когда группе активно угрожал хищник извне. В остальное же время старший самец (или политический босс) преследовал исключительно корыстные цели и, соответственно, заботился не столько о свободе своих соплеменников, сколько о подавлении таковой, для чего неустанно демонстрировал клыки либо колотил себя кулаками в грудь. Эту показуху вряд л и стоило принимать всерьез. Самого же его вполне можно было держать в рамках (терпя как неизбежное зло) при помощи смеха и неуважения. Например, если бы те, кто пил рядом с Гитлером, когда тот попробовал нести в мюнхенской пивной свою чудовищную околесицу, восприняли его речи не так серьезно; если бы, вместо того, чтобы купиться на его посулы, они его освистали, подняли на смех, забросали шкурками от сосисок – кто знает, может, и не было бы никакого Холокоста.
Разумеется, пока не перевелись добровольные последователи, не переведутся и тираны-лидеры. А в добровольных последователях недостатка не будет до тех пор, пока человечество не достигнет некоего философского уровня. пока не поймет, что его великая миссия в жизни не имеет ничего общество ни с классовой борьбой, ни с противостоянием рас, народов, идеологий. На самом деле главное – это личное совершенствование, стремление к обогащению души, освобождению духа, просвещению ума. И на этом пути политика – это не более чем блокпост, в котором засели громогласные бабуины.
«Верно! Как точно подмечено!» – подумала Эллен Черри.
Ина ина ина ина
Э-э-э ина воп.
Это комната с обоями Матери Волков. Комната, где вулканы стряхивали свои пепел в пепельницы, а замочная скважина – это и есть вулканическое жерло.
По ее собственному признанию, искусство – единственная вещь, в чем Эллен Черри получила маломальское образование (если не считать профессии официантки, а ее, конечно же, можно не считать). Можно сказать, что она знала свое ремесло. Можно и по-другому, хотя это и довольно жестоко по отношению к ней: она была точно таким же необразованным самородком, тем же гениальным идиотом, что и Бумер Петуэй. За пределами мира искусства она мало что знала и мало что смыслила. Однако сейчас у нее было такое чувство, что в ряде весьма важных областей человеческого опыта она достигла понимания; причем – что самое удивительное – достигла неожиданно, достигла легко, не прикладывая к тому особых усилий, всего за час и двадцать минут, пока наблюдала танец Саломеи. Как будто между посетившим ее озарением и танцем существовала некая связь, которая, правда, оставалась ей самой непонятна. Эллен Черри была вынуждена признать, что девчонка, несмотря на ее сопливое состояние и тощие ноги, была просто в ударе – вот уже больше часа она как заведенная кружилась волчком. Но с другой стороны, подумала Эллен Черри, танец этот воздействовал отнюдь не на ее разум. Скорее он разжигал в ней сексуальность, и это при том, что раньше ее никогда не тянуло к женщинам. Ну и конечно, пока Эллен Черри смотрела этот танец, у нее в голове рождались мощные философские идеи. Правда, они рождались там отнюдь не сами по себе. Скорее у нее с глаз, чешуйка за чешуйкой, слетала пелена, мешавшая ей раньше видеть вещи такими, каковы они на самом деле. И вот теперь ее взору представало то, к чему ее не могли приготовить даже ее зрительные игры.
Эллен Черри отметила для себя, что с тех пор, как начался танец, те, кто сидел в зале, практически перестали делать заказы, разве что изредка просили стакан воды. Интересно, подумала Эллен Черри, а им Танец Семи Покрывал приоткрыл некую мудрость? Пережил ли кто-то еще – а не только она одна – моменты внутреннего озарения? Она окинула взглядом лица присутствующих. Все смотрели как завороженные Даже хмурый чернокожий детектив, и тот сидит, словно окаменев, а банка с пивом будто намертво приросла к его губам. Или доктор Фарук – тот, чтобы хотя бы краешком глаза взглянуть на Саломею, решил на минутку про шмыгнуть внутрь со двора, да так и прирос к месту, загораживая проход своей феской. Оркестр играл громко заглушая собой другие звуки; однако было ясно, что те, кто смотрел во дворе футбол, вели себя бурно, веселясь от души, в то время как те, кто сидел в зале, пребывали едва ли не в благоговейном молчании. И все-таки Эллен Черри не взялась бы утверждать, что кто-то другой помимо нее испытал моменты внутреннего озарения. Хотя бы потому, что для этого такому человеку наверняка нужно было предварительно столкнуться с таинственным по ведением ложечки.
Ина-ина-ина-ина
Э-э-э-ина зоп.
Это от тела отделилось четвертое покрывало. Несколько раз оно, подобно газовому облаку, вращающемуся вокруг центра галактики, проплыло вокруг торса танцовщицы (каким-то непонятным образом ее руки тоже были скрыты покрывалом), но затем, преодолев силу тяготения прозрачное и невесомое, оно спланировало вниз, к своему новому пристанищу на краю эстрады. И тогда Эллен Черри поняла, что религия – это, в сущности, наша неправильная реакция на Божественное;
Религия – это не что иное, как наша попытка раз и навсегда определить Божественную сущность. Божественное же находится в вечном движении, вечно меняет форму, перетекает из одной в другую. Такова его природа. Нет, конечно, оно абсолютно. Абсолютно непостоянно. Абсолютно безлично. У него имеются ипостаси бога и ипостаси богини. Однако в высшем смысле оно наделено мужскими или женскими качествами не в большей мере, нежели звезда или отвертка. Оно – сумма всех вещей, однако такая, какую никогда не вычислить мелом на грифельной доске. Божественное выше всяких определений, выше нашего разумения, поскольку лежит за границами нашего знания. Самое близкое определение, какое способен дать ему человек: Божественное есть Творение, деленное на Уничтожение. Однако мелким душам и убогим умам такого определения показалось мало. Они вознамерились нацепить на Божественное личину. Более того, начали приписывать ему низкие человеческие эмоции (злобу, ревность). И ни разу не задумались над тем, что, будь Бог существом, пусть даже высшим существом, наши молитвы уже давно осточертели бы ему до смерти.
Божественное всеобъемлюще, религия стремится все загнать в рамки. Религия попыталась свести Божественное к некоему способному быть познанным количеству, с которым простым смертным было бы легче иметь дело; раз и навсегда навесить на него ярлык – так, чтобы нам больше и в головы не пришло его переосмыслить. Молотами проповедей и копьями догмы мы снова и снова распинали Божественное, пытаясь навечно пригвоздить к нашим закоснелым алтарям вечно изменчивый светоч мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Все до единого были в шоке, даже самые непробиваемые. Однако никто даже не попытался прервать представление. Ни единая душа. И Саломея продолжала кружиться и извиваться, кружиться и изгибаться. И всякий раз, когда она изгибалась, взгляды всех до последнего человека в зале устремлялись на самый розовый, самый нежный бутон, на крошечный пестик, нацеленный прямехонько на них подобно дулу некоей огнестрельной орхидеи, на лоскуток курчавого меха вокруг него, такой блестящий и влажный, словно коврик у входа в отель «Хилтон» в Бермудском треугольнике.
Покрывало пролежало на полу совсем недолго, как вдруг у Эллен Черри – как бы это лучше сказать? – зародились идеи. То есть неожиданно, без всякого предупреждения, в ее сознании начали рождаться картины, в голову полезли разные мысли. Вернее, если можно так выразиться, они туда проникли, с той единственной разницей, что были гораздо ярче и не такие бесформенные, как те, что обычно навещали ее. А еще они были насыщены информацией, о которой она даже не подозревала, что такая имеется у нее в голове. Словно то были мысли не ее собственные, а чьи-то еще, словно они при помощи каких-то лучей были внедрены ей в сознание, где моментально обрели форму и стали ее собственными.
Земля – подумалось ей – это шар, заряженный сексуальной энергией. Единственная в своем роде во всей Солнечной системе, не похожая на другие планеты – безжизненные глыбы камня или льда или газовые шары, – Земля представлялась театром, этакой вращающейся сценой, на которой тонкий зеленый слой органической жизни играл бесчисленные, бесконечные сцены, содержание которых – откровенно или нет – практически всегда имело сексуальную окраску. В эпосе биосферы действующими лицами неизменно были либо Поставщики Семени, либо Кладовые Яиц (некоторые разносторонне одаренные актеры вроде амебы могли исполнять любую роль, но этот номер постепенно растерял былую популярность). Декорации же, бутафория и костюмы были задуманы таким образом, чтобы увеличить вероятность встречи между семенем героя и яйцеклеткой героини, облегчить их соединение. Цвета, запахи и даже звуки, издаваемые органическими сущностями, развились прежде всего как половые аттрактанты, предназначенные для того, чтобы постоянно возникали триллионы романтических сюжетов, которые развивались бы в направлении триллиона более или менее счастливых развязок. Недавние наблюдения над поведением молекул продемонстрировали, что даже на молекулярном уровне – даже там! – то и дело происходят сложные, понятные только посвященным ритуалы ухаживания. И здесь кому-то случается быть отвергнутым, и здесь разбиваются чьи-то сердца. Если посмотреть на все это в исторической перспективе, не будет преувеличением сказать, что сексуально неактивные организмы – будь то растения, животные, люди или даже молекулы – должны рассматриваться как отклонение от нормы, как патологические уроды, выпадающие из гармонии жизни.
Несмотря на откровенно маскулинные вещи, якобы свидетельствующие об обратном, сексуальная драма (либо мелодрама или фарс) с исторической точки зрения в большей степени обязана своим появлением самкам. Это особенно верно в отношении людей. В какие только крайности не впадали самцы хомо сапиенс (подчас это бывало смешно, порой оборачивалось откровенным насилием), лишь бы только компенсировать то, что в глазах самых неуверенных из них представлялось подчиненной сексуальной ролью. К таким крайностям можно отнести и возникновение патриархальных религий, и переосмысление роли отца – он превратился в главного продюсера шоу, хотя с момента зарождения жизни распорядительницей спектакля была именно женщина. Это обиженные самцы, кому сей факт не давал покоя, у кого он вызывал одну лишь зависть и злобу, изгнали Великую Богиню (а она благосклонно улыбалась всем формам проявления сексуальности, в том числе и таким, что впоследствии мы, люди, заклеймили как порнографию и разврат). Это они угрохали тысячи лет и миллионы долларов на то, чтобы скрыть сам факт ее существования.
Не успело пасть первое покрывало, как в голову к Эллен Черри закралась еще одна мысль: стоило в обществе появиться признакам того, что оно заново открывает для себя Богиню, что в систему его ценностей возвращается женская составляющая, как патриархально запрограммированная психика начинала порождать болезни в буквальном смысле этого слова. В на редкость страстном и романтичном девятнадцатом веке это был сифилис, вслед за сексуальной революцией шестидесятых годов века двадцатого – СПИД. Причем причиной этих болезней была отнюдь не половая распущенность, а страх перед ней, неспособность косных ДНК приспособиться к гедонизму. К этому присоединялось и чувство вины за изгнание Великой Матери, за принижение сексуальности, которая только ярче подчеркивает контраст между Богиней и Пустотой. В конце концов СПИД изживет себя, а плотская игра во всех ее проявлениях снова займет достойное место на авансцене жизни. Потому что, господа, хотим мы того или нет, но так уж устроен наш мир.
«Вот оно что! Вот что, оказывается, самое главное», – подумала Эллен Черри Чарльз.
Йе Йе Йе Йе Йе
Йе Йе Йе Йе Йе Йе Йе
Зоп де банго зи уи уинга
Э-э-э-э-э хайии.
Это комната с обоями Матери Волков. Та самая комната, где мальчики спят внутри своих духовых ружей, чтобы только их не покусали летучие мыши, для которых девочки шьют бархатные костюмчики.
Ничуть не стесняясь своих открытых взору всех и каждого женских прелестей, Саломея продолжала танцевать – крутилась волчком, изгибалась и извивалась – еще примерно минут двадцать, после чего сорвала с себя второе покрывало и грациозным жестом бросила на пол. То самое, что закрывало ей талию и живот. Ах этот живот! – одновременно и круглый, и плоский. Как хорошо он был знаком ее поклонникам, хотя до сих пор еще никто из них не испил росы из соблазнительного колодца ее обнаженного пупка. Как только упало второе покрывало, почти в тот же миг мозг Эллен Черри принял еще одну интеллектуальную депешу.
Людям никто не давал права властвовать над растениями и животными – вот такая мысль вспыхнула на ее ментальном экране.
Людям никто не давал права властвовать над растениями и животными. Любая ромашка в поле, любая рыбешка в море обладают не меньшей индивидуальностью, что и она сама, а их жизнь – не меньшей ценностью, чем ее собственная. И ежедневно вмешиваться в жизнь растений и животных, лишать деревья и братьев наших меньших жизни (сверх удовлетворения основных потребностей в пище и крове), сживать со света целые виды растений и животных – жестоко, преступно и в конечном итоге бумерангом бьет по самим людям.
Животные и растения – а возможно, что даже минералы и неодушевленные предметы – это партнеры людей в этой жизни. Не исключено даже, что это партнеры старшие по рангу вследствие их опыта и совершенства. Растения, особенно психоактивные растения, такие как виноградная лоза и грибы, могли многому научить человечество. Более того, если человечество надеется поспевать в своем философском развитии за собственным научно-техническим прогрессом, моментальные поствербальные инсайты, которые могут даровать нам психотропные растения, возможно, станут нашим единственным спасением. Как бы то ни было, если мы хотим существовать и дальше, то просто обязаны заботиться о благоденствии наших соседей по планете, учитывать их потребности и запросы. Хотя, сказать по правде, проблема эта имеет не столько прагматический характер, сколько моральный и эстетический. Человечество – это функция природы и не может существовать отдельно от нее, если только не предпочтет дешевый самообман. Оно не может существовать, противопоставляя себя природе, если только не впадет в шизофрению. Оно не может притворяться, будто не замечает чудес и красот природы, если, конечно, само не выродится в уродливого монстра.
«Верно!» подумалось Эллен Черри.
* * *
Это комната с обоями Матери Волков. Ее подметают метлой, сделанной из языка. Комната, в которой пыльные мыши налиты светом, словно виноградины.
Третий плат пурпурной ткани, что упал с кружившейся волчком девушки – Саломея теперь чаще кружилась, чем изгибалась, – закрывал ей плечи и грудь. Почти невесомый, он тоже спланировал на пол – словно полупрозрачная душа грязного носка в полиэстеровом раю, где такие земные страдания, как бельевая прищепка или сушилка для белья, превращались в далекие, хотя и кошмарные воспоминания. И конечно, как только третье покрывало плавно приземлилось рядом с начищенными черными ботинками детектива Шафто, Эллен Черри ощутила, как на нее накатывается новая волна озарения.
Внезапно она поняла – причем сама не могла сказать почему, – насколько бесполезны для стоящих перед человечеством проблем политические решения, потому что стоящие перед человечеством проблемы не имеют никакого отношения к политике. Нет, политические проблемы тоже имелись, но они были по своей природе вторичны. Первичные же носили философский характер, и до тех пор, пока эти философские проблемы не будут решены, политические проблемы будут решаться до бесконечности, и всякий раз впустую. Именно для того, чтобы показать обманчивую, недолговечную эффективность практически всех политических решений, и появилось выражение «порочный круг».
Для людей неравнодушных политическая деятельность таит в себе немалый соблазн, потому что на первый взгляд дает возможность облагородить человеческое общество, улучшить условия существования. При этом не надо проходить через личные испытания, что-то переосмысливать, менять свое восприятие мира и себя самого. Для безнравственных политическая деятельность тоже таит в себе немалый соблазн, потому что дает возможность защитить богатство и узаконить свою алчность. И обе стороны взирают друг на друга через завесу иллюзий.
Коварным рычагом в механизме эволюции приматов явилась склонность группы особей воспринимать своих политических деятелей – своих старших самцов – чересчур серьезно. Польза же для группы была от них лишь в тех случаях, когда группе активно угрожал хищник извне. В остальное же время старший самец (или политический босс) преследовал исключительно корыстные цели и, соответственно, заботился не столько о свободе своих соплеменников, сколько о подавлении таковой, для чего неустанно демонстрировал клыки либо колотил себя кулаками в грудь. Эту показуху вряд л и стоило принимать всерьез. Самого же его вполне можно было держать в рамках (терпя как неизбежное зло) при помощи смеха и неуважения. Например, если бы те, кто пил рядом с Гитлером, когда тот попробовал нести в мюнхенской пивной свою чудовищную околесицу, восприняли его речи не так серьезно; если бы, вместо того, чтобы купиться на его посулы, они его освистали, подняли на смех, забросали шкурками от сосисок – кто знает, может, и не было бы никакого Холокоста.
Разумеется, пока не перевелись добровольные последователи, не переведутся и тираны-лидеры. А в добровольных последователях недостатка не будет до тех пор, пока человечество не достигнет некоего философского уровня. пока не поймет, что его великая миссия в жизни не имеет ничего общество ни с классовой борьбой, ни с противостоянием рас, народов, идеологий. На самом деле главное – это личное совершенствование, стремление к обогащению души, освобождению духа, просвещению ума. И на этом пути политика – это не более чем блокпост, в котором засели громогласные бабуины.
«Верно! Как точно подмечено!» – подумала Эллен Черри.
Ина ина ина ина
Э-э-э ина воп.
Это комната с обоями Матери Волков. Комната, где вулканы стряхивали свои пепел в пепельницы, а замочная скважина – это и есть вулканическое жерло.
По ее собственному признанию, искусство – единственная вещь, в чем Эллен Черри получила маломальское образование (если не считать профессии официантки, а ее, конечно же, можно не считать). Можно сказать, что она знала свое ремесло. Можно и по-другому, хотя это и довольно жестоко по отношению к ней: она была точно таким же необразованным самородком, тем же гениальным идиотом, что и Бумер Петуэй. За пределами мира искусства она мало что знала и мало что смыслила. Однако сейчас у нее было такое чувство, что в ряде весьма важных областей человеческого опыта она достигла понимания; причем – что самое удивительное – достигла неожиданно, достигла легко, не прикладывая к тому особых усилий, всего за час и двадцать минут, пока наблюдала танец Саломеи. Как будто между посетившим ее озарением и танцем существовала некая связь, которая, правда, оставалась ей самой непонятна. Эллен Черри была вынуждена признать, что девчонка, несмотря на ее сопливое состояние и тощие ноги, была просто в ударе – вот уже больше часа она как заведенная кружилась волчком. Но с другой стороны, подумала Эллен Черри, танец этот воздействовал отнюдь не на ее разум. Скорее он разжигал в ней сексуальность, и это при том, что раньше ее никогда не тянуло к женщинам. Ну и конечно, пока Эллен Черри смотрела этот танец, у нее в голове рождались мощные философские идеи. Правда, они рождались там отнюдь не сами по себе. Скорее у нее с глаз, чешуйка за чешуйкой, слетала пелена, мешавшая ей раньше видеть вещи такими, каковы они на самом деле. И вот теперь ее взору представало то, к чему ее не могли приготовить даже ее зрительные игры.
Эллен Черри отметила для себя, что с тех пор, как начался танец, те, кто сидел в зале, практически перестали делать заказы, разве что изредка просили стакан воды. Интересно, подумала Эллен Черри, а им Танец Семи Покрывал приоткрыл некую мудрость? Пережил ли кто-то еще – а не только она одна – моменты внутреннего озарения? Она окинула взглядом лица присутствующих. Все смотрели как завороженные Даже хмурый чернокожий детектив, и тот сидит, словно окаменев, а банка с пивом будто намертво приросла к его губам. Или доктор Фарук – тот, чтобы хотя бы краешком глаза взглянуть на Саломею, решил на минутку про шмыгнуть внутрь со двора, да так и прирос к месту, загораживая проход своей феской. Оркестр играл громко заглушая собой другие звуки; однако было ясно, что те, кто смотрел во дворе футбол, вели себя бурно, веселясь от души, в то время как те, кто сидел в зале, пребывали едва ли не в благоговейном молчании. И все-таки Эллен Черри не взялась бы утверждать, что кто-то другой помимо нее испытал моменты внутреннего озарения. Хотя бы потому, что для этого такому человеку наверняка нужно было предварительно столкнуться с таинственным по ведением ложечки.
Ина-ина-ина-ина
Э-э-э-ина зоп.
Это от тела отделилось четвертое покрывало. Несколько раз оно, подобно газовому облаку, вращающемуся вокруг центра галактики, проплыло вокруг торса танцовщицы (каким-то непонятным образом ее руки тоже были скрыты покрывалом), но затем, преодолев силу тяготения прозрачное и невесомое, оно спланировало вниз, к своему новому пристанищу на краю эстрады. И тогда Эллен Черри поняла, что религия – это, в сущности, наша неправильная реакция на Божественное;
Религия – это не что иное, как наша попытка раз и навсегда определить Божественную сущность. Божественное же находится в вечном движении, вечно меняет форму, перетекает из одной в другую. Такова его природа. Нет, конечно, оно абсолютно. Абсолютно непостоянно. Абсолютно безлично. У него имеются ипостаси бога и ипостаси богини. Однако в высшем смысле оно наделено мужскими или женскими качествами не в большей мере, нежели звезда или отвертка. Оно – сумма всех вещей, однако такая, какую никогда не вычислить мелом на грифельной доске. Божественное выше всяких определений, выше нашего разумения, поскольку лежит за границами нашего знания. Самое близкое определение, какое способен дать ему человек: Божественное есть Творение, деленное на Уничтожение. Однако мелким душам и убогим умам такого определения показалось мало. Они вознамерились нацепить на Божественное личину. Более того, начали приписывать ему низкие человеческие эмоции (злобу, ревность). И ни разу не задумались над тем, что, будь Бог существом, пусть даже высшим существом, наши молитвы уже давно осточертели бы ему до смерти.
Божественное всеобъемлюще, религия стремится все загнать в рамки. Религия попыталась свести Божественное к некоему способному быть познанным количеству, с которым простым смертным было бы легче иметь дело; раз и навсегда навесить на него ярлык – так, чтобы нам больше и в головы не пришло его переосмыслить. Молотами проповедей и копьями догмы мы снова и снова распинали Божественное, пытаясь навечно пригвоздить к нашим закоснелым алтарям вечно изменчивый светоч мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63